О чём поют дожди и вьюги

      Глазом Бога Шинра овладевает на удивление быстро, хотя, разумеется, не в совершенстве. Аято в принципе придерживается позиции, что совершенству предела нет – ни для него самого, ни для окружающих людей. Приятно знать, что окружающие эту позицию разделяют и полностью поддерживают: возможно, думает Аято, это служит очередной точкой соприкосновения между кланом и главой. Стремление к совершенству досталось ему от отца, упорство – от матери; сочетание этих качеств прекрасно помогает Аято добиваться поставленных целей и никогда не останавливаться на достигнутом.       Поэтому он выжимает досуха клан Иендо, так позорно оступившийся и – ах, какая неудача! – потерпевший сокрушительное поражение от клана Камисато. После столь показательной порки другие кланы, до этого подозрительно шевелившиеся, забиваются по темным углам, как мыши, и при встрече показывают исключительно вежливые заискивающие улыбки, ранее похожие, скорее, на оскалы. Наконец-то до них начинает доходить, что юный возраст Комиссара не означает его неспособность сражаться на политической арене. Пусть клан Камисато на данный момент ослаб, не до конца вернул былую власть и страдал от невзгод, он все еще способен удерживаться на плаву – и обламывать зубы осмелившимся покуситься на то, что им дорого.       Пока что у Аято есть немного времени, чтобы подготовиться к следующим битвам за влияние. Он отлично сыграл на высокомерии Иендо, и весь подготовленный материал по их прегрешениям выстрелил как из пушечного ядра, с шумом и взрывами: в народе – не без стараний ниндзя Шууматсубан – пошла молва о том, что клан Камисато не теряет хватку. Конечно, несколько цинично так говорить, но без Шинры ничего бы не получилось: похитили его более чем удачно.       Впрочем, Шинра, кажется, это и сам понимает. Возможно, всему виной его изумительная пассивность, которая не позволяет реагировать так же ярко, как это сделал бы на его месте кто-нибудь другой: Шинру вообще мало что волнует, он удивительно апатичен к происходящему и редко чем интересуется. Тейвату – другому миру, отличающемуся от его родного в корне, на минуточку – Шинра практически не удивляется, пускай временами проваливается на обыденных мелочах, однако никогда не тушуется.       Поэтому после окончания разбирательств Аято извиняется перед ним, кается в том, что не смог защитить, и обещает в несколько раз усилить охрану, но так же добавляет, что похищение Шинры сыграло ему на руку. Шинра лишь несколько раз моргает и устало фыркает, поудобнее сворачиваясь клубочком на коленях. Значит, не обижается, решает Аято.       И это к лучшему.       Количество тренировок все равно приходится увеличить: Аято уверен, что, овладев Глазом Бога, Шинра в следующий раз – не дай Архонты этот следующий раз случится! – сможет защитить себя. Шинра очень бодро прогрессирует с перекидыванием из лисьей формы в человеческую и наоборот, хотя временами по людским меркам ведет себя как последний дикарь: лисьи привычки из него так и прут. Аято допускает мысль, что Шинра намеренно отказывается их фильтровать, потому что его все устраивает, раз он не доставляет никому неудобства.       Зачем напрягаться, если можно не напрягаться – видимо, этим принципом Шинра руководствуется по жизни. Тем не менее, радует, что на тренировках он старается выкладываться на полную: понимает, что от степени синхронизации с Глазом Бога может зависеть его жизнь.       Аяка радостно щебечет за редкими совместными ужинами, рассказывая об успехах Шинры, и совершенно законно гордится своим учеником. Шинра, сидящий за столом с ними и воюющий с палочками – ну не получается у него, что поделать, хотя он честно старается, – лишь по-лисьи фыркает на похвалу, но Аято замечает, что он слегка улыбается, а разноцветные глаза довольно блестят.       Очень нечасто Аято удается понаблюдать за тренировками Аяки и Шинры. Поначалу он опасался, что Шинра будет взбрыкивать и откажется учиться у девочки младше на семь лет, но тот продолжает оправдывать свою разумность и слушает Аяку с удивительным усердием, которого не ожидаешь от пассивного человека с жирнющими тараканами в голове.       Шинра действительно старается: запоминает методики и основы управления Крио стихией, и в такие моменты его взгляд, обычно рассеянный, становится более сосредоточенным. Шинра, который вообще-то старше Аято, наконец-то начинает выглядеть на свой возраст, потому что в основном он кажется странноватым дурачком, которого в жизни совсем ничего не интересует. Такие метаморфозы, пусть и кратковременные, очень даже радуют.       Крио Глаз Бога в иназумском обрамлении сверкает в ладонях, когда Шинра выполняет базовые упражнения на управление, и это зрелище завораживает совсем по-другому, нежели филигранный контроль Аяки над стихией, проверенный временем и упорными тренировками.       Заспанное лицо Шинры озаряется изнутри чем-то светлым и восторженным, практически детским, когда он ловит на кончике пальца созданную им же снежинку.       Методом проб и ошибок они выясняют, что Шинра не ладит ни с копьем, ни с мечом, ни с луком, ни с двуручным мечом. «Там, откуда я родом, – говорит он, намекая на мир, из которого пришел, – такие, как я, не учатся обращению с оружием». Шинра из потомственных гражданских, если судить по рассказам о семье, которая никогда не была связана с боевыми искусствами или военным делом, но покорно соглашается обучаться ремеслу, никак не связанному с его прошлым родом деятельности. Шинра – студент, а еще огромный любитель настольных игр, как и в равной степени баскетбола: какой-то спортивной игры с мячом и кольцом, суть которой Аято ухватил лишь в общих чертах.       Теперь Шинра находится под покровительством клана Камисато и вынужден учиться жить в новых реалиях, отличающихся от знакомых ранее. Аято лишь приблизительно представляет, насколько тяжело это может быть, но Шинра не жалуется: он вообще не из привередливых. Он потихоньку начинает учиться манерам, этикету и прочим тонкостям, которые обязан знать каждый представитель клана, но довольным этим не кажется, что, впрочем, неудивительно, с его-то взглядами на жизнь.       Честно говоря, Шинра действительно странный. Возможно, всему виной его пришествие из другой вселенной, которое явно выдает в нем человека не от мира сего: умеющий видеть да увидит, что в Шинре нет-нет да и проглядывает капелька неадекватности, что в выражениях, что в действиях. Он часто бросается какими-то непонятными фразами, например:       – Буква два, – говорит Шинра, когда изучает местную письменность;       – У меня два агрегатных состояния: «хочу есть» и «ем», – ворчит Шинра, когда в очередной раз сметает со стола все, что приносят;       – Так, где моя чикалка для жоп? – спрашивает Шинра, когда приходит на тренировку по фехтованию;       – Каждый раз, когда на картинке что-то обведено красным кругом, я первым делом ищу Паттинсона, – вздыхает Шинра, когда разглядывает чей-то фамильный герб.       …и еще много чего необъяснимого. Влияние другого мира прослеживается в Шинре настолько отчетливо, что Аято иногда думает: а правильно ли он вообще поступает, привязывая к себе иномирца и проникаясь к нему симпатией? Он прекрасно видит перспективы, которые открываются благодаря тесному сотрудничеству с человеком со столь нестандартными мышлением и взглядами, но правильно ли это – держать его при себе, учить законам Тейвата и вкладываться в будущее, способное принести много преимуществ?       Аято неведомо, насколько правильно он поступает. Сейчас отнюдь не самый подходящий момент для рисков, а Шинра – один сплошной риск, последствия которого пока что невозможно рассчитать. Но Шинра уже как член семьи: бросить его на произвол судьбы равносильно предательству.       Камисато не предают, Камисато оберегают – особенно тех, кого взяли под свое крыло.       Поэтому Аято готов рискнуть. Он поможет Шинре, и когда-нибудь Шинра отплатит ему тем же. Благо, у них уже есть идейка, как в будущем он сможет привнести в клан свой вклад.       Но сейчас Шинра усердно зубрит стихийные науки и учится защищаться, даже не атаковать. Он очень гибкий и ловкий, а еще быстрый, но пока что только налаживает контакт с телом, неуклюжим и неумелым.       – Это как заново учиться ходить, – вздыхает Шинра после прохождения полосы препятствий, устроенной на тренировочной площадке специально для него. Он стоит, уперевшись ладонями в колени, и пытается отдышаться: с физическими упражнениями у него пока что проблемы, хотя в сравнении с первыми днями тренировок он уже определенно выполняет некоторые комплексы успешнее. – Если я не думаю, тело двигается само. Но стоит мне задуматься о том, что я делаю, и меня заклинивает, как ржавую цепь у велика.       Шинра рассеянно смотрит на Аяку, стоящую рядом, и его взгляд, затуманенный и усталый, теплеет на несколько градусов. Один раз он умудряется ляпнуть что-то о том, что Аяка – его вайфу, а потом монотонно оправдывается перед Аято, поясняя, что таким образом в его мире обозначают симпатию к тем, кто им нравится, затем – очень зря! – добавляет, что кто-то считал за вайфу Сёгун Райдэн. Вопиющая наглость! Аято строго-настрого запрещает Шинре применять это слово, и тот подчиняется, особо даже не возникает.       Только в разноцветных глазах то и дело мелькает хитринка, которую Аято уже точно где-то видел; например, во взгляде многоуважаемой Гудзи Яэ, задумывающей очередную шалость.       Ох уж эти кицунэ, думает Аято. Никогда не знаешь, какой подлянки от них ждать.       И действительно: некоторое время спустя Шинра шутит про то, что его хазбандо – некий Альбедо, и мечтательно обещает, что когда-нибудь они обязательно встретятся. То, что Шинра переносит чувства, испытываемые к так называемым игровым персонажам, на реальных личностей Аято совсем не нравится, однако это объясняет, почему он так себя ведет. Хорошо, что Шинра привязан к Аяке; плохо, что он, возможно, до сих пор видит в ней фигурку, которой когда-то управлял.       Это неприятно и даже странно осознавать. Видимо, Шинра замечает ужимки Аято, раз как-то говорит:       – Много думать вредно. Так мой тренер всегда говорил.       – Если я не буду думать, клан развалится, как карточный домик, – парирует Аято, сканируя Шинру взглядом. Тот лишь по-лисьи нахально фыркает и взмахивает пушистыми хвостами, обвивая ими себя за бедра. Удобно, наверное, так сидеть, правда, со смещенным центром тяжести Шинра до сих пор иногда сражается: все же раньше у него не было двух огромных хвостов, которыми – в теории, Аято читал – он сможет пользоваться как дополнительными конечностями.       Аято ставит подпись на очередном документе, откладывает его в стопку точно таких же и вздыхает. Возможно, Шинра прав, и Аято слишком сильно себя накручивает, однако он имеет все на то обоснования: он не только ведет за собой целый клан, но и стоит во главе Комиссии Яширо. Поэтому Аято просто не может не напрягаться по каждой мелочи, особенно учитывая, что обстановка, хоть и улучшившаяся, все еще далека от стабильной.       – В моем мире была теория, что все пользователи одной и той же стихии чем-то объединены между собой, – говорит Шинра, подергивая большими ушами. Аято склоняет голову к плечу, уже наперед зная, что услышит очередную любопытную – или странную, как пойдет – историю. – Носители Пиро готовы посвятить себя всего идее, Гео – верны себе и непоколебимы, Гидро – идеалисты, а Крио балансируют на грани.       Шинра вытягивает бледную руку, демонстрируя широкое запястье, и довольно хмыкает, когда под внимательным взглядом ногти окрашиваются во все цвета радуги. Нельзя не заметить, что в освоении иллюзий Шинры – неизменного атрибута любого кицунэ – значительно успешнее, чем в тренировках на силу и выносливость. Вероятно, все потому, что у него превосходно развита фантазия – последствие его рода деятельности в том, другом мире.       В будущем это может стать огромной проблемой, учитывая, что уже сейчас Шинра проявляет недюжий интерес к невинным шалостям. Предполагая его потенциальный уровень в магии иллюзий и игривую кицунью натуру, которую не сможет заглушить даже природная пассивность – кровь требует, как тут отказать, – можно понять, что проблем в будущем наверняка не избежать.       Как бы ему не пожалеть о связи с кицунэ-иномирцем!       – И ты балансировал на грани, – говорит Аято, склоняя голову к плечу.       – И я балансировал на грани, – соглашается Шинра и щелкает ногтем по Глазу Бога. Тот в ответ плюется маленькой снежинкой, которую Шинра ловит на кончик пальца и принимается перемещать вокруг тела: одно из многочисленных упражнений на контроль, которыми он занимается чисто машинально. – Я долгое время не мог смириться с тем, что умер там, в своем мире. Мне не хотелось верить, что я погиб под завалом. Здание просто обрушилось после взрыва, и я оказался совсем один. Отрезанный от мира. Истекающий кровью.       О своей смерти Шинра еще ни разу не рассказывал, и это неудивительно: мало кто захочет вспоминать свои последние мгновения. Но сейчас он сидит перед Аято, играется со снежинкой и выглядит совершенно спокойным. Может быть, Шинра уже оставил прошлое позади, может быть, просто не хочет демонстрировать эмоции; когда он резко поднимает взгляд на Аято, его лицо выражает лишь задумчивость.       – Страшно не было, было темно, больно и мокро, – выдыхает Шинра. Снежинка, скользящая между пальцев, вдруг увеличивается в размерах и, сияя изнутри, начинает принимать форму небольшой шахматной фигурки. – Мне пропороло живот: не так, чтобы умереть моментально, а чтобы жизнь вытекала из тела по капле. Я осознавал все, что со мной происходит, что я умираю и что помощь до меня добраться не успеет. Что я не смогу связаться с семьей, потому что под завалами нет связи. Что больше не увижу друзей, не пойду в универ и на работу. Что не поиграю в клубе в настолки, не возьму любимого человека за руку и не поглажу своего кота.       Аято смотрит на Шинру из-под опушенных ресниц, но взгляда не отрывает. Шинра никогда не говорит больше положенного и редко отвечает развернуто – абсолютно дурацкая манера общения, из-за которой из него все приходится вытягивать чуть ли не клещами, – а сейчас обнажает душу и плавает в воспоминаниях: болезненных и мрачных.       Только теперь Аято понимает, что Шинра не просто умер под завалом; Шинра потерял целый мир.       – Мне было сложно смириться с тем, что я погиб, – задумчиво продолжает Шинра, зачесывая за ухо мешающуюся прядь. Сегодня он менее растрепанный, чем обычно: волосы собраны в крошечный куцый хвостик у основания черепа, из-за чего форма его глаз кажется более миндалевидной, а черты лица – заострившимися, как у больного или усталого человека. – Я знал множество историй о том, как люди оказываются в других мирах, но никогда не мечтал побывать в их шкурах. Мне казалось, что я скоро проснусь и вернусь домой. Что все это не взаправду. Ведь не мог же я оказаться в игре, по которой тащился почти полтора года. Так не бывает. И мне не хотелось верить, что теперь я вынужден жить в новой реальности.       Шинра вздыхает: очень тяжело и практически неприлично громко, так, как самому Аято никогда не позволялось, но Шинра иномирец, а еще кицунэ, к тому же двухвостый – и что-то Аято подсказывает, что с рук апатичному прохвосту будут спускать очень и очень многое. Почитаемый мифический лис, как-никак.       – Но потом я привык. Даже в теле лисицы привык к тому, что теперь я здесь. С вами. С тобой, – меланхолично добавляет Шинра и зевает, не прикрывая рот. Аято успевает заметить блеск острых клыков. – Я надолго завис на грани между двумя мирами: родным, Землей, и Тейватом, в который меня закинуло. Но когда я смирился со своей участью и принял тот факт, что назад мне не вернуться, боги этого мира решили, что я свое отстрадал, а потому стал достоин, и дали мне Глаз Бога.       Он вновь щелкает ногтем по сияющему Глазу Бога, и тот на мгновение вспыхивает ярче, чтобы потом выплюнуть целый поток снежинок. Шинра издает лисий смешок, и снежинки закручиваются вокруг него спиралью, а одна из них улетает к Аято на стол. Он подставляет ладонь, и снежинка приземляется посередине нее, но не тает от тепла кожи.       – Спасибо, – вдруг говорит Шинра и слегка щурится, как большой кот на солнце. Точнее, в его случае это, скорее, лис, но кого это волнует? – За то, что не прошел мимо. Спас. Приютил. Помог. Если бы не ты, я бы так и остался лисой и помер бы где-нибудь в ближайшей канаве.       – Я не пожалел, что помог тебе, – впервые за все время монолога говорит Аято, упираясь локтями в стол, и с улыбкой кладет подбородок на сцепленные пальцы. – Добро пожаловать в клан Камисато, Шинра. Чувствуй себя как дома.       Шинра снова щурится и расплывается в клыкастой улыбке, и в его глазах вспыхивают радостные огоньки.       – Обязательно буду, – отвечает он, затем задумывается на секунду, видимо, пытаясь что-то вспомнить, и заканчивает: – Позаботься обо мне.       Аято благосклонно кивает, после быстро облизывает губы. Он вспоминает пару слов из родного языка Шинры и прикидывает их значение. Шинра всегда радуется, когда Аято использует в речи изученные выражения, поэтому почему бы не подбодрить его и в этот раз?       – Охуенно, – говорит Аято, припоминая, что одно из значений этого слова – крайняя степень довольства.       Шинра округляет глаза так, будто у Аято выросла вторая голова, а потом показывает сразу два больших пальца, с уважением покачивая головой.       – Действительно, охуенно, – отвечает Шинра.       И снова улыбается, обнажая острые клыки.