***
— Где вы его нашли? — Дитер с прищуром посмотрел на вернувшихся в поселение мужчин. — В заповеднике. Шёл по берегу реки. Откуда он там взялся — хер знает, — пожал плечами Адам. — Но, похоже, турист. Одежда у него приличная. Но, видно, не один день бродил — вон как весь перемазался. — Мы думали, он ночью помрёт, — добавил Пол. — Всё время мычал что-то непонятное, но как тогда на берегу вырубился, так в себя не приходил. Как рассвело более-менее, мы сразу же в лодку и сюда. Жалко его всё-таки… Не похож он на бандита. Эти иначе одеваются, когда идут в буш. Мы его обыскали: ни намёка на оружие. Только нож да зажигалку нашли. С таким набором в буш не ходят. Дитер лишь вздохнул и покачал головой, глядя на лежащего на кровати, в закутке за печкой, чужака. Состояние человека, что притащили в поселение рыбаки, не внушало ему никаких надежд. Хриплое дыхание, временами становившееся сбивчивым из-за слишком глубоких вдохов, заставляло бывшего военного врача вспоминать прошлое. В памяти всплывали канонада, звучавшая за стенами палатки и перепачканные в грязи и крови раненые солдаты, что лежали перед ним на ржавых кроватях. В тот миг их жизни были в его руках, затянутых в окровавленные перчатки. Дитер не был волшебником, но за годы службы научился бороться со смертью почти что без оружия. И иногда это получалось у него очень хорошо. — Позовите ко мне Мадлен, пусть поможет. А сами займитесь уловом, пока он не пропал, — кивком головы старик отпустил мужчин и принялся завязывать в узел длинные седые волосы. Оставшись один, Дитер с минуту внимательно смотрел на чужака, после чего принялся аккуратно срезать с него одежду. Сейчас, когда картины прошлого снова вспомнились, он стал относиться к раненому как к солдату, которого требовалось спасти. Что увидел военный врач после беглого осмотра? Перелом большеберцовой и, скорее всего, малоберцовой костей левой ноги. В принципе, с ним он мог вполне справиться, ведь ему уже доводилось лечить в условиях буша. Далее следовало огромное количество ушибов и ссадин по всему телу. Откуда они взялись, Дитер не понимал. Если бы незнакомец упал с обрыва или с дерева, столько повреждений на нём не было бы, а тут… Дитер терялся в догадках. Да они ещё и были получены в разное время: одни максимум сутки назад, другим было уже около четырёх. Ещё были ожоги. Когда Дитер осторожно срезал футболку и снял повязки, то увидел значительный пограничный ожог с лопнувшими эпидермальными пузырями. Он захватывал часть шеи, переходил на плечо и заканчивался на груди. Было ощущение, что на кожу незнакомца попала какая-то горючая жидкость или же на нём загорелась одежда. Мужчине ещё повезло, что пузыри были небольшими. Однако даже такие, они причиняли чужаку нестерпимую боль. Второй, чуть менее серьёзный ожог, был на правом бедре. На руках и кистях мужчины Дитер обнаружил уже начавшие проходить поверхностные ожоги. Ему как медику было очевидно, что кто-то пытался заниматься лечением этих повреждений: повязки наложили с какой-то мазью. Причём сам неизвестный это сделать бы точно не смог. Значит, был кто-то ещё… Но где был этот кто-то? Впрочем, сейчас это волновало Дитера меньше всего. В целом, и ожоги тоже не пугали: природа Аляски давала Дитеру достаточно средств для их лечения, и слишком уж часто в прошлом он сталкивался с куда более страшными: довелось ему насмотреться на обугленную до костей плоть во Вьетнаме. Но вот что действительно волновало врача, так это рана на голове. Дитер долго внимательно осматривал её, боясь лишний раз прикасаться. И чем больше он уделял внимания этому повреждению, тем больше мрачнел. Похоже, придётся полагаться на счастливую звезду чужака? Сможет она защитить его от верной смерти? В буше у Дитера под руками не было ничего, что могло бы помочь в лечении такой черепно-мозговой травмы. Неизвестному ещё повезло, что кости черепа, похоже, не пострадали. Но удар точно был очень сильным, раз кожа оказалась буквально распорота до кости и местами сорвана, и раз так… Вряд ли дело обойдется одним сотрясением мозга. Взяв таз с водой и тряпку, старик принялся осторожно смывать кровь с головы и лица чужака. По мере того, как Дитеру удавалось умыть незнакомца, он всё больше мрачнел, чувствуя, что в груди начинает чаще биться сердце, а руки трясутся совсем не из-за возраста. Вглядываясь в его лицо, он осознавал, что эти черты ему знакомы. Понимая, что ещё чуть-чуть и кровь начнёт стучать в висках, Дитер бросил своё занятие и с несвойственной для своего возраста проворностью встал и быстро подошёл к сундуку, стоявшему у кровати. Откинув крышку и порывшись внутри, он вытащил старый тонкий альбом с фотографиями. Сентиментальная и очень личная вещь, которую Дитер бережно хранил на протяжении десятилетий. Не сдерживая дрожь в руках, старик раскрыл альбом. С первой же страницы на него посмотрел улыбчивый худенький паренёк лет восемнадцати-двадцати. Глядя на фото молодого человека, Дитер прикусил нижнюю губу. Подойдя к кровати, где лежал чужак, он долго переводил взгляд с его лица на фото. Могли с годами губы стать чуть тоньше? Да, так бывает, это неизбежно. Черты лица стали грубее, немного заострились, но всё равно сохранили свою мягкость. Брови как были, так и остались — едва заметные на высоком лбу. Нос… Подбородок… Столько лет прошло! Почти сорок! И, несмотря на года, в мужчине, которому уже явно было за пятьдесят, Дитер чётко увидел юношу. Того самого, который однажды помахал ему на прощание и, поудобнее закинув на плечо ружьё, зашагал по узкой лесной тропинке прочь. А ещё… Алан и Пол ведь сообщили, что незнакомец попытался заговорить с ними на немецком! Дитер коснулся лица незнакомца и шумно выдохнул, понимая, что на глаза набегают слёзы, а на губах появляется вымученная счастливая улыбка. Захотелось сейчас же обнять лежащего без сознания, но он тут же напомнил себе, чем больному может грозить такое. — Я не потеряю тебя ещё раз, не потеряю, Фридрих… Раз ты вернулся ко мне, — тихо сказал Дитер, мягко касаясь кончиками пальцев щеки раненого. — Чем я могу помочь? — раздался сзади немного удивлённый голос Мадлен. — Адам сказал, чтобы я зашла к тебе. Дитер вздрогнул всем телом. Он не ожидал, что кто-то посторонний вдруг станет свидетелем настолько личной сцены. Очевидно, Мадлен уже какое-то время тихо стояла на пороге и молча наблюдала за удивившей её картиной. — Иди быстрее в погреб и принеси из лéдника лёд. Немного пока что. Нужно сделать ему повязку на голову… Хоть немного возможный отёк сбить. Пока я даже зашивать эту рану боюсь. А потом с переломом ноги разберусь, — деловито сказал Дитер, не поворачиваясь к пришедшей женщине: он не хотел показать ей всю бурю эмоций, что сейчас владела им.***
Долгий весенний вечер уступил место ночи. Света пяти свечей и масляной лампы вполне хватало, чтобы хорошо освещать пространство за печью, быстро превратившееся в больничную палату. Весь дом Дитера пропах лекарствами — приготовленными им сами из собранных в буше трав и ягод и аптечными, теми, что время от времени они покупали для их небольшой общины в ближайшем городишке. Денег для этого было не так уж и много. Нехитрые товары от лесных жителей: шкуры животных, поделки, украшения, корзины и прочая мелочь из даров леса приносили совсем небольшой доход. Привалившись спиной к стене у окна, Дитер закрыл на мгновение глаза. Усталость брала своё. Пятьдесят с лишним лет назад он мог сутками напролёт бегать по госпиталю от одной койки к другой, а потом к операционному столу, а сейчас… Сейчас он был стариком, тихо доживавшим свой век в неведомой глуши и молча расплачивавшимся с мирозданием за грехи. Дитер даже подумать не мог, что однажды снова увидит Фридриха — своего единственного сына. За тридцать пять лет своенравный мальчишка изменился, пришёл домой почти что стариком, но Дитер всё равно узнал его. Усилием воли Дитер заставил себя открыть глаза и осторожно промокнул полотенцем конденсат, выступавший на целлофановом пакете со льдом, который он использовал для охлаждающей повязки на голове Фридриха. Глядя в тусклом свете на мертвенно-бледное лицо своего сына, Дитер напряжённо кусал нижнюю губу и совсем не замечал, что время от времени на ней выступали капельки крови. Было горько от того, что всё, что он мог противопоставить черепно-мозговой травме, — лёд да примитивные поддерживающие средства. Бывший военный врач мечтал только об одном — чтобы под руками оказались те наборы первой помощи, что были у него во Вьетнаме. Тогда бы он точно смог сделать гораздо больше для спасения Фридриха, лежавшего сейчас на узкой кровати и укрытого застиранной белой простынёй. Но то было в прошлом. В настоящем оставалось полагаться лишь на высшие силы. Всё, что Дитер мог, он уже сделал. Прислушиваясь к тому, как потрескивают время от времени свечи, сделанные из воска диких пчёл, Дитер вслушивался в дыхание Фридриха. К радости врача, оно стало чуть ровнее. Похоже, лёд хоть немного, но сработал, а значит, появлялась призрачная надежда на спасение. Поудобнее развернувшись на табурете у кровати, Дитер наклонился над сыном. — Я не отпущу тебя, — тихо произнёс он. — Я всё сделаю, чтобы ты остался со мной, сынок. Мне неважно, где ты был все эти годы, что делал и почему решил вернуться. Я приму тебя любым. Держись. Выживи. Он взял руку Фридриха и осторожно погладил её. Только сейчас Дитер обратил внимание на мозоли на ней. Странные. Такие он никогда раньше ни у кого не видел. У местных жителей мозолями были покрыты ладони, а тут — отчего-то загрубели подушечки пальцев. Чем занимался его сын в том далёком цивилизованном мире? Кто его знает… Тихий скрип осторожно отворяемой двери заставил Дитера вздрогнуть. Он обернулся: на пороге стояла Мадлен. — Полночь уже скоро, — сказала она. — Всё равно мне не спится, так что я решила узнать: не нужна ли ещё помощь? — Мадлен пристально посмотрела на Дитера и чуть удивлённо приподняла брови: заметила, как он держал чужака за руку. Дитер осторожно выпустил руку сына: не было уже смысла скрывать особое отношение к чужаку. Мадлен была наблюдательна и далеко не глупа: Дитер не раз убеждался в этом и теперь, когда у неё была возможность увидеть, как он заботится о пострадавшем, она наверняка стала задумываться об этой странной привязанности. — Есть что-то, что мне стоило бы знать? — мягко спросила Мадлен, чуть настороженно глядя на Дитера. — Это было до того, как ты появилась тут с Уильямом, — тихо заговорил Дитер. — У меня был сын. Тридцать пять лет назад он ушёл на охоту и пропал. Мы искали его. Долго. Но ничего не нашли, ни единого следа. До этого я несколько раз ругался с ним. Фридриху было девятнадцать, и он стремился покинуть буш, а я не позволял. Он даже уходил, бывало, на пару недель, но потом возвращался. А сейчас… — старик бросил настороженный взгляд на кровать, — это Фридрих. Он вернулся ко мне. Мадлен в изумлении подняла брови и с недоверием посмотрела на Дитера. — Не смотри на меня так, — с улыбкой произнёс он. — Я уверен, что это мой сын. — Дитер взял с подоконника фотоальбом и протянул его Мадлен. — Вот мой Фридрих. Смотри сама. Он принес свое фото после одной из отлучек в город, незадолго до исчезновения. Это он. Он вернулся…***
Дитер с тревогой смотрел на сына. Вторые сутки были на исходе, а изменений в его состоянии он пока не видел. Да, пульс почти пришёл в норму, дыхание стало ровным, но приходить в себя Фридрих не хотел. Была пара проблесков сознания, когда он попытался открыть глаза и что-то неразборчиво бормотал, но они быстро прошли. Несмотря на наваливающуюся всё больше и больше с каждым часом усталость, Дитер не решался отойти от постели сына и внимательно улавливал малейшие изменения его дыхания. Единственным человеком, которому старик мог сейчас доверить дежурство у постели Фридриха, была Мадлен. И она обещала прийти к ночи, чтобы дать Дитеру возможность отдохнуть. Он не знал всех подробностей её жизни в цивилизации, но того, что Мадлен рассказала о себе, оказавшись в их поселении вместе с братом, ему хватило, чтобы быть уверенным: вернись он во Вьетнам на поле боя, он бы отправился с ней в роли медсестры вытаскивать раненых из-под пуль. Мадлен бы не отступила и не струсила. Однако сейчас, когда лучи солнца нет-нет да заглядывали в окно, а Мадлен была занята своим небольшим огородом, максимум, что позволял себе Дитер, — отойти от кровати сына на пять минут. Этого времени хватало, чтобы заварить чай и подбросить немного дров в печь. Несмотря на тёплую погоду, домик приходилось периодически протапливать: лесная сырость постоянно норовила забраться плесенью на стены. Да и еду было проще готовить в печи, чем на костре. Когда Дитер в очередной раз отошёл к столу взять горстку сосновых орешков, он услышал за спиной тяжёлый вздох и шевеление. Выработанный годами рефлекс врача заставил его с проворностью двадцатилетнего мальчишки кинуться к кровати. — Не шевелись, не вставай! — Дитер мягко удержал Фридриха за плечи. — Тебе нельзя сейчас двигаться. У тебя серьёзная травма головы, — быстро заговорил он с сыном на родном языке. Тяжёлый вздох и перепуганный взгляд, в котором сквозило непонимание происходящего, стали ему ответом. — Что ты хочешь сказать? — спросил Дитер, услышав неразборчивое, едва слышное бормотание. Но ответом стал лишь набор малопонятных звуков, от которых внутри Дитера всё похолодело. За прошедшее время ему удалось многое вспомнить о черепно-мозговых травмах и кое-что прочесть в книгах, освежив знания, и потому то, что он увидел, ничуть не порадовало. Отсутствие связной речи могло оказаться лишь верхушкой айсберга последствий подобного ранения. — Не говори ничего. Ты, похоже, пока не можешь. Это из-за травмы, — тихо сказал Дитер и успокаивающе погладил сына по щеке, чувствуя, как щемит в груди от его взгляда. — Не волнуйся. Я понимаю, ты хочешь мне что-то сказать… Но… — Тут он заметил, что правой рукой Фридрих делает жесты будто бы что-то пишет. Это не было похоже на судороги или какие-то бессознательные самопроизвольные жесты. — Сейчас, полежи спокойно немного. Дитер поспешил к полкам со своими книгами, чтобы найти блокнот и карандаш. — Только не торопись, не напрягайся, — сказал он чуть позже, когда вложил в руку сына карандаш и поднёс блокнот. Фридрих с видимым усилием поднял руку с крепко зажатым в пальцах карандашом. После нескольких минут попыток на пожелтевшем от времени листе бумаги среди каракуль можно было разобрать два вопроса: «Кто я? Где я?» Прочитав написанное, Дитер ощутил, как в груди ёкнуло сердце. Он перевёл взгляд на всё ещё испуганно глядящего на него сына. Фридрих ничего не помнит? Так, получается? Похоже на то. Но насколько всё серьёзно? Это временная потеря памяти или нет? Помнит Фридрих хоть что-то из прошлого? Присев на край кровати и взяв сына за руку, Дитер улыбнулся ему. — Ты мой сын. Тебя зовут Фридрих, — мягко заговорил старик. — Сейчас ты у меня дома. Мы живем тут. Далеко ото всех, в лесу. — Он вгляделся в напряжённое лицо сына. — Ты понимаешь меня? Ответом стало слабое пожатие руки. — Я сейчас расскажу тебе всё, что знаю о том, что с тобой случилось, — продолжил Дитер. — Но пообещай: если тебе станет хуже или ты устанешь, ты дашь мне знать. Тебе нельзя перенапрягаться. Понимаешь? Очередным ответом стало новое пожатие.***
Неделя с момента, как Фридрих пришёл в себя, многое изменила. Дитер, засыпая, больше не чувствовал страх за жизнь сына. В какой-то момент он вдруг осознал, что пока всё идёт по лучшему сценарию и счастливая звезда, благодаря которой его сын до сих пор не умер, оказалась очень сильной. Да, Фридрих вернулся совсем не таким, каким он его запомнил, но вернулся же! Что-то с ним произошло по пути сюда… Но это не имело значения. Главным для Дитера было то, что сын, хотя и проводил большую часть времени во сне и сил ему почти ни на что не хватало, но он точно понимал всё происходящее, мог контролировать себя и кое-как общаться с внешним миром. Вера в безграничные возможности человеческого мозга позволяла Дитеру надеяться на лучшее. Много лет назад, в прошлой жизни, он знал одного солдата из Вьетнама, в голове которого засел осколок. Тот парень не только выжил, но и остался почти нормальным человеком. Конечно, это было чудо, но почему бы в него не верить и в случае Фридриха? По утрам, приподнимая сына на подушках в кровати, Дитер замечал, как всё больше из его взгляда уходят страх и непонимание происходящего. Фридрих стал привыкать к окружающей обстановке. Пусть сын ничего не помнил, не мог говорить и с большим трудом накарябывал короткие вопросы — всё было второстепенно. Дитер был уверен — со временем должно стать лучше. Так ведь устроен человеческий мозг! И он, Дитер, сделает всё, чтобы дальше у его сына была нормальная жизнь. Да и Мадлен обязательно поддержит: женщина согласилась разделить с ним обязанности по уходу и с радостью приходила помогать. — Рана хорошо заживает, — сказал однажды утром Дитер, сняв с головы сына повязку. — Давай я приведу тебя в порядок? Волосы хорошо было бы состричь и сбрить, чтобы не мешались, да и легче станет обрабатывать рану. Швы я накладывать не стал. Фридрих лишь молча прикрыл глаза — за время, что прошло с момента, как сознание вернулось к нему, это стало означать, что он услышал и понял сказанное. Дитер улыбнулся и направился к умывальнику взять всё необходимое. Конечно, стоило ещё в первый же день избавиться от лишних волос, но тогда Дитер не рискнул: он боялся, что лишнее шевеление может навредить Фридриху. — Надеюсь, ты оценишь мои навыки парикмахера. — Дитер улыбнулся и взял в руки ножницы и бритву. Очень бережно, стараясь даже случайно не прикасаться к заживающей ране, Дитер начал избавлять сына от его странной прически. Процедура затянулась, и всё ещё очень слабый Фридрих в итоге задремал, пока отец прядь за прядью состригал с его головы волосы, в которых кое-где ещё были следы крови. Но, несмотря на то, что Дитеру понравилось, как шёл процесс заживления, кое-что другое заставило его нахмуриться. Руки вдруг задрожали. Дитер не думал о чём-то подобном. Даже мысли такой не допускал. А тут… Но ведь это было очевидно! Любой бы на его месте обязательно подумал о такой вероятности, но… Но Дитер слишком хотел поверить в чудо. И поверил, как мальчишка. Точнее, как отец, все эти годы живший надеждой, что его сын однажды вернётся. Но стоило взглянуть правде в глаза. Дитер хорошо помнил, как пятьдесят лет назад собственноручно зашивал рану на макушке своего сорванца. В памяти до сих пор был плач ребёнка, упавшего с дерева и лишь чудом не свернувшего себе шею. И море крови. Тогда, сводя вместе края раны и стараясь сделать шов как можно более аккуратным, Дитер слушал увещевания жены, пытавшейся успокоить плачущего сына. Наложив тот шов, Дитер превзошёл самого себя: он получился на удивление ровным и красивым. Но всё равно — даже спустя годы, обнимая Фридриха и гладя его по голове, он всегда ощущал под пальцами тот шрам на макушке… А у человека, что сейчас лежал в постели, этого шрама не было. Кожа была гладкой! Под волосами не было ни намёка на шрам! Врач тяжело сел на табурет. Руки опустились сами собой, а к горлу подкатил горький ком. Дитер смотрел на уснувшего мужчину и жгучая болезненная мысль всё глубже впивалась в его сердце и разум: он ошибся. Обманулся, потому что захотел поверить в чудо. Поверил. Но против очевидного не пойти. Всё более чем ясно. Был бы этот человек его Фридрихом, сейчас бы рядом с раной обнаружился старый шрам, которого годы ни за что бы не стерли с его кожи. Но шрама не было, а значит… Ножницы, выпав из вмиг задрожавших рук, звякнули о пол и заставили Дитера вздрогнуть. От шума Фридрих открыл глаза и вопросительно посмотрел на отца. Он ощутил, как по спине пробежали мурашки. Этот взгляд… Взгляд, смотревший на него сначала с испугом и страхом, вот уже несколько дней как наполнился доверием и любовью. Для этого беспомощного незнакомца он, Дитер, был всем миром и его спасителем. — Всё в порядке, устал просто, — как можно спокойнее произнёс Дитер, стараясь скрыть обуревавшие его чувства. Незнакомец в ответ лишь прикрыл глаза: сил у него было слишком мало. Закончив со стрижкой, Дитер почти автоматически протёр влажным полотенцем тело чужака и сменил повязки на ожогах. После чего укрыл его одеялом и вышел из домика. Вылив воду под куст малины, росший у крыльца, и повесив полотенце сушиться на перила, он тяжело опустился на чурки дров. Привалившись спиной к стене домика, Дитер закрыл глаза. В голове не было никаких мыслей, кроме одной: что теперь делать? И двух недель не прошло, а Дитеру стало казаться, что утекло гораздо больше времени: настолько он уже привык к мысли, что его сын снова рядом. И почему-то все размышления о будущем были связаны только с ним. Что теперь-то будет? Дитер открыл глаза и уставился немигающим взглядом в бесконечную синеву небес, что виднелась сквозь кроны деревьев. Как ему быть? Как поступить с беспомощным чужаком? Дитеру не нужно было долго думать, чтобы понять, что он не сможет причинить вред этому мужчине. Тут дело и в клятве Гиппократа, и в простой человеческой жалости. Без помощи чужак обречён на гибель. Пройдёт не один месяц, прежде чем тот встанет на ноги, поборов последствия перелома, и куда больше времени потребуется, чтобы мужчина смог хотя бы с чей-то помощью добраться до города. А что дальше? Врач в Дитере говорил, что вряд ли память и речь быстро вернутся к чужаку, если вообще вернутся. И что он станет делать в городе? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно было понять: кто он вообще такой и как оказался в буше. Дитер вздохнул: по его прикидкам выходило, что чужак скрывался от кого-то. Просто так в этих краях никто и никогда не оказывался. От кого мог прятаться незнакомец? Либо от преследования полиции — и в какой-то момент с ним произошло что-то, из-за чего он получил травмы, либо, что казалось Дитеру более вероятным, он спасался бегством от каких-то бандитов. Возможно, чужака похитили? Бандиты запросто могли избить его, да и ожоги могли оказаться делом их рук. Его неумело пытали? Тогда становится ясно, почему были наложены повязки. Что ещё могло произойти? Отбился от группы туристов? Нет, исключено — его бы нашли очень быстро, он не оказался бы брошен на произвол судьбы на несколько дней. Да и те места были настолько глухими, что, кроме совсем отбитых на голову экстремалов с опытнейшими проводниками, туда никто не совался. Какая-нибудь катастрофа? Упавший самолёт или вертолёт? Ни Алан, ни Пол не заметили ничего такого. Значит… Значит, сейчас в его доме лежал какой-то беглец, совершенно беспомощный и не помнящий себя. И как знать — не будет ли для него смертельно опасно возвращаться в цивилизацию… Так что ему, Дитеру, делать? Он вздрогнул, когда откуда-то из кроны ели послышалась тихая песня свиристеля. Слушая монотонный лёгкий голос птицы, что поселилась на дереве, Дитер усмехнулся сам себе: сколько ещё он будет слушать эту ставшую привычной песню? Год? Два? Услышит он голос птахи через пять лет? Птица будет петь и дальше, а вот он… Что ему всё-таки делать? Получится у него жить так, как жил до появления чужака? Готов он снова проводить дни в одиночестве и возвращаться в пустой дом? За прошедшие дни Дитер стал понимать, что новая жизнь, начавшаяся у него с возвращением сына, оказалась легче! В ней появились тепло и свет, о существовании которых он уже успел забыть. Так готов он снова расстаться с ними? — Что-то случилось? — раздался рядом немного взволнованный голос Мадлен — задумавшись, Дитер не заметил, как женщина подошла к нему. — Мелочи, замечтался что-то, — произнёс он и улыбнулся краешками губ. — Пойдём, нам нужно перестелить постель Фридриху…***
Тёплые лучи солнца пробились сквозь кроны деревьев, залив поляну и постройки на ней золотистым светом. На цветок лобелии села пара голубянок, показавшись огромными каплями воды на побегах цветка. Мадлен перевела взгляд с бабочек на Алана, коловшего чурки у дровницы. Время от времени, когда поленья вылетали из-под колуна, в воздух с вытоптанной площадки поднималась пыль. Лето близилось к исходу, дни становились короче, и стоило уже подумать о приближающихся осени и зиме, которая в этих краях приходила рано, внезапно и заваливала снегом до окон. — Ты не устал? Хочешь, отведу в дом? — спросила Мадлен, посмотрев на сидящего рядом на пне Фридриха. Мужчина, смежив веки, подставил лицо солнцу и, казалось, задремал, но после слов Мадлен открыл глаза и отрицательно покачал головой. Нет, он не устал. Ему нравилось выбираться из пропахшего травами домика Дитера на свежий воздух и часами сидеть у крыльца. Погода была неважна. Светило ли солнце или было пасмурно — Фридрих полюбил подставлять лицо солнцу или ветру. Особенно ему нравилось, когда ветер был свежим и немного влажным. Почему он его любил? Фридрих понятия не имел, но ощущение того, как прохладный ветер ласкал кожу, было ему хорошо знакомо. Знакомо… Очень часто Фридрих испытывал страх: каждый день он заново открывал для себя мир и понимал, что хотя и живет теперь тут, вдали от цивилизации, всё равно в его прошлом было что-то… Что-то такое, что он не помнит. И вспомнит ли когда-нибудь? И уйдёт ли эта жуткая головная боль, приступы которой порой заставляли скрючиваться на кровати? А ещё было страшно из-за того, что он слишком сильно зависел от окружающих. Вот и август уже на дворе, а силы всё не спешат к нему возвращаться! И ходить всё так же тяжело и иногда даже больно. — Вероятно, было всё-таки смещение или отломок помешал, — сказал однажды Дитер, осматривая сильно похудевшую и ослабевшую ногу сына. — В наших условиях всё, что я мог сделать, — наложить самодельный гипс. Боюсь, хромота останется. Но, может быть, со временем немного пройдёт. Давай продолжим делать упражнения, что я тебе показал, и добавим кое-что ещё. Фридрих старался следовать советам отца даже через боль, понимая, что тут, в буше, может случиться так, что ему будет не на кого рассчитывать, кроме самого себя. Так ведь уже один раз было… Когда его чуть живого нашли Алан и Пол. Хорошо, хотя бы ожоги зажили нормально. Однако иногда шрамы на плече и груди напоминали о себе: во время некоторых движений кожа слишком натягивалась, отчего становилось немного больно. Ещё пострадала татуировка на шее — рисунок, связывавший нынешнего Фридриха с тем, который жил в цивилизованном мире. Иногда он смотрел на себя в зеркало и пытался понять: а почему он сделал татуировки? Что значили эти три солнца? Это его семья? Он, жена и ребёнок? Или что-то ещё? Знаки принадлежности к какой-нибудь банде? Может быть, когда-нибудь он это узнает. Если память восстановится. Или он вернётся в цивилизацию. Хотя… Отец говорил, что это может быть небезопасно и там, в городе, его может ждать арест или что-то гораздо хуже. — Угощайся! — Мадлен вывела Фридриха из раздумий и протянула ему ладонь с горсткой последней малины, что собрала рядом с домом. Он улыбнулся женщине самой теплой улыбкой, на которую был способен, и взял терпкую ароматную ягоду. Ему нравился яркий вкус дикой малины — мелкой и немного неказистой на вид, но такой сладкой и ароматной! И Фридрих знал: где-то в прошлой жизни он пробовал и другую — крупную, но не такую вкусную. Где это было и когда? Кто знает… А ещё ему нравилось общество Мадлен. В поселении она была не единственной женщиной, были ещё Барбара, жена Пола, и Милли, портниха-хохотушка с золотыми руками, но почему-то постоянно хотелось видеть только Мадлен. Немного отстранённая, молчаливая, как будто бы всегда что-то недоговаривающая — она привлекала Фридриха. С ней было очень комфортно общаться — хоть он и был вынужден писать ей свои реплики, их разговоры могли тянуться часами и не казались чем-то ущербным. И почему-то иногда, глядя в её светлые глаза в обрамлении морщинок-лучиков, ему казалось, что он проваливается в какую-то бездну. Этот взгляд манил его и иногда снился ночами, он будто бы знал его всю свою жизнь. Глядя на то, как Мадлен угощала Фридриха малиной, Дитер, сидевший за столиком под развесистой елью и перебиравший грибы, задумался: он всё не мог решить, как ему быть. Рассказать ей? Должна ли Мадлен знать, кому на самом деле помогает? Дитер вздохнул, и грустная улыбка тронула его губы: Мадлен и его подопечный походили на пару. На самую настоящую влюблённую пару. Иногда Дитер ловил себя на мысли, что, когда наблюдал за тем, как Мадлен ухаживала за незнакомцем, ему казалось, что он видит в ней просыпающийся искренний интерес к нему и, может быть, глубокие чувства. Мадлен встала и протянула руку, помогая Фридриху подняться, а потом осилить ступеньки лестницы, чтобы вернуться в дом. Врач в Дитере лишь грустно вздохнул: перелом сросся неудачно, но исправить проблему в условиях буша было невозможно. Им повезло, что незнакомец вообще встал на ноги и не остался инвалидом. В то, что он пошёл на поправку, было вложено много упорного труда и везения. Дитер помнил, сколько времени Фридрих провёл не вставая с постели и сколько требовалось ухода за ним. Если бы не Мадлен — одному старику справиться было бы невозможно. Мадлен, хоть и не была медсестрой, но всё, чему её учил Дитер, схватывала на лету. И вскоре врач уже был спокоен, что чужак не останется без надлежащего присмотра. Сколько же сил она потратила, когда на протяжении двух месяцев ухаживала за лежачим больным, а потом день за днем помогала ему сначала садиться в кровати, а потом с помощью Уильяма стала опорой в первых шагах! Дитер чувствовал: Мадлен вложила во Фридриха часть своей души и нерастраченной любви. Неважно, что было в её прошлом, важно, что в настоящем она действительно радовалась тому, как чужак пошёл на поправку, и с охотой проводила с ним всё больше времени. Так было у неё право узнать правду или нет? Дитер задумчиво постучал пальцами по столу: ему же известно о прошлом Мадлен, так есть ли у него моральное право скрывать от неё истину? Одно дело — он пытается жить в самообмане, но Мадлен… Когда спустя минут пять Мадлен вышла из домика, Дитер позвал её. Он не стал долго ходить вокруг да около. Почему-то ему казалось, помедли он ещё немного — и от его решительности не останется и следа. — Я ошибся, Мадлен. Этот человек не мой сын. Это не Фридрих, — просто сказал Дитер и увидел, как изменилось от изумления лицо женщины. — Сначала я был уверен, что это Фридрих, но потом… Это не мой сын. Он похож на него. Ты сама видела фотографию. Но это не он, — тихо продолжил он. Мадлен прикусила нижнюю губу. Перебирая тонкими пальцами, загрубевшими от работы с землей, упавшие на стол хвоинки, она просидела пару минут в напряжённых размышлениях. Как так может быть? Дитер что, шутит или сошел с ума?! Это… Это же невозможно! Почему именно сейчас?! За что… — Что ты станешь делать? — наконец спросила она. Её голос ощутимо дрожал от напряжения, и Дитер понял, что его подозрения не были беспочвенны. Чужак стал ей дорог. — Я не знаю, кто он, — ответил Дитер, чувствуя, как камни с его души начинают падать. Один за одним. Один за одним… И становится по-настоящему легко. — Я не знаю, как будет правильно: сказать ему или нет. — Кем бы он ни был — он нуждается в помощи, — тихо произнесла Мадлен. Дитер вздохнул: — Нуждается… И я не могу взять и вырвать его из своей жизни. Уже не могу. Но и держать его здесь… Что делать, если там его кто-то ждёт или ищет? Да и мне жить в постоянном самообмане… Как бы я ни был рад, что он появился в моей жизни, но у него ведь должна быть другая жизнь… — А если нет? Если там его ждёт тюрьма? Или смерть? Ты, как и я, знаешь, при каких обстоятельствах его нашли Алан и Пол. Почему-то же он оказался в буше. Совершенно один. Ты знаешь, как Уильям спасал меня. Может быть, и он решил скрыться в буше. Но что-то пошло не так. — Знаю. — Дитер кивнул. — Но кто он? Всё, что нам известно, — он немец. Он мог приехать в Америку недавно как турист, какой-нибудь специалист, потому и не понимает английский. А мог жить тут годами, но при потери памяти часто забывают выученный иностранный язык. Так бывает. А если он преступник? Действительно опасный преступник? — Это неважно, — спокойно ответила Мадлен, и Дитер заметил промелькнувший в её глазах, цвета бледного зимнего неба, стальной блеск. — Сейчас он слаб, беззащитен. И во всём зависит от нас. Он ничего не помнит. Он словно ребёнок, чистый лист. Что вложи в него, то и будет. — К чему ты это говоришь? — Дитер прищурился, внимательно глядя на Мадлен. — Ты не хочешь, чтобы он перестал быть твоим сыном, — решительно произнесла женщина. — Я вижу это. Дитер вздохнул и уставился на сцепленные в замок пальцы. Он так сильно сжал их, что истончившаяся морщинистая кожа на костяшках побелела и под ней проступила сеточка сосудов. Слова, произнесённые Мадлен, уже давно зародились в его голове, но что-то постоянно не давало им сложиться в законченную мысль. Что мешает ему смотреть на спасённого и видеть в нём сына, тем более что внешнее сходство было очевидным? Ничего не мешает! Так будет даже лучше: у этого незнакомца появится шанс спокойно жить, а у Дитера будет близкий человек, который станет смотреть на него с теплотой и благодарностью. Наконец-то у него появится хоть и слабая, но опора. Не так-то просто оказалось жить годами в отрыве от внешнего мира! Много лет назад Дитер всё-таки ошибся, полагая, что в дебрях на чужбине найдёт покой. — Я не знаю, вернётся ли к нему когда-нибудь память, — напряжённо произнёс Дитер спустя несколько тяжёлых минут. — Травма была очень серьёзной. Я не уверен, что амнезия стала следствием лишь физической травмы. Иногда ночами он кричит от кошмаров. Он же рассказал, что иногда видит себя в огне. Думаю, это как-то связано с его ожогами. Да ты и сама знаешь… Похоже, здесь и что-то психологическое. Мадлен молча кивнула. Несколько раз, когда она в первые недели дежурила у постели чужака, она становилась свидетельницей его кошмаров. В такие минуты тело незнакомца покрывалось холодным потом, а из-под плотно сомкнутых век выступали слёзы. Когда чужак начинал метаться в постели, Мадлен приходилось будить его, если раньше он сам не просыпался от боли из-за потревоженных травм. — Давай решать проблемы по мере их поступления? — предложила она. — Пока Фридрих беззащитен, пусть он будет тем, кем уже считает себя. Я не врач, но не думаю, что ему пойдёт на пользу узнать, что он не твой сын. Так у него есть хоть какая-то уверенность в чём-то. А так… Представь, что с ним будет — один, больной, оказался в буше среди совершенно чужих людей и не помнит своего прошлого… Пожалей его, Дитер. Дай ему опору. Старик вздохнул и внимательно посмотрел на Мадлен. — Скажи, этот мужчина нравится тебе? — Дитер бросил на неё пристальный взгляд. — Так ведь? Ты говоришь так лишь потому, что хочешь, чтобы он остался? Брови Мадлен чуть приподнялись, и потом она немного поморщилась из-за того, что Дитер оказался слишком проницателен. — После всего, что было в твоей жизни, ты снова готова к отношениям? — вкрадчиво продолжил он. — Что было, то прошло, — сухо ответила Мадлен. — И это не повод ставить на себе крест. — Она вздохнула и стала сколупывать ногтем выросший на крышке стола небольшой лишайник. — Я знаю, что Фридрих неспособен причинить вред. Чувствую это. Он не такой, как все. Он добрый. Действительно добрый, в его душе нет злости, и сейчас, когда он, как ребёнок, это очень хорошо видно. Он не может быть преступником, как ты опасаешься. — Она чуть задумалась, но потом, что-то решив для себя, продолжила: — Всё-таки я не хочу, чтобы он ушёл отсюда, — произнесла Мадлен и с каплей вызова посмотрела Дитеру в глаза. Уже несколько недель она ловила себя на мысли, что каждый день стремится поскорее зайти к врачу и его сыну совсем не потому, что в ней вдруг проснулась сестра милосердия. Дело тут было в другом — в ауре Фридриха и желании взять его за руку и не отпускать… Старик усмехнулся и покачал головой. — А если он вспомнит прошлое? Если однажды это случится? Что тогда делать? — А если не случится? — Мадлен вопросительно изогнула бровь. — Пускай он живёт той жизнью, что мы можем ему дать. От этого всем будет легче. Настала очередь Дитера задуматься. Старик сложил руки на груди и поднял взгляд к небу. — Мы не знаем, почему он оказался тут. Можем лишь предполагать, — тихо произнесла Мадлен, когда молчание затянулось. — Ты сам видел: он был ранен задолго до того, как оказался у нас. Кто-то пытался лечить его… Может быть, он сбежал от людей, которые похитили его, может быть, он сам ушел от большого мира, но попал в неприятности… Ты говорил мне об этом. Кто знает, вдруг там ему будет хуже? — Хорошо, давай оставим всё как есть, — наконец-то сказал Дитер, но Мадлен услышала ноты сомнений в его голосе.