Тень на стене

Это напоминало пытку: не прикасаться, несмотря на жгучее желание, которое расцвело внутри, словно хищный цветок. Мирабель честно держала себя в руках до самой ночи, и даже какое-то время побродила по спящему поселению, надеясь, что прохладный после грозы воздух остудит горячую голову, но куда там… Она пару раз стукнулась лбом в высокую стену, окружавшую поселение — не то, чтобы помогло, только почувствовала себя еще глупее. Услышав шелест крыльев, Мирабель вскинула голову и тихонько ойкнула — на деревянные брусья опустилась крупная сова. Круглые, янтарно-желтые глаза уставились прямо на Мирабель, и та неуверенно помахала рукой. Она привыкла к тому, что в этом времени ее никто не видит — ни люди, ни звери, сколько раз она проходила чуть ли не под носом у оленей в лесу, а те даже ухом не дергали, а вот сова… Сова действительно смотрела на нее. Птица издала резкий крик и переступила лапками. — Мышей у меня нет, — честно сказала Мирабель и сова практически испепелила ее взглядом. Снова переступила лапками и махнула крыльями — до лица донесся порыв воздуха. Сова вспорхнула в воздух, но далеко не улетела — приземлилась на крышу соседнего дома и снова крикнула. — Ну людей хоть не буди, — пробормотала Мирабель себе под нос. Сова перепорхнула на следующую крышу, еще на одну… и в конце концов уселась на крышу дома жреца. — Нет, — Мирабель быстро замотала головой. Сова снова крикнула, покрутилась на месте и пристально уставилась на Мирабель немигающим взглядом. — Нет! В совиных глазах читалось презрение. Оттолкнувшись от крыши, она взлетела в воздух, растворяясь в ночной темноте. Мирабель, коротко выдохнув, прикусила губу, с сомнением глядя на темный проем входа. Если она просто посидит рядом… вреда же не будет, верно? Она решительно шагнула внутрь и пару секунд постояла, моргая и привыкая к темноте. Край плаща сполз с его плеча, и Мирабель, затаив дыхание, осторожно его поправила… и, не удержавшись, провела пальцами по затылку. Это ведь не считается, правда? И вообще, пусть гнев богов падет на ее голову, он ведь не виноват, он вообще спит… Мирабель погладила по плечу, ведя пальцы дальше по руке, и вздрогнула, когда он накрыл ее ладонь своей. — У тебя холодные руки, — судя по голосу, Идакансас не спал уже какое-то время. — Извини, — пробормотала Мирабель, пристыжено опустив голову. — Все время кажется, что ты замерзла. И никак не можешь согреться, — он погладил ее запястье большим пальцем. Мирабель сдавленно хмыкнула — конкретно сейчас ей было жарко. Даже слишком жарко. Она осторожно, боясь, что он отпустит ее руку, легла рядом, упираясь лбом в спину и почувствовала легкий смешок. — Голова у тебя тоже холодная. — Извини, — опять повторила Мирабель. — Постарайся уснуть. Возможно, так ты сможешь вернуться в свое время. — Но я не хочу спать! — возмутилась Мирабель. — У меня такое чувство, что я могу оббежать все поселение. Может даже два раза подряд. — В этом-то и беда, — сказал Идакансас. — Чем сильнее ты здесь, тем слабее будешь в своем времени. Так что… Давай, дева моя, закрывай глаза, можешь посчитать капибар. Мирабель послушно зажмурилась, пытаясь представить капибар, прыгающих через веточку. Потом капибары сменились ослами, скачущим через забор, порхающими в воздухе на радужных крылышках, танцующих кумбию… — Может, сказку расскажешь? — без особой надежды попросила она. Ответом ей был очень многозначительный вздох. — Ну я правда не могу заснуть! — Однажды давно, когда мир еще был молод, а люди понимали слова зверей, один кондор возомнил себя равным богам. «Кто из вас сможет подняться к небу так же, как я? — гордо спрашивал он. — Только со мной говорит Суэ, только я ему ровня, и как он выше всех богов, так и я выше всех птиц и зверей!» Возмутились звери и птицы, как это так? Всех их сотворил Чиминигагуа. И тогда разозлился кондор, взмыл в небо, так высоко, что крыльями небо заслонил, и сказал, что если он того пожелает, солнце вовсе исчезнет, и будут все жить в темноте. Испугались звери и птицы, склонили головы, признавая кондора великим вождем. А тот с каждым днем требовал все больше и больше: почитания, добычи и повиновения. И длилось это долго, так долго, что никто уже и не помнил, почему нужно почитать кондора. Но вот один маленький мотылек устал от жестокости их владыки. Поднялся он в небо, так высоко, как ни еще не взлетал ни один мотылек, пока его крылышки не обожгло пламя солнца. И лишь тогда, сгорая, он успел воззвать к справедливости Суэ. И в тот же миг, приняв облик мудрого старца Бочики, спустился Суэ на землю, и увидел кондора, который разжирел на дани так, что стал подобен горе. Тогда Бочика принял облик носухи, и стал вертеться рядом с гнездом. «Чего тебе? Не вздумай меня сердить, а не то я поднимусь в небо и закрою солнце навсегда!» — проклекотал кондор. Рассердился Бочика, вновь принял он свой вид, и ударил посохом о землю: «Быть тебе камнем, пока не раскаешься!» Вот только минуло уже много веков, а гора-кондор так и стоит на своем месте. — А что стало с мотыльком? Он сгорел? — Мирабель осторожно водила ладонью по его груди. — Да. Но Суэ пожалел его, и дал новую жизнь. Его крылья стали больше, и солнцем их окрасило в желтый цвет. Так над окаменевшим кондором впервые пролетела маленькая желтая бабочка, которая добилась справедливости. А теперь, дева моя, будь милосердной, потому что я действительно хочу спать. Мирабель послушно притихла. Сон так и не шел к ней, и это уже немного настораживало. С первыми лучами рассвета возле домов, как по волшебству, появились расстеленные на земле покрывала, на которые выкладывали разные вещи — от плащей до глиняной посуды. Особенно яркими казались покрывала у ювелиров и ткачих — Мирабель несколько минут стояла, разглядывая расписанные плащи, поражаясь их мастерству. В воздухе разлилось радостное ожидание и ощущение какого-то праздника. Налюбовавшись — и мысленно пообещав себе, что если… когда вернется в свое время, то обязательно постарается вышить что-нибудь подобное, — Мирабель вернулась к дому Идакансаса. — Дни торговли, — ответил он на незаданный вопрос. — Следующие десять дней будут посвящены именно этому. Сегодня и завтра обмениваются товарами у нас, потом торговцы отправятся в Бакату, где простоят четыре дня, затем они вернутся сюда с новыми вещами и обмен продолжится. — А потом? — спросила она. — Следующие десять дней будут тихими и спокойными — это время для отдыха, разговоров с богами и семьей. А затем… Хуан. — Сан-Хуан? — недоверчиво переспросила Мирабель, и Идакансас покачал головой. — Нет. Это конец сельского года. Самый короткий день, когда солнце поднимается ровно над «стопой деда» — в этот день Суэ в облике Бочики завершил свое паломничество. Земное его тело умерло, а сам он вернулся на небо. Всю ночь мы ждем рассвета, и когда он наступает, начинается новый год. Мирабель тоскливо вздохнула, подпирая подбородок кулаками. — У меня ведь не получится увидеть это все? — уточнила она, глядя за открытые ворота, где начиналась дорога. — Ни этот праздник, ни другие города… Знаешь, я никогда не покидала Энканто, да и вряд ли покину, — добавила она. — Иногда просто хочется увидеть что там, за этими горами. Я в детстве постоянно упрашивала папу рассказать побольше о… Она застыла, понимая, что забыла название города, из которого пришел ее отец. Мирабель испуганно взглянула на Идакансаса. — Сегодня вечером, — сказал он, положив руку ей на плечо. — Ты вернешься домой сегодня вечером, и не спорь, дева моя. — Не буду, — пообещала Мирабель. Внутри, словно ледяной червяк, свернулся страх: что она за эти несколько часов окончательно забудет о своей семье, что она никогда не вернется домой… и что она не вернется сюда. Краем глаза уловив движение, Мирабель обернулась — у дома жреца стоял ее очень много раз пра- дедушка, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Что? — спросил Идкансас не глядя на него. Парень скороговоркой пробормотал ритуальные извинения, и сказал: — Суте хотел узнать, будет ли удачной его поездка… — Если он не будет пить чичу со старым Чока, как в прошлый раз, то все будет хорошо, — будущий жрец, просияв, торопливо поклонился и вихрем умчался к своему дому. Мирабель не смогла сдержать улыбки — настолько ее далекий предок напоминал Камило. Не внешне, разумеется, а, скорее, легкостью движений и общей взъерошенностью… Идакансас кивнул ей, заметив улыбку. — Твое место там. В твоем времени и среди живых. — Мирабель только вздохнула, прислоняясь к его плечу. — Ты уже видел его будущее? — спросила она, и Идакансас насмешливо покачал головой. — Не нужно обладать даром предвидения, можно просто знать, что у старого Чоке самая крепкая чича, а Суте совершенно не умеет пить. Ближе к вечеру, когда люди уже расходились по домам, Идакансас протянул ей руку. Мирабель не хотелось уходить, но она и сама понимала, что пора. Нельзя вечно прятаться от проблем в этом времени. Они вновь поднялись на вершину холма, и Мирабель поняла, что краснеет, едва взгляд упал на костровую яму. Она поспешно отвернулась, сцепив руки за спиной, и постаралась выглядеть невозмутимой, собранной и спокойной. — Слишком долго ты здесь была, дева, — Идакансас владел собой гораздо лучше, только зрачки на мгновение расширились. — Придется тебя подтолкнуть. Ложись сюда. Он расстелил на земле свой плащ, отвернулся к костровой яме, набирая золу и смешивая ее с солью и растертыми в пыль листьями. Мирабель улеглась, слегка поморщившись, когда какой-то мелкий камушек впился ей точно под лопатку. Борясь с желанием сложить руки на груди и закрыть глаза, как покойница в гробу, она повернула голову, наблюдая за ним. Идакансас обошел ее, заключая в круг из соли и золы. — А у вас точно человеческие жертвоприношения уже отошли в прошлое? — уточнила Мирабель, правда, без особого страха. Идакансас насмешливо прищурился, разжигая огонь и отряхивая над ним руки. — Смотри в небо. Думай о своей семье, о своем доме, — он шевельнул круглой глиняной чашей, и Мирабель услышала шелестящий звук, чем-то похожий на шум дождя. Кажется, именно так стучали капли о черепицу Каситы… Она смотрела на постепенно темнеющее небо, на медленно появляющиеся звезды, чувствуя, как стихают мысли в голове. — Можно я… — Мирабель осеклась. Собственный голос не разрушил этого состояния, а лишь вплелся в потрескивание костра и шелест камней в чаше. — Просто… обниму тебя, на прощание? Или, боги не одобрят? — Не одобрят. Но можно, — он шагнул к ней, в круг из золы и соли, опускаясь на колени, и Мирабель села, обхватывая его за шею, стараясь запомнить каждое мгновение, впитать кожей ответное объятие. Они замерли на мгновение, балансируя на грани, глядя в глаза друг другу. — Боги ведь… — пробормотала Мирабель, и Идакансас договорил за нее: — Не одобряют, — и качнулся вперед, к ее губам. В этот раз не было ливня, чтобы остудить ее пыл, не было грома и молний, готовых пасть на их головы — только бесконечная звездная бездна над ними, только пламя костра, только совиный крик, прорезавший тишину… Ей не хотелось, чтобы этот момент заканчивался, но она почувствовала легкое давление на плечи. Мирабель послушно отстранилась, мысленно убеждая себя разжать руки и отпустить его… — У меня такое чувство, что еще секунда, и рядом появится этот ваш мудрый старец Бочика, и огреет нас посохом, — пробормотала она, и Идакансас кивнул, соглашаясь. — Мне тоже так кажется, поэтому… — Мирабель вновь легла на плащ, только от этого стало еще хуже. Он все еще придерживал ее за плечи, и ее молнией прошило осознание, насколько двусмысленная получилась поза. Мирабель почувствовала, как дрогнули пальцы, скользнув по ключицам и шее, и рефлекторно облизнула губы. Внутри словно разгорелся еще один костер, от которого вдоль позвоночника пробежали мурашки. — А если последний?.. — пробормотала она, приподнимаясь на локтях. — Да… последний. Что-то было иначе, что-то изменилось — Мирабель почувствовала ладонь на затылке и чуть отклонила голову, размыкая губы. Она медленно провела ладонями по его спине, прижимая к себе ближе, опускаясь на плащ. Это уже совершенно точно было не «объятие на прощание». Юбка неудобно обмотала ноги, и Мирабель заерзала, пытаясь ослабить натяжение ткани, случайно прижимаясь к нему гораздо теснее, чем раньше. В голове шумело, перед глазами плясали звезды и искры от костра, она чувствовала его ладонь, скользнувшую вдоль ее тела, замершую на бедре и сжавшую его — так, что у нее сорвался тихий слабый стон. Идакансас замер, глядя на нее — так, словно пытался запомнить. Воздух между ними казался густым и искрящимся, словно от молний. Он медленно отпустил ее, поднимаясь на ноги и делая шаг назад. Мирабель прижала ладони к пылающему лицу, пытаясь унять колотящееся сердце. — Вспомни голос матери, вспомни смех отца. Вспомни сестер, свой дом и свое время. Время — река с соленой водой. Отпусти свою память по этим водам, дева моя. Спи и вспоминай свою жизнь. Шагни в свое время, не держись за это. Мирабель повернула голову, встречаясь ним взглядом. Мир словно выцветал, становясь пепельно-серым, и уже на грани сна и яви она услышала тихое: — Прощай, дева моя. Мирабель дернулась, и поняла, что запуталась в одеяле. Она села в кровати, чувствуя легкое головокружение. Во рту было сухо и она пошевелила вялым языком, который казался сучковатым бревном. Осторожно спустив ноги с кровати она чуть покачнулась, хватаясь за железную спинку. — Касита? — еле слышным голосом просипела Мирабель, но дом молчал. — Прости меня, Касита. Я не справилась… Она замолчала. Дело ведь не только в ней, верно? Вся семья не справилась, и незачем тащить на себе этот груз в одиночестве — Мирабель невольно улыбнулась, вспомнив, что похожими словами папа часто убеждал Луизу отдохнуть. А раз виноваты все вместе, значит, вместе и исправят. Мирабель бросила взгляд в окно и вздрогнула: даже в ночной темноте она заметила расколотую гору. «Кажется, я проспала что-то важное» — пробормотала она. Осторожно, придерживаясь рукой за стену, Мирабель вышла из детской и спустилась вниз. Она осушала уже второй стакан, когда в арке прохода появилась сонная Долорес, которая на мгновение вытаращилась на нее чуть ли не в ужасе — а затем бросилась на шею с оглушительным шепотом: «Мирабель!» Несмотря на поздний — или все-таки, слишком ранний? — час, Долорес побежала на второй этаж и постучала в дверь к Джульетте. — Tía Джули! Мирабель проснулась! — дверь почти сразу распахнулась, пропуская сонную маму в ночной рубашке. Мирабель даже пискнуть не успела, как ее тут же обняли, зацеловали в щеки и в уши, заливая слезами. Следом из комнаты выскочил папа, впопыхах натянувший халат наизнанку, но даже не обративший на это внимания. Мирабель вновь затискали и она, кое-как вырвавшись из родительских объятий, обернулась к Агустину. — Папа, как назывался город, откуда ты пришел? — спросила она. Агустин непонимающе вскинул брови: — Что?.. Мирабу, при чем он сейчас? — натолкнувшись на ее умоляющий взгляд, он пожал плечами. — Макондо. — Спасибо, — с облегчением выдохнула Мирабель. И как она могла его забыть? На шум в коридоре высунулся заспанный Антонио и, издав дикий вопль, бросился к Мирабель, чуть не свалив ее с ног. — Ты вернулась! Вернулась! — Тонито, mi sol, она ведь никуда не уходила, а просто… спала, — Джульетта, всхлипнув, вновь обняла ее. — Ох, Мирабель, mi vida, как же мы все за тебя испугались! — Со мной теперь все хорошо, — сказала Мирабель, невольно опуская голову и глядя на свою тень. Слишком обычную и неподвижную тень.