Regret is a Bitter Medicine

      Ты помнишь?       Все вокруг было каким-то расплывчатым, блеклым и расфокусированным, как во сне.       — Помню что?       Вспоминай же.       Хакон помнил. Помнил ведь, верно? Все казалось таким знакомым, но в груди, мешая, поселилась нестерпимая боль, и от нее никак не избавиться. Хакон кивнул, позволяя себя вести.       Рука — изящная, но бесконечно холодная на ощупь — коснулась его и потянула к самому краю.       Пойдем со мной.       Знакомые руки плавными движениями утягивали за собой.       — Я… я не могу.       Он почувствовал на себе ее вопросительный взгляд.       — Он все еще ждет меня. Я не могу его оставить, — тихо отозвался Хакон.       Освященная спрятавшимся за ее спиной солнцем, она была такой красивой. Длинные пряди волос раскалялись на ветру и таяли в пустоте. Хакон так сильно скучал по ней, но он не мог уйти. Не сейчас. Они пообещали друг другу, и Хакон не собирался нарушать еще одно свое обещание. Только не ему.       Ее хватка, казалось, усилилась и уже начинала причинять боль.       Пойдем со мной.       — Я же сказал — я не могу. Пожалуйста. Не усложняй, — зашептал Хакон.       Ты снова заставляешь меня идти одной? Как в прошлый раз?       Ее жестокие слова острым кинжалом вонзились в грудь и глубоко вошли в самое сердце.       — Я не делал этого, я не знал… — Хакон с трудом подавил слабый всхлип.       Тебе было все равно.       — Нет, вовсе нет. Пожалуйста, поверь мне. Я не знал, боже, я правда не знал.       Он потянулся к ней, и ее нежные руки, словно два осколка ледника, прижались к его. Но вдруг она стала отстраняться, и Хакон хотел пойти с ней, все в нем отчаянно желало этого — уйти вслед за ней.       Но он не мог. Не сейчас, когда был кое-кто еще, кто ждал его. Хакон ведь дал обещание.       — Мне жаль, — сокрушенно прошептал он, наблюдая, как она снова подступила к краю. — Мне жаль, мне жаль, мне так жаль.       Когда ее босые ноги переступили через край, она даже не обернулась.       Хакон очнулся в абсолютнейшей темноте. Первое, что он почувствовал, стоило только приоткрыть глаза, — была боль. Болело не только сердце, но и все его гребаное тело. В уголках глаз собрались слезы — то ли ото сна, то ли от агонии. Он судорожно глотнул воздух.       Не существовало еще тех слов, которые в полной мере передали бы то, как сильно Хакон ненавидел сны. И все же. Ему нужно собраться с мыслями, потому что времени, чтобы зацикливаться на призраках прошлого, в особенности на ней, у него не было.       Каждое движение вызывало все новые и новые вспышки боли, которые нещадно пронзали все его тело — настолько сильно, что Хакону приходилось до крови прикусывать губу, чтобы не закричать.       Учитывая все обстоятельства, возможность чувствовать боль это, с одной стороны, хорошо, а с другой — плохо. Хорошо, потому что это означало, что Хакон все еще жив и не откинулся сразу же после падения.       Плохо, потому что Хакон, черт подери, все еще жив и не откинулся сразу же после падения.       Боже, как же все болело. А он-то еще думал, что болт арбалета Лоан штука нереально больнючая, ага, как же. Да по сравнению с тем, что только что пережил Хакон, это был щенячий поцелуй. Он чувствовал себя так, словно его прокрутили через мясорубку, а затем скинули в яму, полную прыгунов. На самом же деле Хакон понятия не имел, насколько все плохо, но, кажется, переломов не было, ну, по крайней мере очевидных. Его пальцы целы, и он мог ими пошевелить, ноги тоже в порядке — болели, правда, но все же реагировали.       Как, черт возьми, Хакон умудрился пережить это?       Вдруг он почувствовал, как кончики пальцев касались чего-то мягкого. Осторожно поерзав, Хакон нащупал свой фонарик, и тот, щелкнув, ожил.       Как оказалось, он лежал на самой большой куче матрасов, которую ему доводилось когда-либо видеть. Под ним, должно быть, не меньше тысячи матрасов, беспорядочно сваленных в огромном просторном помещении. Тут были и подушки, и поношенная одежда, и простыни, похожие, скорее, на один большой ком мусора. Все выглядело грязным и старым, с въевшейся плесенью из-за стухшей дождевой воды, но так или иначе именно весь этот хлам и спас ему жизнь. Хакон слабо и изнеможенно выдохнул.       Пресвятое дерьмо, Хакон в последние дни слишком часто испытывал свою удачу.       Он попытался сесть и едва смог подавить болезненный стон. Оглядевшись, Хакон, понял, что он, должно быть, после падения скатился еще на пару уровней ниже, и как итог — оказался здесь. В зияющем сверху разломе не было видно ни черта — ни неба, ни чего-либо еще, только кромешная темнота.       Черт, Эйден наверняка там уже обволновался весь. Хакон никогда не видел его таким испуганным и с такой яркой вспышкой страха в стальных оттенках глаз. Нужно двигаться дальше и как можно скорее встретиться с пацаном.       Хакону потребовалось всего мгновение, чтобы проанализировать окружающую его обстановку: запертое помещение госпиталя выглядело ветхим и безжизненным; плесень, подобно лианам, расползлась по стенам, а в воздухе стоял неприятный запах затхлости. Судя по тонким травинкам, прорастающим меж плиток, это место заброшено уже достаточно давно.       Скрипя больными костями, Хакон попробовал встать, но тут же споткнулся — подвело колено, которое ныло особенно сильно. Выругавшись, ему ничего не оставалось, кроме как сесть обратно.       Прямо слева от него лежал его же рюкзак, невинно прислоненный к груде испорченных наволочек, пропитанных дождевой водой. Хакон укоризненно уставился на беднягу, светлая ткань которого уже порядком намокла. К счастью, рюкзак был на расстоянии вытянутой руки, и Хакон подтянул его к себе за лямки, проворчав:       — От тебя, блять, больше проблем, чем пользы.       Рюкзак, естественно, не ответил.       Порывшись в своих вещах, он быстро отыскал нужное. Хакон не знал, как долго ему пришлось проваляться в отключке, поэтому на всякий случай принял УФ-таблетку. Еще у него нашелся немаркированный пузырек с обезболивающим, которым он по удаче обзавелся еще в предыдущем городе, так что две таблетки из этого пузырька быстро полетели следом. Воды, чтобы запить, у него не было, поэтому пришлось глотать так. Таблетки оказались безвкусными, как будто и вовсе просроченные, но Хакон уже чувствовал, как по телу расползлось долгожданное облегчение.       Он еще немного подождал, пока лекарство подействует сильнее, и через несколько минут боль стала достаточно терпимой, чтобы можно было подняться на ноги. Закинув рюкзак на спину, Хакон направился к заблокированной хлипким металлическим прутом двери. На ней черной краской была выведена надпись: «НЕ ОТКРЫВАТЬ, ВНУТРИ МЕРТВЕЦЫ». Вздохнув, Хакон максимально тихо вынул из ручек двери прут. «Люди так любят драматизировать», — подумал он и с долей раздражения закатил глаза.       Медленно приоткрыв дверь, Хакон поморщился, когда та заскрипела по старому линолеуму. Он выглянул в коридор и увидел там нескольких дремлющих кусак. Их было достаточно, чтобы забеспокоиться и быть максимально осторожным. Хакон не собирался рисковать, пытаясь в открытую сразиться с ними — в его состоянии это было бы настоящим самоубийством.       Скрип двери заставил несколько кусак во сне зашевелиться, и Хакону пришлось выждать, пока те снова не успокоятся. Убедившись, что УФешка была под рукой и в случае чего ее можно будет быстро зажечь, Хакон присел и начал пробираться через холл.       Он был предельно осторожен, все-таки это не первое его родео, и с правилами он был прекрасно ознакомлен, но, как бы странно это ни звучало, Хакон вдруг почувствовал внезапный наплыв ностальгии. Точно в таком же месте он научил Эйдена делать отмычки из лома. Это было больше года назад, хотя казалось, будто вылазка за биомаркерами была всего пару вечеров тому назад.       Стараясь не разбудить спящих неподалеку кусак, Хакон на корточках пополз под рядом старых столов. Отсюда можно было заметить, что многие из зараженных все еще были облачены в хирургическую одежду и даже в костюмы био- и химзащиты.       Хакон не мог не улыбнуться, вспоминая их небольшое приключение в старой больнице Вилледора: несмотря на срочность дела, Эйден все же умудрился найти время, чтобы порыться в каждой чертовой мусорке и даже заграбастать какую-то мелочевку из торговых автоматов. Хакон тогда никак это не прокомментировал, но сейчас, когда у него было время подумать, эта привычка казалось ему чертовски чудаковатой. Пилигримы вообще народ довольно странный.       Хакон до сих пор помнил, как наблюдал за падением Эйдена в шахту лифта. В то время он, по правде говоря, не слишком заботился о сохранности пацана, хотя это и не исключало его желание помочь. Просто Хакон всегда был не из тех, кто вот так вот быстро привязывался к кому-то. Заобщаться с пилигримом — это забавно и все такое, но Хакон помнил о своей конечной цели. По крайней мере так было тогда. Сейчас же год путешествий с этим человеком породил в Хаконе кучу болезненных чувств.       От всех этих мыслей в горле неприятно заныл ком. Что, если бы Эйден умер там, в шахте лифта? Где бы сейчас был Хакон?       Пройдя через то, что наверняка когда-то было старой приемной, Хакон медленно закрыл за собой дверь, когда убедился, что поблизости не было никого из зараженных.       Изначально Хакон и понятия не имел, для чего был нужен этот проклятый ключ ВГМ. Лишь позже, после того, как Вальц, этот поехавший уебок, убил четырех своих людей, позволивших Эйдену сбежать, Хакон понял, чем же на самом деле обладал этот парень.       На стене неподалеку висела пыльная схема больницы, и, несмотря на старое и потрепанное изображение, выцветшие линии все еще были более-менее разборчивыми. Кажется, Хакон свалился с высоты шестиэтажного здания. Черт. Ему неебически повезло, что после такого полета он остался жив.       На данный момент, если верить карте, Хакон находился на седьмом этаже, и, доберись он до открытого окна, можно было бы использовать параплан. Впрочем, проснувшаяся боль в плече, сердито пульсируя, несмотря на принятые таблетки, ясно давала понять, что хрен ему, а не полет на параплане.       И все же он должен был воспользоваться этим шансом. У него ни за что не получится продраться к выходу через семь этажей кусак — и не важно, спали те или нет. Но он что-нибудь придумает.       Крадясь обратно к двери и соблюдая максимальную осторожность, чтобы не наделать шума, Хакон пригнулся, облизал палец и поднял его, чтобы проверить, не было ли в воздухе слабого ветерка.       Вот оно.       Легкое, но ощутимое дуновение охладило влажную кожу пальца.       Хакон последовал дальше и выяснил, что сквозняк исходил от двери без каких-либо опознавательных табличек. А еще она оказалось запертой. Потребовалось целых четырех отмычки, чтобы открыть ее, и в голове резонно всплыл вопрос: почему это было так сложно? Может, у него тряслись руки? Нет, херня это, Хакон и с трясущимися руками, и с закрытыми глазами без проблем мог взломать абсолютно любой замок.       Открыв дверь, он вошел в комнату и увидел, что та мало чем отличалась от предыдущих. Единственное, в этой было приоткрытое окно, из которого лился лунный свет.       И почти сразу же Хакон понял, почему эта комната была запертой, да еще и на такой сложный замок.       Он остановился на полпути и с отвисшей челюстью уставился в одну конкретную точку: сначала ему показалось, будто там, возле стены, обычный человеческий труп, но, когда Хакон подошел ближе, стало ясно, насколько же сильно он ошибался.       Это был тот самый прыгун, который преследовал их.       Блять. Блять. Блять. Блять.       Все в той же знакомой черной маске и в той же черной одежде, отягощенный тяжелыми цепями, он неподвижно лежал возле стены. Кажется, рядом с ним был какой-то цифровой замок, благодаря которому это существо было приковано к столбам позади. На первый взгляд казалось, что прыгун спал, но кровь на его запястьях свидетельствовала о том, что еще совсем недавно он пытался бежать.       Какому сумасшедшему ублюдку пришло в голову приковать цепью прыгуна? Да еще и в такой темной зоне? Просто уму непостижимо.       Черт, если бы Эйден был здесь, он бы наверняка попросил освободить это существо. Но не Хакон. Не-а, у него был план получше.       Даже открытое окно рядом с прыгуном не могло соблазнить его. Хакон медленно попятился на выход из комнаты и бесшумно закрыл за собой дверь.       Вот уж нет, спасибо.       Вернувшись в коридор, он продолжил поиски выхода из этого здания.       Стоило ему только раз подумать об Эйдене, как мысли снова закружились вокруг него. Хакон и по сей день не понимал, почему позволил своей лжи тянуться так долго. У него была возможность обзавестись ключом в абсолютно любое время после той вылазки в больницу, более того — после метро этот ключ уже был в его руках.       Может, Хакон просто тянул время, чтобы завоевать чужое доверие.       Но ему искренне нравилось общество Эйдена, это правда. Тот был остроумным, тактичным и, в конце концов, просто хорошим человеком. Он никогда не пытался наебать кого-то, даже если с ним обошлись не самым лучшим образом. Жители Базара пытались повесить его к хренам собачьим, а Эйден после этого все равно принялся помогать им, словно ничего и не было.       Несколькими этажами ниже раздался грохот, тяжелыми волнами прокатившийся по полу. Некоторые из спящих красавиц вздрогнули от этого звука, и Хакон, затаив дыхание, принялся терпеливо ждать, когда те вновь угомонятся.       И спустя напряженное мгновение, тихо выдохнув, Хакон смог продолжить свой путь. Проходя мимо очередной комнаты, он решил заглянуть внутрь, но там не оказалось ничего, кроме старых каркасов кроватей, которыми была забаррикадирована еще одна дверь.       Мысли Хакона снова вернулись к другу.       Возможно, чужое поведение можно было объяснить тем, что Эйден слишком долго жил вдали от людей. Он ведь так легко доверился Хакону, выдав всю необходимую информацию за каких-то пару встреч.       Обида в чужом голосе от предательства все еще заставляла Хакона чувствовать себя виноватым. Он знал, что облажался, позволив всему этому подзатянуться. Они слишком сблизились, предательство стало уже чем-то личным, а ему всего-то нужно было взять ключ и уйти. Но в Эйдене было что-то такое, чего Хакон давно уже не встречал, особенно в этом жестоком новом мире.       Им двигал самый настоящий эгоизм — Хакон хотел, чтобы их дружба продлилась еще немного. Каждый божий день он твердил себе, что скоро все обязательно прекратит, однако все равно продолжал откладывать это на потом.       Один день сменялся другим.       А тот — третьим.       Пока однажды всему этому не пришел конец.       Но Эйден простил его, верно? Сейчас же между ними все в порядке.       И все же Хакон никак не мог избавиться от той боли, что острием ножа впивалась в грудную клетку, стоило только разворошить прошлое. Это был замкнутый круг: Эйден ни разу не затрагивал эту тему, а Хакон был слишком труслив, чтобы начать ворошить это осиное гнездо.       Раздался еще один грохот, очень похожий на тот, что был этажами ниже, однако теперь Хакон застыл на месте — в этот раз звук стал ближе. Дремлющие кусаки дернулись, настолько сильно, что едва не проснулись полностью.       Хрен знает, что тут вообще творилось, но ему нужно было поскорее сваливать отсюда, и он, не теряя времени даром, принялся быстро проверять каждую комнату, мимо которой проходил. В тех, однако, были либо доски, плотно приколоченные к окнам, либо хлам, баррикадирующий выход. Весь этаж, казалось, был перекрыт, за исключением одной конкретной комнаты, и Хакон не собирался туда возвращаться. Ни за что на свете.       И последний вариант — очередная дыра в этом богом забытом месте, через которую можно было спуститься на этаж ниже и уже там, возможно, найти путь наружу. Падать было не очень высоко — уж точно не сравнить с теми шестью этажами, которые Хакон еще совсем недавно пролетел.       Но, судя по всему, колено его было в большей заднице, чем он думал.       Стоило только приземлиться, как боль тысячью острыми иглами вонзилась в ногу, заставив ту подогнуться. Из горла чуть не вырвался крик самой настоящей агонии, но Хакон, прикусив щеку изнутри, чудом смог заглушить его.       Кажется, сама Вселенная посчитала, что проблем у Хакона мало, и решила поднасрать еще: его приземление очень некстати насторожило бродившего по этажу кусаку, и тот мгновенно бросился прямо на Хакона. Вовремя среагировав, он взмахнул своим топором, и острое лезвие глубоко вонзилось в горло зараженному, застряв где-то рядом с шейным позвонком. Хакон облегченно выдохнул.       Вдруг здание снова содрогнулось от очередного, взявшегося будто из ниоткуда, грохота. Хакона тут же отбросило в сторону, прямо на свернувшуюся калачиком банши. Он даже не успел опомниться, как та закричала, немедленно оповещая всех спящих зараженных в радиусе сорока метров. И вот вокруг Хакона во тьме засверкали дикие, нечеловеческие глаза. В холле стал стремительно подниматься вихрь из рева и утробного рокота, сливаясь в один отвратительнейший оркестр.       Ебаный звездец.       Хакон одним резким движением выхватил ультрафиолетовый стержень и ударил им по колену. Тот вспыхнул, и результат не заставил себя долго ждать: зараженные, что уже кинулись к Хакону, отпрянули и завопили, когда ультрафиолетовый свет все же настиг их. Он знал, что это ненадолго, и резким ударом ноги отправил банши прямо в обшарпанную больничную стену, на которой через мгновение брызнула гнилая кровь, оставляя на ней следы, напоминавшие жуткую мозаику.       Воспользовавшись моментом, Хакон кинулся бежать, и нога не сказала ему за это спасибо — ее моментально пронзила боль, и все, что оставалось, — это терпеть. Все его тело горело огнем от боли, но у него не было выбора. Нельзя останавливаться.       И все же, несмотря на всю внутреннюю стойкость, тело его уже больше не выдерживало: измученное болью колено подкосилось, и Хакон рухнул вниз, больно приложившись о пол. Зараженные роились вокруг него, все оттесняя и оттесняя, пока он держал ультрафиолетовый стержень перед собой, словно защитный талисман. Тот уже начал мигать, не предвещая ничего хорошего. Успеет ли Хакон достать еще один?       Выхода не было, и он в отчаянии потянулся к рюкзаку. Не успеет. Черт, и почему он только не подготовился как следует? Его же сожрут прямо здесь, в этой злоебучей больнице ВГМ, и Эйден даже не узнает…       Пронзительный рев эхом пронесся по коридору. Хакон развернулся и увидел, как зараженный, не сумев отчего-то убежать, впечатался мордой в грязный пол.       Орда отвернулась от мужчины, чтобы столкнуться нос к носу с новой угрозой.       Прорезав темноту больничного коридора, впереди замаячили два ярких огонька.       Никогда еще в жизни Хакон не был так рад видеть эти прекрасные светлые глаза, мерцающие едва уловимый знакомым блеском.