Kari Kimmel
Всё же, я поспешила, сравнивая свою жизнь с «почти-что Раем», очень поспешила, ибо «почти-что Рай» всего за один вечер спустился на пару этажей пониже и прогрелся на несколько десятков градусов. Даром, что котёл по акции мне пока ещё никто не предложил. Итак, у меня оставалась пара-тройка дней до того, как пришлось бы покинуть насиженное гнёздышко, не особо обнадёживающая сумма денег и нервный тик. Не хватало только уведомления, поздравляющего с успешным приобретением базового набора будущего бомжа. Особо не надеясь на успех, я обзвонила всех родственников, которые ещё не зареклись иметь дело с нашей семейкой – а таких можно было по пальцам одной руки пересчитать – и ожидаемо везде напоролась на относительно вежливый отказ в принятии юного бомжика как нового члена семьи. Оставался лишь некто, упомянутый в сообщении от родителей. Только вот номер телефона они не приложили, а одного взгляда на адрес хватило для того, чтобы окончательно забить на это. Ехать куда-то в Америку, чтобы поинтересоваться у совершенно незнакомого человека, не хочет ли он взять на себя ответственность за тринадцатилетнего подростка, которого ни разу в жизни и не видел, выглядело не самой гениальной затеей. Следующие несколько недель слились в одну бесконечно долгую полосу тягомотных скитаний по городу в поисках работы. У меня больше не было такой роскоши, как возможность долгого выбора. Я бралась за всё, до чего могла дотянуться: от раздачи флаеров до ночных смен в круглосуточном магазинчике. Задержаться надолго не получалось: на полную ставку в виду детского личика и явно несовершеннолетнего возраста брать никто не собирался. Плата тоже оставляла желать лучшего: разве что, на поддержание за собой комнатки в сомнительном дешёвом мотеле её с натягом хватало. Хозяину здешнему, в общем-то, было глубоко срать на то, кто проживает под его крышей, лишь бы деньги вовремя заносили, чем пользовалась не только я. На улице уныло накрапывал мелкий дождь, пятная землю и изредка ударяясь одинокими каплями о нечёсаную макушку. Воздух пропах сыростью за несколько дней непрерывных ливней, перебивавшей теперь запах мочи и чего-то непонятного, но явно давно стухшего. Эти «ароматы» давно и прочно пропитали собой каждый угол вокруг мотеля. Я уже не замечала их, поднимаясь под утро в кромешной темноте по расшатанной лесенке на второй этаж, где тускло поблескивал облупленными циферками номер моей двери. Сил хватало лишь на то, чтобы доползти до продавленной кровати и свалиться на неё прямо в давно нестиранной ветровке и одном кроссовке, когда второй почти сам сваливался с ноги. Справа из-за картонных стен доносились томные стоны и громкий шёпот с придыханиями, слева – путанные разговоры, приглушённые музыкой и сдобренные отчётливым запахом палёной травки. Так было каждую ночь. Поначалу я морщилась и ворочалась, проклиная всё и вся в тщетных попытках заснуть. Теперь же достаточно было просто закрыть глаза, чтобы исчезнуть из этого утомляющего места на несколько часов. Мне перестала сниться прошлая жизнь, наверное, потому что она начала возвращаться уже в реальности. Я бы, может, даже всплакнула, если бы на это было время. Увы, часа через четыре после отключки, телефонный будильник в рюкзаке заходился в раздражающей трели, способной даже мертвого вытащить из могилы. И ведь вытаскивал! Потому как живой меня назвал бы, разве что, слепой. Я мучительно разлепляла глаза, синюшные круги под которыми уже буквально ощущались физически, умывалась, разглядывая собственное осунувшееся лицо в треснувшее зеркало над раковиной, закидывалась какой-нибудь гадостью быстрого приготовления под стаканчик отвратительного дешёвого разводимого кофе и бежала на подработку. Мозг почти отключался, оставляя тело действовать само по себе. Лишь изредка в короткие перерывы между работой, из-под ставшего привычным апатичного состояния прорывалось несколько ярких осознанных мыслей и летящий им вдогонку один-единственный вопрос: «Когда же это закончится?». А оно и не думало заканчиваться, растягиваясь в недели. Впервые это ощущение появилось в тот момент, когда меня в очередной раз вышвырнули с подработки. Мне захотелось напиться, наклюкаться, набухаться до состояния, когда на огонёк заскочит пресловутая белочка, чтобы пропустить по стаканчику. И от ощущения, что денег не хватит даже на пузырёк с отвратительной дешёвой водкой, становилось особенно горько. Не говоря уже о том, что чёрта с два мне бы кто-то её продал. Я уселась прямо там, где стояла: на грязный бордюр окаймляющий узкий заплёванный переулок. Под ногами хлюпнула натёкшая из-под накренившейся дождевой трубы лужа, но я не обращала на неё никакого внимания. Руки обхватили колени, притянутые к груди, пальцы сцепились в замок, сжатые до побеления. Слёзы, почти успешно сдерживаемые неделями, хлынули наружу под натиском рыданий, которые просто больше не было сил прятать. Я ревела, как маленький ребёнок, которому обещали щенка, а подарили носки на вырост, нисколько не смущаясь тому, как громко это выходило. Улицы всё равно пустовали, а пара бомжей, устроившихся через дорогу, меня не беспокоили. Плечи и грудная клетка судорожно дёргались в моменты, когда я почти захлёбывалась, размазывая грязными ладонями влагу по лицу. Носки, да и штаны в принципе, давно промокли насквозь, но это уже не ощущалось. Блеклый желтоватый свет фонаря у дороги не проникал в черноту переулка, ставшего местом моей истерики. Время от времени он мигал, будто ехидно усмехаясь чужому горю, или мне лишь так казалось из-за пелены слёз, что всё никак не спадала. Озлобленно взвыв, я показала фонарю средний палец, почему-то представляя на его месте родителей, бабулю – хозяйку лавки с пряностями, директора школы и хозяина мотеля. Я кричала на них, пытаясь вылить всю свою боль, чтобы они знали как мне плохо – из-за них! Чтобы они поняли, почувствовали свою вину. Кричала, срывая связки и вновь заходясь в рыдании, яростно молотя руками по асфальту. Ощущение обиды и злости перехватывало горло тяжёлым комом, медленно скатывающимся к животу. Бессилие и злоба. Горечь и злоба. Почему они просто слушают? Почему им кажется нормальным оставить ребёнка на улице?! Ведь Бабуля, эта клятая манда, знала, в каком положении я нахожусь! А родители? Гениальные люди, родили и свалили, да им медаль надо дать за такое самоотверженное отношение к ребёнку! И я вновь и вновь задыхалась от того, что никто меня не слышит, никого не волнуют мои проблемы. И плевать мне было на отсутствие денег и жилья. Я просто хотела быть услышанной. А фонарь только изредка мигал, оставаясь совершенно немым к моим чувствам. Через какое-то время я успокоилась, не то, чтобы развеселилась, но хотя бы перестала исходить биологическими жидкостями. Шершавая стена дома холодила прижатую к ней спину, а откуда-то сверху за шиворот капала вода. Ноги, руки, задница – всё давно замёрзло до посинения, и если раньше я этого попросту не замечала, то теперь начинала потихоньку стучать зубами. Нормальный человек давно бы встал, да и пошёл домой или куда угодно, где потеплее, но мне не хотелось шевелиться. В этом зябком ощущении холода, пробирающемся под кожу, в хлюпающих от залившейся внутрь воды кроссовках, в колючей боли, вспыхивающей в замёрзших пальцах, было что-то, к чему хотелось прислушиваться. Мазохизм как он есть. И я сидела, всё также обхватив колени руками, неотрывно глядя на мигающий фонарь, будто эта палка с лампочкой была моим единственным другом и врагом во всём мире. В мотель вернулась под утро, шатаясь и трясясь от холода, громко шмыгая носом. Заболела как пить дать, тут к гадалке не ходи. Впрочем, это меня не беспокоило. Не теперь. Да хоть бы и помереть мне было на этой самой продавленной кровати, на которую я сразу же рухнула по приходу. Только легче бы стало. Но даже в такой малости, как обычная смерть, чёртова сука по имени Судьба мне не уступила. Я лежала пластом неделю к ряду, безумно кашляла, распаляя больное горло, тряслась в ознобе, даже теряла сознание, но всё равно приходила в себя. Сил хватало только доползти до туалета или глотнуть из-под крана воняющей прелостью воды. Из лекарств у меня имелись только залежалые просроченные пастилки от боли в горле, которые не помогали, лишь оставляя во рту неприятное послевкусие прокисших ягод. Или это только мне так казалось. В общем, ко второй неделе я просто мечтала помереть – смерть уже давно перестала пугать даже самую малость. Хотелось бы мне сказать, что после перерождения жизнь заиграла новыми красками, но увы и ах, по цвету они подозрительно напоминали кое-что дурно пахнущее. А потому в голове то и дело вспыхивала настырная мысль, что лучший выход – это выход в окно. Но, пусть смерти я и не боялась, никак не могла решиться на столь радикальное решение всех своих проблем. Ведь сама по себе смерть – это ерунда, но кто знает, что там будет потом? В то же время у меня закончились остатки еды, которая из-за потери аппетита почти не пригождалась. Философские рассуждения о тленности бытия пришлось оставить на потом, бросив все оставшиеся силы на такое увеселительное мероприятие, как поход в магазин в состоянии полного нестояния. Градусника у меня не было, но ощущения радостно возвещали, что температура никуда не делась, и она прямо-таки горит желанием составить мне компанию в этом крестовом походе. Голова попала в горло слегка севшего застиранного когда-то свитера с пятой попытки, ещё несколько понадобилось, чтобы распихать дрожащие руки, которых даже в количестве двух штук вдруг стало слишком много, по рукавам. Штаны, благо, я и не снимала. Как ни забавно, но первым серьёзным препятствием на моём пути стала даже не кривая лестница, а входная дверь. Ручка скрипела и крошила остатками грязно-золотистой краски под ладонью, но эффекта это никакого не оказывало. Дверь стояла неприступной стеной между мной и вожделенной (относительно) целью. Я качалась как пьяный в стельку матрос на палубе родного корабля, застрявший перед дверью в сортир. Спустя десять минут море чуть успокоилось, качка сбавила обороты, а до меня дошло, что прежде, чем дёргать ручку, неплохо было бы повернуть оставленный в замочной скважине ключ. Лестница стала препятствием номер два в списке каверзных ловушек для человека с температурой. Я по ней даже не спустилась - сползла, перебирая по ступеням не только ногами, но и, периодически, задницей для лучшего сцепления. Однако настоящим испытанием оказалась прямая дорога без единой перегородки, по которой можно было бы перебирать руками, поддерживая равновесие. Лучшей опорой тут стало осознание: если упаду, чёрта с два уже поднимусь обратно. А магазин находился совсем близко – всего-то через дорогу ниже по улице. Не без гордости скажу: я почти справилась. Доковыляв до перехода, даже переползла его. От стеклянной двери с отпечатанными на ней часами работы магазинчика меня отделяло метров пятнадцать, не больше. Ноги шагнули вперёд, а вот тело вдруг начало заваливаться куда-то набок. -«Ёб твою…» - кажется, на родном русском пронеслось в голове, ёмко характеризуя всю ситуацию в целом. Я успела подставить руку, больно въехав в асфальт локтем. В глазах потемнело, звуки приглушились и почти что исчезли. Морщась от боли в разбитом локте, я бессмысленно покачивала головой взад-вперёд, словно кивая самой себе. Вторая рука цеплялась растопыренными пальцами за землю, будто это могло помочь мне не скатиться из полулежачего состояния в просто лежачее. Глаза прикрылись всего на мгновение. Даже сквозь заложенный нос пробился въедливый запах спирта и сырости. Жёсткий и старый как мир клетчатый диван под моим боком кололся непонятно чем. Я несколько раз моргнула, прогоняя мутную плёнку перед глазами, и с удивлением поняла, что мне не мерещится. Куда пропала грязная улица, и что это за внезапная телепортация – вопросы, оставшиеся без ответов. В общем-то, логичный вывод напрашивался только один. Вернее два: во-первых, моргать во время подобного припадка чревато обмороком, а во-вторых, кому-то, по-видимому, приглянулась валяющаяся без дела посреди дороги тушка. Вот и забрали, чего добру пропадать. «Не раздели – и на том спасибо» - мысленно хмыкнула я. С меня поленились стянуть даже мешковатую куртку, прямо в ней и уложив на этот набор досок и пружин, который представлял из себя диван. -А, проснулась, - раздался где-то сбоку хриплый, «прокуренный», голос. Я бы подскочила от неожиданности, но в виду поразительно хренового состояния только приподнялась на руках и лениво повернула голову на звук. В дверях комнаты стоял хозяин мотеля, пожалуй, последний человек, которого можно было бы ожидать тут увидеть. Даже своим родителям я бы удивилась меньше. Нет, серьёзно, его пофигистичная рожа и взгляд овоща, коим этот человек реагировал вообще на всё, не позволили бы предположить, что именно он зачем-то подберёт меня после обморока. Возможно, кстати, стоило сделать небольшую ремарку и сразу сказать, что этот хмырь мне не нравился от слова «совсем». Я в принципе людей недолюбливала, а таких как он – ещё и старалась обходить десятой дорогой. Нужно было проторчать месяцок в его заведении, чтобы узнать, как выглядит отсутствие моральных устоев и малейших понятий о санитарии. Мерзкий комок прокатился по больному горлу, упав нехорошим предчувствием в районе груди. Что-то подсказывало, что я влипла.* * *
На самом деле, нельзя было сказать, что я «влипла», вот уж нет. Влипла я, только появившись на свет, не важно, в какой из двух жизней. Когда поставила подножку задиристой мымре из класса в средней школе, когда попалась классруку с сигаретой в зубах, когда что-то неосторожно сказала злопамятному преподу в универе. Вот в те моменты – я влипла. А то, что происходило со мной сейчас описать цензурно было попросту невозможно. Отчасти в сложившейся ситуации я была виновата сама. Идиотка с тыквой вместо головы – стоило незнакомцу проявить немного доброты, успокоить, выходить после болезни, раскошелиться на лекарства и разрешить пожить в мотеле бесплатно на время восстановления, как я сразу же допустила мысль, что дядька не такой уж и плохой человек. А интуиция? Ошиблась, бывает, я ж не экстрасенс. Как выяснилось позже, меня в принципе нельзя назвать существом мыслящим. Ведь дойди до моей пустой головушки хоть на секундочку мысль о том, во что может вылиться вот такая вот помощь, и я бы драпанула оттуда со всех ног. Увы, чем попахивает эта ситуация, я поняла лишь в тот момент, когда стало совсем поздно. А пахла она, дорогие мои, отборнейшим дерьмом. Только отойдя от болезни, я находилась в приподнятом состоянии и была намерена отплатить хозяину мотеля за его доброту. Костьми лечь, но наскрести денег, чтобы покрыть стоимость и лекарств, и платы за проживание и еду. На то, чтобы найти новую подработку, ушло бы какое-то время, но, как выяснилось, «работу» мне уже подыскали. О чём и сообщили со всей радостью уже на четвёртый день. Когда хозяин мотеля – мистер Гэррис, как он просил себя называть, – пригласил меня поговорить, я даже обрадовалась. Почувствовала облегчение от того, что смогу сразу всё обсудить и оговорить сроки выплаты. Была готова даже к тому, что он потребует надбавку – так мы все тут не святые. Он ждал меня в небольшой пыльной комнатке сбоку от стойки регистрации. Обычное грязное помещение, явно использующееся как кладовка, могло удивить, разве что, количеством хранимых в нём коробок с неизвестным содержимым. В общем-то, уже тогда я почуяла подозрительный запашок: когда откуда-то из-за ящиков вынырнул незнакомый мужичок неопределённого возраста. Ну, знаете этот уникальный тип людей, по которым точно не угадаешь, который год они мотают в этом бренном теле. Мужик как мужик, поношенная одежда, грязная обувь, неопрятная щетина. Иными словами, именно то лицо, которое и ожидаешь увидеть в подобном месте. Меня это и не удивило, но напрягло. Сказать мне ничего не дали: мистер Гэррис с ходу завёл разговор о том, что девочка я, конечно, милая, но и ему кушать хочется. Представив мне того самого «неопределённого» незнакомца, он вдруг заявил, что понимает, как сложно ребёнку самому заработать денег, а потому предложил мне помочь с семейным бизнесом его кузена. Мол, ничего сложного, просто курьерская доставка товаров и сбор отзывов от получателей, поработаешь месяцок-другой, и будешь свободна. К тому моменту чувство, что тут нечисто, уже успело поселиться в моей голове, но что я могла сделать? Прикинув свои шансы против двух взрослых мужиков, я могла лишь выдавить из себя улыбку и согласиться на столь выгодное предложение, надеясь при этом что под «товаром» буду подразумеваться не я сама. А там уже подгадать момент и сбежать. Так и началась моя новая работа.