Зеркало смирения

Хлопок аппарации заглушил все остальные звуки вокруг. Добби ухватил Гермиону за руку и они быстрыми шагами начали пересекать большой холл, направляясь к двери в противоположной стене. Дверца была такой маленькой и низкой — в неё мог протиснуться разве что маленький ребёнок или же эльф-домовик, — что девушке пришлось встать на четвереньки, чтобы войти, но в то же время довольно массивной, способной выдержать удар пушечного ядра. Она была сделана из плотно подогнанных, толщиной в человеческую ногу, бревен, сбитых огромными гвоздями. — Скорее, — тихо, но повелительно сказал Добби и снова взял мисс Грейнджер за руку. Волшебница в изумлении огляделась. Внутри помещение представляло собой лабиринт с тысячами комнат и залов, бесчисленными коридорами и лестницами. Лабиринт, по которому её теперь не так торопливо, как до этого, но уверенно вёл Добби. Только от одной мысли о том, как она будет плутать здесь, если потеряется, Гермионе стало не по себе… На древней кирпичной кладке, которая, казалось, впитывала красный свет факелов, плясали тени. Здесь было пыльно и воздух был затхлым, как и в любом подземелье. Перед её уставшими, распалёнными от полумрака глазами плясали разноцветные точки. И хотя Гермиона не могла всё как следует разглядеть, заметила: позади них начали гаснуть факелы — один за другим. Внезапно наступила абсолютная темнота, нарушаемая лишь тусклым светом керосиновой лампы, незаметно для неё появившейся в руке Добби. Он осторожно ступил на ступеньку винтовой лестницы, круто уходящей вниз, потом стал спускаться всё быстрее. Спустившись вниз, домовик повернул направо и тихо бормоча себе под нос, принялся отсчитывать шаги, прежде чем добраться до развилки дорог. Они прошли около полумили, поворачивая то вправо, то влево, как вдруг Добби остановился, указав на дверь впереди, которой заканчивался тоннель. — Теперь мисс Грейнджер в безопасности, — довольно выдохнул домовик, открывая маленькую дверцу. Волшебница неуверенно протиснулась внутрь и замерла. По её логическим подсчётам и наблюдениям они должны были оказаться как минимум в подземелье, но никак не на чердаке. Чердак был на удивление просторным. Через единственное окно на деревянный пол падал густой столб света, в центре которого, как мириады звёздочек, мерцала пыль. Вокруг веяло духом старины. Кресла и стулья, маленький столик на ножках льва и пузатый сервант, когда-то украшавшие гостиную комнату, перекочевали сюда, по мере того как менялась мода. Здесь они доживали свой век, чахли, покрываясь пылью и выцветая. Резная кровать из бука с балдахином, высохший букет полевых цветов в треснувшей вазе на тумбочке. Здесь даже было прядильное колесо от прядильно-чесальной машины. Это место напоминало хранилище воспоминаний. — Где мы? — спросила Гермиона, подходя к окну. Отсюда, из тепла и безопасности маленького чердака, находившегося высоко под крышей неизвестного девушке дома, холмы и леса, раскинувшиеся перед её взором, казались обманчиво мирными. Но Гермиона явственно ощущала опасность, которая скрывалась за этим фасадом покоя, тишины и мечтательных раздумий. — Пий… — начал Добби. Его голос дрожал. — Пий воссоздал точную копию места, в котором жила Мередит. — Она жила на чердаке? — Гермиона в недоумении и с явным недоверием посмотрела на домовика. Добби сделал было шаг ей навстречу, но резко отпрянул от столба света в центре чердака и в ужасе закрыл лицо руками. Свет! Это существо не могло выносить солнечного света! — сразу же заметила волшебница. Возможно, ему, привыкшему к вечному полумраку, яркий свет был неприятен, а может быть, даже причинял боль. — Ты боишься света? — спросила Гермиона. — Я… — домовик со страхом прижал к голове уши. Он начал нерешительно переступать с ноги на ногу, а потом вдруг резко шмыгнул под кровать. Да так проворно, что девушка едва не упустила его из виду. — Что происходит? — она нагнулась возле кровати и подняла тяжёлое одеяло. Теперь оттуда на неё смотрели огромные жёлтые глаза, как у Живоглота. И он зашипел, как полукнизл, забиваясь в самый дальний, тёмный угол. — Солнечный свет, — глухо донеслось в ответ. — Он мне не нравится. — Почему? — Разве мисс Грейнджер ещё не поняла? — с досадой донеслось из темноты. — Я не могу на свет. Гермиона опустила одеяло, поднялась на ватных ногах и, сев на кровать, начала медленно загибать пальцы. Она долго что-то бормотала себе под нос, мотала головой и снова бормотала. — Но это невозможно! — наконец воскликнула волшебница. — Это противоречит всему, что я когда-либо читала на эту тему. Добби больше не издавал ни звука. — А кого в тебе видела Мередит? — спросила Гермиона, смотря на пол и ожидаяя, что из-под кровати вот-вот вылезет не то Добби, не то Живоглот. — Соседского мальчика, — сипло произнёсло существо. — Он утонул поздней осенью. — А Пий? — Пий… поначалу меня не видел… Только когда Мередит… больше не стало… Повисло тяжёлое молчание. Гермиона долго мяла пальцы рук, не зная, как и что говорить. — Если тебе удобно в тени, то можешь не вылезать на свет, — наконец произнесла волшебница. — И всё же… Ты можешь рассказать, что произошло? Пожалуйста.    

***

  Родные места.   Раньше мне казалось, что я без всякой цели скитался по местности, но это было не так. Каждый раз, снова и снова я оказывался там, где когда-то появился на свет. На пологом холме тогда ещё рос могучий бук — такой огромный, словно десять деревьев срослись вместе, — и его ветви, подобно многопалым рукам древнего великана, простирались во все стороны. А под ним — лишь омертвевшая лиственная подстилка. Мне почему-то думалось, что я не раз срывался с его высоты, впрочем это не могло остановить ребёнка, для которого взобраться на высокий бук значило доказать свою отвагу, убедить других мальчишек, что он самый храбрый. Думается мне, что именно так я и погиб. Но… то ли моя душа не понимала этого, то ли не захотела смириться, но каким-то образом с тех пор я был связан с ним. Летом я повадился бросать в случайных прохожих плоды — ворсистые орехи, что росли на том буке. Зимой было скучно, поэтому я шатался по лесу и, заглядывая в дупло, смотрел, как спят белки. Даже медведя видел. Но меня всегда тянуло обратно, к буку, с которого я упал. А потом бук срубили. Из его массивной древесины сделали мебель и её купил очень влиятельный волшебник. Так я стал частью магического мира. Я с любопытством наблюдал из серванта за каждым взмахом палочки, за существами, которых в мире людей не встретишь — разве что в сказках. А потом случилось несчастье. Вернее, так говорил тот волшебник, хотя сам я во всей ситуации несчастья не увидел. Он сокрушался, что жена произвела на свет сквиба. Семья так боялась позора, что заперла девочку на чердаке. Так она там и росла, вдали от людей, вдали от всего. Чем-то похожая на меня: её мир был ограничен десятью шагами, мой — местом под кроватью из бука. Мередит хоть и не была волшебницей, но была такой выдумщицей. Однажды, она разобрала прядильную машину и приделала прядильное колесо к одной из балок чердака. Это было её штурвалом, а сама она провозгласила себя капитаном. Я с удовольствием принимал в её играх участие и, когда мы попадали в шторм, я скрипел старыми дверцами платяного шкафа или трепал занавеску. Мередит хоть меня и не видела, но никогда не боялась. Наоборот, звала меня маленьким боггартом, живущим под её кроватью. Так прошло много лет. Мередит росла, как и было положено молодой девушке, я робко наблюдал за ней из-под кровати, Пий носил ей еду и книги — так мы и жили. С возрастом она всё чаще стала грустить. Она меньше играла, только сидела у окна и смотрела, как соседские ребятишки бегали на речку. Она даже упрашивала Пия выпустить её на пару минут, но Пий, конечно же, не мог ослушаться хозяина дома. Пий не был свободным эльфом, и Мередит никогда долго не настаивала, потому что знала, каким суровым могло быть наказание отца. А потом мальчик, за которым всё лето наблюдала Мередит, утонул. Больше детей не пускали на речку, и дни на чердаке стали полны гнетущей тоски. Так я впервые обрёл форму. Мередит полагала, что поскольку я умер ребёнком, то не смог стать настоящим боггартом. Я ведь не знал по-настоящему, что такое зло и зачем им пугать других. Да и радости в этом мало. Но как духу мне нужно было как-то поддерживать свою форму, поэтому я приспособился. Пий учил, что боггарт смотрит в самую душу и питается её страхами. Я же… принимаю форму дорогих человеку людей, которых больше нет в живых, вызывая тем самым печаль. Я не хотел пугать ни Мередит, ни Пия, я хотел дружить, но не нашёл другого выхода. — Это удивительно, — пробормотала Гермиона. — Никогда бы не подумала, что такое возможно. А как ты развил дар прорицания? — Я его не развивал, — донеслось из-под кровати. — Пий… перед тем как уйти... передал мне часть своей магии. Это было нужно, чтобы противостоять Аристедису, пока я буду здесь один. Хотя, если быть предельно честным, для Аристедиса боггарт лишь пыль под ногами — он не замечает моего присутсвия. — Но как?.. — Он существо гораздо более древнее, гораздо более опасное, чем маленький боггарт вроде меня. — Кто он? — спросила Гермиона. — Меняющийся. Будто ледяная рука сжала сердце девушки — такая паника её охватила. На память пришли внушающие ужас картины из фолиантов, которые она когда-то читала. — Это невозможно, — Гермиона попыталась сглотнуть горечь, собравшуюся под языком. — Метаморфы вымерли столетия назад. Поубивали друг друга. — Аристедис — меняющийся. В этом сомнений нет. К сожалению, Пий и я слишком поздно это поняли. Привидение под кроватью издало тихий, будто разочарованное ворчание, звук и снова заговорило: — Было начало зимы. Погода стояла ясная. Мередит наблюдала за лисицей, что крутилась возле яблони в саду, когда её заметил проезжавший мимо волшебник. Пий рассказывал, что после этого тот стал часто захаживать в дом, и своими безупречными манерами втёрся в доверие хозяина. Через несколько месяцев он убедил отца Мередит выдать её за него замуж. Тот согласился сразу же, потому что не думал, что когда-нибудь ещё выдастся шанс от неё избавиться. В ночь перед отъездом Мередит горько плакала. Думаю, Аристедис ей всё же нравился, но ей не хотелось расставаться с нами. Тогда Пий заколдовал две маленькие записные книжки, чтобы Мередит писала ему тогда, когда ей нужна была его помощь. А для меня смастерил шкатулку, чтобы Мередит смогла взять меня с собой в свой новый дом. Шло время. Постепенно Мередит привыкла к своему мужу и даже прониклась к нему глубокими чувствами. Было лишь одно, что её сильно тревожило — раз в месяц он спускался в подвал и запирался в нём до утра. И ей было запрещено туда приходить. Но природное любопытство взяло своё. Как бы я её не отговаривал, она всё равно туда пошла. Страшный вопль пронзил тишину дома в ту ночь. Мередит вбежала в комнату белая, как мел. Она бросилась к столу, жгучие слезы бежали по щекам, перо в ее руке скребло бумагу, едва успевая выводить страстную мольбу: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, вернись за мной. Она так рвано хватала ртом воздух, что вскоре упала на пол, лишившись чувств. Тогда я и увидел его: кожа чёрная, как уголь, а глаза — красные и такие пустые, что внутри всё леденеет. Аристедис уложил Мередит на кровать, когда в спальне появился Пий. Он пришёл в ужас. Но существо, с которым мы имели дело, было слишком древним, и слишком могущественным. Пий был подавлен, но поддался на уговоры Аристедиса. Они наложили на неё чары забвения. На утро она ничего не вспомнила, и всё же… что-то в ней изменилось. Она стала беспокойнее. Плохо спала и просыпалась в слезах. Она стала чахнуть. Пий умолял Аристедиса оставить Мередит, найти себе подобного, но тот и слушать ничего не желал. По натуре вспыльчивый и властный, он заподозрил, что Пий был в тайне влюблён в Мередит. От себя могу добавить, что Пий действительно любил её. Но у любви есть много проявлений, в то время как пониманию Аристедиса было доступно лишь одно: физическое влечение. Он велел отцу Мередит отослать Пия, чтобы тот больше никогда не мог видеться с Мередит. Это разбило ей сердце. Она заболела. А когда Аристедис был в подвале, чтобы раз в месяц принять свою истиную форму, ей стало совсем плохо, поэтому я послал Пию послание через записную книжку. А как только в ночном сумраке появились первые проблески рассвета — если, конечно, можно было назвать рассветом серо-свинцовые размывы на затянутом облаками небе, — Мередит умерла. Мы накрыли её белой простыней. Пий был убит горем. Он впервые увидел меня — в обличие Мередит. Он так отчаянно плакал, а мне было плохо от самого себя, и я ничего не мог с этим поделать. После этого не было ни дня, ни часа, чтобы я не думал о смерти. О настоящей смерти. Я не боюсь её. Напротив, она представляется мне избавлением, добрым старым другом, который возьмет на себя все заботы и печали. Однако благодать смерти все не посылается мне. Пий говорил, чтобы перестать быть боггартом, нужно вспомнить. Но я не помню. Даже имени. Голос под кроватью затих. Гермиона вытерла слёзы, опустилась на трухлявые, холодные доски пола и невидящим взглядом посмотрела на прядильное колесо. Её воображение рисовало рядом с ним маленькую девочку, игравшую в пирата. Пока боггарт говорил с Гермионой, её просто обуял гнев, гнев на злой рок, гнев на бесчеловечно-циничное отношение к Мередит её отца, гнев на Аристедиса, а затем её охватила глубокая печаль, когда она подумала о том, что несмотря на свою ужасную сущность, Аристедис, быть может, действительно любил Мередит, но она не могла любить его в ответ. Наверное, никто не мог любить его, узнав правду. Это несчастное изуродованное существо состояло лишь из злобы и боли, и Гермиона подумала, что ничто и никогда не вернет ему человечность. — Что же случилось потом? — сипло спросила волшебница. — Почему же он до сих пор думает, что это зеркало её убило? — Потому что когда он нашёл нас: Пия и меня в обличие Мередит, он совсем свихнулся от ярости. Дом содрогнулся так сильно, что выбило все стёкла в окнах. Против силы меняющегося даже уникальная магия эльфов бессильна. Он отправил нас сюда. — Так… что это за место? — Это место — само зло. Гермиона не смогла бы сказать лучше. Ей пришлось признаться, что маленький боггарт в своей простой и в некотором роде ограниченной манере выразился точнее и лаконичнее, чем смогла бы она сама в сумятице противоречивых мыслей и чувств, обуревавших её. Все, что они с Северусом испытали здесь, укладывалось в одно простое слово. Это место было само зло. — Так как я уже давно умер, а покинуть лабиринт может только живое существо, Пий создал для меня это место, — продолжал тихо боггарт. — Воссоздал точную копию чердака, где мы все были счастливы: Мередит, Пий и я. Мы даже придумали план. Пий должен был покинуть это место один и уничтожить зеркало. Но,.. кажется, у него не вышло. — Нет, — Гермиона слабо помотала головой. — Немного не вышло. Он пытался пронести зеркало через арку смерти, но его расщепило при аппарации. — Он очень страдал? — с участием спросил боггарт. Гермиона не знала, как ответить правильно. — Пий… передал мне свою записную книжку, — глухо произнесла волшебница. — Она всё ещё у вас? — Нет, — девушка снова слабо замотала головой, но на этот раз от досады. — Думаю, она осталась в той комнате. Там, где сейчас Северус. — Это хорошо, — чуть бодрее отозвался боггарт. — Потому что у меня есть вторая. Из-под кровати появилась чёрная записная книжка — точно такая же, какую нашли при Пие. — Книжка заколдована. Аристедис не узнает, что вы написали мастеру Снейпу. Гермиона взяла записную книжку и открыла. Скоро. Скоро мы снова будем вместе. Это были последние слова Пия.