50 оттенков отчаяния

И снова пробуждение. И снова белый потолок. Ровный. Яркая лампа. Больница. Маленькая, теплая ручка сжимала мою ладонь. - Мамочка... - тихий голосок прорывался сквозь плотную пелену тошноты и головокружения. - Мамочка, не умирай, пожалуйста. Я буду тебя слушаться. И кашу... Мама! С трудом заставив себя повернуть голову, я посмотрела на девочку. Мое лицо тут же оказалось в маленьких ладошках и было изучено с самым серьезным видом. - Ну почему я должна умереть, милая? Кто сказал тебе такую глупость? - попытка улыбнуться оказалась неудачной, и девочка еще больше надулась, готовая заплакать. Она ткнула пальчиком куда-то, где по идее должна была быть моя правая рука, и только тогда я почувствовала непривычную тяжесть. Смотреть, что стало с рабочей конечностью, отчаянно не хотелось, но страх взял свое. Здоровой рукой приподняла одеяло и тут же бросила его, закрыв рукой рот. Вид был ужасен - рука больше была похожа на кусок освежеванного мяса. Из неё торчали какие-то железные скобы от плеча до кончиков пальцев. - Добрый вечер, миссис Бартон, - в палату вошел мужчина в белом халате. - Меня зовут мистер Браун. Как вы себя чувствуете? - Плохо. Голова кружится и тошнит. Это нормально? - Вы попали под грузовик... - мужчина присел на край кровати и заглянул в медкарту. - ...Мария, у вас сильное сотрясение, и описанные вами симптомы вкупе с потерей сознания - тревожный знак. Под удивленный взгляд Ники, мужчина провел осмотр и сделал несколько записей в карте. Глаза девочки стали квадратными, стоило только врачу уйти, она бросилась на шею и тихонько дрожала. Обескураженная, я обняла её здоровой рукой и шептала успокаивающие глупости. С Никой было тяжело, общение с ней опустошало и выматывало. В последнее время она стала еще более нервной, постоянно плакала. Такое поведение откровенно пугало, хотя я и пыталась убедить себя в том, что дело здесь в необычной генетике. Малышка почти успокоилась, когда дверь с грохотом открылась. - Клинт? - я удивленно захлопала ресницами. Вот ведь забыла, что стало причиной моего здесь появления. Ника встрепенулась и дернулась в сторону папы, но мне удалось удержать её на месте - то, что я видела, мне не нравилось, что-то было неправильным. Бледное лицо лучника исказила гримаса ненависти. Едва переставляя ноги, он подошел к кровати и, не моргая, уставился на меня. - Как это мило, - в нос ударил запах дикой смеси дешевого пойла и дорогих сигарет. Он недовольно поморщился и сплюнул на пол. - Дав... Давно хотел сказать... ты двуличная тварь, Мария. Вот. Речь Бартона была такой же бессвязной и неуверенной, как и его походка. Было не столько даже больно или обидно от его слов, сколько просто противно. - Бартон, ты пьян. Иди домой, - только и смогла прошептать я. Здравый смысл твердил, что пьяный лучник опасен, а мой организм слишком слаб, чтобы дать отпор. Мое внутреннее "я" паниковало. Только теплое дыхание малышки, уткнувшейся носом между лопаток, не давало сдаться. - Ты псина, Мария, - глаза мужчины горели нездоровым огнем. Схватив меня за запястье, он потянул на себя, заставляя встать. - Жалкое, никому ненужное животное... Моя рука звонко ударилась о гладко выбритую щеку. Вскрикнула Ника, грязно выругался Клинт, падая на спину. Сердце билось о ребра, сознание туманилось, а к горлу подступила тошнота. - Папа... - Я тебе не отец, маленькая тварь! - мужчина потянул руку к ребенку, но был остановлен. - Не смей говорить так, ублюдок! - голос сорвался и перешел на хрип - меня прижали к стене и, схватив за горло, чуть приподняли над полом. - Что ты со мной сделаешь? Ты - никто. Подзаборная шавка, которую Фьюри подобрал из жа... Удар левой рукой оказался слабее, чем предполагалось, но Бартону хватило и этого - он схватился за разбитый нос, и дышать сразу стало легче. Я тихонько сползла по стене на пол, уронила голову на колени и обхватила их руками. Реальность стала расплываться перед глазами, уши закладывает и невозможно дышать. Я подняла руки к покрасневшему от нехватки воздуха лицу, сильно зажмурилась, но от этого стало только хуже. Острая боль пронзила виски, захотелось снять с себя абсолютно все, вплоть до чувствительных нервов. Лихорадка ласкала длинными, огненными пальцами, манила, рождала образы. Сквозь далекие взволнованные голоса врачей и детский плачь я слышала их - тоненькие, звонкие голоса, которые, то глумились и издевались, то звали с собой, то грозили расправой. Тоненькая игла проникает под кожу, и над головой смыкается мгла.

***

Я прихожу в себя в совершенно другой палате: отдельной комнате со всеми удобствами. Прикинув сколько может стоить день пребывания в VIP-палате, а это была она, я приуныла - выходила крупная сумма. В неярком свете ночника - на город опускался вечер - я заметила спящую в одном из больших удобных кресел Нику. Малышка то и дело вздрагивала, личико её было бледным и измученным. - Мистер Браун разрешил ей остаться - никак не хотела уходить, - мама стоит у окна, и чтобы её разглядеть, мне надо повернуть голову. - Где вы были? - прошептала я, пытаясь справиться с севшим голосом. - Дома. Пришлось уехать. Вот я и позвонила ему. Кто же знал... - женщина оторвалась от созерцания города и присела на край кровати, аккуратно придерживая Аарона. В глазах её появляются слезы. - Мама... - в горле встает ком, и я не могу вымолвить что-то еще. - Все в порядке. Я жива. - Я так за тебя испугалась, родная, - мама уже не сдерживает слез. Я оказалась в её крепких объятьях и сама едва сдерживала слезы, что готовы были покатиться по щекам. Увы, этот трогательный момент был прерван урчанием моего живота. Я сегодня почти ничего не ела и была голодна. Но этой нелепой ситуацией было снято возникшее напряжение, отсмеявшись, отправилась в соседнюю комнату разогревать еду. Счастливо улыбаясь, я перевела взгляд на закутанного в одеяло Аарона. Наверно, это и есть настоящая материнская любовь - принимать своего ребенка таким, какой он есть, пусть даже скрывая эту любовь за маской строгости и безразличия. Эх, никудышная я все-таки мать. Аккуратно развязав синюю атласную ленту, я отогнула край теплого одеяльца. И хотя стадия отрицания прошла, смотреть на него мне было тяжело. Каждый раз, когда ребенка нужно пеленать или купать, я стараюсь сделать это как можно быстрее. А он маленький, лежит и смотрит своими большими глазищами, улыбается. И сердце ноет. А винить-то некого. Я провожу пальцами по нежной коже щеки своего сына - мальчик чихает, скорчив забавную рожицу. В груди разливается неожиданное, но приятное тепло. Главное, мы все живы, а остальное - справимся, переживем, забудем. Чмокнув малыша в лобик, я откинулась на подушки и прикрыла глаза. Кажется, лед, сковавший мое сердце, дал трещину.