О чём поют дожди и вьюги

      Утро становится отвратительным, ещё даже толком не начавшись. Аято по какой-то странной причине просыпается жутко уставшим: он еле-еле разлепляет глаза. Тело кажется тяжёлым, и виной тому, как ни странно, даже не улёгшийся на груди Шинра: тот ворочается рядом в лисьей форме и никак не может устроиться поудобнее.       Вставать абсолютно не хочется, и, конечно же, как на зло после обеда должна состояться довольно важная встреча с вассалами, к которой Аято готовился до глубокой ночи. Он обещает себе, что полежит ещё пару минут и встанет. Остаётся только надеяться, что это просто-напросто последствия недосыпа.       Шинра ворочается и ворочается, никак не может улечься, что тоже не способствует спокойствию, а после вдруг вскакивает на лапы и тычет носом в лоб. Аято морщится и отворачивается, а затем поднимает руку, чтобы отодвинуть лисью морду, но вместо меха натыкается ладонью на гладкую кожу щеки.       – Ты почему такой горячий? – хмурится Шинра, прикладывает ладонь ко лбу Аято, затем к своему, затем снова ко лбу Аято, снова к своему. Он хмурится сильнее, задумчиво глядя в потолок, а потом вдруг целует в лоб – нет, скорее, просто касается губами – и быстро отстраняется.       Эти странные ритуалы для сонного Аято кажутся странными вдвойне, если не втройне, поэтому он просто отворачивается от Шинры, укладываясь на бок, и решает доспать пару минут, которые себе выделил чуть ранее.       – Эй-эй-эй, – не унимается Шинра и, нависнув сверху, снова заглядывает в лицо. – Ты хорошо себя чувствуешь?       Аято фыркает и отмахивается, недовольно ворча, снова закрывает глаза. Однако затем понимает, что Шинра-то прав. Что вялость и усталость в теле не спешат проходить, в горле начинает саднить, а это значит…       – Мне не нравится твоя температура, лежи тут, – бубнит Шинра, снова коснувшись лба, а затем оборачивается лисом и выскальзывает из комнаты.       Издав отчаянный стон, Аято снова прикрывает глаза. Да что ж за напасть? Почему нужно было обязательно так не вовремя заболеть? С другой стороны, конечно, пока что никто не подтвердил, что это именно болезнь, а значит, всегда есть вероятность, что, может, просто мимо проходят какие-то особо сильные циклоны…       – Господин, – слышится как сквозь воду. Аято открывает глаза и видит Юито, лекаря имения.       А ещё Аято с неудовольствием обнаруживает, что успел снова уснуть.       Юито проводит какие-то манипуляции, что-то замеряет, колдует новопривезёнными из Фонтейна Аято-не-помнит-чем, поправляет градусник. И при этом постоянно переговаривается о чём-то с Шинрой! Аято честно пытается слушать, но смысл сказанного ускользает, начало предложений забывается прежде, чем звучит конец.       И Аято это очень не нравится.       Он чувствует себя абсолютно разбитым.       – Господин, вы сильно переутомились и, похоже, подхватили какой-то вирус, – докладывает Юито, и Аято слабо кивает.       Это отвратительно. Аято не может позволить себе быть таким слабым. Не сейчас. Не он. На его плечах лежит ответственность за всё имение, клан, Тому, Шинру, Аяку… И это уже не говоря про дела комиссии и вассалов. Ему нельзя, нельзя болеть!       – Как скоро можно будет пригласить лекаря из города? – вздыхает Аято, пытаясь прикинуть, успеет ли он прийти в себя после лечения ещё до встречи с вассалами.       – Сэр, мне жаль, но сейчас обострение конфликта с кайраги, и все лекари с глазами Бога стянуты на передовую. К сожалению, их не получится вызвать в силу обстоятельств.       Аято вымученно прикрывает глаза.       Ну конечно. Именно тогда, когда ему нужно быть здоровым и сильным, быть опорой семье и комиссии, ему придётся лежать и болеть.       – Брат, я проведу встречу с вассалами, если не получится перенести, – вдруг слышится голос Аяки. Она стоит в приоткрытых сёдзи. И когда только успела прийти?       – Господин, пожалуйста, никаких встреч и работы допоздна хотя бы неделю. Вам нужен отдых, – Юито почтительно кланяется, поднимается и ещё раз кланяется. – Я пока что озабочусь целебными отварами.       Аято даже не успевает ничего возразить, как Юито уже скрывается из виду после короткого жеста Аяки. Она подходит к рабочему столу, находит лист с расписанием, беззвучно проговаривает все пункты, хмурясь. А Аято понимает, что у него нет ни малейшего желания выбираться из кровати, несмотря на ужасный дискомфорт от перспектив оставить имение без присмотра.       – Так… – бормочет Аяка. – Это подождёт неделю… Тут я разберусь… Здесь можно отменить…       Кажется, она специально не называет фамилий, потому что Аято хочется узнать, что же такого Аяка там вершит с его делами. Почему она не говорит ему?       – Хорошо, на этой неделе ничего критичного, либо мы сами разберёмся, либо перенесём, – Аяка тепло улыбается, складывает пополам расписание и убирает за пазуху. Вдруг Аяка поворачивается к Шинре: – Проследи, пожалуйста, чтобы он не работал, много пил и много спал.       – Конечно, – Шинра деловито кивает. – Можешь не беспокоиться, я от него не отлипну.       Он заглядывает в лицо и практически пакостливо улыбается. Аято кривится, ложится на бок и укрывается одеялом, лишь бы не видеть его довольной морды.       Последние дни Шинра очень часто говорил, что Аято перерабатывает, что нельзя трудиться до поздней ночи, а потом рано вставать и думать, что всё будет в порядке. А тут, понимаете ли, кто-то ещё и вирус какой-то занёс, и Аято слёг.       А это, к огромному сожалению, значит, что Шинра оказался прав.       А Шинра очень любит оказываться правым.       – Я сколько раз тебе говорил не сидеть до посинения? – ворчит Шинра, наливая свежепринесённый чай. – Ещё и окна не закрываешь, а в последнее время ночи прохладные, постоянно сквозняки. Вот тебя и продуло, дурень.       Аято даже не хочется спрашивать, откуда у Шинры такие великие познания в домашней медицине. Он хмурится и практически супится – ну ему же не хочется признавать, что он был неправ! – а потом старается не смотреть в глаза Шинре, пока принимает чашку.       Постельный режим соблюдается беспрекословно: Шинра не даёт Аято вставать, демонстративно ложится то на живот, то на бёдра, ясно показывая, что ходить никуда нельзя. А ещё он передал Аяке все документы, требующие внимания – и как только он успевает и в городе работать, и за документами Аято подглядывать? – и попросил собирающегося в Иназума-сити Тому предупредить помощника в «Икигаи», что его не будет до конца недели как минимум.       – Ты сам-то не боишься заразиться? – хрипит едва перевернувшийся на бок Аято, когда Шинра в лисьей форме заползает в объятья. В ответ раздаётся только фырчание, которое Аято принимает за «отстань». Наверное, будь он в человеческой форме, то что-то примерно такое и сказал бы.       Стоит признать, что Шинра работает прекрасной грелкой. Особенно хорошо это чувствуется под двумя одеялами: Аято принесли второе, чтобы точно не мёрз. Вылезает Шинра только для того, чтобы помочь с едой или чаем. Если Аято надо выйти – тихо следует хвостиком. Точнее, двумя хвостиками. Аяка, которая то и дело заглядывает в течение дня, каждый раз веселится, говоря, что наконец-то нашёлся кто-то, кто будет следить за её братом. И, похоже, это правда. Шинра ведь ещё месяц после выздоровления наверняка сам будет проверять, чтобы Аято не засиживался и чтобы в комнате не сквозило. А ещё подговорит на то же самое Тому и пару ниндзя Шууматсубан.       – Выздоравливай, пожалуйста, поскорее, – ворчит Шинра, наливая очередную чашку чая. – Я вообще-то хочу с тобой целоваться, бацилла, а пока ты весь из себя больной, с тобой не поцелуешься.       – Ты и так от меня ни на сантиметр не отлипаешь, – усмехается Аято, усаживаясь поудобнее с книгой. Хоть читать его надзиратели наконец-то разрешили.       – Ничего не знаю, я лисичка, фыр-фыр-фыр, – отвечает Шинра, невинно прядая ушами, потом передаёт чашку, бережно подтыкает одеяло по бокам и, снова обернувшись лисом, устраивается на бёдрах.       Аято не удивится, если Шинра сляжет следом. Впрочем, если Шинре спокойнее быть рядом и самому следить за состоянием Аято, разве стоит ему препятствовать?