the dead don't dream

Это не сильно отличается от лимбо. Томми понимает, что обсидиан камеры лишь немного жестче, чем полированный пол пустоты, но темнота здесь такая же. Он даже не может увидеть себя, что несколько нарушает иллюзию. Свет, гравитация, звук - все здесь работает так просто. Тем не менее, через несколько часов Томми успокаивается. Он уже проходил через все это раньше: он слушал диск, ухватывался за него, словно за спасательный круг, поглощал его, посвящал ему всего себя, обволакивал им свою душу. Он научился бы ненавидеть его. Ненавидеть его за то, что он был рядом с ним больше, чем Уилбур. Он уничтожал его, и первые часы после этого всегда были тяжелыми. Томми кричал в темноту, пока в горле не начинало першить. Он умолял вернуть его. Он молил о смерти. Тогда он так ничего и не получил, так как знал, что ничего из этого не заслуживает. Такие моменты порой проходили столь тяжко, что он снова начинал падать, разрываться на части; он не заслуживал даже земли, на которой можно стоять. Спокойствие приходило со временем. В конце концов, если бы прошло достаточно времени, - дней, недель, - он заслужил бы диск вновь. Он забылся бы в нем еще на несколько недель, ненависть к нему начала бы разгораться, и... и так по кругу. Сейчас Томми чувствует себя спокойно, но сначала он закричал, - комната была слишком мала для эха, в то время как лимбо был огромен, - закричал изо всех сил, закрывая голову руками, дергая себя за волосы, пока боль не сравнялась с отчаянной агонией внутри него; закричал так, словно пытался изгнать свою душу из тела. В лимбо ему никогда не приходилось останавливаться, он мог продолжать до тех пор, пока не устанет, но теперь, живой Томми вынужден делать паузы, чтобы вдохнуть. Это не мешает ему немедленно возобновить свои усилия. Для этого нет причины. В лимбо он кричал, чтобы почувствовать что-то, - спроецировать часть своей боли на эту бесстрастную плоскость. Поэтому он пытается и здесь. Он кричит до изнеможения, голова раскалывается все сильнее, и горло начинает сильно болеть, а потом он просто сворачивается калачиком на полу, смотря в темноту еще несколько часов. Знакомая задача. Весь его страх и ярость медленно покидают его. Это катарсис, - знакомое ощущение того, что что-то, в чем он чувствовал себя нужным, уничтожается. Обычно это делал сам он, но Дрим все еще служил той же цели, тем самым вызывая некую извращенную ностальгию. Дрим не сломал бы его, если бы Томми вел себя хорошо. Конечно, он снова должен к этому прислушаться. Это неизбежно. Все это неизбежно. Томми давно потерял контроль. Когда Дрим, в конце концов, приходит за ним, Томми закрывает глаза. Слабый свет в коридоре, появившийся от открытого прохода, разрушает иллюзию. Он хочет остаться в темноте. Он покинул лимбо, и должен чувствовать облегчение. По крайней мере, он больше не один, но внутри все кажется туманным. Не в силах решить, хорошо это или плохо - снова быть живым, он предпочитает придерживается привычной темноте. — Хей, Томми, – Дрим приседает рядом с ним, почти нежно отводя руки Томми от его глаз. — Чувствуешь себя лучше? Томми смотрит на маску, улыбающуюся ему. Дрим реален. Он - дышащее существо, говорящее с ним, Томми не может этого видеть, но он знает, что за маской скрывается настоящее лицо. Томми кивает, все еще глядя на Дрима, как будто он может как-то удержать его, если будет смотреть достаточно долго. Томми тянется к Дриму, протягивая дрожащую руку, как к чему-то святому. Если Дрим и удивлен, то не показывает этого. Он берет Томми за руку и помогает ему подняться на ноги. — Ну вот и все, Томми. Теперь все лучше, верно? – Дрим позволяет Томми держаться за него - мальчик слишком слаб, чтобы причинить какой-либо вред, даже несмотря на то, что его тощие маленькие ручки вцепились в руку Дрима, как в спасательный плот. Дрим думает, что если Томми отпустит его, то он, скорее всего, рухнет на пол. Он почти несет Томми вверх по лестнице - легкая задача, когда Томми столь исхудал, - и направляет его в другую камеру. Там новые цветы. Маки в вазе у раковины. Томми мрачно оглядывает камеру. Здесь есть светокамень. Здесь слишком светло. — Я должен здесь остаться? – хрипло спрашивает Томми, его едва слышно; часы крика, сменяющиеся часами молчания, делают его слабее. Это чудо, что он вообще может говорить. — Что ты имеешь в виду, Томми? Тебе больше некуда идти, - Дрим мгновенно становится жестче, думая, что каким-то образом Томми потерял самообладание настолько, что просит оставить его. — Нет... я... – голос Томми срывается, становясь невнятным. Он мучительно сглатывает и пытается снова. — Другая, – Томми оглядывается в сторону коридора. Он все еще держит Дрима за руку. Дрим теплый, - он живой, - поэтому, несмотря ни на что, Томми не может заставить себя отпустить его. — Там темнее. Могу я остаться там? Хотя бы еще на несколько часов? В ступоре, Дрим на мгновение замолкает. Ему так и хочется достать свою книгу, чтобы записать все психические расстройства, которые сейчас переживает его лабораторная крыса. Сначала он должен привести Томми в рабочее состояние. — Я... подумаю об этом. Если ты будешь хорошо себя вести. – он слегка отталкивает Томми, показывая, что ему следует его отпустить. Томми, кажется, держится лишь крепче. — Отпусти сейчас же, Томми. Дрим немного удивлен, ведь Томми сразу же подчиняется, отпустив его, - словно он только и ждал команды. Он направляется в угол, но садится не на свою кровать, а на пол, подтянув колени к груди, смотрит на Дрима и ждет; словно он и не живой вовсе, ждет, пока кто-то другой не займется им. Это жутко. Дрим все еще не знает, что с этим делать. Он должен быть доволен тем, что Томми все еще послушен и зависим, но он ведет себя пиздецки странно. Дрим помнит, что Томми кричал, как будто его пытали, будучи один в камере, - достаточно громко, чтобы Дрим мог слабо слышать это из своей библиотеки, - до такой степени, что Дрим даже подумывал проверить его, потому что что-то должно было с ним произойти, раз он так кричал. Крики кажутся почти естественными по сравнению с этим жутким спокойствием, - ведь это что-то совсем иное. Дрим почти скучает по старому сопляку. — Я хочу вернуться к нашим экспериментам относительно скоро, хорошо? Но я понимаю, если тебе нужно время на восстановление, поэтому мы немного подождем, – Дрим внимательно смотрит на Томми, ища хоть какой-то признак понимания. Томми продолжает смотреть на него, выражение его лица не поддается прочтению, но он все же кивает. — Отлично, – Дрим сдерживает дрожь. У Дрима мелькнула мимолетная мысль, что, возможно, он вернул более материальный призрак Томми, но даже Гоустбур никогда не был таким. — Итак, эм. Я принес тебе чистую одежду. И еду. Я вернусь позже, чтобы поговорить еще, хорошо? Еще один кивок. Дрим отступает к дверному проему, по-прежнему стоя лицом к нему, слегка ожидая, что Томми попытается помешать ему уйти, но он просто смотрит ему вслед этими ужасно пустыми, серыми глазами, совершенно не реагируя, даже когда Дрим опускает между ними пелену лавы. Дрим... вроде как думает, что Томми больше не склонен к самоубийству? Он такой спокойный, но Дрим почти думает, что это делает его более непредсказуемым. — Какого хуя... – Дрим вздыхает, откидывая плечи назад, пытаясь снять напряжение. Он не боится Томми, очевидно. Он может сломать его как прутик. Просто здесь что-то до глубины странное. Уилбур показался ему немного не в себе после возвращения... но если Уилбур не в себе, то Томми - нечто сверхъестественное. Поначалу Томми остается на полу. Часть его не хочет двигаться. Голова болит, но это его собственная вина. Отдалившись от Дрима, он чувствует холод. Здесь есть пелена лавы, излучающая тепло. Он может придвинуться ближе. Нет. Это слишком. Томми очень хочет смыть с себя кровь и грязь. Это как вторая кожа, зудящая и не отпускающая. Его одежда снова прилипает к нему, ткань разодрана и покрыта засохшей кровью. Кожа Томми будто покрыта шрамами: порой видны розоватые волдыри, странные пятна, и другие повреждения, появившиеся после смерти. Томми может думать лишь о том, что под ним что-то скрывается, а может, выползает наружу. Томми удается сдержать тошноту, даже несмотря на то, что боль в голове определенно ей способствует; если ранее он и не был контужен, то теперь точно. Сначала Томми умывается. Зеркала здесь нет, и это, наверное, хорошо, но тряпка дает ему некое представление. Томми не может вспомнить, как он умер в прошлый раз, но предполагает, что причиной послужила рана на голове. Его волосы покрыты засохшей кровью, и судя по всему, она растекалась на земле вокруг правой стороны его лица. Хотя часть ее свежая - от того, что Томми ударился головой об пол. Даже левый глаз Томми покрыт красной коркой, словно он плакал кровью. Возможно, из-за засохшей крови ему было так трудно открыть глаза. Но какой-то неприятный голос подсказывает Томми, что было все гораздо хуже. Он не задерживается на этой мысли. Томми когда-то был солдатом, но за свое время он видел на удивление мало трупов. Только что умершие - совсем другое дело, перед тем как тело исчезает и человек респавнится, - они не похожи на трупов. Он никогда не видел, как природа забирает человека обратно. Расчлененные похороны Шлатта были самым близким примером, но это больше походило на разделку, нежели чем на настоящее разложение. Его кожа почти серая, старая кровь настолько темная, что кажется почти черной. Томми потребовалось несколько часов, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Он даже не взглянул на еду, которую оставил ему Дрим. Томми не ел уже девять месяцев. Он продержится еще несколько часов, даже когда к нему вернется это странно чувство голода. Голод был фоном предсмертной реальности Томми, но девять месяцев без еды заставляют даже привычные продукты чувствовать себя странно. В лимбо Томми носил то, в чем умер, что было не очень хорошо, учитывая, что эта одежда уже была испачкана кровью. Новая одежда мягче, отнюдь не по материалу, а по тому, что не заляпана застывшей кровью. Томми так мало ощущал мягкости в последние месяцы. Томми обхватывает себя руками, черный джемпер пахнет затхлостью и старьем, у Томми все еще нет обуви, но он с благодарностью надевает носки. Томми снова чувствует тепло. Он закрывает глаза, упираясь подбородком в колени, подтянутые к груди. Он уже давно не чувствовал себя так комфортно. В лимбо, конечно, не было дискомфорта. Там не было ничего. Боль прекратилась, когда он перестал падать, а без боли мало что еще можно было почувствовать. Вибрация музыки, играющей в музыкальном автомате, была самым ярким чувственным опытом, кроме зрения и звука. Томми осмеливается взглянуть на грибной суп, который оставил ему Дрим. Ему также хочется пить. Наверняка он мог бы выпить немного супа. Это словно пробуждение, - один глоток, и Томми действительно вспоминает, что такое голод. Грибной Генри даже не приходит ему в голову, когда он опустошает миску. Еда - это хорошо. Мягкая одежда - это хорошо. Тепло - хорошо. Может быть, даже свет - это хорошо. Томми уже не так страшно. Если он не думает о сломанном диске, то более не чувствует, что находится на грани срыва, но горло по-прежнему болит. Странно. Он привык, что боль бывает временной. Проблема с тем, чтобы не думать о диске, заключается в том, что он оставляет после себя. Единственное, что еще он мог любить или ненавидеть. Уилбур. В лимбо он изо всех сил подавлял все мысли о брате, но вернувшись в мир живых, он наконец-то больше не одинок, и эта ненависть и любовь снова набирает силу в трепетном горе. — Похорони это, похорони это, забудь, забудь... – шепчет Томми, как мантру, голос его едва слышно. Томми снова хочет начать кричать. Но он слишком устал. Может, ему стоит поплакать. Странно думать обо всех своих потенциальных решениях как о выборе, а не как о жестоком принуждении, но сейчас Томми находится на грани между истерикой и спокойствием; даже ощущение чего-либо кажется ему выбором. Поэтому он выбирает перестать скучать по брату. Это, конечно, не срабатывает. По крайней мере, есть иллюзия освобождения от этого. — Ты ведешь себя странно, не так ли...? – Томми едва может говорить, но он все еще бормочет себе под нос, слегка покачиваясь. — Что это значит? Что это значит? Кто я тогда? Кто я? Кто? Томми смеется, хотя горло все еще саднит. Он устал. Не душой, или не только душой, но и телом. Он изможден. Давно он не чувствовал такой усталости. Сон приветствует его как старого друга, или не друга, у Томми их давно не было, но сон приходит к нему, возможно, как к товарищу по плену. Это, наверное, почти как друг, несомненно. Или, может, похититель. Дрим сказал, что он его друг, верно? Довольно давно. Сон не похож на лимбо. Это гораздо легче. Дрим убивает Уилбура еще до того, как он успевает сопротивляться. Убивать для него стало столь легко, что стало почти второй натурой. Он потерял счет тому, сколько раз убивал Томми. Убийство Уилбура ничем не отличается. Мужчина попытался сесть, но уже знал, что его ждет. Так и было задумано. Дрим свернул ему шею. Уилбур должен быть благодарен, что это прошло безболезненно. Как хорошо, что не нужно смывать кровь, по пути к своему единственному живому обитателю. Томми выглядит лучше. Все еще словно восковой, бледный и очень похожий на труп, но уже не похож на испуганного дикого зверя во сне. — Проснись, – Дрим толкает его ботинком. Томми просыпается с резким вдохом, отшатываясь назад, потрясенный. Он забыл, где находится, и не ожидал, что его что-то разбудит. Не должно быть ничего, что могло бы разбудить его в темноте. — Чувствуешь себя лучше? – спрашивает Дрим. Томми пытается сориентироваться, щурясь в мягком свете светокамня. Ему удается неуверенно кивнуть. — Хорошо. Пойдем, – кивает Дрим в направлении коридора. Томми с трудом встает, и когда ему это удается, он спотыкается, пытаясь догнать Дрима; он колеблется, словно хочет подойти ближе. Дрим разрывается между чувством самодовольства и замешательства. Томми, похоже, все еще испытывает страх на здравом уровне, поэтому Дрим постарается игнорировать остальное и использовать эту слабость по мере необходимости. — Что теперь? – Томми немного не хватает его обычного ужаса. Дрим думает, что ему, должно быть почудилось, но это звучит почти как любопытство. — У меня есть еще несколько вопросов к тебе, о прошедшей неделе или около того. В твоем случае, наверное, месяца, – Дрим идет в библиотеку, садится за свой рабочий стол, на котором лежат старые тома, украденные у давно умерших - или недавно умерших, в зависимости от того, как Дрим воспримет отказ от предыдущего владельца - а на полях написаны заметки. — ...Вопросы? – зарождается то самое знакомое беспокойство. Томми смотрит в угол, где раньше стоял музыкальный автомат. Он исчез. Диск тоже. Томми будет хорошим. Он заслужит диск обратно, как делал в лимбо. Ему еще предстоит понять, что музыкальный автомат исчез не просто так. Дрим не намерен больше когда-либо подпускать Томми к дискам. — Что ж, – Дрим прислонился к столу с книгой в руках. — Как ты думаешь, как долго тебя не было? Томми продолжает пялиться на пустое место под полками, где ранее стоял проигрыватель. Тем не менее, он отвечает. — Не знаю. Год? Может, больше? Дрим записывает это, продолжая. — Ты был мертв девять дней, и, судя по твоим ранним подсчетам, когда я убивал тебя... на пару секунд, ты говорил, что это было примерно двадцать минут, поэтому, полагаю... день - это месяц? Очевидно, я не могу знать наверняка. Может быть, если я убью тебя с часами в кармане, ты сможешь следить за днями... Томми хрипло смеется. — Не думаю, что часы сработают. Это наверняка как Незер. Нет ни дня, ни ночи. Дрим хмыкает в ответ, что-то записывая. — Ты когда-нибудь уставал? Чувствовал голод или что-нибудь в этом роде? — Нет, просто было скучно... – Томми сползает по стене, садится на пол, продолжая глядеть в никуда. Говорить больно. Он не хочет этого делать. Наконец, слова Дрима настигают его, проявляются во всей своей жестокости. — Девять дней? – Томми резко встает, голова кружится. — Что ты, сука, имеешь ввиду, девять дней- э-это должно быть по крайней мере, блять, двенадцать или- или две недели, или что-то около того. – слабое оправдание. Томми беспокоит не разница в несколько дней, а разница в несколько месяцев. Он знал, что время работает по-другому. Он и сейчас это знает. Другое дело, когда это происходит прямо у него на глазах. — Я не мог- Меня не было целый год. Или- или что-то около того- — Томми, – раздраженно перебивает его Дрим. — Даже в лимбо я не думаю, что тебя не было целый год. Это девять месяцев. Ты должен быть благодарен, что я оставил твое тело снаружи, это могли быть десятилетия. Всего лишь несколько слов, и Томми кажется, словно он под водой. Он не может дышать. Десятилетия. Томми закрывает рот рукой, застывает на мгновение, чувствуя, что его сейчас стошнит. Он остается совершенно неподвижным, пока тошнота, наконец, не проходит. До этого момента он, видимо, не ел девять дней, и лучше бы его не тошнило. Дрим проявляет милосердие настолько, что Томми разрешается помолчать минуту или около того, но его терпение иссякает. — Ладно, Томми. Ты когда-нибудь видел Шлатта за все это время? — З-Зачем ты это сделал? Почему ты так поступил со мной? – лучше Томми явно не стало. Он свернулся калачиком, слегка покачиваясь, а руки, сжатые в кулаки, приносят боль. — Почему я- так долго, я- — Томми, -– Дрим щелкает пальцами перед его лицом. — Возьми себя в руки, может, если я действительно получу ответы, эти девять дней будут стоить того, верно? Томми смеется, голос его хрипл и высок. — Итак, ты видел Шлатта? – требовательно повторяет Дрим. — Шлатта? – Томми все еще не в себе. — Да. Шлатта. Не заставляй меня спрашивать снова. — Да- да, я видел его. Всего несколько раз, этот придурок- — Хорошо? И что он сказал? Томми хмурит брови. Его ногти все еще болезненно впиваются в ладони. — Что он сказал? Он... он спросил, не видел ли я Коннора. Или Квакити. Когда я ответил ему, что нет, ведь меня, сука, изгнали, он посмеялся надо мной- — Нет, – снова прерывает его Дрим с раздраженным вздохом. — Я имею в виду, что он сказал о книге возрождения? Когда ты спросил его, знал ли он о ней? Томми смотрит на Дрима, как на сумасшедшего, слегка приоткрыв рот. — К-Книга возрождения? Спросил его? Спросил его?! Э-Это- Ты никогда не говорил- не было никаких инструкций, т-ты просто не забрал меня, я не знал- как я, блять, должен был знать... – Томми почти в ярости- нет, он в бешенстве. И у него было девять месяцев, чтобы потерять самообладание, которое Дрим так старательно вбивал в него. — Ты не можешь, сука, так поступать со мной! Я не знал! Откуда, блять, я должен был знать?! – он кричит, но он этого его слова выходят прерывистыми и почти невнятными. Ужасно осознание того, что это не столько гнев, сколько страх; несмотря на его резкие слова в адрес Дрима, он чувствует стыд. Как будто он в чем-то облажался. — Это, сука, нечестно! – Томми все не умолкает, с трудом стоя на ногах и шатаясь, изо всех сил пытаясь говорить чуть громче этого хриплого шепота. — Т-Ты, блять, не можешь со мной так поступать, ты, сука, бросил меня там! Я был один, почему т-ты не... – Томми не знает, когда он начал плакать. — П-Почему он не нашел меня? – шепчет он. Не имея времени на рациональное мышление, Томми бросается вперед, крепко обнимая Дрима и, возможно, на мгновение притворяясь, что это его старший брат. Дрим намеревался ранить Томми за его выходку, но он слишком потрясен таким исходом, чтобы двинуться вовсе. Используй эту слабость по мере необходимости. Поэтому Дрим обнимает его в ответ. Если Томми хочет иметь брата и наставника, Дрим, разумеется, может сыграть эти роли. Почему бы и нет. — Мне жаль, Томми. Мне жаль, что это причинило тебе страдания, но я должен был, понимаешь? Иначе бы я этого не делал, – Дрим не кричит на него, он старается говорить сочувственно, произнося осторожные извинения. Дрим не может ошибиться. — Так... ты был один? – он отступает назад, и Томми, кажется, не хочет отпускать его, но все-таки сдается, продолжая держать его за рукав, словно боится, что Дрим тоже его оставит. — Я был один, – бормочет Томми. В нем поднимается нежеланная обида. — Уилбур... он просто исчез. — Не волнуйся, Томми, – Дрим заботливо ерошит его волосы. — Ты больше не одинок. Томми удается слабо улыбнуться. — П-Прости, что я разозлился, это было не- это было не совсем на тебя, понимаешь? — Все в порядке, Томми. На этот раз я пропущу это мимо ушей, – слова Дрима оставляют после себя странную смесь облегчения и ужаса. — Значит, ты злишься на Уилбура, да? Томми мрачнеет, челюсть напряглась, и в его глазах мгновенно вспыхивает горький гнев, словно огонь. Злость направлена не только на Уилбура. Часть гнева вызвана тем, что он не хочет злиться на него. — Я не знаю, где он. Я, блять, нихуя не понимаю. — Хм-м. Может, он просто не смог найти тебя? – мягко спрашивает Дрим, листая книгу, но ничего не записывая. — Или... может, он просто не хотел тебя видеть. — Ага, – у Томми снова пересохло во рту. — Может быть. – Томми пялится на заднюю стену пустыми глазами. — Я просто был один. Ничего больше, думаю. — Ну, как я уже говорил, я спас тебя. Ты больше не один. Томми кивает, все еще словно в трансе. — Может ли... Может ли Гоустбур прийти сюда? – Томми спрашивает без страха, но и без всякой надежды. Первый инстинкт Дрима - раздраженный гнев. Он сдерживает все порывы нагрубить Томми, сказать ему, что это жалко и эгоистично, раз он думает, что может просить о чем-то подобном. Он выбирает более расчетливый ответ. Он отворачивается от верстака, чтобы взглянуть на Томми. Он наклоняет голову, оценивающе рассматривая его. Томми словно в эскапизме. Он наконец отрывает взгляд от стены, чтобы посмотреть на Дрима в ответ. Он такой странный. Обычно Томми съеживается, когда Дрим так задумчиво на него смотрит. — Ты бы сделал это? – начинает Дрим, стараясь говорить бесстрастно, но какое-то увлечение неудержимо. Это уже не тот твердолобый, вечно одержимый своим высокомерием Томми, которого он знал с первых дней. — Ты бы обрек своего брата на изгнание вместе с тобой? Томми реагирует не очень адекватно, но все же в соответствии с надеждами Дрима. Злость возвращается. — Ты сказал, что он не мой брат, а если он им и был, то он, блять, первым обрек меня на изгнание вместе с ним! – руки Томми по-прежнему сжаты в кулаки, яростная уверенность нарастает. Дрим поначалу не реагирует, и Томми подавляет свою вспышку; это кажется ребячеством - его настоящей цели здесь нет, чтобы оправдать себя. Томми яростно вытирает глаза, отступая назад и устремляя взгляд в пол, словно желая прожечь в нем дыру. Томми абсолютно уверен, что Уилбур, по сути, дважды бросил его в этом изгнании. Однажды как призрак, который просто ушел, и второй раз как нечто более мертвое, которое так и не пришло к нему. Томми никогда не оставлял Уилбура в изгнании одного. Однажды Шлатт даже предложил ему работу, но Томми отказался. Он не хотел бросать Уилбура. Он оставался в Погтопии, как бы плохо ему ни было. А теперь... Уилл покинул его уже трижды, не так ли? Все началось с шестнадцатого числа. И становилось только хуже. — Знаешь, что, я не думаю, что это хорошая идея, Томми. Ни для тебя, ни для Гоустбура. Ты должен привыкнуть отделять себя от него, и от всего, что находится за пределами этого места. Уилбур снова оставил тебя, и взгляни, что случилось. Будет лучше, если ты не будешь на это слишком надеяться. – Дрим, по крайней мере, немного доволен результатом. Томми больше не доверяет Уилбуру больше, чем ему. Именно так, как и было задумано. Он знал, что держать Уилбура подальше будет немаловажно, но это даже лучше, чем он мог надеяться. Томми не только освободился от влияния Уилбура, но его обида с каждым днем становится все глубже. — Да и, впрочем, Гоустбур, наверное, тоже меня бы бросил, верно? – Томми хрипло смеется. — Уилбур- я не знаю, я думал- я правда думал, что, когда ты хочешь кого-то увидеть, там, в лимбо, они появятся. Т-Так что, если я ему не нужен... – Томми замялся, в горле встал ком. Все, что он, блять, сделал для Уилбура, было пустым звуком. Все эти заговоры, - Уилбур, который говорил ему бежать, чтобы выбраться отсюда, как будто ему не все равно. Эти пустые планы, которые он предлагал: говорил ему, что он должен попытаться убить Дрима- может, все это и было ради этого. Очередное задание для любимого маленького солдатика Уилбура... — Это ужасно, Томми. Он просто бросил тебя там, да? Даже не остановился, чтобы попрощаться? – Дрим играет свою роль. Это слишком просто. — Может он... – Томми хрипло прерывается, словно доброта Дрима как-то усугубляет ситуацию. Его гнев обменивается на отчаяние так же легко, как Таббо обменял его на Л'Менбург. — Может, он просто застрял. Или- или выбрался, понимаешь? Может быть, есть способ двигаться дальше или что-то в этом роде. Дрим кладет ему руку на плечо. Томми даже не вздрагивает. — Я так не думаю, Томми. С чего бы Шлатту все еще быть там? То есть, Шлатту наверняка нечего было оставить после себя, в отличие от Уилбура, верно? Даже если бы это было так... Уилбур все равно был готов уйти без тебя? – Дрим мимикрирует сочувствие и сомнение. Томми просто продолжает пялится в пол. Его голос дрожит все сильнее. Он не хочет больше тратить слезы на брата, который даже не удосужился хоть раз побыть рядом. — Иногда я ненавижу его, понимаешь? – не понимает. — Я не могу винить тебя. То есть... Это он снова убегает от тебя, не так ли? — Что? Дрим озвучивает то, о чем Томми уже успел подумать сам, но от этого лучше не становится. — Во время войны с Менбургом он выбрался так быстро, как только мог, оставив тебя позади; а потом ты нашел путь обратно к нему даже в смерти, так что ему пришлось бежать еще дальше, чтобы скрыться от тебя. — Оу. — Знаешь, я горжусь тобой, Томми, – Дрим рад видеть, как Томми вскидывает голову и ошеломленно смотрит на него. — Это было трудно, я знаю, но ты приспособился... относительно хорошо, пока что. Думаю, если мы продолжим работать над этим вместе, ты будешь становиться все лучше и лучше, верно? Томми хмурится, внимательно обдумывая слова Дрима. Он не может придумать, что ответить. Все это кажется неестественным. — Ага. Эм. Спасибо? — Не стоит, Томми. Пойдем. Ты, кажется, устал, – Дрим ведет его прочь от библиотеки и трупа брата за стеной.

***

В конце концов, это неизбежно должно было всплыть снова. Фил с уважением относится к нежеланию эмоций у Техно, но дело не только в нем. Не тогда, когда дело дошло до этого. — Как там Л'Менбург? Все еще правительство? – пробурчал Техно, встретившись с Филом на стороне Незера у главного портала. Фил сухо смеется. — Да, Техно. Это так. Оно... в порядке. Там тихо. — Тихо? Мне казалось, ты говорил, что там правят Квакити и Таббо? – Техно продолжает болтать через плечо, осторожно пробираясь через Незер, все дальше уходя от проторенных путей. В их дни для поиска незерита нужно было уходить подальше от тщательно протоптанных мест. — Да, ну, знаешь ли. Таббо, он... – Фил колеблется, внимательно следя за Техно. — Он говорит, что справляется. И парень хорошо умеет притворяться, закапывать всякое. Очень похож на одного моего знакомого, – поддразнивает он Техно, который лишь хмыкает в ответ. — Но он находит всякие проекты, а потом больше ничего не делает. Не разговаривает с людьми ни о чем другом, не заботится о себе. Он занимается делами Л'Менбурга и ничем больше. — Что ж, ну, если бы это случилось со мной, я бы тоже хотел отвлечь себя чем-нибудь, – ворчит Техно, сопротивляясь содроганию при этом ярком воспоминании, которое все еще ранит его так же остро, как и несколько месяцев назад. — Ага. Порой я задаюсь вопросом, что... – Фил запнулся. — Что, Фил? – Техно понимает, что Фил колеблется из-за него. — Что, может быть, ему было бы полезно поговорить об этом с кем-нибудь из старых деньков, – Фил все еще формулирует это очень осторожно. — Да? Тогда тебе стоит посмотреть, нет ли поблизости Эрета или Фанди, – Техно остается безучастным, глядя вперед на узкий коридор из Незерака, который скоро разлетится на куски. Фил отбрасывает деликатность. — Ты должен сказать ему. — Сказать кому что, Фил? – Техно понимает, о чем речь. — Таббо, я имею в виду, – Фил останавливается, его кирка покоится на плече. — О Томми. Он... Прошли месяцы, а он все еще не смирился. — И ты думаешь, что я буду тем, кто поможет ему смириться?! – Техно поворачивается к нему лицом, озадаченный. Он ожидал, что Фил скажет, что, мол, Таббо заслуживает правды, чтобы узнать, что произошло, но смирение? С этой ужасающей историей? Фил поднимает руки в знак поражения. — В данный момент я готов попробовать все что угодно, дружище. Типо, он совершенно не продвинулся. И может знание того, что Томми был не один... заставит его открыться, понимаешь? — Почему ты так беспокоишься об этом парне, Фил? – Техно произносит это прежде, чем успевает додумать, — это же не твой ребенок. Фил замирает. Техно видит, как он напрягся. Болезненно напряженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня по туннелям из незерака. Техно не может заставить себя посмотреть Филу в глаза, чувство вины словно зияет дырой в груди, а Фил вместо этого смотрит на землю, словно это она его подвела. — Фил... – слабо начинает Техно. — Нет, нет, все в порядке, – мягко говорит Фил. — Ты прав. Он не мой сын. – на мгновение кажется, что Фил собирается полностью уйти от темы. Вместо этого он сурово продолжает. — Ну, то есть, мой сын умер не один. Это ведь что-то да значит? – каждое слово - это нож, призванный ранить Фила больше, чем Техно. — Делай что, хочешь, Техно. Но, возможно, некоторые из нас утешаются тем, что у людей, которых мы любим, была чья-то рука, держащая их перед самоубийством. Техноблейд подумывает о том, чтобы взорвать себя вместе с кроватью прямо сейчас, но Фил не говорит больше ни слова по этому поводу и идет дальше вглубь шахты без него. Техноблейд не знает. Он не понимает, что Фил говорил не только о Уилбуре.