***
— Итак, ты мертв уже две недели. – Таббо щиплет траву вокруг могилы, смотрит на цветы, свежие и пока еще не умершие, которые теперь лежат рядом с компасом. — Чувствую себя идиотом, веду себя так, будто это важно. Тебя не было уже несколько месяцев, прежде чем ты умер. Я не к тому, что ты не важен, – быстро добавляет он, словно надгробие может обидеться. — Но думаю, что раньше... – Таббо вздыхает, тяжесть в его груди задерживается. — Я все еще убеждал себя, что когда-нибудь ты вернешься домой. Я не делал ничего, чтобы изменить мнение Дрима, кроме... кроме того, что был вежлив и спросил, можно ли тебе получить ебучий пропуск для посетителей... Пауза. Никакого ответа, чтобы заполнить тишину. — Это кажется странным, понимаешь? Обычно тебя трудно заставить замолчать, а теперь я все жду, что ты ответишь, как будто... – Таббо смотрит на камень. Он неподвижен, бесчувственен и пуст. Высеченные на нем слова кажутся бессмысленными. Томминнит - это не просто буквы, высеченные на камне. Этот камень и разводы на нем - не его лучший друг. Это все равно что разговаривать со стеной. Что еще он должен делать? — Итак, Фанди ушел. Думаю, он давно хотел, но остался ради... ну, ради меня, полагаю. Он ушел несколько дней назад, сказал, что перебирается в пустыню, – Туббо оглядывает поляну, стараясь не смотреть на скамейку на склоне утеса. Он здесь один. Он так устал от одиночества. — Вот и еще один из нас ушел, хах? – вздыхает Таббо. Горькое осознание поражает его, как фейерверк, запущенный в грудь. — Ох. – пауза, во время которой Томми - если бы он не был занят гниением в шести футах под землей - спросил бы его, о чем он подумал. Таббо вынужден произнести вслух без подсказки. — Я последний, кто остался. Не так ли? – Таббо тихо смеется. Больно. — Фанди и Эрет все еще дышат, наверное, но... это неважно. Ушел - значит ушел. Я думаю, что они не вернуться больше, как и ты. Таббо должен двигаться дальше. Если он будет продолжать думать об этом, то ляжет рядом с Томми и больше никогда не сдвинется с места. — Квакити остался, – Таббо запинается в словах, отчаянно пытаясь сменить тему. — Он- он все еще поблизости. Фил все еще живет в Л'Менбурге. И Ранбу тоже, так что он не пуст. Не совсем. Просто... – Он знает, что Томми его не слышит. Но это похоже на признание в неспособности сказать вслух, это ведь не совсем так, верно? Это бледная имитация, или, если быть чуть великодушнее, что-то совершенно новое, но не Л'Менбург. Не такой, каким он был. — Тебя нет, и он уже никогда не будет таким, как прежде, – тихо говорит он. В ответ лишь тишина. Он больше никогда не услышит голос Томми. Ни этого дерзкого смеха, ни глупой усмешки перед тем, как он скажет что-то озорно-нелепое, ни того, как он называет его имя, ни грандиозных планов, которые он строил так, словно мог бы взобраться на солнце, если захочет. — Я скучаю по нашим с тобой тусовкам, чувак. Я не позволял себе думать об этом раньше. Когда тебя только изгнали. Если я думал о том, как сильно по тебе скучаю, я начинал думать, что ты не придешь домой- – Таббо прерывается, с трудом делая вдох. Он не хотел говорить в настоящем времени. — Блять, Томми, почему ты не... – он останавливается. Почему ты не пришел домой? Он не может. Он не может этого сказать. Он знает ответ. Таббо был тем, кто изгнал его. — Мне так жаль, что я не спас тебя, – только и смог вымолвить Таббо. — Т-Так скучаю по тусовкам. Это то, о чем я говорил, верно? Я не делал ничего веселого, не попадал в неприятности, как у нас было с тобой раньше. Помнишь фургон? Камарван? Помнишь, как мы воровали ингредиенты и смеялись над Сапнапом? Лесной пожар? И- И мы все спали на улице, потому что фургон был слишком маленький, и ты либо не мог заткнуться и заснуть, либо разваливался прямо у костра. Уилл пел для нас, играя на своей гитаре. Ты пел растениям! Мы пели первому семечку пшеницы, посаженному на нашей земле, – смеется он. — Мы были так молоды. Кажется, что это было словно вчера, но в то же время вечность назад, понимаешь? – Таббо делает паузу. Он все ждет ответа, которого, как он знает, не будет. Мы были так молоды. Он все еще молод. Или, по крайней мере, должен быть. — Я скучаю по тем временам. Скучаю. Таббо устал от одностороннего разговора. Он ненавидит эту мысль, которая возникает в его голове. Этот опасный и безответный вопрос: где его призрак? Он не должен быть в таком отчаянии, что жаждет увидеть его слабую имитацию. Гоустбур совершенно не похож на Уилбура. И все еще больно иногда видеть в первом что-то от второго. Ему не нужна выцветшая копия Томми, напоминающая ему о том, как он потерпел неудачу. Это лучше, чем ничего. Он отбрасывает эту мысль, потому что призрак все еще не появился. Никто не придет. — Я должен идти, – встает Таббо. — Квакити и я- Мы- ну, знаешь, государственные дела, – оправдывается он перед куском камня и кучей земли. — Но я приду позже, хорошо, Томми? Тишина. Таббо уходит и делает вид, что эта отчаянная речь как-то утихомиривает горе в его груди. Как только молодой президент уходит, у пустой могилы появляется еще один посетитель. Дрим стоит над ней, земля здесь уже осела и не кажется свежевскопанной. Он с удовлетворением отмечает, что на месте тела Томми нет никаких ямок, он хорошо ее засыпал. Таббо оставил цветы. Вполне справедливо, если Томми оценит их по достоинству. Дрим берет цветы и кладет их в инвентарь, затем направляется к порталу. Ему предстоит долгий путь, прежде чем он вернется к Томми. Прошли недели. Пришло время Томми проснуться.***
Томми возвращается в мир живых с приглушенным вскриком, ошеломленный ощущением пола под ним, прохладой воздуха, слабостью и болью собственного тела. — Хей, хей, Томми! Все хорошо, это всего лишь я, – пробивается сквозь панику голос Дрима. Томми чувствует руку на своем плече, он вздрагивает, отстраняясь. Дрим не отпускает. — Сделай глубокий вдох. Ты жив, ты в безопасности, – его голос звучит так спокойно, в нем нет злости. Томми не верит этим словам. — Я исправил твой голос. Рука Томми тянется к горлу - на нем теперь остался шрам, но по крайней мере, он снова может кричать. Томми молчит. Он тяжело дышит, не осознавая, что вообще делает вдохи. Казалось, что он был мертв несколько месяцев. Как будто он провел год в пустом небытие. Он не успел попрощаться с Уилбуром. Не то чтобы он прощался раньше, но обычно он хотя бы был рядом с братом, когда Дрим забирал его. — Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Дрим, рука его все еще покоится на плече подростка. Хватка не настолько крепка, чтобы причинить боль. — Ты хочешь пить? Голоден? Томми не в состоянии оценить свои ощущения, но Дрим смотрит на него и ждет ответа. Он заставляет себя кивнуть. — Я принесу тебе воды через минуту, но удели мне секунду и расскажи. К тебе вернулся голос, как ты себя чувствуешь в остальном? Насколько обезвожен? – Дрим продолжает говорить. — Сейчас будет больно, но я просто хочу посмотреть, – Дрим берет его руку, немного оттягивая кожу с тыльной стороны. Томми скулит, боль такая пустяковая и незначительная, - но она распространяется, и нервы словно сбиты с толку. Кожа Томми на мгновение остается приподнятой - признак сильного обезвоживания. — Хм, – Дрим, кажется, что-то решает, уходя за чем-то, и сначала Томми надеется, что он даст ему воды, но это всего лишь та богом забытая книга. Он что-то записывает, прежде чем встать. — Оставайся здесь, Томми, я вернусь через минуту. Дрим оставляет его там. Он не замуровывает камеру за собой. Томми смотрит на каменную лестницу, на далекий свет, падающий с нее. Это не солнечный свет, но хоть что-то. Дрим сказал остаться здесь. Томми напуган и истощен, он не уверен, сможет ли вообще стоять. Но этой мысли, восстающей против его приказа, достаточно, чтобы заставить его встать, горько оскалившись. Он отказывается слушать этот маленький голосок, говорящий ему, чтобы он замолчал и подчинился. Это стоит боли, чтобы снова почувствовать себя самим собой. Томми встает, медленно и осторожно, сосредоточив все свои только что появившиеся силы на том, чтобы не упасть. Следующий шаг - лестница. Томми не ел технически более двух недель, поэтому он не понимает, как попытка сделать шаг наверх вызывает у него чувство тошноты. Шаг за шагом. Томми хотел увидеть солнце. Он хотел увидеть хоть что-нибудь, кроме этой ебучей, темной комнаты. Он знает, что если уйти вот так, то можно снова оказаться запертым там еще на неделю; но это так же вероятно, как если бы он остался там, как маленький, хороший зверек. Так, по крайней мере, он сможет хоть на мгновение выйти наружу. Наверху лестницы - узкий коридор, также покрытый обсидианом, два дверных проема с обеих сторон, одна из железных дверей открыта. Она открывается не наружу, и не в какое-либо жилище. Она выходит в пещерное помещение. Томми не может сдержать крик, падая вниз по другой лестнице, находящейся перед ним. Пещера настолько глубока, что достигает бедрока. Вход в камеру был спроектирован так, чтобы Томми не мог ничего из нее видеть. Поэтому он не мог видеть этого. Справа от него - портал в Незер, по обе стороны от портала - две пустые платформы из золота, слева какой-то механизм из редстоуна, а вдалеке через всю пещеру - большой коридор, по бокам которой что-то похожее на рамки для предметов. Томми знает, что его колени будут в синяках, руки пытались зацепится за что-то, но вместо этого получили царапины от черного камня под ним. — Томми?! – голос Дрима эхом разнесся по пещере. Томми справился, он вышел из камеры, несмотря на то, что Дрим велел ему оставаться на месте. Но эта решимость не помогла ему избавиться от страха. Он сворачивается в клубок и закрывает голову окровавленными руками. Он не извиняется. Ему кажется, что извинения уже ничего не изменят. Он в панике вскрикивает, когда чувствует, как Дрим обхватывает его рукой, заставляя встать. — Черт, Томми, я же сказал тебе оставаться там? Ты еще не готов ходить, – в голосе Дрима нет ярости, может быть, недовольство, в основном обеспокоенность. — Ч-Что? – это все, что Томми может сказать, настолько он ошеломлен тем, что Дрим не кричит на него. — Ты поранился! Тебе не следует ходить здесь, – вздыхает Дрим, качая головой. — Вот, выпей это - медленно - пока я принесу тебе зелье здоровья, – Дрим снова встает, поднимается по лестнице в сторону, откуда пришел Томми, и идет к сундуку в боковой комнате. Он оставляет Томми стеклянную бутылку с водой. Томми пытается открыть ее, но его руки дрожат и слабы, а царапины на ладонях пульсируют, и кровь все еще течет, размазываясь по бокам. Ему так хочется пить, что он почти хочет прокусить стекло. Дрима нет около минуты, и этого достаточно, чтобы Томми переполнило отчаяние - он вцепляется пальцами в пробку, срывая ее, и разбивая о землю. Он смотрит на разбитые останки, находясь в состоянии шока, страха и сожаления, быстро переходящего в панику. Вид разлитой воды заставляет Томми почувствовать, как в горле встает ком. Слез пока нет, - он слишком обезвожен для этого. Дрим дал ему ее, безо всякой видимой уловки или причины для вознаграждения, а Томми потратил ее впустую. Ты ебучий идиот, ты больше не сможешь пить, ты помнишь, как больно было в прошлый раз? Дрим может, блять, наказать тебя, за то, что ты ее разбил. Ты должен попытаться убрать все сейчас, может, этого будет достаточно, чтобы он понял, что ты сожалеешь- Все еще слабый и трясущийся, Томми пытается собрать осколки стекла. Даже если бы он не дрожал, вероятно, все равно порезался бы, но это все равно делает все сложнее. Томми чувствует, как в нем поднимается разочарованный вой. Зачем он пытается? Как будто ему снизойдет пощада? — Эй, эй, Томми, прекрати! – Дрим мчится обратно вниз по лестнице, аккуратно ставит зелье здоровья на камень, а затем берет Томми за руки, вынуждая уронить осколки. — Хватит, – говорит он твердо, - как приказ, - но все еще ни намека на злость. — Хей, все в порядке. Все хорошо, я могу принести тебе еще одну. Сначала вот, – Дрим откупоривает зелье здоровья с легкостью, которая заставляет Томми завидовать, и капает немного на ладони Томми. Жжение сразу же стихает до легкой боли. Хотел бы Томми, чтобы этого было достаточно для того, дабы он расслабился. Он все еще пиздецки хочет пить. — П-Прости Дрим, я не- я н-не соображал трезво, я п-просто- мне жаль, – заикаясь, произносит Томми дрожащим и хриплым голосом. — Все в порядке, Томми. Я не сержусь, – Дрим по-прежнему так спокоен. Отчаяние Томми сменяется страхом. Это неправильно. — Не пытайся больше прикасаться к осколкам, хорошо? Я принесу еще воды. Дрим встает, возвращаясь в ту боковую комнату. На этот раз Томми не двигается. Он просто пялится в осколки на полу. Его одежда уже изорвана и окровавлена, поэтому он вытирает кровь с рук о рубашку. Томми по-прежнему вздрагивает, когда возвращается Дрим, но в его руках нет топора, только еще одна бутылка воды и миска. — Начни с этого, – Дрим садится рядом с ним, подальше от разбитого стекла, отставляя миску в сторону, протягивая Томми воду. У Томми дрожат губы, когда он смотрит на закрытую бутылку. — Н-Не мог бы ты-? — Конечно, Томми, – Дрим аккуратно забирает ее обратно, вынимая пробку и тут же возвращая в руки Томми. Это слишком по-доброму. Дрим мог бы держать ее над ним до тех пор, пока Томми не взмолится. Но ничего не происходит. Дрим возвращает воду и просто ждет. — Не пей слишком быстро. Между страхом и жаждой побеждает жажда. Томми намеревался пить медленно, но ничего не может с собой поделать. Он осушает бутылку, словно пытаясь захлебнуться. Он снова ослушался Дрима. Он сказал пить медленно. Дрим не сердится. Он даже не ругает его, просто забирает бутылку, и протягивает вместо нее миску. — Это...? – Томми настороженно смотрит в миску, словно ожидая, что на поверхность всплывет глаз. — Это грибной суп. Твой любимый, верно? – он говорит это так, словно у них своя локальная шутка, а не мертвое животное, о котором Томми предпочел бы не думать. Грибной суп не был его любимым, совсем. Он ел его по религиозным причинам, потому что это был буквально единственный источник пищи, который Дрим не запрещал ему есть. — Я разбавил его водой, это в основном бульон, но я не хотел, чтобы тебе стало плохо. От воды его уже подташнивало, но голод - суровый учитель. Ешь пока дают. Он не знал, когда у него в следующий раз появится такая возможность. К счастью, он ел его так много, что на вкус он был словно ничем. Почти даже вкусный. Томми не знает, почему он говорит. Это глупо и рискованно. Полчаса доброты не означают, что Дрим перестает быть выжидающей гадюкой. Выбор темы Томми так же несвойственен. — Я спорил с Уилбуром. Оставил все слегка в грубой форме, – Томми продолжает смотреть на миску, но краем глаза следит за Дримом, чутко улавливая движения. Опять же, Дрим не выглядит злым, просто растерянным. — ...ты хочешь, чтобы я отправил тебя обратно, чтобы вы, ребята, могли... помириться? — Н-Нет, я не- пожалуйста, не надо, – быстро говорит Томми. Умирать не так уж и больно, но методы Дрима обычно привносят мучения. — Все хорошо, Томми. Я и не собирался. Ты уже достаточно наказан, – тут же успокаивает его Дрим. Заговорив единожды без упрека, Томми становится смелее. — Почему ты так себя ведешь? — Как так, Томми? Томми говорит громче. Это его собственная реакция страха, как у кошки, которая встает на дыбы, чтобы казаться больше. — Ты знаешь, как. Ты... ты ведешь себя так мило со мной. Это, блять, ненормально. Дрим наклоняет голову, рассматривая его таким образом, что в затылке раздается дюжина тревожных предупреждений. — Ты бы предпочел, чтобы я не был милым? Томми вздрагивает. — Н-Нет, я не говорил этого, я просто- – у Томми нет ответа. Дрим встает. — Послушай, Томми. Я хорошо к тебе отношусь, потому что мы друзья. Я должен был наказать тебя, и мне жаль, что мне пришлось так поступить. Но теперь, когда все позади, я не вижу причин, почему мы не можем снова стать друзьями, верно? Томми хочет остаться дерзким, сказать ему, что они никогда не были друзьями, - это был бы смелый поступок. Но он так же и нелегкий. Проще согласиться. В конце концов, уловка разрушится, так что, может, стоит наслаждаться покоем, пока есть возможность. Поэтому Томми просто пожимает плечами. — Рад, что ты понял, – Дрим взъерошивает ему волосы, а Томми все еще разрывается между тем, чтобы вздрогнуть или принять что-то кроме насилия. — Так... что теперь? – Томми знает, что вопрос грозит привести к следующим мучениям, но это лучше, чем сидеть в ужасе. — У меня есть еще кое-какие дела, но я вернусь позже, чтобы навестить тебя, – Дрим протягивает Томми руку, и тот принимает ее с еще большей опаской. — Пойдем, – он поднимается по лестнице, обратно в камеру. Томми застывает внизу. — Пожалуйста не... Пожалуйста, Дрим, не б-бросай меня туда обратно, я этого не выдержу. Я буду- я буду хорошим, обещаю! Я никуда не пойду, не буду ничего говорить, я п-просто не могу там оставаться. Пожалуйста, Дрим. Дрим оборачивается, чтобы посмотреть на него, и Томми почти хочет бежать к порталу. — Томми, обещаю, я не собираюсь возвращать тебя в эту камеру, – Дрим говорит это медленно, осторожно. — Не сейчас, по крайней мере. Как ты и сказал, пока ты будешь хорошо себя вести. Я не хочу тебя наказывать, ты же знаешь... Я делаю это только тогда, когда ты делаешь что-то плохое. Так что пойдем. Я обещаю, что все будет не так уж плохо. Томми хотел бы, чтобы он снова поднялся по этой лестнице, брыкаясь и крича, хотел бы, чтобы Дрим направил на него топор, заставляя его повиноваться или, по крайней мере, положил руку ему на плечо и направил куда нужно. Однако это не так. Томми поднимается по лестнице, чтобы присоединиться к нему по собственной воле. Насколько его воля вообще является его собственной. За маской Дрим улыбается. — Спасибо, Томми. Сейчас я тебе покажу. – он ждет, пока Томми первым пройдет в коридор, перекрывая ему единственный выход. Томми замирает. Он не хочет туда спускаться. — Хей, поверни направо, хорошо? Томми бросает взгляд налево и видит запертую железную дверь, справа - коридор, ведущий в комнату, в которой есть кровать, вода, кафедра, сундук. Скудно, но есть все необходимое, чтобы он мог позаботиться о себе. Она освещена единственной лампой из светящегося камня, теплый желтый свет сияет на обсидиане. — Ч-Что... что это? – Томми застыл в дверном проеме, хотя никакой двери тут нет. — Это место, где ты будешь жить, когда мне нужно будет уйти по делам! Ну, пока ты ведешь себя хорошо. Другая комната все еще там, если ты не будешь слушаться. Смотри, я даже оставил тебе кое-что, чем можно заняться, – Дрим открывает сундук, показывая несколько пустых книг и перьев. — Прямо как у меня! – Дрим показывает собственную книгу. — Я постараюсь не пропадать надолго. Когда я вернусь, мы будем... делать кое-что вместе. То, как он это сказал, заставило Томми уверенно подумать, что он имел в виду: я убью тебя, а потом напишу об этом заметку. — Ну что, тебе нравится? – Дрим легонько толкает его. Томми оглядывает комнату. Стены сделаны из обсидиана. Клетка остается клеткой, что бы он в нее ни положил. — Д-Да, это, э-э, определенно лучше, чем другая. — Значит, у тебя есть стимул быть хорошим! – весело соглашается Дрим. — Ну, как я уже сказал, мне пора идти, но мы увидимся позже! Я принесу тебе еды, когда вернусь. Когда Дрим выходит из комнаты и направляется в коридор, Томми следует за ним. Дрим замирает, протягивая руку, чтобы остановить его. — Нет, Томми, оставайся там, – говорит он снисходительно. Будто ругает собаку. Томми нахмурил брови, глядя на железную дверь за углом. — Я думал... я думал, что ты собираешься запереть меня там. — Что? – Дрим поворачивается и смеется. — Нет, нет, ты слишком... упрям для такого простого, как это. На твоем месте я бы отошел, – Томми отступает назад так быстро, как только может, - он ожидает взрыва. Дрим размещает кнопку на стене. — Пока, Томми. – он нажимает на нее. Томми прикрывает глаза, когда слой лавы отрезает от него коридор. Что ж, у него все еще есть выход. Он снова увидит Уилбура. Сгореть заживо - это что-то новенькое, что он не намерен испытать в ближайшем будущем. Он поворачивается, осматривая маленькую комнату. Она лучше. Томми почти ненавидит ее больше. Рядом с раковиной стоит ваза с цветами. Томми на мгновение вдыхает их запах, но это только заставляет его еще больше скучать по улице. Это заставляет его думать о пчелах. И о Таббо. Он отходит от них. Он сворачивается калачиком на кровати, горько возмущаясь тем, насколько она мягче обсидианового пола. Он смотрит на лаву. Он будет смотреть на нее, пока не вернется Дрим.