***
— Томми? Ты все еще со мной, дружище? — Да. Эм, да, думаю, да. Это все еще больно - дрейфовать в темноте. После столь длительного времени это кажется легче. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем он снова нашел Уила, одинокую фигуру в темноте. Томми все еще чувствует, будто он находится в падении, нежели чем парит. Это больно. — Обычно ты не бываешь здесь так долго. — Ну, да. Ты тоже не был частым гостем в моей жизни, – Томми не знает, почему этот саркастичный, сухой комментарий был первым, что пришло ему на ум. Он не может вспомнить что случилось ранее. Он построил башню, затем… Ничего. Уилбур просто смеется. — Ну, я рад тебя видеть, приятель. Ты ведь знаешь, что это? — …Пиздецки странный сон? Уилбур смотрит на него, приподнимая бровь. Он не столь истощенным, чем был при жизни. Он не такой серый, как Гоустбур, - лишь типичная бледность человека, который провел слишком много времени шатаясь под землей. — Прости что говорю тебе об этом, но ты мертв, приятель. — Оу, – Томми не сильно удивлен. — И-и это все? Это все, что есть после? – он не хотел звучать напугано. Ему так долго приходилось быть храбрым для Уилбура, вплоть до самой его смерти. Трудно отказаться от этой привычки и позволить дать слабину рядом со старшим братом. Уилбур смотрит на него с искренней жалостью. — Не знаю, Томми. По крайней мере, это все, что я видел. А прошло… много времени. Очень много. Голос Томми дрожит, но он ничего не может с этим поделать. Если и есть время, чтобы дать волю эмоциям, то оно наступило – он ведь все равно мертв. — П-Почему это больно? Когда это перестанет причинять боль? Уилбур хмурится, похоже, невеселое любопытство резко сменяется беспокойством. — Что? — Когда перестанет быть больно? Когда это блять- устаканиться? – Томми не хочет плакать. Он думал, что смерти будет достаточно, чтобы он перестал себя чувствовал беспомощным в страданиях. — О чем ты говоришь, Томми? – Уилбур тянется вперед, протягивая к нему руку, чтобы положить ее ему на плечо. Он вне досягаемости. Почему-то он не может подобраться ближе. — Ощущается, будто ты распадаешься на части, верно? Кажется, что ты постоянно падаешь? Верно?! – Томми словно молит, сам не зная почему. В таком месте, как это, надеяться не на что. — Н-Нет, Томми, это не так, ты- я не знаю, почему это больно, – Уилбур встает, хотя Томми даже не видит, куда именно. Он оглядывается вокруг Томми, будто может что-то разглядеть в темноте. — Я помогу тебе, приятель. Не знаю, как, но... ты сказал, что это похоже на падение? — Я действительно падаю. И-И это разрывает меня на части, – хрипло смеется Томми. Это не сильно ослепляющая агония, которая не дает ему думать, но он не может провести остаток вечности, чувствуя себя так. Он не сможет вынести этого, чувствуя себя так, будто распадается на части, как частицы его отрываются один за другим, снова и снова, только ради того, чтобы снова собраться вместе и повторить процесс. Он едва ощущает свое тело, если оно у него есть вообще. Но он бы предпочел думать о том, что его кожа отделяется от тела, чем о каком-то чудовищном разрушении его души. Все размыто. Томми смотрит вниз, и у него есть тело, но в некоторых местах оно будто расплывается. — Ты не падаешь, окей, Томми? Ты не падаешь. – это так отличается от Дрима. Уилбур не настаивает на том, что с ним все хорошо, или просит поверить ему, - он просто пытается успокоить. Он пытается сделать так, чтобы все было хорошо. — Я х-хотел покончить с этим, Уилл, – теперь Томми плачет. Он плачет еще сильнее, когда понимает, что это слезы облегчения. — Я наконец-то свободен. Я ушел от него- я н-не хотел, но должен был, Уилл. Томми чувствует этот глубоко укоренившейся стыд. Он умер так же, как Уилбур, даже несмотря на то, что знал, как сильно это ранит людей, которых он бросил. Тебе некого было бросать. — Что? – Уилбур отвлекается от своей задачи – попытаться выяснить, почему Томми не может попасть на железнодорожную станцию. Слова Томми заставляют его замереть, леденящий ужас проникает в его сознание. — Как ты… как ты умер, Томми? – он ждет, но Томми не дает ответа, и поэтому он начинает расхаживать туда-сюда; тусклая имитация безумия в Погтопии. — Подожди- как- Когда ты был здесь раньше, совсем ненадолго, это он убивал тебя. И тебя… тебя вернули. Этот убогий, сраный призрак мог видеть это в тебе, что ты привязан к чему-то еще, а не только к миру живых. Томми чувствует нарастающий ужас. — О чем ты, Уилл? — Он всегда возвращал тебя обратно. До сих пор, – быстро говорит Уилбур. — Что значит «возвращал»? – стыд Томми сменяется страхом. Уилбур продолжает шагать, тараторя что-то бессвязное и неразборчивое. — Уилл! – выкрикивает Томми, потому что не может протянуть руки и схватить брата за плечи, как он это делал множество раз в том проклятом ущелье. Уилбур останавливается и смотрит на Томми расширенными глазами. — Что… – голос Томми снова дрожит. — Что со мной происходит? — Я... я не знаю, Томми, – Уилбур уставился на него широко раскрытыми глазами. — Но теперь ты здесь. И... я не знаю когда- если он заберет тебя обратно. — Ты сказал, что я, блять, мертв, Уилл! – паника Томми только усиливается. — Ты был! И теперь мертв! – обеспокоенно говорит Уилбур. – Но ты продолжал появляться и пропадать, Томми. Дрим что-то делал! Я хуй знает, что, но это наверняка был он, этот тупой призрак не видел никого другого! — Хочешь сказать, он может забрать меня обратно?! – Томми тянется к Уилбуру, желая схватить его за шиворот этого тупого пальто и встряхнуть его. Но он по-прежнему вне досягаемости. — О-он не может- Не позволяй ему, Уилл, пожалуйста- — Ты думаешь, у меня, блять, есть право голоса?! В чем-либо из этого?! – Уилбур звучит так же измождено, как и подросток. — У меня не было контроля так давно. Ну, то есть… Обычно он возвращал тебя гораздо быстрее, Томми. Так может, это все? Может, теперь все кончено? Я не знаю! — Я думал это были- – заикается Томми. — Были кошмары. — Кошмары? – Уилбур усмехается. Он ссутуливается и затихает, вышагивая, недовольство угасает в одно мгновение. — …Кошмары? Этот голос другой, мягкий, обиженный и испуганный; почти похож на голос Гоустбура. — Уилл… – Томми не знает, что сказать. — Это… – прервался Уилбур. Он снова поворачивается лицом к Томми, выглядя так, будто держит лишние слова за зубами. — Точно, – он быстро протирает лицо и прочищает горло. Томми знает, как выглядит его брат, когда пытается сдержать слезы. — Понял, это… имеет смысл. Томми не знал, что сказать. Извиняться за то, что ему снятся кошмары о Уилбуре, казалось бессмысленным. Уилбур не ожидал чего-то подобного, но принял это с большей легкостью, чем Томми мог предположить. — Я помогу тебе, Томс. Не знаю, как, но я попробую сделать это лучше, – кивает Уилбур. — Обещаю. Хотел бы Томми обнять своего старшего брата.***
Пять слов снова и снова звучат в голове Таббо. Даже когда кажется, что весь мир вращается вокруг одного события. Даже когда Ранбу остается рядом с ним, поддерживая. Все были так разбросаны по серверу, но в последующие дни многие осознают это. Они сталкиваются друг с другом, выглядя подавленно. Отсутствие Томми - мрачная тень, нависшая над сервером, даже несмотря на то, что его уже давно не было на основных землях СМП. Этим осознанием редко делятся с Таббо. Таббо достаются извинения, объятия и деликатное отношение. Таббо почти не говорит, - лишь кивает, - и те, кто его посещает, знают, когда нужно уходить. Много людей приходит. Сэм, Паффи, Эрет, Джек, Фил, Фанди, Ники - все они говорят одно и то же. Они все говорят, что им жаль. Он устал от этого. Почему они говорят это ему? Таббо здесь не жертва. Отнюдь. Дрим пытается помочь. Он просто продолжает говорить. — Где ты думаешь его похоронить? Квакити пялится, немного удивленный его прямотой, и тем, что Дрим вообще здесь и проявляет сочувствие. — Эм, я не знаю. Его уже не похоронить на земле Л’Менбурга, земли недостаточно. — Может, где-нибудь возле его дома, в тихом месте. – должно быть, Дриму кажется, что он добр. Таббо не хочет этого слышать. Не то чтобы это могло причинить больше боли, чем те пять слов, которые мечутся в его разуме, как мел по школьной доске. Может быть, это лучше, чем если бы Дрим обращался с ним как с чем-то хрупким. Он не знает, есть ли разница. Квакити проявляет наибольшую инициативу. — Да, где-то возле дома. Я собираюсь… я должен рассказать людям, что произошло. Думаю, Джек уже начал - сказал, что даст людям знать. Пять слов. Ранбу здесь. Некоторое время он что-то записывает в блокноте, а потом просто садится рядом с ним. Таббо не двигается. Ранбу проводил его до верхней платформы и усадил за трибуной. С тех пор он не двигался. Таббо больше не знает, куда девать свой гнев. Какая-то безумная, защитная часть себя хочет свалить его на Томми. Легче ненавидеть кого-то, чем любить в горе. — Хэй, – Ранбу говорит тихо, неуверенно, но по-доброму. — Ты… Я знаю, что ты не в порядке, но… Как ты? – Таббо не отвечает. — Учитывая… Эти пять слов продолжают стучаться по его затылку, как кирка по камню. — У нас есть дела, – встает Таббо. — Где… – Таббо поворачивается и смотрит на Новый Л'Менбург. Боль в груди усиливается. — Он сейчас у Эрета. Он и, кажется, Понк и Паффи... – Ранбу тяжело вздыхает. — Они приводят его в порядок. Для похорон. Таббо кивает. Кажется, его тошнит. Все эти синяки, этот изувеченный труп, неправильность у его ног – словно клеймо, выжжено на веках. А также образ Томми, который смотрит на него, ожидая помощи, и Таббо, решительный и непоколебимый, позволяет Дриму забрать его. Таббо не хочет идти на похороны. Он смотрит вниз на тропинку прайма, и видит процессию скорбящих, цветы, покрывающие дом Томми, скамейку. Он останавливается. — Пожалуйста, Таббо. Ты пожалеешь, что не попрощался, – Ранбу все время держит его за руку. Они идут вперед вместе. Твой Томми. Томми лежит на скамейке. Поверх флага Л'Менбурга. Его изорванная одежда заменена новой; вернее, старой - его Л'Менбургской формой. Мундир застегнут поверх разорванных остатков его бело-красной футболки; на нем нет крови, волосы чистые, синяки замазаны, он цел и невредим. Цел и дома, но его грудь не двигается, а глаза закрыты. Ничего нет, и одновременно всего так много. Все это заполняет воздух, не давая вздохнуть; аромат цветов перекрывает возможность будущего гниения, и нет ничего. Ничего не осталось. Томми здесь нет. Таббо смотрит на него- на это, потому что это не его лучший друг. Эту пустышку закопают. Это не Томми. И поэтому, он не знает, где Томми. Таббо не знает, когда он вернется домой. Таббо не так уж и далеко зашел, он не может вписаться в иллюзию того, что Томми жив где-то в другом месте, но это в любом случае легче, чем быть на похоронах. Ранбу кладет ему на грудь букет аллиумов. Таббо чувствует, как в его горле стоит ком. Он сдерживается. В тот первый день он накричался до хрипоты. С тех пор он не плакал. Сэм уже вырыл могилу. Она находится у подножия скалы перед скамейкой. Ни мрачных бурь, ни дождя. Солнце сияет, погода теплая. Здесь спокойно; достаточно далеко от тропинки прайма, чтобы люди не толпились рядом, и достаточно близко к скамейке и дому, чтобы это чувствовалось нормально. Ничего из этого не кажется нормальным. — Таббо? Не хочешь ли ты сказать пару слов? – Паффи нежно кладет руку ему на плечо, пока тело- он такой маленький; он укутан во флаг Л’Менбурга, Сэм и Квакити так аккуратно опускают его на землю, но он такой, блять, маленький. Таббо должен что-то сказать. Он должен что-то сказать, потому что это, блять, похороны его лучшего друга в конце то концов. Если он не сделает это сейчас, возможности потом уже не будет; когда его похоронят и уйдут, от него ничего не останется, какие еще речи будут произнесены во имя Томми?! Что Таббо будет делать, чем еще можно отплатить долг? Так много долгов и жалких обещаний, сделанных и несбывшихся планов. Дал ли ты ему сказать что-либо во время изгнания? Достаточно ли было этого указа, чтобы воздать Томми не только позор, но и честь? Можешь ли ты почтить его сейчас? Ты, который отпустил его? Он не может. Он не может. Таббо не знает, пожалеет ли об этом потом, но он не может заставить себя говорить над могилой Томми. Он качает головой. — Ох, – Паффи быстро скрывает свое удивление. — Не знаю... подхожу ли я для того, чтобы... – Они все просто смотрят друг на друга, а Таббо смотрит на флаг. Ему все равно, кто заговорит. Кто-то прочищает горло. — Могу ли я...? Те, кто пережил темные времена, войну в Л'Менбурге и последующую политику, обмениваются взглядами. — Кто-нибудь, блять, скажите что-нибудь, – говорит Таббо впервые за день. — Мне, блять, все равно- просто, кто-нибудь. Дрим делает шаг вперед. — Томми был важен для всех, кто его встречал. Он являлся ключом к серверу с того дня, как прибыл сюда. Он пришел сюда, и начал заботится о вещах, что всем остальным было трудно не заботиться вместе с ним. Томми был тем, что делало сервер веселым. Без него он никогда не будет прежним. Без него мы никогда не раскроем весь потенциал сервера. Можно было бы сказать гораздо больше, но выстроившиеся перед могилой так и не произнесли желаемого. С другой стороны, это хоть что-то, речь была даже неплохой. Достаточно, чтобы сделать следующий шаг. Они хоронят его. Надгробие Томми простое. Здесь лежит ТоммиИннит. Солдат, брат, друг. Теперь ты можешь отдохнуть. Таббо не знает, кто придумал это, - кто так старательно высек эти слова, - но он почти ненавидит этого человека. Почти. Пять слов. Люди уходят один за другим, пока не остается только он. На лужайке воцарилась тишина. Солнце садится. А Таббо просто смотрит на надгробие, на свежевскопанную землю, цветы, и оставленные на память вещи. Он падает на колени и протягивает дрожащую руку, чтобы провести по имени Томми. Он останавливается. Он сделал это, Таббо знает, что все это вернулось к нему и к тому выбору, который он принял, отпустив Томми. Таббо знает это, но эта глубоко укоренившаяся ярость, бурлящая и сочащаяся внутри, направлена не только на него. — Почему ты это сделал? – Таббо говорит это так хрипло, и словно ожидает ответ. Кажется, он плачет. Но он не уверен, так ли это. — П-Почему ты это сделал? Разве ты не... – Таббо задыхается, делая глубокие, прерывистые вздохи, чтобы не разрыдаться. Он кричит; он кричит на мертвого мальчика, словно есть хоть какая-то надежда на катарсис. — Разве ты не знал последствий?! Ты знаешь- ты, блять, знаешь, как это больно для тех, кто остается позади, Томми! Ты лучше всех знаешь какого это! Как ты мог это сделать?! П-После того, как Уилбур оставил нас, после всего- Как ты мог, блять, сделать это?! – теперь Таббо рыдает, не в силах больше сдерживаться. Дни, проведенные им в молчаливом горе, нарушены слезами перед ледяным, непреклонном камнем. Он как ребенок. Таббо забыл, что он и есть ребенок. — Почему, Томми? Почему? – Таббо проводит по буквам. Он хочет обнять своего Томми. — Я собирался вытащить тебя оттуда! Разве ты не знаешь, что я собирался тебя забрать?! Таббо не знает, так ли это на самом деле. За это он ненавидит себя еще больше. Пять слов. Ты убил своего лучшего друга.***
Томми пялится в безграничную пустоту, спокойно, но далеко не довольный. — Я никогда не задумывался о том, что происходит после смерти. Уилбур просто смотрел на него, пытаясь сопоставить этого мальчика с тем образом молодого солдата, которого он помнил. - Даже о том, что происходит со мной? Томми не чувствует вины за это. Не после столь долгого времени. — Неа. Были вещи поважнее, о которых нужно было задуматься. Уилбур усмехается, мешая карты. — Хочешь попробовать еще раз? — А какой, блять, смысл? – мрачно отвечает Томми. — Да ладно, чувак, что в этом плохого? – Уилбур встает, разминаясь. — Это все еще больно, не так ли? — ...Да. — Давай, попробуй! – Уилбур хлопает в ладоши, а затем протягивает руку. Томми тянется к нему. Как бы он ни старался, между ними остается дистанция. — Я же говорил тебе, Уилл, нет смысла, – угрюмо отвечает Томми, отступая. — После всего этого, казалось бы, ты должен был уже сдаться. — Я был здесь пиздецки долго, Томми. Я уже сдавался, что теперь пытаюсь снова! – Уилбур по-прежнему полон какой-то маниакальной энергии, несмотря на их очень мертвые обстоятельства. — С компанией легче. Кроме ебучего Шлатта и этого Мексиканского Дрима. — Хотелось бы чтобы Мексиканский Дрим пришел... — Это так не работает, Томс. — О, а ты значит знаешь, как это работает? — Знаю явно лучше тебя. На какое-то время воцарилась тишина. Это могли быть часы или дни. Уже не имеет значения. Томми пытается расслабиться, найти какой-нибудь способ потерять сознание, лишь бы не было так больно. Именно так поступает Шлатт, разрушая себя настолько, что может проспать целую вечность. Звучит неплохо. — Думаешь, он заберет меня обратно? – поднимает Томми давний вопрос. Уилбур тасует карты. — После всех этих месяцев? Сомневаюсь. – Пауза, звук тасуемых карт заполняет безграничную пустоту. — ...А ты хочешь? Томми на мгновение задумывается. Мог пройти еще час. Или три. Он не знает. — Порой я не уверен. Не то чтобы это имело значение. Теперь я здесь. Прошли долбанные месяцы, так что я... полагаю, это все. Уилбур смеется. — Что? – защищается Томми. — Ты, эм, принял это гораздо быстрее, чем я. Томми хрипловато смеется. — Забавно. Настала очередь Уилла недоумевать. — Что забавного? — Из нас двоих, ты, кажется, был более готовым принять это. Уилбур хмурится. — Почему? — Ты сам выбрал это. — Как и ты. Томми больно, но это не имеет ничего общего с тем, что его разрывают на части и все такое. — Да. Полагаю, так и есть. – снова тишина. Так это и продолжается. Разговор уплывает в пустоту, как и они, снова воссоединяясь спустя часы, даже дни. А может, и дольше. Он не знает. Это не имеет значения. Они просто возвращаются к тому, на чем останавливаются. — Это причинило нам боль, знаешь ли. — Что? — То, что ты сделал. Ты, блять... ты убил себя. Оставил нас собирать осколки. Я никогда не терял в тебя надежду, в Погтопии, через все это: бредни, голодовка, бессонница. То- то как ты становился параноиком, я оставался с тобой через все это. И это ни хрена не дало. – он не ненавидит Уилбура. Не может. Горечь - единственное что присутствует в этих леденящих, колючих словах. — Все зазря, хах? — Мне жаль. – ответ Уилбура кажется инстинктивным, неуверенным. Это не то, чего хочет Томми. — Почему ты бросил нас, Уилл? Уилбур уставился в свои карты. Хотел бы Томми разозлится. Он хочет ненавидеть Уилбура за то, что тот сделал. Но не может. Он никогда не мог ненавидеть своего брата, несмотря на все, что тот сделал. — Я и сам уже не знаю, – тихо говорит Уилбур, отказываясь смотреть ему в глаза. Хуже этого только то, что Томми ему верит. Это требует времени, много времени, и наступает пробуждение, или, скорее, прозрение. — Я не хочу, чтобы это было таким, Уилл. — Каким? — Таким, – он жестом обводит пустоту. — Я не уверен, что понимаю, о чем ты, Томс. Томми уже должен был успокоится, но сейчас? Сейчас он зол. Он хорош в гневе. — Это не может быть концом. Загробная жизнь. Этого не может быть всем. — Да что ты, – Уилбур сухо усмехается. Он сам проходил через эти циклы сотни раз. Совсем другое дело - видеть, как это проносится в голове у кого-то другого. — Это несправедливо, вот это все, – Томми вглядывается в черноту, пытаясь увидеть хоть что-то, хоть что-нибудь. — Все, для меня, всегда было, блять, несправедливым. Уилбур делает все, что может. — Я знаю, Томми. Я все время думал, что должно быть что-то еще, больше чем... это, – он осматривает железнодорожный вокзал. — Но, извини, ничего нет, приятель. Я пытался. Я бил кулаками по стенам до крови, и это ничего не дало. — Значит, у тебя есть стены, – усмехается Томми. — Я устал от это несправедливой хуйни ко мне. Я заслуживаю лучшего, чем- чем... я заслуживаю больше, чем ебаное ничего. – Томми хотел бы пройтись, но для прогулки ему нужен чертов пол. — В последнее время я думал о Л'Менбурге, - продолжает Томми, не обращая внимания на отсутствие энтузиазма у Уилбура. — О? — Я сражался за него, умирал, блять, за него, снова и снова, и даже не смог остаться. Я умер в одиночестве. Я умер, изгнанный из своего дома. Я так и не смог ничего сохранить. Мне все равно, что они думают обо мне, я не плохой человек, Уилл. Я не такой. Я так же не знаю, хороший ли я человек, но это же должно хоть что-то значить. Если бы Томми мог вскочить на ноги, он бы это сделал. — Я хочу попробовать еще раз, Уилл. — Что? — Я хочу попробовать снова, – резко кивает Томми, протягивая руку. Он чувствует себя так, словно весь утыкан иголками, боль уже стала для него второй кожей. Он устал от нее. Уилбур смотрит на него с сомнением. — Тебе все еще кажется, словно ты в падении? Томми снова кивает. — Я уверен, что падаю дальше, чем вообще простирается мир. Уилбур вздыхает и поднимается на ноги, протягивая руку Томми. Они оказываются лицом к лицу. Томми находится в падении, он не знает, как это работает, но у него достаточно контроля, чтобы смотреть брату в глаза, каким бы сомневающимся он ни казался. Настала очередь Уилбура сдаваться, а Томми - пытаться. Боль. Новая, другая, ослепляющая боль. Внезапно появляется свет, и он чувствует руку Уилбура в своей. И он больше не падает, натыкаясь на землю- потому что здесь есть земля - и падает, потому что уже отвык стоять на ногах. — Томми?! – удивленно восклицает Уилбур и ловит его прежде, чем он успевает упасть на платформу. — У-Уилбур?! – Томми чувствует слезы на своих щеках, неуклюже протягивая руки вперед, пытаясь удержаться. Он обхватывает шею Уилбура, держа так крепко, словно от этого зависит его жизнь. Он держит так сильно, понимая, что причиняет ему боль. Но ему все равно. Он чувствует его - это дурацкое коричневое пальто и спутанные волосы, и от него все еще пахнет сигаретами, но кого это, блять, волнует; потому что он снова чувствует запахи, и есть свет, и земля, и Уилбур обнимает его в ответ, обхватывая его руками, аккуратно притягивая ближе, пока Томми всхлипывает ему в плечо. — Я- я здесь, о господи, блять, Уилл, я- я сделал это! Я сделал это, Уилл! — Ты сделал это, ты в порядке, Томми. Томми показалось, что Уилбур тоже плачет. — Н-Не отпускай, ладно? — Не отпущу. Хорошо? Не отпущу, Томс, обещаю. Я с тобой, – Уилбур крепко сжимает его руку. — Я с тобой. Томми почти не может осознать облегчение от того, что брат обнимает его после столь долгих лет разлуки. Затем боль возвращается. Проснись.