О чём поют дожди и вьюги

      Шинра выглядит мрачно. Он раздражающе методично цокает когтем по Глазу Бога, и тот в ответ плюется льдистыми искрами. Аято молча следит за тем, как Шинра, бубня что-то себе под нос, ходит из стороны в сторону, по самые кончики черных ушей погруженный в невеселые мысли.       Ничего хорошего в складывающейся ситуации, разумеется, нет. Всемогущая Сёгун Райдэн собирает Глаза Бога со своих земель – но для чего? В чем конечная цель ее действий? Разве может Архонт отбирать Глаза Бога у жителей Иназумы? Аято не знает. Аято ничего не знает. Мозг кипит, в панике пытаясь обработать огромные пласты информации и придумать не то единственное разумное объяснение, не то оправдание действиям Сёгуна, не то дальнейший план действий.       В конце концов, Камисато – меч великой Сёгун Райдэн, они служили своему Архонту поколениями, и их вера никогда не колебалась. Решения Архонта никогда не подвергались сомнениям, они всегда были взвешенными и обдуманными, в конце концов, Сёгун – правительница Иназумы, хранительница вечности, справедливая и мудрая.       А тут – охота на Глаза Бога. Как Аято должен это воспринимать? Что ему делать с этим указом, свалившимся как снег на голову?       Он верный слуга Сёгуна, под его руководством – собственный клан и целая комиссия, и он не имеет права подвести ни тех, ни других, потому что одна ошибка комиссара Яширо, одна ошибка Камисато Аято, и гнев Сёгуна падет на провинившихся. И не спасут ни давняя и искренняя преданность, ни высокое положение, ни честно заработанная репутация.       Ничего не спасет. И Аято, как глава клана Камисато, должен с этим смириться.       Но как?       Что внутри клана, что внутри комиссии есть люди, владеющие Глазом Бога. Аято знает этих людей лично и поименно, он общался с ними, он знает, чем они живут и чем занимаются. Он должен оказать содействие в охоте как верный слуга Сёгуна, должен самолично отобрать у людей благодать богов, их заслуженное признание… но как? Разве Аято, обыкновенный смертный, имеет на то право? Разве он может обернуть благосклонность простых людей, почитающих своего Архонта, во благо этому самому Архонту?       Что-то противно скребет в груди, когда Аято смотрит на Шинру, нервно прижимающего к груди Глаз Бога, на Тому, прячущего Глаз Бога в карман. Он вспоминает десятки лиц – улыбающиеся, спокойные, строгие, довольные, приветливые – и никак не может взять в толк: как? Разве так можно? Разве можно в одночасье взять и отобрать у этих людей столь важную часть их жизни?       Шинра, обычно уравновешенный и невозмутимый, кажется, вот-вот взорвется. Он нервничает, и его можно понять; Аято тоже нервничает на грани с тем, чтобы сойти с ума. У него в голове не вяжется одно с другим, долг и обязательства стараются передавить любые чувства, ведь, в конце-то концов, Аято – глава клана, и существует то, что он должен сделать несмотря ни на что.       Какими бы ни были обстоятельства.       Что бы ни происходило.       Это его долг.       По крайней мере, он старается в этом себя убедить. Да только сердце тоскливо ноет, под ребрами что-то сжимается, настойчиво мешая дышать, и Аято кажется, что весь мир рушится. Столько лет он жил как идеальный наследник Камисато, столько времени старался соответствовать этому образу: делал все исключительно для того, чтобы вести клан и комиссию к процветанию, никогда не забывал наставлений отца, верой и правдой служил всемогущей Сёгуну.       А сейчас Аято теряется, как взволнованный пятилетний ребенок, впервые увидевший отчеты от вассалов клана, Аято не знает, что делать. Принципы и долг твердят одно, сердце – совсем другое. У него есть люди, которых он любит, которых он знает, которых ценит, с которыми сотрудничает и которые ему интересны, и Аято не может их предать, присоединившись к охоте на Глаза Бога.       Не может.       Не имеет ни малейшего права предать их доверие.       Сёгун – его правительница, повелительница и госпожа.       Камисато – его клан, дом и семья.       Так почему Аято не может сделать выбор?       Шинра шумно вздыхает, трет когтистыми пальцами глаза, сжимает переносицу. За эти несколько дней после прихода депеши он умотался настолько, что визуально выглядит постаревшим на несколько лет и теперь действительно кажется старше Аято. Он то и дело нервно поглаживает Глаз Бога – благо, что старается контролировать температуру в комнате уже чисто по старой привычке, иначе бы сидеть всему поместью Камисато в снегах, – и оглядывается по сторонам, словно кто-то придет за ними уже сейчас.       – Я… не был готов, – сокрушенно признается Аято, подпирая ладонью лоб. Голова гудит, мысли роятся внутри как растревоженный пчелиный улей, и одолевающее его чувство полной беспомощности делу ну никак не помогает: наоборот, лишь ухудшает ситуацию. Аято ненавидит чувство беспомощности. – Даже предугадать не мог, не заметил никаких к тому предпосылок…       – Перестань, – выдыхает Шинра и поднимает на Аято взгляд. – Ты не можешь знать всего. И предвидеть всего тоже не можешь. В конце концов, если кто и виноват, то только я. Потому что… мне известно будущее, и…       – Шинра, – перебивает его Аято, и Шинра тут же осекается, резким движением поднимая голову. В разноцветных глаза блестит вина. – Ты не виноват.       – Но я…       – Ты. Не. Виноват.       Поджав уши к голове, Шинра поднимает руки в примиряющем жесте и криво улыбается, обнажая клыки. Он нервным жестом чешет шею, стукает ногтем по Глазу Бога – словно проверяет, на месте ли он, все с ним хорошо, он постоянно пытается прикасаться к нему как можно чаще, – и, мельком посмотрев на Аято, переводит мрачный взгляд на депешу, лежащую на столе как камень преткновения.       Мог ли Аято это предотвратить? Мог ли на что-то повлиять, о чем-то догадаться заранее, что-то сделать, как-то подготовиться? Аято – политик с ранних лет, его тщательно выстроенные связи раскинулись не только по Иназуме, но и по всему Тейвату, и с годами только укрепились, он не дал клану распасться, не дал другим кланам растоптать Камисато окончательно и со временем только усилил позиции клана и комиссии. Он должен был что-то заметить, должен был что-то предугадать, увидеть предпосылки.       Шинра смолчал, не намекнул. Аято не удосужился копнуть поглубже, когда Шинра забеспокоился. В результате они оба попали впросак.       Хороши они, ничего не сказать. Тоже мне, великие политические деятели, светила иназумских земель. Смех, да и только.       – Я вас не сдам, – вдруг резко выпаливает Аято, отнимая ладонь от лица. Шинра поднимает на него изумленный взгляд и несколько раз недоуменно моргает. – Я не сдам ни тебя, ни Тому. Ни Куреху, ни Джинко, ни Тадаши. Ни Йоимию, ни Сайю. Никого. Я клянусь.       Шинра открывает рот, закрывает, затем хмурится и спрашивает:       – Это ты поэтому такой мрачный был? – Аято коротко кивает и вздыхает, тут же качая головой – нет, конечно же, это далеко не единственная причина, – и Шинра неверяще усмехается. – Да брось. Никто даже не сомневался, что ты нас не сдашь. Это не в твоем характере.       – Положение меня обязывает, – отвечает Аято, и Шинра щурится, дергая ухом. – Да только я никогда не смогу так поступить. Как бы я ни был предан Сёгуну, чем бы только ни был ей обязан… между людьми и властью я выберу людей.       – Звучит как попытка в государственный переворот, – хмыкает Шинра, и Аято тут же кривится в ответ, судорожно качая головой. Нет, конечно же нет, как ему такое только в голову пришло? – Да все-все, я понял, не урчи. Никаких госпереворотов в этом доме.       Почесывая за ухом, Шинра снова бросает беглый взгляд на депешу, затем закатывает глаза. Аято колеблется некоторое время, а затем, собравшись с мыслями, вкрадчиво спрашивает:       – Ты точно не хочешь рассказать мне то будущее, о котором знаешь?       Шинра кривится так, словно сожрал целый лимон. Аято нетерпеливо барабанит пальцами по столу в ожидании ответа: к сожалению, если Шинра не захочет признаться самостоятельно, Аято намерен его дожимать. Он ни в чем не винит Шинру, нет, однако считает, что наиболее разумным вариантом будет, если Шинра расскажет все, что знает. Так Аято хотя бы будет осведомлен о том, что ждет Иназуму – и клан Камисато – в будущем, а значит, будет готов. И сможет придумать планы: один за другим, основной план и с десяток запасных на случай, если что-то пойдет не так.       – Будущее, которого ты так боялся, уже наступило, – вздыхает Аято, потирая лоб. Он складывает пальцы в замок и кладет на них подбородок. Внутри все так же в бешеном темпе колотится тревога. – Ты по-прежнему в одиночку несешь на своих плечах вес будущего и теперь уничтожаешь себя за то, что ничего не смог сделать.       – Ты тоже, – сконфуженно замечает Шинра. Аято пожимает плечами. Он глава клана и комиссии, он обязан быть на шаг впереди всех остальных людей, только вслух об этом он говорить не собирается.       – Возможно, – благосклонно соглашается Аято, хотя внутри все кипит и бурлит. – Мы сможем кому-то помочь, спасти их Глаза бога и не допустить катастрофы. И твои знания, возможно, мы также можем использовать во благо тех, кто может оказаться под ударом. Пожалуйста, Шинра.       Аято весь на нервах, на иголках, но надевает непроницаемую маску прожженного политика и делает вид, что ему все нипочем, что он знает, что и зачем делает, и уже придумал план действий. Только на деле ничего-то Аято не знает и не понимает, да только Шинра ему верит. Или притворяется, что верит. Иначе и не объяснишь, почему он, поведя хвостами, запрыгивает на подоконник, глядя куда угодно, но не на Аято, и отвечает:       – Ладно. Ты прав. Но смотри, – Шинра нервно усмехается и качает головой. Глаза его серьезные и встревоженные. – Если будущее сломается, то я всем расскажу, что это по твоей вине.       – Невелика потеря, – с легкой улыбкой отвечает Аято. Тугая пружина внутри не расслабляется, наоборот – стягивается только сильнее, и ему становится еще более не по себе. – Так уж и быть, как-нибудь справлюсь. И не из таких передряг выбирались.       Шинра кивает, собираясь с мыслями. И начинает рассказ.       И все время, пока Шинра говорит не замолкая, Аято думает о том, насколько неприятно манипулировать любимым человеком и его страхами ради получения своей выгоды.