***
— Да, умудрилась ты, подруга. — Милли деловито расставила на полке тарелки. — Подумать только — на ровном месте. — Знала бы, соломки подстелила. — Мадлен натянуто улыбнулась: женщина вторую неделю почти не выходила из своего жилья и не выбиралась из постели из-за выбитого плеча. Тёплое мартовское солнце уже вовсю пригревало землю, и всё настойчивее становилась капель в лесу, но в какой-то момент подтаявший снег и ударивший в ночь мороз сыграли злую шутку: спускаясь к реке за водой, Мадлен поскользнулась. Хорошо, что брат был рядом, а Дитер, осмотрев её, сказал, что ничего страшного в подвывихе не видит. Но даже так всё равно было жутко больно, когда он взялся вправлять руку. И теперь приходилось быть очень осторожной — сделав поддерживающую повязку, Дитер строго-настрого запретил беспокоить сустав три недели, напугав возможными осложнениями. — Я к вечеру ещё зайду, печь истоплю. Уильям с Аланом всё равно раньше, чем завтра к вечеру, не вернутся. — Милли вспомнила об ушедших проверять силки мужчинах. — Не стоит, займись лучше своим домом. Фридрих чуть позже заглянет. Ему уже по силам принести дрова и истопить печь. При упоминании имени сына врача Милли прищурилась, внимательно глядя на подругу. — Фридрих позаботится о тебе? — с прищуром спросила она. — Дитер готовит для меня какую-то мазь. Она не хранится долго. Фридрих приносит её каждые три дня. И по мелочи помогает мне, когда Уильяма нет рядом. — Хм… Интересно выходит. — Милли пододвинула табурет и села напротив Мадлен. — Может быть, ты хотя бы мне скажешь: что там между вами? Пол проболтался жене, что на Рождество поменялся с Фридрихом записками в Тайном Санте. Он хотел сделать тебе подарок, потому и попросил Пола помочь. А теперь ты про него говоришь, а глаза-то светятся. Мадлен вздохнула и отложила в сторону книгу. Пожалуй, то, что она уже давным давно обсудила сама с собой, пора было обсудить и с подругой. — Он мне нравится. Если ты об этом. — Она прямо и открыто посмотрела на Милли. — Фридрих не мальчик, конечно, уже, и чёрт разберёт, что там у него в прошлом, но мне приятно, когда он рядом. Хоть физически Фридрих ещё слаб, но я знаю, что он очень надёжный. Редко встречаются мужчины, рядом с которыми понимаешь, что на него всегда и во всём можно положиться. Что он не способен обмануть и предать. — Ну и в чём дело? Три месяца уже прошло, а воз и ныне там. Он тебе такой красивый венок подарил, и ты его сохранила. — Милли указала взглядом на рождественское украшение. Хвоя и ягоды в нём уже давно потеряли свою яркость, но всё равно венок продолжал висеть на стене над столом. — Всегда, где ты, там и он вскоре оказывается. Ты идёшь собирать хворост — и он спешит к тебе. Идёшь в погреб — смотрю, несёт фонарь… Наш контуженный тебе неоднозначные знаки внимания оказывает. Чего ты ждёшь? Видно же, ты ему приглянулась. Мадлен вздохнула. Что ответить подруге? В голове в последнее время всплывал тот разговор с Дитером на исходе лета. Да, она не хотела, чтобы Фридрих оставил их, ей нравилось, что он рядом. К нему тянуло, хотелось быть рядом, но… Но потом, когда Фридрих более-менее встал на ноги и стал-таки набираться сил, Мадлен заставила себя чуть трезвее посмотреть на ситуацию. Она же не девочка, чтобы кидаться в омут с головой. Любовь — это не про неё. Наигралась она в неё уже. Разменяв пятый десяток, стоило слушать рассудок и время от времени затыкать голос сердца. — Ну? — Милли вопросительно изогнула бровь, глядя на Мадлен. — Чего ты ждёшь-то? Ты же одна. И ты не во вкусе Алана. Думаешь, к нам ещё какой-нибудь мужик пожалует? Да не будет этого! Да и чужак — не лучший выбор. Чёрт его разберет, что там за душой может быть. Кто в буш-то бежит? Сама же знаешь: в основном бандиты да психи. А Фридрих — он свой. — Тебе бы понравилось, будь ты мужчиной, что твоя женщина убила мужа? — спокойно спросила Мадлен, холодно глядя на подругу. — Ты бы смогла доверять такой женщине? — Но всё же в прошлом, — с улыбкой возразила Милли. — Сколько ты там лет за решёткой провела? Шесть? — Да, шесть. — Мадлен кивнула. — Перед обществом я чиста, я ответила по закону. Но я не смогу сказать Фридриху, что эти шесть лет за убийство второй степени должны были быть пожизненным сроком. Как я скажу Фридриху, что я действительно хотела убить мужа? Как скажу, что мне просто повезло с адвокатом, а прокурор и судья прониклись жалостью? Как думаешь, на таком обмане строят отношения? Я не скажу ему, что мне пришлось уехать к брату на Аляску потому, что я не смогла жить в Техасе. Не смогла видеть кругом напоминания о своей прошлой жизни, где я была обычной учительницей иностранного в колледже, а оказалась уголовницей, которой максимум, что могло светить, — место посудомойки в дешёвом баре! А что я скажу про детей? Что не смогла отстоять своих мальчиков перед судом? Что меня как убийцу их отца лишили родительских прав, потому что этим я причинила им эмоциональные и психологические травмы? Я не подумала о них! И что теперь? Их отдали чужим людям, а мне запретили к ним даже приближаться! Как Фридрих будет смотреть на меня? Думаешь, он не станет меня бояться? — Она горько усмехнулась. — Но сейчас-то он не шарахается от тебя. Хотя тут все знают, что у тебя в прошлом срок. Ты могла бы рассказать Фридриху правду. Как муж издевался над тобой, как избивал, унижал. Что ты сделала бы? Он ведь угрожал убить тебя, если ты пойдёшь в полицию. Он же был психом! Как ты могла себя защитить? — Это станет выглядеть жалкой попыткой оправдаться. Я убийца. Убийца в глазах своих родных, — мрачно ответила Мадлен. — Я буду убийцей в глазах Фридриха. И матерью, которая не думала о детях. Он не спрашивает у меня о прошлом, но, если будет со мной, я не смогу молчать. Отношения не строятся на лжи. Милли вздохнула и пару минут о чём-то размышляла. — Фигня всё это, — наконец-то сказала она, передёрнув плечами. — Посмотреть так — думаешь, Фридрих — мечта любой женщины? Думаешь, он не сидит и не мучается сомнениями на тему: а нужен ли он тебе такой? Больной, ни хрена не помнящий. А может быть, у него в цивилизации жена и пятеро детей остались. Или там ему инъекция или электрический стул грозят. Он-то чем лучше тебя? Тем, что может просто не помнить про свои грешки? Мадлен вздохнула и упрямо покачала головой. — Он лучше. Я знаю это. Ты же знаешь, Уильям сказал, что в полиции его не ищут. Была бы у него семья — его бы искали. Значит — нет семьи. Был бы бандитом — был бы в розыске. Но нет, полиции он не интересен. Значит, нет у него в прошлом ничего такого. Обычный он человек, без секретов. И он знает это. Скорее всего, спасался в буше от кого-то. — Мадлен вздохнула и, вспомнив об обмане, тихо добавила: — Или просто пришёл к отцу, но по пути попал в неприятности. — Это не повод считать, что даже попытаться поговорить с ним не стоит. Он видел от тебя только добро. Почему вдруг он должен начать тебя бояться? — Милли рискнула переубедить Мадлен. — Ну расскажешь ты ему, как пригрохала мужа, и что дальше? Он будет тебя за милю стороной обходить? — Ты в сводни заделалась? — с долей раздражения спросила Мадлен, решив сменить тему разговора. — С чего бы? Просто весна скоро, время любви и всего такого… И я видела, как Фридрих утром принёс из леса охапку подснежников. Интересно, для кого он их собирал? — Милли подмигнула и рассмеялась. — Да ну тебя… — Мадлен махнула здоровой рукой и снова взялась книгу, старательно скрывая от подруги улыбку. Не прошло и пары часов после того, как Милли ушла, в домик к Мадлен вошёл Фридрих. Мужчина принёс с собой немного сухих еловых веток, с которых отлично занимался огонь в печи, склянку с мазью от Дитера и букетик белоснежных цветов. Повесив на крючок на двери куртку, он улыбнулся Мадлен. Женщина ответила ему и чуть нахмурилась — себе не прикажешь: при виде Фридриха на сердце становилось теплее. Было радостно не только видеть его, а ещё и наблюдать за тем, как этот некогда совершенно беспомощный мужчина уверенно держался на ногах. Налив в глиняную вазочку воду из умывальника, Фридрих опустил в неё цветы. Поставив букет рядом с кроватью Мадлен, он ловко растопил печь. «Отец передал для тебя новую мазь. Она должна лучше старой снимать боль». — Фридрих привычно протянул Мадлен записку. Он уже привык к такой форме общения, и Мадлен заметила, что его почерк стал ощутимо лучше. По мере того, как силы возвращались, буквы становились всё аккуратнее, а строчки переставали плясать в разные стороны. — Спасибо, сейчас намажу, — поблагодарила его Мадлен и постаралась усесться на кровати поудобнее, но тут же поморщилась — от долгого лежания спина затекла и отозвалась болью. Фридрих заметил это. «Давай я помогу?» — написал Фридрих и вопросительно посмотрел на Мадлен. Она кивнула и, расстегнув несколько пуговиц на рубашке, обнажила пострадавшее плечо с повязкой. Усевшись рядом с ней на кровать, Фридрих открыл баночку с пряно пахнущей мазью и подцепил немного на кончики пальцев. От их прикосновения к коже Мадлен вздрогнула: слишком уж холодными оказались они. «Прости, я буду осторожен», — как бы сказал в этот момент взгляд Фридриха, перехваченный Мадлен. Мадлен улыбнулась ему и кивнула. Скосив взгляд, она стала наблюдать за тем, как, чуть массируя, Фридрих принялся наносить мазь на плечо, стараясь не запачкать повязку. Невольно Мадлен залюбовалась его руками — сухими, жилистыми и сильными. Она помнила, насколько слабыми те были ещё несколько месяцев назад, и вот в них снова чувствовалась сила. Чуть шершавые и слегка грубые — они плавно скользили по её плечу, отчего Мадлен ощущала, как по позвоночнику начинают маршировать мурашки. Она не могла смотреть на Фридриха, как на чужака. Он стал ей кем-то родным и близким. А Мадлен ему… Права была Милли — нужно быть слепой, чтобы не заметить все знаки внимания, что пытался показать Фридрих. Невольно Мадлен задумалась — а каким он был в прошлой жизни? Там, где он был нормальным мужчиной из цивилизованного общества. Тоже был таким же мягким и немного нерешительным или предпочитал действовать напористо и не признавал отказов? Наверное, она этого не узнает, если Фридрих останется самим собой. Нынешним. Как же хотелось, чтобы опасения Дитера никогда не сбылись и чужак так и не вспомнил себя настоящего! Как не хотелось его отпускать. Но сколько всё это продлится? Месяц? Полгода, год? Кто ответит на этот вопрос? Сколько ещё у неё будет дней, когда она сможет улыбаться, глядя на набиравшегося сил Фридриха? В какой момент они оба замерли, молча глядя друг на друга, Мадлен не поняла. Фридрих как-то сам собой перестал растирать её плечо, а она, уже не скрываясь, смотрела ему в глаза. Расстояния между ними как будто бы и не было. В момент, когда Фридрих чуть подался вперёд и Мадлен ощутила на щеке его тёплое дыхание, она поспешила отклониться и отвернуться. Сердце застучало где-то в горле, а рядом послышался разочарованный вздох. Последняя преграда между ними была готова рухнуть с минуты на минуту. С последствиями, которые потом будет не исправить. Им ещё жить в этом поселении до конца своих дней, не уйти, не переехать. В их мире то, что делали сотни тысяч людей в цивилизации, порой оказывалось невозможно. Мадлен прикрыла на мгновение глаза и медленно выдохнула, после чего посмотрела на Фридриха. Он сидел рядом, сложив пальцы в замок. Глядя на мужчину, она увидела глубокую напряжённую морщинку, что пролегла между его бровей, и с силой закушенную губу. Было ощущение, что ещё чуть-чуть и Фридрих прокусит её до крови. — Мне нужно тебе кое-что рассказать, — тихо сказала Мадлен, мягко коснувшись напряжённого плеча Фридриха, и поправила свою рубашку. Заинтересованный вопросительный взгляд стал ответом на её слова. Мадлен вздохнула. Была — ни была! Понятно же, что жить так, как они жили раньше, больше не получится. — Вот как-то так… — произнесла она спустя четверть часа, когда её рассказ завершился. На протяжении всей истории слова давались Мадлен с трудом. Одно дело — просто рассказывать о своей жизни кому-то близкому — и другое — рассказывать и понимать, что это неизбежно изменит будущее. Фридрих — не Милли. Он не кивнёт, пожав плечами с видом: ну что ж, бывает! «Зачем ты рассказала мне? — написал в своем блокноте Фридрих, и Мадлен заметила, как слегка дрожат его руки. — Я знал, что ты была в тюрьме из-за смерти мужа». — Я хотела, чтобы ты знал, почему я там оказалась и что именно сделала. Его смерть не была случайна. — Это как-то должно было изменить моё отношение к тебе? — продолжил Фридрих. — Если ты думала, что после этого мне станет неприятно общаться с тобой, то ошиблась. Я видел от тебя только добро и заботу. И очень ценю это. Я не сужу о людях по их прошлому. — Ты уверен в этом? — Мадлен улыбнулась. Фридрих кивнул. «Да, уверен. У меня нет прошлого. И разве это делает меня хуже? Твоё отношение ко мне построено только на твоём знании меня в настоящем. И этого достаточно. И я делаю точно так же. Мне достаточно того, что я вижу. Ничего другого мне не нужно». — Он выжидающе посмотрел на Мадлен. — Нет, это не делает тебя хуже. — Мадлен отрицательно мотнула головой. Фридрих немного торопливо перевернул страничку и занёс руку, чтобы что-то ответить, но, передумав, покачал головой. Отложив в сторону блокнот и карандаш, он развернулся к Мадлен. Через мгновение Фридрих осторожно положил руки ей на талию и, притянув к себе, нежно коснулся поцелуем губ. Бережно, опасливо, не зная, чего ожидать в ответ. Мадлен напряглась. Она уже забыла, каково это: чувствовать на своей талии мужские руки, а на губах поцелуй. Фридрих не спешил её отпускать: сделав поцелуй едва ощутимым, слегка касаясь губами её губ, он ждал… Надеялся на продолжение, не смея шагнуть дальше, предоставляя возможность выбора. — Давай, раз ты хочешь, мы попробуем быть вместе? — тихо выдохнула ему в губы Мадлен и теперь уже сама поцеловала, бережно запуская пальцы здоровой руки ему в волосы.***
Мадлен напряжённо осмотрелась по сторонам: небольшой городок, как всегда, был тихим и сонным. Последний раз она была в Сентрал пару лет назад, и, казалось, за прошедшее время ничего не изменилось: всё те же деревянные низкие домики, двухэтажное здание администрации с флагом, а рядом офис полиции. По пыльным улочкам всё так же неспешно разъезжали изъеденные ржавчиной пикапы. Дверь полицейского участка скрипнула, и на крыльцо вышел высокий подтянутый лейтенант лет сорока. Уперев руки в поясницу, мужчина попытался сделать примитивную разминку, попутно бросив внимательный взгляд на группу отшельников. Он хорошо знал, что в начале осени и лета во вверенный ему сонный городишко всегда наведываются отшельники из буша. Несколько раз лейтенант Стивенс, когда только получил свой пост, попытался разобраться с тем, кто они и откуда, но очень быстро махнул рукой: отшельники не доставляли никому неприятностей и хлопот и вообще старались быть неприметными тенями в дни, когда приходили в город продать свой нехитрый товар и пополнить запасы вещей первой необходимости. Только один раз, прошлой осенью, к нему заглянул кто-то из них поинтересоваться, не ищут ли кого-то. Тогда Стивенс немного напрягся, но потом плюнул на свои подозрения: как искать в буше какого-нибудь беглеца? Своими силами не обойтись, а если окажется, что поднял на ноги федералов без повода… Больше проблем наживешь. Махнув рукой в знак приветствия Дитеру, Стивенс в лучших традициях голливудских фильмов уселся на рассохшийся стул, закинул ноги на перила и принялся читать свежую газету. — Что ты так нервничаешь? — тихо спросил Дитер у Мадлен, заметив её волнение, когда они прошли мимо полицейского участка. — А если что-нибудь случится? — так же тихо ответила она, бросив взгляд в сторону Фридриха: тот увлечённо смотрел по сторонам, разглядывая неприметные домишки. — Если у Фридриха тут будут проблемы? Дитер лишь покачал головой. — Здесь это маловероятно. Кому придёт в голову останавливать отшельников? Мы столько лет уже ходим в этот городок. Хоть раз у кого-то из нас попросили документы? Это Аляска. И чем дальше от цивилизации, тем больше людям плевать на то, кто перед ними, лишь бы не размахивали пистолетом перед лицом. Да и, если что, у меня есть документы моего Фридриха. Я взял их с собой. Мадлен лишь вздохнула и покачала головой. Она боялась этого похода в цивилизацию. Внутренний голос упорно твердил ей, что обязательно должно что-то случиться. И после этого её жизнь изменится. А ещё она сильно волновалась за состояние Фридриха. Сейчас, глядя на него, она не могла не отметить, что четыре дня, которые они провели в пути, точно не пошли ему на пользу. Было хорошо заметно, насколько он устал от путешествия и как ему тяжело столько ходить. Все его короткие вылазки за пределы поселения за грибами и ягодами не стоили и пятой части того, что пришлось преодолеть сейчас. Мадлен стала свидетельницей, как прошлой ночью измотанный Фридрих почти не спал из-за разболевшейся от нагрузки ноги. Хотя, возможно, причиной было и волнение — этот выход в город мог многое прояснить для него. "Я хочу пойти в цивилизацию", — сообщил он пару недель назад, едва узнав, что вскоре отшельники собираются дойти до Сентрал. Мадлен страшилась этого желания Фридриха. Видя её страх, даже Дитер попытался отговорить его, но ничего не вышло. "А если я упускаю шанс хоть что-то вспомнить? — торопливо написал Фридрих, глядя однажды вечером ей в глаза. — Если я, оказавшись в городе, смогу хоть чуть-чуть заглянуть в своё прошлое? Я хочу понять, чем же я жил раньше, кем был… Ты не представляешь, что значит жить с завесой темноты над прошлым. Насколько это тяжело…" — Тогда он вздохнул, и Мадлен почувствовала, как защемило сердце: столько безнадёжности и потерянности было вложено в прозвучавшие слова. Став проводить с Фридрихом всё свободное время под одной крышей, Мадлен заметила: ему было тяжело жить без прошлого. Да, он привык к настоящему, но всё равно стоило кому-то из отшельников заговорить о своих воспоминаниях, как взгляд любимого тускнел. Чтобы быть счастливым в настоящем, Фридриху требовалась опора в прошлом. Но где её найти? — Дайте мне буквально полчаса, и пойдём назад. Хочу купить новую губную гармошку, моя вот-вот развалится, — произнёс Алан, когда они проходили мимо магазинчика его приятеля Мэтью — торговца всякой всячиной. В магазинчике Мэтью можно было найти всё: от цепи для велосипеда до столовой ложки и карты памяти. Мужчина уже много лет занимался своим делом и хорошо усвоил правило: когда живёшь в сутках пути на машине от ближайшего супермаркета, никогда не можешь быть уверен, что может понадобиться забредшему в эти края путешественнику. Поэтому минимальный набор товаров на все случаи жизни всегда пылился на потрёпанных временем витринах. — Лежит, тебя дожидается! — произнёс Мэтью, когда заметил в дверях Алана, просившего его в свой прошлый визит привезти губную гармошку. Нырнув куда-то в подсобку, торговец принёс картонную коробку с простеньким инструментом. — А тебе гитара не нужна? — спросил он, когда, сияя довольной улыбкой, Алан стал укладывать своё приобретение в рюкзак. — Дед умер, после него три акустических гитары остались, ума не приложу, куда их деть, они тут никому не нужны. Вон полгода на витрине пылятся, хоть бы кто хоть раз на них посмотрел, — посетовал Мэтью. Алан бросил взгляд в сторону висевших в дальнем углу инструментов. Судя по их потрёпанному виду, прежний владелец был музыкантом, в руках которого они частенько пели, а сейчас, в лучах заглянувшего в окно магазина солнца, на их деках стал виден внушительный слой пыли. Алан не помнил, когда последний раз держал в руках гитару. Неожиданно к гитарам решительно шагнул Фридрих. С минуту он внимательно смотрел на них. Взгляд, который он направил на инструменты, заставил отшельника переглянуться с Мадлен — раньше они никогда не видели настолько заинтересованного, удивлённого и восторженного взгляда у Фридриха. Вытащив из кармана блокнот и карандаш, Фридрих торопливо нацарапал несколько слов, после чего показал написанное Дитеру. Брови старика удивлённо приподнялись. — Ты не мог бы показать ему одну из гитар? — Дитер озвучил просьбу сына. Мэтью согласно кивнул, но с некоторым недоверием снял инструмент с крючка. Помедлив буквально пару мгновений, Фридрих уверенно взял гитару с прилавка и сел на табурет, стоявший в углу магазина. В пыльном помещении раздался первый аккорд, когда Фридрих пристроил её на коленях. Против ожиданий, гитара оказалась почти не расстроенной и Фридриху понадобилась всего лишь пара движений колдовства над колками, чтобы привести звучание в порядок. Откуда он знал, как нужно настраивать гитару? Понятия не имел. Но в голове вдруг всплыла инструкция, что нужно делать и как должна звучать каждая из струн. Фридрих ощутил пробежавшие по спине мурашки, когда его пальцы почувствовали неподатливые струны. Он точно мог сказать, что ему знакомо ощущение, как тонкая полоска металла врезается в подушечку пальца, когда он прижимает её к грифу, он знает, как и куда переместить пальцы левой руки, как ударить по струнам правой, чтобы зазвучала многогранная мелодия. Пару минут Фридрих просто бесцельно перебирал какие-то аккорды, а потом заиграл всплывшую в памяти мелодию. Он прикрыл глаза и перед ними словно возник нотный стан, на котором одна за одной из темноты появлялись ноты. Зажать четвертую и третью струну на втором ладу, одновременно сыграть пятую и третью, потом четвертую… И чередование. Третья… четвертая… третья… четвертая… В тот момент Фридрих не думал ни о чём: пальцы сами вспоминали мелодию, что была ему хорошо знакома! — Это офигеть как круто! — воскликнул Мэтью, заставив Фридриха оторваться от гитары, а всех присутствующих отшельников вздрогнуть: они невольно заслушались игрой Фридриха. — Да ты, парень, профи! Офигеть! Мой дед сорок лет играл на гитаре, и я знаю о чем говорю! Без понятий, что за мелодию ты сейчас исполнил, но она охрененна! У тебя реально отработанная техника! Тебе точно нужна гитара! Фридрих грустно улыбнулся, положил гитару на прилавок и бросил печальный взгляд на Дитера: покупка гитары в скромные траты отшельников точно не входила. Но как же он не хотел выпускать инструмент из рук! Как не хотелось расставаться с потертой гитарой, грифу которой уже успело передаться тепло его руки! Инструмент словно был чем-то родным, до боли знакомым и очень дорогим. — Если всё сложится, мы вернёмся за ней через полгода, осенью, — сказал Дитер заинтересованно глядящему на них торговцу. — Да, мой сын — музыкант… — тихо произнёс он и улыбнулся. Похоже, тайна прошлого родного чужака немного приоткрылась. Мэтью вопросительно посмотрел на старика, а потом на Фридриха, всё ещё глядящего на лежащий на прилавке инструмент. — Он получил травму головы, с тех пор почти ничего не помнит и не разговаривает, — пояснил Дитер. Мэтью задумчиво погладил подбородок, глядя на странного отшельника, который что-то снова писал в своём блокноте. Судя по выражению его лица, он был расстроен необходимостью расстаться с гитарой, когда наконец-то через темноту занавеса в его памяти пробился лучик света. Фридрих попытался описать свои ощущения, но только вряд ли кто-нибудь их понял. Ни Дитеру, ни Мадлен не дано почувствовать, как затрепетали струны его души, когда пальцы коснулись струн гитары. — А знаете что? — прищурился Мэтью. — А забирайте эту гитару. Тут она всё равно провисит чёрт знает сколько времени, пока сырость, холод и жара не доканают её, а у вас она точно принесёт пользу. Как говорил мой дед — инструмент не должен молчать. Он должен петь. — Торговец протянул гитару Фридриху. — Бери, это тебе. Я вижу, что в твоих руках она будет при деле. Я сейчас гляну в подсобке, у меня там какие-то струны валялись из дедовых запасов…***
Лето пронеслось слишком быстро. По крайней мере, так показалось Фридриху. Прошлое лето, когда он едва ли мог сам выбраться из дома отца, тянулось для него бесконечно долго и сливалось в один сплошной мучительный день, наполненный болью и бессилием, а это оказалось яркой вспышкой посреди затяжной весны и наступающей промозглой осени с её ливнями и бесконечным листопадом в буше. Фридрих понимал, что, может быть, и оно было бы для него бесконечным и монотонным, если бы не Мадлен. Прошедшая весна всё преобразила для него, а лето дало надежду на новую жизнь. Не имея в прошлом ровным счётом ничего, он жил настоящим и почти маниакально пытался создать для себя какую-то опору. Что-то, на чём обычно основывалась жизнь людей. Сейчас он видел эту опору в жизни с Мадлен. Боясь потеряться в своём беспамятстве, Фридрих цеплялся за Мадлен и строил свою новую жизнь ради неё. Ради её счастья и улыбки. В тот день, когда Уильям сказал, что перебирается жить к Алану, а дом оставляет сестре и её избраннику, Фридрих понял, что у него снова появилась жизнь. Настоящая жизнь, а не существование. Он был благодарен Уильяму. До последнего мучили сомнения, что тот не одобрит связь сестры, но… Против всех опасений, бывший золотоискатель не стал возражать и пытаться образумить Мадлен. — Я уверен, ей с тобой будет хорошо. Ты отличный парень, — сказал Уильям Фридриху и обнял, словно принимая в семью. Семья… Иногда Фридрих пытался вспомнить хоть что-то о прошлом. Неужели он прожил три с лишним десятка лет один? Конечно, есть люди, которым семья не нужна, им хорошо и в одиночестве, но Фридрих чувствовал: он не мог быть один. Был у него в той жизни кто-то, кого он любил, человек, при виде которого сердце билось чуть чаще, а на душе становилось тепло и радостно. Точно был. Иначе не нуждался бы Фридрих в любви Мадлен, не хотел бы засыпать и просыпаться рядом с ней, почти моментально забыв о прошлом избранницы. Фридрих помнил какие-то странные отголоски счастья. Но где искать этого человека и что с ним сталось? Страх за будущее был слишком силён, чтобы выкинуть из головы предостережения Дитера об опасности возвращения в цивилизацию. Да и сейчас, когда прошло столько времени, Фридрих уже не был уверен, что хотел бы вернуться в город. Он пошёл в Сентрал в надежде что-нибудь вспомнить, но потерпел неудачу. Хотя как посмотреть — в городишке он нашёл гитару и… Как ему казалось, вместе с ней нашлась и какая-то огромная часть его жизни, которая заткнула собой бесконечную чёрную дыру в душе. Дыру, наполненную страхом неизвестности и пустотой исчезнувшего прошлого. Гитара словно стала продолжением Фридриха. Он понятия не имел, где и когда научился так играть, но понимал одно: музыке в его прошлом была отведена не последняя роль. Стоило коснуться струн, как тревоги покидали его. Иногда тихому перебору и вовсе оказывалось по силам прогнать даже головную боль. — Думаю, палатку ставить не будем, ночь обещает быть ясной. — Голос Уильяма вывел Фридриха из раздумий. — Будем спать около костра. А сырость так и так одолеет. Соглашаясь с золотоискателем, Фридрих кивнул. Сейчас, скрестив по-турецки ноги, он устроился на лёгком каремате около огня. За день Фридрих слегка продрог и теперь наслаждался древним могучим теплом, что исходило от большого костра и начинало постепенно согревать его. Ночь должна была быть тёплой: сентябрь только-только вступил в свои права, и до первых заморозков и инея на траве было ещё далеко. Фридрих протянул руки к пламени и расслабленно вздохнул: усталость навалилась на плечи неподъёмным грузом, и он даже не хотел дожидаться позднего ужина — предпочёл бы поскорее завернуться в спальник. Поход в Сентрал дался Фридриху гораздо легче, хотя в начале лета он был слабее. Тогда они шли медленно, ориентируясь на его возможности, а сейчас приходилось идти с грузом за плечами и стараться равняться на Уильяма и Алана. В какой-то момент Фридрих даже стал жалеть, что всё-таки рискнул отправиться с ними на охоту. Одно дело — когда он так остервенело рвался в город, хотел посмотреть на цивилизацию в надежде, что какая-нибудь картина того мира возьмёт да приподнимет чёрный занавес над его прошлым, а тут… Он пошёл с другими мужчинами лишь для того, чтобы доказать самому себе, что не беспомощен, что может приносить пользу не только на территории поселения. Фридриху было важно попытаться стать таким, как и другие мужчины-отшельники. Конечно, никто не смотрел на него косо, но Фридриху хотелось преодолеть и эти трудности. Шансов на то, что он сможет нормально ходить было мало. Но он сумел — через боль заставил себя снова пойти. Его отговаривали от похода в Сентрал, но он сделал и это. Правда, задержал отшельников в пути на три дня: то ноги, то трость всё время путались в высокой траве и буреломах. А когда вернулся в поселение и вовсе слёг без сил на две недели. И опять пришлось принимать помощь от отца и Мадлен. Но силы вернулись довольно быстро. Возможно, потому, что в этот раз он почти не выпускал из рук гитару? — Может, подальше отсядешь? Не слишком жарко? — снова обратил на себя внимание Уильям, с некоторой тревогой глянув на зятя. Фридрих отрицательно мотнул головой. — Отогревайся, ты замёрз, похоже, — понял его Уильям. — Мне влетит от сестры, если я верну тебя с простудой. Фридрих улыбнулся: нет, не влетит, Мадлен же знает, что излишняя забота лишь раздражает его. Он достаточно освоился с жизнью в буше, чтобы трезво оценивать свои силы и понимать пределы возможностей. Как бы там ни было и насколько бы беспомощным Мадлен и Уильям не видели его, но сейчас он уже самостоятельно заботится не только о себе, но и об отце и о своей женщине. Жене, если угодно. — Пойду ещё веток соберу, надо бы пламя посильнее развести, а то и я что-то примёрз немного, — посетовал Алан и, закинув на плечо ружьё, скрылся в темноте, подсвечивая себе путь фонариком. Уильям принялся собирать нехитрый поздний ужин, время от времени прислушиваясь к звукам почти уже ночного буша, к которым примешивался треск костра. Глядя на пляску пламени, Фридрих немного поморщился: начинала болеть голова. Хотелось надеяться, что причина была не в последствиях травмы, выливавшихся для него в целые дни почти нестерпимой головной боли, а в переутомлении и обилии новых впечатлений: на охоту он ещё не ходил. Жизнь заставила Фридриха научиться обращаться с оружием, но одно дело — брать с собой ружьё для самообороны и спокойствия, направляясь за ягодами или грибами, другое — стрелять по добыче. Однако, несмотря на уроки Уильяма, Фридрих оказался довольно паршивым охотником: из десятка добытых уток только одна оказалась на его счету. И, хотя Уильям сказал, что для новичка это не так уж и плохо, руководствуясь исключительно рациональностью, Фридрих предпочёл потрошить и набивать добытые тушки листьями чёрной смородины и крапивы, а не тратить понапрасну патроны. Осторожно помассировав виски, он ещё раз прислушался к себе: так грозил ему приступ сильнейшей боли или нет? Сможет он завтра утром без слёз смотреть на утренний свет и встать на ноги? Как же хотелось, чтобы это состояние оказалось реакцией на звуки пальбы! Фридрих и раньше слышал выстрелы в буше, но сегодня впервые их было так много и они были так близко. От выстрелов, распугивавших животных, закладывало уши, а от пороха иногда начинало чесаться в носу. Сейчас, глядя куда-то вглубь костра, Фридриху казалось, что он до сих пор слышит пальбу. Но странно: к этим звукам как будто бы добавлялись другие. И это не были звуки ночного буша. Тут было что-то совсем иное — какие-то свист и гул. Что за гул? Пламя с глухим хлопком резко взвилось, и ввысь устремились тысячи искр — вернувшийся Алан кинул в костёр охапку сухих еловых веток. Поляна озарилась ярким светом, и гул усилился… — Feuer frei! — от неожиданно раздавшегося в буше крика Алан и Уильям буквально подскочили на месте. Но вскидывать ружья не было необходимости. Мужчины переглянулись между собой, после чего уставились на Фридриха, глядящего на костёр широко раскрытыми глазами. — Ты что-то сказал? — спросил Уильям и осторожно подошёл к зятю. Он был уверен: ему не послышалось. Этот крик на немецком не был галлюцинацией! Фридрих удивлённо посмотрел на Уильяма, чуть нахмурился. — Keine Ahnung… Nur Wörter… Sie haben einfach in meinem Kopf aufgetaucht… — произнёс на родном языке, слегка запинаясь, Фридрих. Слова словно давались ему с огромным усилием, и у Уильяма возникло ощущение, что Фридрих и сам сильно удивился. И не только тому, что вдруг заговорил, но и звуку своего голоса. — Ты сейчас на немецком говоришь, — сказал Уильям. — Я плохо понимаю его. Ты можешь сказать то же самое на английском? Мадлен ведь научила тебя… — Кажется, могу, — отозвался уже на английском Фридрих.***
Дни становились всё короче: зима уверенно вступила в свои права и снова сковала всё живое в лесу до весны снежным покровом. Казалось, жизнь остановилась в бесконечном холоде и серости. Вместе с зимой пришли густые сумерки и темнота. С каждым днём они всё раньше и раньше заглядывали в жилища отшельников. Свечи, масляные лампы, фонарики и огонь печей старательно прогоняли этих хмурых зимних спутников, даря людям тепло и уют. От протопленной печи, казалось, шли осязаемые волны тепла, а за окном в очередной раз выла метель, бросая миллиарды снежинок в окно. Мадлен сладко потянулась в кровати: непогода не давала надолго выбраться на улицу, но день, проведённый в безделье, не был ей в тягость. Раньше она не любила сидеть без занятия, но с появлением Фридриха стала наслаждаться минутами и часами ничегонеделания рядом с ним. Частенько вечерами, устроившись на кровати или у стола на скамье, Фридрих брал гитару и принимался наигрывать бесконечные мелодии. В такие минуты в Мадлен боролись два чувства. Одно — радость, что благодаря нотам чужак нашёл внутреннюю уверенность и равновесие. Другое — страх. Мадлен боялась, что однажды, помимо навыков игры на гитаре, к Фридриху может вернуться что-то ещё. Какие-нибудь картины прошлого, имена, события… И что будет тогда? Неизвестность начинала пугать. — Наверное, там я очень любил музыку и хорошо играл. Или даже сочинял музыку, — заметил однажды Фридрих, когда из поселения с проводником ушёл какой-то Джереми. Этот парень откровенно восторгался игрой полубольного после похода в Сетрал Фридриха и даже сказал ему что-то по поводу явного таланта. — Руки вспоминают всё. Беру гитару, а дальше мелодии сами приходят на ум. Тогда Мадлен попыталась успокоить себя. Фридрих — точно музыкант, и это очевидно даже дураку, но, видимо, никто о нём ничего не слышал. А если и слышал, то максимум, что было у Фридриха в той жизни, — какая-нибудь страничка в интернете с самодельными видео. Был бы он звездой — его бы обязательно искали… Значит… Значит, нет пока поводов для страха. Нет. Фридрих останется в её жизни. Не уйдёт. Мадлен подавила вздох и посмотрела на Фридриха: усевшись на угол кровати и поджав под себя здоровую ногу, он сосредоточенно перебирал струны гитары. На этот раз мелодия выходила какая-то неровная, немного агрессивная, но очень яркая. Её звучание дисгармонировало с унылым голосом метели. Мадлен хотелось верить, что однажды Фридрих не захочет снова пойти в город и не решится заглянуть в интернет. Вдруг там он каким-нибудь образом найдёт себя прошлого? — О чём задумалась? — мягко спросил Фридрих, и Мадлен поняла, что он почувствовал её взгляд и уже минут пять как отложил гитару в сторону. Она лишь пожала плечами, не зная, что ответить. — Погода такая… Настроения нет, — сказала она в итоге. Фридрих улыбнулся немного хитрой озорной улыбкой, которую так любила Мадлен, после чего улёгся на кровать и вытащил из-под своей подушки помятый лист бумаги. Как несколько и месяцев назад, он молча протянул его Мадлен, словно предлагая общение через записки. — Ich werde in die Tannen gehen, Dahin, wo ich sie zuletzt gesehen. Doch der Abend wirft ein Tuch aufs Land Und auf die Wege hinterm Waldesrand. Und der Wald, er steht, so schwarz und leer. Weh mir, oh weh! Und die Vögel singen nicht mehr. Ohne dich kann ich nicht sein, Ohne dich — Mit dir bin ich auch allein, Ohne dich — Ohne dich zähl ich die Stunden, Ohne dich — Mit dir stehen die Sekunden, Lohnen nicht, — прочла вслух Мадлен и удивлённо посмотрела на Фридриха. Стихи? Откуда они взялись? Неужели Фридрих написал их?! — Это для тебя, — тихо сказал он с чуть смущённой улыбкой. — Иногда, когда играю, на ум приходят слова. Словно дополняют ноты. Эти строчки вертелись в голове пару недель, когда я играл одну из мелодий. Наконец-то я их записал. — Фридл… — Мадлен улыбнулась, не зная, что ответить на это откровение. — Не хочу, чтобы ты грустила, — тихо сказал Фридрих и придвинулся ближе. — Когда тебе грустно, я места себе не нахожу. — Он мягко обнял её и коснулся поцелуем шеи. Женщина прикрыла глаза, наслаждаясь нежными ласками и чуть-чуть колючими поцелуями. — Ещё пара дней есть, будет безопасно… — сбивчиво сказала она, когда его рука забралась под одеяло и легла ей на грудь. Позднее, когда свет в домике был потушен и они угрелись в кровати под толстой волчьей шкурой, Фридрих долго не мог уснуть. Глядя в зимнюю темноту и прислушиваясь к завыванию метели, он едва ощутимо поглаживал Мадлен по обнажённому плечу. Мысли, что были в голове, никак не давали покоя. Так порой случалось после секса. Фридрих ненадолго забывался сном, а потом не мог сомкнуть глаза до утра. Ласкать податливое тело было хорошо и вдвойне хорошо было наслаждаться ответными ласками, впитывать губами сорванное дыхание и тихие стоны. В особо острые моменты он вглядывался в светлые глаза Мадлен и тонул в чёрном омуте её зрачков, ощущая, как раз за разом, когда он погружался в горячее податливое тело, в его позвоночнике вспыхивали острые разряды поступающего наслаждения. И тогда хотелось двигаться сильнее, глубже и резче. Фридрих наваливался на женщину всем весом, с силой сжимал свои руки на её тонких запястьях, прижимая к кровати. Мадлен вскрикивала от боли и морщилась. Это тут же отрезвляло его. Он замирал, а потом, словно извиняясь за излишнюю грубость, зацеловывал свою женщину. Кончив и дождавшись, пока Мадлен уснёт, Фридрих оставался один на один с неприятной мыслью: откуда в нём эта грубая страсть? В его мыслях даже близко не было ничего о том, чтобы причинить боль любимой женщине. Но почему же он тогда нет-нет да срывался? Почему был слишком груб? Где в нём скрывалась эта животная страсть и откуда шла? Из его прошлого, из-за чёрного занавеса, что наглухо висел над памятью? Фридрих вздыхал и с бесконечной нежностью смотрел на Мадлен, понимая, что никогда и ни за что не причинил бы ей вред и боль. Так почему в моменты наслаждения он, утонув в её глазах, не видя перед собой ничего, кроме чёрных зрачков и тонкой светлой полоски радужки да морщинок, делал ей больно? Как так выходило, что, глядя в глаза любимой женщины, он терял себя и связь с реальностью? Кто-то, с кем он раньше был, позволял ему подобную грубость? Любил секс на грани боли? У Фридриха не было ответа на этот вопрос.