Зеркало смирения

Для проклятого я прожил довольно счастливую жизнь. Я родился в те времена, когда миром правили страх и невежество. Это были страшные дни, которые уверенным шагом перешли в месяцы, а затем и годы. Болезнь медленно, но мучительно стирала черты человечности с каждого, с кем пересекалась, оставляя после себя горы трупов и сотни сломленных судеб. Никто не знал наверняка, откуда она появилась. Некоторые говорили, что она пришла с торговыми кораблями. Другие утверждали, что её пригнал северный ветер. Однако вскоре это перестало иметь значение. Богат или беден, взрослый или ребёнок — перед ней все были равны. Не зная ни жалости, ни сострадания, она переходили из города в город, из деревни в деревню, собирая души, как ювелир нанизывает на нити жемчуг. И имя ей — Чёрная смерть. Ещё до того, как я научился составлять слова в предложения, мне было суждено познать страх, отчаяние и одиночество. Я очень рано понял, что люди предпочитают красивых детей некрасивым. В приюте для подкидышей, где меня оставила мать, хорошеньким детям давали больше хлеба, их лучше одевали и меньше били. Я же был столь исключительно уродлив, что, увидев меня, прохожие либо крестились, либо плевались, а благоверные мамаши закрывали своим детям глаза. Я был ещё слишком мал, чтобы в полной мере осознать кто я, но мир уже тогда видел во мне чудовище. Что ж, они не ошибались. К двенадцати годам меня отдали в домашнюю прислугу к миссис Грант — жене зажиточного кожевника. За моё упрямство и строптивость она запирала меня в подвале, где избивала розгами. Порой, порка длилась часами, а то и всю ночь. И даже несмотря на жалобы соседей, эта жестокая женщина не унималась. Так она забила Мэри — девочку из другого приюта — и та умерла через день от заражения крови. Когда об этом узнали попечители приюта, миссис Грант арестовали, а после казнили через повешение на площади. Меня передали новой семье, однако жизнь моя легче не стала. Так я понял, что все люди без исключения жестоки. Просто кто-то чуть больше, а кто-то чуть меньше. Мне было тринадцать, когда сын моей новой хозяйки запер меня в пристроенный сбоку к мастерской чулан, где хранились рабочие инструменты разного рода. То ли в силу своей сущности, то ли характера, я никогда не был образцом послушания и трудолюбия, за что мне часто попадало, однако в тот раз меня решили истязать просто потому, что у юного господина была тяга к изуверству. Он невзлюбил меня сразу же. Подкладывал мне в обувь битое стекло, подмешивал в похлёбку куриный помёт и ещё много чего. Его мать на всё закрывала глаза, поэтому, когда он взял с полки с инструментами молоток, я знал, что и на этот раз она ничего не скажет. Жизнь сирот была тяжкой, а жизнь подкидышей — адом на земле. Я хорошо запомнил тот момент. Момент своего перерождения. Нет! Момент своего рождения, ведь до этого я и не жил вовсе. Я, словно медведь, пробудился от долгой спячки. Голодный и злой я набросился на своего мучителя. До сих пор я никогда за всю свою жизнь не испытывал ощущения счастья. Но видя ужас и страдания в глазах мальчика, я был просто переполнен им — счастьем. Но оно было коротким. Когда он издал последний вздох, мной вдруг овладела паника. Я совершил преступление, а за это полагалась виселица. Передо мной вдруг предстала миссис Грант, чьи ноги продолжали дёргаться, хотя сама она была уже мертва. Я определённо не хотел кончить, как она. Я хотел жить. И именно это желание помогло мне понять, что всё это время я имел весьма туманное представление о самом себе. Я был не такой как все. Я был особенным. Я был… меняющимся. Поначалу это напугало меня, но я быстро осознал все преимущества своего состояния. Я мог быть кем угодно, и это делало меня неуязвимым. Тем вечером я стал Томом Гибсоном — сыном уважаемой вдовы леди Элизабет Гибсон. Настоящий же молодой господин смиренно взял на себя роль подкидыша из приюта, который погиб от пожара, потому что забыл задуть свечу. Вот так из выродка я превратился в благородную особу, и стал пользоваться всеми благами цивилизации того времени. Как и положено всем детям, я скоро вырос из тела Томаса Гибсона, поэтому пришло время подыскивать для себя другое. К тому времени в моём сознании уже появилось понимание чёткой иерархии общества. Я больше не хотел быть нищим, но и простым гражданином оставаться не собирался. Я хотел большего — беспечности и свободы. Так я стал Джорджем Фэлмутом — сыном зажиточного помещика. Большую часть года я проводил в частной школе, которую щедро спонсировал мой отец. Благодаря этому годы моего ученичества прошли спокойно. Я делал, что хотел и когда хотел. Хотя, должен сказать, что студентом я был блестящим, так как отличался от остальных феноменальной памятью и жаждой знаний. Я впитывал всё, что мог предложить мне этот мир, чтобы взять от жизни по максимуму. На лето же я приезжал в отчий дом. Он был далеко от столицы. Воздух здесь был свежим и чистым, а люди — скучными. Моя наречённая матушка была женщиной недалёкой и расточительной, а отец — человек строгих правил, упрямый, великодушный, но с закоренелыми предрассудками. Единственным моим развлечением в те монотонные времена были тайные вылазки на речку с другими мальчишками. Именно тогда я и заприметил дом одного волшебника. Другие дети видели на том месте лишь полуразрушенное здание с зачахшим от болезни садом. И по непонятным мне тогда причинам боялись даже смотреть в ту сторону. Я же напротив, видел там родовое поместье и вишнёвый сад, в котором трудились существа, о существовании которых простые смертные даже и не подозревали. Так я узнал, что мир был разделён не только на богатых и бедных, но и на магглов и волшебников. А ещё я понял, что к магглам относились со снисходительным пренебрежением. По крайней мере так было с девочкой, что была заперта на чердаке дома волшебника. Я наблюдал за ней. Ещё никогда в жизни я не видел существа более любопытного и изобретательного. Каждый день она сидела у окна с подзорной трубой и что-то высматривала. Шли дни, месяцы, годы, но девочка никогда не покидала своей комнаты на чердаке. Иногда, когда я ловил на себе её пристальный взгляд, я махал ей рукой. В первый раз она испугалась и больше не выглядывала из окна до самого вечера, но потом осмелела. Так и началась наша странная привязанность. Я оставлял для неё возле калитки сада фрукты и полевые цветы. Я приносил ей книги и другие глупые безделушки. Всё это ей передавал её домовик, хотя и не без доли подозрения. Он невзлюбил меня с первой же минуты, словно чувствуя, что со мной было что-то не так. Однако никогда не противился воле своей маленькой хозяйки, которую звали Мередит. Но всё в этой жизни конечно. Я снова вырос из тела, которое себе присвоил. Мои пальцы рук и ног начали чернеть, а кожа трескаться. Пришло время подыскивать для себя новую роль. В тот день я решил утонуть. И хотя я никогда не нуждался ни в любви, ни в поддержке, ни в нежности, я всё же прокрался к её окну глубокой ночью только для того, чтобы застать её всю в слезах и истерике. Впервые кто-то так горестно скорбел обо мне. Именно обо мне, ведь для Мередит я был абсолютно никем. В ту ночь я дал себе обещание, что заберу её из этого дома. В ту ночь я поклялся, что присвою это чистое создание себе. Мередит будет моей. Всегда.