Мальчик в пузыре

Кричащие злобные стоны заполняют комнату, в которой оказался лицедей. Невыносимая боль погружает его в парализующее муторное море тошнотворных ощущений, которое бурлит внутри. Камило теряет рассудок, и надежда на то, что боль утихнет, понемногу уменьшается. Его спина горит от многочисленных ударов плетью, которая оставила чудовищные следы, некоторые превратились в обычные синяки, некоторые – в мучительные и глубокие раны. Время практически перестаёт существовать для него, пока за ним скрупулёзно ухаживали перед его глазами проносилась целая вечность. Сара взяла на себя эту инициативу: молодая девушка собрала свои грязные волосы в беспорядочный пучок, чтобы не мешать себе работать. — "Держи ткань во рту, ладно? Покрепче прикуси," — она шепчет так мягко, до боли напоминая ему его сестру. Сара сохраняет спокойствие, даже когда начинает растирать солёный раствор в его раны, ввергая Камило в пучину безумия и заставляя его кричать во всё горло, пока голос не начинает хрипеть и срываться. Безусловно, теперь любая попытка заговорить уже не увенчается никаким успехом, поэтому он молчит и почти не двигается, когда весь ужас прекращается и Сара начинает втирать холодную мазь в его раны. Она старается быть настолько осторожной, насколько это возможно, от неё не исходит ни одного грубого слова, и он не знает, что хуже – внезапный шум или тревожная тишина. Камило не может погружаться в свои мысли, потому что всё, что ему позволено сейчас чувствовать, – это боль. Томительная, тяжкая боль. Прингамоза терзала его кожу, рвала его плоть, пока он не превратился во всхлипывающее убогое нечто, жалкий экспонат для каждого новобранца, наблюдающего за его мучениями: одни смотрели равнодушно, другие со страхом, третьи с азартом. Никто из них не пытался помочь, да и как они могли? Трагичная судьба осталась неизменной, нетронутой. Манящая демонстрация слабости для чужих глаз, его лёгкая поза, сломленное тело, лежащее на земле, и спина, кричащая в кровавой агонии. Ярость засела внутри, как злобный червь, который выжирал себе путь, двигаясь всё глубже и глубже, пока Камило не затих, временами жутко злясь на мысли о собственном кошмарном положении. Он ненавидит себя, винит в своих самых глупых решения, пытаясь подчиниться и смириться, хотя в его душе всё ещё теплится крошечная частица бунтарского духа, которая застыла на месте, будто она слишком упряма, чтобы разбиться о побои и унижения. Он сможет выдержать это. Он сможет. Камило начинает свой путь к крепости духа с малого, сильнее вгрызаясь в ткань, находящуюся у него во рту. Даже после того, как самые страшные травмы были обработаны, Сара осталась сидеть в мрачной комнате, слегка нахмурившись, прежде чем аккуратно произнести следующие слова: — "Камило— кхм, я обычно не лезу в чьи-то дела. Но я хочу знать, почему ты это сделал," — она потирает свой длинный нос тыльной стороной ладони, когда липкий пот покрывает её смуглую кожу, — "Руиз был здесь задолго до того, как мой дядя начал работать на Салазара, до того, как они забрали меня, и вообще всех, кто тут есть. Никто не осмеливался поднять на него руку. Но всё же… Ты это сделал." Его лицо остаётся бледным, безэмоциональным, и единственное, в чём проявляется его чувствительность – складки на лбу, что покрылись испариной. Абсолютно всё причиняет ему нескончаемую боль, даже попытки скрывать свою уязвимость и слабость. Любая крупица ужаса, пережитого на войне, накладывает на психику Камило свой неизгладимый отпечаток, даже несмотря на все его усилия оставаться прежним. Война тяжело бьёт по всем. Он видел пустеющие гробы и гробы, в которых уже лежали солдаты. Он видел военнослужащих из настоящей армии, которые с ненавистью и некой паникой смотрели на партизан. Он видел детей, которые тренировались в стрельбе, используя в качестве мишени – подвешенные трупы своих же родных. Камило уверен, что никогда не сможет забыть о них, о боли, о призраках и мраке гражданской войны. Его горло всё ещё саднит. Сразу же, даже не осознавая этого, он с трудом глотает и тянется, чтобы начать говорить, не обращая внимания на изумрудные глаза перед собой. — "О-он… Причинил боль ребёнку —он убил мальчика… Са-амуэля… Он ведь был таким хорошим, и он был напуган, потому что никогда никого не обижал," — его взгляд затуманивается, льющиеся каскадом слёзы собираются в склерах, и он сжимает кулаки. — "Он заслуживает всего самого худшего. Никто не мог ничего сделать, так что пришлось мне." Камило морщится от резкой боли в спине. Он вспоминает. Мягкая плоть, пульсирующая ярость, кровавый нож. Дискомфорт пронизывает всё его существо, он задыхается, даже когда Сара начинает осторожно гладить его по плечу, пытаясь усмирить приступ раздражения. — "Это очень благородный поступок, но не многие здесь такие же отважные, как ты. Они его боятся," — если присмотреться, то в её правильном и чопорном облике, который ничуть не портится зеленоватой формой и пятнами грязи на коже, можно заметить острую и затаённую обиду, тянущуюся к её чертам и оставляющую её опустевшей в котле собственной апатии. Возможно, она знает больше информации, намного больше той, которую рассказывал её дядя. Но Камило не будет лезть не в своё дело. — "Я не боюсь. Он мне просто противен, и спасибо тебе за то… За то, что ты сделал, Камило. Я рада, что кто-то тоже разделяет мои мысли." Его несчастье болтается на тонкой ниточке, которую не хочется обрывать. Он слишком устал. Ему нужно немного отдохнуть и отойти от происходящего, если он не хочет сойти с ума. Держаться в здравом уме – нелёгкая задача, но он пытается. Сара прокашливается, и Камило с трудом пытается поднять свой взгляд, чтобы как следует её разглядеть. Видимо, он сейчас плачет, так как глаза горят так, будто их прижигают тлеющими спичками. — "Ты хороший человек, Камило. Не дай им сломить тебя." Она заканчивает работу и поспешно уходит, и он пытается запомнить тот клубок чувств, который отобразился на её обеспокоенном лице. Скорее всего, ей нужно уходить не только из-за истекшего времени. Его спина покрыта толстым слоем мази, и он вспоминает Исабелу. Она часто говорила всем о пользе алоэ вера. Он вспоминает, как кузина пользовалась вязкой тушью, чтобы её ресницы были густыми и пушистыми в своём проникновенном чёрном цвете. Камило понимает, что глубоко несчастен, как только осознаёт, что начинает скучать по Исабеле. Он пытается рассмеяться, но ничего не получается. Ему очень хочется вернуть себе то чувство бодрости, когда он мог шутить без остановки, по любому поводу. Теперь, в этом маленьком аду, ему уже не до шуток. *** Металлический вкус крови пропитывает его полость. Странный привкус на его языке только сильнее разжигает ненависть во взгляде тёмно-зелёных глаз. В них пылает огонь, а тот случай, словно плевок в левую щёку, заставляет его прерывисто дышать, а кровь – пульсировать всё сильнее в синих ядовитых венах. В правой руке у мужчины бутылка, он легко откупоривает пробку, чтобы сделать пресловутый глоток, который притупляет его чувства, но не стирает ухмылку, пляшущую на шершавых губах. Камило никак не ожидал, что кто-то непрошенный попадёт в комнату, где его оставили отдыхать во время лечения, пока остальные партизаны мобилизуются, чтобы разобраться с обвалом на реке, как ему рассказала Сара. Что тут делает Руиз, а не там, среди своих товарищей, Камило не знает. Он знает только то, что мужчина решил взять на себя обязанность вторгнуться в его личное пространство и дать эфемерную пощёчину с бездушным выражением лица. Камило с грустью замечает, что его рука просто забинтована, а не разорвана в клочья. — "Похоже, ты совершенно один, кусок дерьма. Кажется, я как раз вовремя," — язык Руиза, истинно по-злодейски, тянется, чтобы облизать уголки рта, указательным и большим пальцами он растирает свою бороду. Камило изо всех сил старается не рычать, чтобы его звериное начало не взяло верх и, обнажив острые зубы, не показало ему, каким свирепым он может быть, если вновь схватится за нож. Видя это, Теодосио Руиз крепко хватает юношу за кудри со злобной гримасой на лице. Младший вздрагивает, но не отводит взгляда от глубокой пустоты зеленоватых глаз. — "Что? Уже не такой храбрый, да? Котёнок проглотил свой вертлявый язык?" — Руиз широко улыбается, показывая свои зубы, и чуть наклоняется к нему, дергая за волосы, тем самым заставляя молодого рекрута поднять голову вверх. Юноша сдерживается от сильного желания вцепиться ногтями в шею Руиза. — "Стоило Салазару уйти, как его пискля тут же замолкла. Как предсказуемо." Руиз, наконец, отпускает его и Камило с грохотом падает на деревянный стол позади себя. То, что, казалось бы, было его убежищем после порки, постепенно превращается в очередное место для пыток. — "Раскрой пошире свои огромные уши и послушай меня. Если Салазар и одержим твоей магией, то я – точно нет. За всё на свете надо платить, и ты заплатишь мне прямо сейчас за ту хуйню, что сделал тогда," — забинтованная рука схватила его за обе щеки, зажимая рот. Воздух в комнате становится всё холоднее и холоднее, поэтому Камило испытывает лёгкое подавляющее чувство, которое с течением времени становится всё более угнетающим. Он пытается скрыть иррациональный страх в своём застывшем взгляде, но эта задача, кажется, невыполнимой. Камило рассказывали о характерных признаках того, когда кто-то собирается сделать с тобой плохие вещи. Предчувствие чего-то трепетного и отвратительного проникает в его мозг, держит в напряжении, и это наводит на него немыслимый ужас. Мужчина смотрит на парня, в совершенно чёрных глазах сверкает коварный блеск. Сырой интерес проникает в его душу и заставляет застыть на месте. — "Обратись в Сару, или я выбью тебе все зубы." Просьба – нет, приказ – обрушивается на юношу потоком ледяной воды. Забинтованная рука отпускает его лицо и Камило чувствует, что начинает падать, его охватывает тошнотворное головокружение, пока лицедея вновь не тянут вверх за волосы. Ещё немного и, кажется, Руиз вырвет пряди с корнями. Камило решает начать говорить, пусть его горло всё ещё сдавлено и хочет кричать. Он прикусывает внутреннюю часть щеки. — "Я не… Это— это отнимает столько энергии, а я ведь—" — "Разве я о чём-то просил? Я сказал: превратись в неё, ебучий идиот!" Он замирает, едва стоило столкнуться с тяжёлым испытанием. Разум колеблется, прежде чем поддаться извращённой потребности в собственной безопасности. Он всегда прекрасно видел, где заканчиваются границы дозволенного у других людей, и с ребячьей гордостью давил именно на них. В особенности этот трюк успешно срабатывал на его отце, когда уравновешенный и всегда весёлый мужчина начинал вскипать при виде очередной проказы сына. Но сейчас всё иначе. Сейчас давят на самого Камило. Руиз всё острее воспринимает каштановые кудри перед собой, и вскоре его приказ воплощается в реальность, влажная картина предстаёт перед единственным зрителем, наблюдающим за тем, как тощее тело постепенно изменяется, примеряя на себя образ, который Камило видел мельком, но, к счастью, природа наделила его отличной памятью на лица людей, чтобы чудесный дар был использован по максимуму. Он не видит себя, но чувствует, как стал заметно выше. Юноша вновь упирается в стол, который теперь кажется слишком маленьким. Его прямые волосы собраны в беспорядочный пучок, пряди с длинной чёлки пытаются выбиться и упасть на дрожащие пухлые губы. Он отшатывается, когда крупный мужчина издаёт удовлетворённый вздох, его щёки багровеют – окрашиваются в кроваво-красный цвет, цвет гнева и тошнотворной страсти. Чужая похоть выплёскивается наружу, когда рука Руиза развязывает резинку на волосах, чтобы густые тёмные локоны упали на мятую женскую униформу. — "Отлично," — это всё, что мужчина сумел пробормотать, хриплый голос отзывается эхом в ушах Камило, пока он не падает на землю. Мальчик дрожит, его взор медленно поднимается вверх, чтобы посмотреть на взрослого человека, который находится в полном разгаре исследования своего тела. Он бледнеет, пытается нырнуть поглубже в пространство под столом, но, к его удивлению, боль всё ещё невидимым и гнетущим призраком маячит в его спине, хотя его тело теперь не принадлежит ему. Пройдет совсем немного времени, и все мысли об отступлении уйдут прочь, когда пальцы Руиза зацепятся за свои брюки и схватят что-то, о чём Камило предпочитает не думать. Но всё равно думает. Это именно оно. Страх искрами сыпется с его глаз, когда солдат приспускает штаны своей униформы, обнажая мерзкую эрекцию, на которую Камило старается не смотреть. Подступившая тошнота жжёт его трахею, от страха начинает сосать под ложечкой, чуждые ему мышцы сковываются, заставляя его всхлипывать и слушать посторонние стоны. Разум Камило хочет сосредоточиться на чём-то другом. Представляет себя на главной площади Энканто, где повсюду клумбы цветущих жакаранд, фуксий, подсолнух. Бегущие рядом дети смеются, преследуют его и дергают за руану, чтобы он рассмешил их своими выходками. И Мирабель вместе с ним, бежит с аккордеоном в руках, чтобы сыграть очередную весёлую мелодию для изумлённых шутливых детей, которые бегут за ними через весь город. Раньше Энканто казался таким огромным, а сейчас он выглядит, как маленькая деревушка из далёкой мечты, которую он надеется увидеть ещё раз, после стольких пройденных дорог, облазанных гор и пересечённых рек. Он скучает по детству в том чудесном мире. Звуки шлепков пытаются вырвать его из грёз, но младший противится. Пытается не смотреть на человека, который усердно бьёт свою уродливую плоть прямо перед ним, прямо ему в лицо. Камило переводит взор на дорожку муравьёв, которые куда-то спешат, на лужу воды недалеко от стола, на свою кожу, которая пропахла металлическим запахом крови, и даже это выглядит куда интереснее и соблазнительнее того, что происходит прямо перед его носом. Он пытается отделить свою душу от тела, представить, что это происходит не с ним, тем самым запуская защитный психологический механизм. Это то, что помогает ему оставаться в здравом уме, то, что удерживает его глаза от потока горьких слёз, а его больное горло – от хриплого протяжного воя. Это всё его вина. Он сам сотворил это с собой. Он не должен был убегать из дома. Ворчание и возбужденный шёпот переходит в громкие стоны, и эти стоны заканчиваются кульминацией, от которой ему хочется блевануть в ближайшее ведро. Его желудок, кажется, сморщился и растворился в кислоте, а во рту сухо, как в пустыне, пока он не вскрикивает, когда солоноватая жидкость с гордым выдохом сливается прямо ему на лицо. Камило отшатывается, и сразу же возвращается к своему настоящему облику. Внезапно он становится маленьким-маленьким мальчиком, умирающим от желания наорать на весь мир за каждую подножку, каждый кусок дерьма, который он в него бросает. Он презирает всю Вселенную. За что ему такой дар, если он не может защитить его? Разум даёт напоминание, что если бы не его дар, то он был бы давно уже мёртв. Лучше бы так и было. *** Он едва успевает убрать весь беспорядок, когда в лагерь с задания возвращаются остальные партизаны. Ему удаётся умыть лицо, но никак не удаётся отмыть позорное пятно, которое расплывается в груди, протыкает изнутри, как шип розы, оставляя его измученным, уставшим и готовым сдаться. У него не хватает сил продолжать выживать, не тогда, когда приходится отдавать такое взамен на ещё один спокойный день. Мугре находит его сидящим за столом, спина Камило всё ещё обнажена, а поверх ранений лежит сухое алоэ, которое источает неприятный запах. Но лицедей знает, что в этой комнате таятся ещё более неприятные вещи, нежели те, которые исходят от его ран, но об этом упоминать не нужно. С его губ не срывается ни единого слова. Он молчит и не поднимает взгляда, сосредоточившись на том, чтобы уподобится глыбе, которая сидела бы за этим столом и думала только о своей прежней жизни, забывая о внешних проблемах, заставляющих впадать в отчаяние. Парень чувствует себя тошнотворным, грязным, и, должно быть, он выглядит особенно жалко, когда Мугре тянется к нему и кривится от того, какое зрелище предстаёт перед ним. — "Бог ты мой, он реально тебя на куски порубил. Глянь-ка на эти раны… Чувак, шрамы будут охрененно ужасными." Но Камило не волнуют шрамы. Когда его ранили несколько недель назад, он переживал, ведь что подумает его мамочка, если увидит своего барашка с такой серьёзной травмой на его подростковом теле? Но теперь ему уже глубоко наплевать на это. В этот раз он совершенно точно уверен, что больше не увидит свою мать. Она заслуживает намного лучшего, чем потрёпанного уродливого сына. Грязного сына, шрамованного сына, блядского… Он даже не замечает, когда снова начинает плакать, – от молодого солдата, стоящего рядом, исходят какие-то тихие звуки, когда его рука тянется погладить кудри Камило. Невинная попытка утешения так похожа на… Поэтому младший начинает рявкать и вопить, чтобы тот не трогал его, иначе он укусит его за пальцы. Мугре останавливается, просто смотрит на него, как на бледное, ужасное привидение, и вскоре уходит, оставляя в покое. Правда, покой длился недолго. К нему заходит Сара с какой-то сладкой булочкой, её волосы заплетены в аккуратную косу, и Камило избегает зрительного контакта с ней. Он боится её, как чумы. Их людям удалось захватить пару высокопоставленных военных государственной армии, и они держат их связанными в главном штабе, где собираются праздновать триумф маленькой победы, наплевав на собственные потери. В разум закрадываются мысли о Карлосе, но, к своему удивлению, он обнаруживает, что ему почти всё равно на него. Оцепеневшие чувства остаются, но эмоции немного притупляются и остывают. Он пытается, Бог тому свидетель, он пытается встать и надеть рубашку, чтобы выйти на улицу и перестать вести себя так, будто он слабак, застрявший в своём крошечном инферно, искалеченный командиром, как и все солдаты, застрявшие в главном здании. Камило выше этой грязи и, к его утешению, его гордость остаётся незапятнанной, даже когда он так страстно ненавидит себя, свою оболочку, свою мерзкую душу. Мужское семя всё ещё ощущается на его коже, как застывшая короста какого-то блевотного горького месива. Он тихо взвизгивает каждый раз, когда слишком много думает об этом. В конце концов, ткань прилипает к его спине, разорванной, но живой. Он со всем справится. Всё в порядке. *** Ничего не в порядке. Люди пьют агуардиенте*, и все веселятся от души, в то время как Камило хочет умереть в свой несчастный день рождения. Его день рождения. Даже мысль о том, что он может провести этот день так далеко от дома, кажется чересчур дикой. Тот факт, что эта дата для него сейчас намного хуже, чем любая другая, делает его прежнюю жизнь сюрреалистичной и такой непостижимой. Рядом нет ни мамы, ни папы, только куча незнакомцев и спина, горящая так сильно, словно его жарили в огненной геенне, как последнего злобного грешника. Когда он заходит внутрь, десятки глаз устремляются на него, слетаются, как мухи на свежий мёд. Впервые Камило ненавидит находиться в центре внимания, быть главной звездой, и он готов на всё, чтобы потеряться, остаться незамеченным и погрузиться в собственные страдания, не боясь дать другим шанса воспользоваться его уязвимостью. Он больше никогда не позволит кому-либо обращаться с собой так, как это делал Руиз, он клянётся себе в этом, отвесив челюсть и раздувая ноздри, когда видит, как его манят к командиру Салазару. В зеленоватых глазах Салазара разгорается неясное презрение, его черты украшает ухмылка, когда он замечает, как Камило пялится на него. Командир смотрит так, как будто ничего и не было, как будто он никогда не брал в руки чёртову прингамозу, чтобы хлестать детскую плоть, пока ему не надоест. Младшего начинает мутить, но он продолжает свой путь к столику, на который опирается высокий мужчина, пока разговаривает с другими старыми солдатами. Голова начинает гудеть из-за шумной музыки. — "Мальчик мой! Иди сюда, давай-ка, не стесняйся," — Как только он приближается, Салазар в знак приветствия хлопает его ладонью по спине. Камило догадывается, какой злой умысел таится в таком незначительном действии, но у него не хватает времени, чтобы нормально отреагировать, резкая боль заставляет выгнуться дугой. Он начинает понимать, каково это – умереть стоя. Слух становится более приглушенным, а его вопль застревает в полости рта, превращаясь в пресловутое мычание, окружающие их орбы сталкиваются и успевают схлопнуться, прежде чем шершавая ладонь прижимает его к лицу Салазара. Камило ненавидит находиться рядом с этим человеком, но у него нет возможности противостоять его силе, когда сам он слабее в два раза. Юноша почти позабыл моменты того, как папа подбадривал его, заставляя пить противное лекарство, и как гордился им, говоря, что он выпил эту жижу, как настоящий чемпион. Мозг пытается сосредоточиться на этих словах. Он и есть чемпион, он сможет вытерпеть всё, он сделает это. — "Я рад, что ты усвоил свой урок. Ты ведь усвоил? А-ах, вижу, что да," — черная борода мужчины начинает блестеть, и его глаза немного мутнеют от выпитого алкоголя. Он видел его таким раньше, несколько недель назад, и ему тошно от того, каким обидчивым командир становится, если рядом есть выпивка. Если быть полностью точным, то ему тошно всегда, когда Салазар рядом. — "Я тебе столько всего разрешаю, но только, прошу, перестань колотить моих людей. Ты же знаешь, я не люблю бить тебя, малыш, но ты как будто сам напрашиваешься на это!" Напрашивался на это. Напрашивалсянапрашивалсянапрашивался на то, чтобы его трогали. Покрасневшие глаза начинают зудеть, он отворачивается и смотрит на стену пустым взглядом, стараясь не моргать. Если он начнёт моргать, то, скорее всего, расплачется, и Мирабель будет смеяться над ним, как это всегда делал он, всякий раз, когда кто-то, исключая маму и Антонио, плакал… И Камило должен перестать думать о своём настоящем доме, иначе ему не избежать неминуемых горючих слёз. Называть это место домом кажется чуждым и далёким настолько, насколько далеко теперь сама Касита. — "Ну, вы получили, что хотели. Вижу, вы рады тому, что его впустили в лазарет и дали совершить свою тупую месть." Он ждёт, что командир даст ему пощёчину или прогонит спать, если повезёт, но ничего подобного не происходит. Салазар смотрит на Камило, как на неизвестную ранее зверушку, и не знает, что с ним делать. Командир не ожидал подобных слов, с искренним любопытством продолжая слушать мальчика. — "Впустили кого?" Камило чувствует себя идиотом из-за того, что не сразу заметил, что Руиз тоже здесь. Ополченец стоит поодаль остальных, держит в руке флягу и недоумевающе смотрит на них. Это заставляет юношу кривится от распирающего грудь отвращения и желания стереть всякое безучастное выражение с чужой морды. (Его пугают пришедшие идеи. Он боится тайного желания причинить столько вреда.) Он улыбается, потому что в глубине души знает, что может разыграть карты в свою пользу. Нужно только включить мозг. — "Он вам ничего не сказал? Разве это не вы подослали Руиза, чтобы он сделал это? Я вам доверял, а вы позволили ему дрочить перед моим ебанным лицом. Я смог вынести вашу порку, потому что я заслужил её, наверно, но не это… Только не это." Камило не заметил, как радио, из которого доносилась лёгкая и ненавязчивая мелодия кумбии*, было выключено, оставив его голос – единственным источником звука во всеобъемлющей тишине. Он не рассчитывал получить такую власть. Он презирает её, он ценит её, он не знает, что, чёрт возьми, чувствовать. Камило всегда был артистом, но не на такой сцене. Никто не ожидает увидеть ярость, которая мало-помалу проявляется в чертах лица Салазара, поскольку мужчина всегда хорошо контролировал свои эмоции. Неспроста же он является командиром FARC. Но именно сейчас он выглядит как очень, очень разгневанный человек. Камило слышит перешёптывания, и, похоже, эта маленькая сценка – самое большое развлечение для партизан за последние пару лет. — "Он что, трогал тебя, малыш?" Приказной тон его голоса заставляет тут же ответить. Камило пожимает плечами. — "Мразь. Это – последняя капля." Видимо, в планы Салазара не входило удваивать порцию его ежедневных страданий. А если и входило, то он, похоже, сам не знал, когда это должно было произойти. Младший должен быть начеку. Когда командир поднимает свою винтовку, ту самую, с помощью которой Камило всего за два месяца понял, что никогда больше не будет стрелять, парень поворачивается к Руизу. Старый ополченец стоит, как вкопанный, бледный, как лист бумаги, с пустыми руками и животным страхом, который затаился в яростном взгляде. Неужели он думал, что Камило ничего не расскажет? У мужчины нет даже шанса убежать, так как точный выстрел направлен прямо в лоб. (Крышу сносит от переполняющего восторга. И он ненавидит себя за то, что был таким... Монстром). Грузное тело падает с жутким ударом, удивлённые посвистывания сопровождают торжествующих партизан. Дорожка крови течёт с затылка убитого, растекается по всей земле, особенно выделяется на мёртвом лице поле красных капель, подобное тому, что было на лице Камило несколько часов назад. Роса смерти, которая обжигала его лицо, глаза, щёки, губы, всё его. Пусть он и предстал тогда в чужом облике, но это было его тело, и этот ублюдок хотел запятнать его. Он должен трястись от ужаса, и он правда немного трясётся, но ни с чем несравнимое удовольствие застыло в животе, как камень, тянущий ко дну. Кто-то из солдат смотрит на мальчика с опаской и странным любопытством. Камило отворачивается, собираясь уходить, потому что, в конце концов… Спина всё ещё болит.