"Но, наконец, настала и для меня весна..."

      Койка Антона Антонова-Овсеенко располагалась почти возле окна, и молодой (по возрасту, но не по срокам отсидки) заключённый мог наблюдать, как набирающее силу весеннее солнце расправляется с сугробами, которые зимой иной раз загораживали окна санчасти больше, чем наполовину. Весна! Не зря люди искусства воспевают это время года; весна приносит радость не только утончённым эстетам, но и им, измученным арестантам, огрубевшим душой. Всё живое набирает силу, крепнет, чтобы вновь ринуться навстречу невзгодам и опять выстоять… Сама их жизнь — борьба.       На воле Антон Владимирович никогда не любил болеть, но после нескольких лет тяжёлых физических работ в лагерях с суровым климатом бывал даже рад, когда доводилось попасть в санчасть на недельку-другую. Радость эта, конечно, была относительной, ведь попасть надолго в медпункт — это значило подорванное здоровье, критическую степень слабости. Но отдых в тёплой постели неограниченное время и усиленное питание помогали лучше всяких лекарств, какие только были доступны на лагпункте. А главное — человеческое участие. Врачи, образованные люди, были, как правило, из политических заключённых, и к себе подобным они относились с пониманием и сочувствием, каждому старались оказать максимально доступную помощь. С доктором Корнеевым, гордо носившим статью 58-10, Антон Владимирович общался по-приятельски, на «ты», тот был ненамного старше и охотно сблизился с сыном революционера.       В то утро Антон Владимирович чувствовал себя как-то особенно бодро, хотя «отходил» от всех последствий авитаминоза и недоедания долго. Тринадцать лет лагерных мытарств, что ни говори, сказываются… Весна, что ли, на него так действует? Такого ясного дня давно не видел, небесная лазурь прямо светится…       Дверь распахнулась: принесли завтрак. К койке Антонова-Овсеенко решительно прошел доктор Корнеев*, Игорь Александрович; он выглядел серьёзно озабоченным чем-то. — Ты в состоянии будешь в пятницу выйти на работу? — прямо спросил он. — Ну да, — ответил Антон Владимирович. — Я же всё понимаю, не первый год сижу. Знаю, что не санаторий здесь и ты не можешь держать меня бесконечно. — К сожалению, это так, — с горечью произнёс врач, отводя глаза. — До полного восстановления ещё далеко, конечно, но что могу… До завтра выбил тебе, а в пятницу придется выйти уже, требуют на этой неделе, чтоб и им отчётность тоже не сбивать. Но там сразу и выходные! Так что настраивайся. После завтрака дезинфицировать будут, так ты во двор выйди, походи с полчасика. Очень тепло, кстати, давно такой весны не было, тем более в начале марта. Ладно, уболтал я тебя, ешь, — и Корнеев вышел дать распоряжения фельдшеру.       Что ж, спасибо, Игорь, что предупредил заблаговременно… Съев подчистую пшенную кашу и чай, Антон Владимирович надел шапку и бушлат и вышел на крыльцо. И вправду, припекает даже!       Через некоторое время Игорь Александрович и сам вышел к нему. — Хорошо-то как, а! — восхищённо произнес он, обведя рукой вокруг.       Больной не ответил, но через некоторое время запоздало улыбнулся. — Ты, кстати, знаешь последние новости из Москвы, что передавали по радио? Я услышал, когда к оперу заходил. Не один ты сейчас болеешь, Антон! — и, подхватив товарища под локоть, доктор что-то зашептал ему на ухо. Сын одного из глашатаев Октября смотрел ошеломленно, неверяще, с отчаянной надеждой и какой-то робкой радостью…

***

      День клонился к вечеру, вечер — к ночи. Заключённые, кто лежал в санчасти, поужинали, приняли положенные лекарства. Кто-то спал, кто-то негромко переговаривался с соседом, кто-то подкреплялся нехитрой снедью из полученной посылки. Койка Антонова-Овсеенко пустовала, он в этот момент пребывал в кабинете врача. Игорь Александрович торопливо настраивал приемник на нужную волну. — Откуда такая роскошь? — спросил Антонов-Овсеенко. — Начальник лагеря любезно одолжил на пару суток, когда я выписал мазь от ревматизма тёще и проконсультировал самого, жену и пару детей, — Игорь Александрович напряжённо ждал, когда в аппарате прекратится треск и станет слышно диктора. Наконец услышали бессменного Левитана: — «…за последнюю ночь наступило серьезное ухудшение в состоянии здоровья Иосифа Виссарионовича Сталина. Специалистами было зафиксировано дыхание Чейна-Стокса…»       Больше Антон Владимирович ничего не услышал, кроме громкого треска за спиной. Это доктор Корнеев, держась за спинку стула, которая была сделана из нескольких деревянных прутьев с перекладинами, случайно разломил один прут — так велико было его напряжение. Выражение лица доктора всерьёз напугало Антонова-Овсеенко, эмоции менялись на нём со скоростью света, от всепоглощающей ненависти до абсолютного счастья и блаженства. Широкая улыбка Корнеева, казалось, сияла ярче звёзд за окном. Метнувшись пулей к несгораемому шкафу, он вытащил довольно большой сосуд с прозрачной жидкостью и два мерных стакана. Аккуратно, не пролив ни капли, заполнил каждый стакан наполовину, один протянул Антону Владимировичу. — Пей, — требовательно произнес, глаза его горели мрачным ликованием. — Может, объяснишь, в чем дело? — к Антонову-Овсеенко вернулся дар речи. — Пей сначала! Вместе! Не бойся, чистейший медицинский спирт, не палёнка, как у блатных, — и, чокнувшись своим стаканом о соседский, Игорь Александрович залпом выпил острую жидкость, которая тут же обожгла горло. Сделал глоток и Антон Владимирович, закашлялся, но решительно допил всё содержимое стакана. — За Чейна и Стокса, хорошие люди были, хоть лично и не сталкивался, — произнес Корнеев, чем вызвал ещё один недоуменный взгляд своего визави. — Ты слышал, что говорил Левитан про «дыхание Чейна-Стокса»? Это агония, человеку остаются считанные часы. Это значит, что он уже не встанет! Чейн-Стоксово дыхание — тот признак, который никогда не подводит! — и Корнеев крепко, по-братски, обнял Антонова-Овсеенко, который вновь лишился дара речи.       Громкий, требовательный стук в дверь заставил их отстраниться друг от друга. Игорь Александрович засуетился, поспешно убирая сосуд обратно в шкаф, но в воздухе всё равно стоял острый алкогольный запах. Справившись с первым волнением, Корнеев открыл дверь. На пороге стояли два вохровца. - Ну что пялитесь, и нам налейте! - грубовато, но беззлобно сказал первый охранник. - С вас выпивка, с нас закуска, - сказал второй, протягивая Корнееву небольшой полотняный свёрток. Доктор развернул тряпицу, там лежали сало, хлеб и несколько варёных картофелин. - Бери, лепила**, этого добра у нас навалом, не последнее отдаем. А вот бухнуть охота, не чаи же с поварами и хлеборезами гонять! Плесни нам того, что сейчас распивали!       Делать нечего, Игорь Александрович прошел снова к шкафу и налил незваным гостям по полному стакану спирта. Антонов-Овсеенко, ни живой ни мертвый, наблюдал за происходящим, не зная, чего ожидать дальше, и первый охранник заметил его состояние. - Да не ссы, - успокаивающе махнул рукой. - Мы не скажем, что ходили к вам, но и вы не заикайтесь! А так всё честно, баш на баш!       Получив то, за чем являлись, довольные вохровцы покинули кабинет, пошатываясь, и друзья снова остались наедине. Заиграл гимн, Корнеев, спохватившись, выключил радио. - Уже час, а тебе спать надо бы, - озабоченно сказал он. - Иди, отсыпайся, сколько осталось. Только погоди, на два слова...       Притянув к себе Антонова-Овсеенко за воротник (тот уже давно не обижался на такие бесцеремонные жесты), доктор прошептал: - Вот теперь уже не проблема выпускать тебя в пятницу, на радостях выздоровеют все!