Его не найдут. Тайлер так отчётливо понял это. Его не найдут.
— Чего разнылся? На порез хлынул какой-то поток горючего, лицо будто вспыхнуло, горло запершило от крика. Не дожидаясь, пока Уолш сомкнёт губы, неизвестный плеснул огненной жидкости ему прямо в рот. — Не думай, что я помогаю, — сухо добавил тот. И стряхнул последние пару капель на губы. Тайлер не смог заставить себя ответить. Ему казалось, что пол снова слабо трясёт. Или это тело дрожало от бессилия, стресса, воспаления, холода, обиды – причиной могло служить что угодно. Его не трогали, милостиво позволяя отдышаться. Спирт иллюзорно согревал. По звукам удаляющихся шагов он замедленно осознал, что с секунды на секунду останется в одиночестве. Неизвестно, на сколько. И что будет ждать его потом? Когда проскрипел металл, Тайлер выждал какое-то время и с трудом перевернулся на левый бок. Кости под ним казались целее, чем на противоположенном. Он давно оставил попытки избавиться от повязки, верёвок, цепей – бесполезно, зафиксировано на совесть. Конечности постоянно онемевали, и он бы уже не чувствовал их, если бы верёвки периодически не меняли на наручники и обратно; одно непонятно, зачем? Чтоб говорить, ему не понадобились бы руки и ноги. Ступни, по идее, должны были распороть сразу же, дабы исключить вероятность побега. Даже самое банальное – ногти – всё ещё были на месте. Забыли прикупить швейный набор? Тайлер не уточнял, опасаясь подкинуть мучителям лишних идей. Но не с дилетантами же он столкнулся? Что-то не складывалось. Его словно хотели сломать, но не до конца. Именно его. Среди окружающего бетона и металла был ещё один заложник, и с ним, очевидно, не церемонились. Тот, кажись, давно потерял рассудок. Скулил и стонал. Стонал и скулил. Возможно, он был немым или смог-таки откусить язык, но чудом не помер от потери крови, и теперь служил ублюдкам предметом для растерзаний. Хотя какое же это чудо? Проклятье. И Эшли… ей ведь тоже пришлось через всё это пройти. От мыслей о ней становилось так дерьмово, что Тайлер старался не допускать их вовсе. Но о чём бы ни думал, они – мысли – стекались к тому, что Эш прозябала здесь неделями, месяцами, пока никто в целом мире не пытался её искать. Он и сам… Чёрт. Тайлер сжал зубы до скрежета. Он и сам! Занимался всякими глупостями. В Аргентине горами любовался, загадки деда Астора разгадывал, жизнью наслаждался… А Эшли мучилась здесь. Тайлер старался не думать о ней, но всё, что у него теперь оставалось – собственное имя и мысли. Он невольно представил. В темноте это было легче лёгкого. На ней разреза́ли платье. Её кожу медленно превращали в бесформенные лоскутки. И она, возможно, звала его. Тихо. Потухшим, сорванным голосом: «Тайлер». Её глаза тоже пекло от воды, крови и соли.Вот чем он всё это заслужил.
***
Мысли… мысли… мысли… тик-так… К тому моменту Тайлер Уолш уже ни о чём не думал. Целая вечность прошла с тех пор, как мир погрузился во тьму. Тик-так. Он сидел на полу. Перекладывал комок ткани из руки в руку, бренча короткой цепью, связующей металлические кольца вокруг запястий. Туда и обратно. Тик-так. Его больше не били ни кулаками, ни током. Поблизости не курили. Не угрожали. Не кряхтели. Он давно не слышал ни плача, ни стонов. Но лучше бы слышал. Потому что… Тик-так. Невыносимый звук был не часами, а метрономом. Тик-так. Метроном сводил с ума. Он уже не надеялся, что они тоже чокнутся от бесконечных ударов маятника. Им было нормально. Иногда к двери узкой камеры подходил кто-то из четверых. Предлагал рассказать. Что-то и о ком-то. Тик-так. Тайлер с трудом вспоминал, о чём речь. Зачем во встроенном в дверь отсеке появляются свёртки с сухой едой, бутылки с водой – зачем? Зачем снимать повязку, если вокруг всё равно так темно, что хоть глаз выколи? Комок ткани – платье – туда-сюда, из ладони в ладонь, тик-так. Зачем его держат в живых? Всё это изводило его, но не имело ни малейшего смысла.***
Он бил по стенам и двери. Не чувствовал, как костяшки превращаются в кровоточащее рваньё. Как напрягаются осипшие, уставшие от крика связки. Она стояла позади. Она смотрела на него. Она тихо звала. Он не видел её, но обострённо ощущал, как она улыбается.***
Они сели на пол. Между ними бренчал метроном. Он протянул ей платье, а она покрутила его в руках, пожала плечами и отбросила в сторону. Он оскалился: — Ты сдала меня им. — А ты бросил меня. Они говорили впервые после случившегося на «Магнифике». Долго, с упрёками и без, говорили обо всём на свете: — Вот я и ушёл от него. — Да ну? — Ага. — Так и сказал? Ничего-то ты и не значишь для меня? — Типа того. — Но он тебе нравился! — Он не хотел, чтобы для меня всё закончилось так. Надо было… — Надо, надо. — Надо. — Ага. — Уже неважно. — Жалеешь? — Может и так. Мэриан будет плакать. — Мэриан будет плакать. — Астор не будет. — Нет? — Ему уже всё равно. — Как и остальным. — Никто не придёт, да? — Никто. Всем плевать на тебя. — Всем на меня плевать. — Астору не было. — Он не хотел, чтобы для меня всё вот так закончилось. — Он любил тебя. — Только он и любил. — Может быть, если б ты не занимался всем этим... — Может. В его объятиях было теплее, чем под одеялом и тремя пледами. За окном опускались снежинки. Кружились, тая в свете уличного фонаря. Тогда, далеко в прошлом, у них была целая вечность. Вечность, не омрачённая мерным постукиванием маятника. Тайлер не помнил, в какой день и в какой месяц ему не нужно было никуда торопиться, а Астор смог организовать себе незапланированный выходной, но это был лучший день лучшего месяца лучшего времени года. Но одеяло тогда полетело прочь. И ладонь, сжимающая плечи, была отброшена в сторону. — Прошу, давай полежим ещё немного, — лицо Астора было расслабленным, складка сбившейся наволочки забавно отпечаталась на его щеке. А он отмахнулся: — Отойду позвонить, ты лежи. Удивительно, сколько всего совсем не ценил. Сейчас, здесь, сидя в кромешной тьме, говоря только с расплывчатым образом Эшли, многое бы за то спокойствие отдал. За то, чтобы единственным «тик-так» в его жизни было тихое стрекотание часов с лунными фазами, которые Астор случайно забыл снять перед сном. За то, чтобы смотреть по утрам в окно и иметь возможность «полежать ещё». За то, чтобы дышать свежим воздухом, вести беседы о вине, встречать новый день с восходом солнца. За то, чтобы выбраться отсюда. — Он любил меня. — Только он и любил. — Может быть, если б я не занимался всем этим... Эшли улыбалась ему тепло и ласково.Стучал, стучал сводящий с ума метроном.
***
— Как тебе тишина? В ушах звенело. — Эй, ау! Потянуло вниз. — Что ты там мямлишь? Осесть, обхватить голову. Казалось, от крика её вот-вот разорвёт. — Убейте меня, — одними губами прошептал Тайлер, едва вспомнивший своё имя. Человек, в теле которого он себя обнаружил, бесконтрольно пытался выдернуть из верёвок истёртые запястья. Сзади грубо толкнули, и он рухнул на пол. — Мы уже говорили об этом, помнишь? Расскажи всё, и я, так уж и быть, избавлю тебя от мук. Он не понимал, кто из четверых стоит позади, а кто говорит; будто всё ещё слышал шум метронома, и голоса искажались, отбиваясь от барабанных перепонок острее и громче. Он так давно не слышал настоящих человеческих голосов, что мог бы даже порадоваться им, если бы самое страшное не прозвучало ни в тот миг, ни в какой бы то ни было: — Слушай, я не поклонник подобных методов, не-а, но терпение, знаешь, не безграничное всё-таки. Скучно становится, понимаешь? Подумалось мне – ну так, гипотетически, – может, родственников твоих пригласить на огонёк? — Они ничего… — Но ты-то! — его перебили. — Ты-то знаешь, но, кажись, тебе не хватает этой, как её – а, точняк! – мотивации. Да не трясись, мы с твой мамочкой ласково. Ублюдок… приберёг шантаж на конец. — Зашевелился, смотри-ка. А я говорил: давно пора. — Вы её не... — Тронем, ещё как тронем. Даже тебе поглазеть позволим. Внезапно стало плевать, на всё плевать. На себя, на спецслужбы, на клятвы верности Королеве и Великобритании. Всё это того не стоило. Его мучения того не стоили. Жизнь Мэриан того не стоила. Кларенса. Все они, не только он один, были в заложниках у этих четверых. Правда в том, что никто их не вызволит. — Я расскажу. — Слышали? Расскажет, — затылок кольнуло подошвой, но он не дёрнулся. — Я победил. А, блин. Где диктофон? — Надо сначала… — Нашёл! Ну, говори, — щёлкнула кнопка. — Кто? — Правительство. — Бред не неси! — Я работал на правительство. — Стоп, — требовательно остановил тот, который имел на это право. Ненадолго повисло молчание. — Тот мужик велел звонить, если… Короче, ведите его обратно. — Ещё чего, а если передумает! — Куда ему, он вон уже. Готов. О нём говорили что-то ещё, пока поднимали на ноги, но Тайлер толком не вслушивался. Он провёл в заточении полгода, не меньше, и, если бы велись хоть какие-то поиски, это место бы уже нашли. А его не искали. Или искали лениво, для галочки. Пусть уж лучше обнаружат здесь только его труп. Это всё, что он мог сделать для живых родителей на прощание. — А я не сдалась так просто, — прошелестел голос Эшли в привязавшемся гуле маятника. — И ты не сдавайся. Тайлер едва шевельнул непослушными губами, вынуждая голос заткнуться: «Плевать». Он ни о чём не думал и не сожалел во время перехода из одного помещения в другое. Смертный приговор был подписан. Дурацкая надежда, глупая и хрупкая, тлела напрасно; напрасно взывала к нему голосом Эшли – он всё это отгонял. Опустив голову, Тайлер смиренно шёл вперёд, как вдруг ведущий его – плевать, который, – вынудил остановиться. Раздался грохот. Далеко по правую сторону кто-то бежал. — Ты, тварь, а ну стоять! — оглушительным эхом отлетело от стен. Тайлера мигом швырнули в сторону, и он, будто очнувшись, напрягся всем телом. Завертел головой, словно через повязку смог бы что-нибудь разглядеть. Тем временем что-то происходило, кто-то откуда-то спрыгнул. Раздалось очень близко: — Тебе, блять, жить надоело?! Какофония шагов прервалась. Прогремел выстрел, но за полсекунды до этого он отчётливо расслышал изумлённое, вырвавшееся словно случайно, кряхтящее и озлобленное: — Тайлер… Уолш? Бах. Метрах в десяти с грохотом рухнуло уже не имеющее возможность продолжить фразу тело. Тайлер вжался в стену, и вовремя: стрелявший решил для верности разрядить обойму. — Так тебе, гнида! — Идиот, что ты наделал?! — Я?! Да он совсем из ума выжил, сукин сын! Я его отлить отвёл, отвернулся, а он как рванул! — Что у вас происходит? — Вот же срань! И меня не позвали! — Так, этого уводи. Теперь все четверо были в сборе, но Тайлер не вникал в суть их перепалки. Сползая спиной по стене, не мог отдышаться, будто тем, кто пытался сбежать из плена, был не погибший, а он сам. — Эй, поднимайся. Кто-то дёрнул его за плечо, но Уолш не подчинился, за что заработал крепкий удар ботинком. Он скривился, но не от боли, а от ужасающего осознания: нарвавшийся на пули «сокамерник» откуда-то его знал. И этот голос… смутно, отдалённо знакомый голос, не вызывающий в памяти никаких ассоциаций. Кто он? Почему остановился и потратил последнюю секунду жизни на то, чтобы выплюнуть его имя со жгучей ненавистью? Ни с кем из МИ-5 Тайлер не ссорился. Или не мог вспомнить. Думай, думай… Он давно перестал задавать себе какие-либо вопросы, происходящее впервые за долгое время по-настоящему взволновало его. — Чего встал? А ну пошёл! Пришлось волочить ноги в направлении пункта назначения. Почему-то его старались увести с места происшествия как можно скорее, а потом очень нервно и суетливо приковать. Прежде они так не паниковали, убийство того парня совершенно точно не входило в их планы. Способность анализировать, задушенная щелчками маятника, вернулась, но ненадолго. Метроном запустился вновь. Он хотел бы взвыть, но вместо этого сел на пол и уронил голову на скованные спереди руки. Зажал уши, хотя по опыту знал, что это всё равно бы не помогло. Вот если б оглохнуть… Всё тело передёрнуло от попытки проткнуть ушную мембрану отросшим зубчатым ногтем. Гадство. Должно быть, нужно полностью и бесповоротно рехнуться, чтобы переступить через инстинкт самосохранения и намеренно причинить себе настолько сильную боль. Метроном шумел. Метроном отмерял последние часы-минуты. Тайлер ждал, что за ним придут, но никто не приходил. Сознание стало вязким, и он встряхнул головой, пытаясь сбросить липнущий к коже морок. А затем вскочил на ноги, рванул в сторону. Шаг, другой. Приподнял руки – они были свободными, он видел каждый палец. В рассеявшейся тьме разглядел кого-то. Ребёнка, сидящего у стены в той же позе и положении, что и он сам мгновение назад. «Сон», — догадался Тайлер. Он не чувствовал собственного тела, лишь долгожданное умиротворение и спокойствие. — Что ты делал в колодце? Точно... Ему тогда было около девяти, не больше. Уолш обернулся: Эшли морщила нос от сырости и куталась в тонкую кофту, которую он ей когда-то подарил. Не дожидаясь ответа, она вскинула взгляд, и он тоже посмотрел наверх. В круглую скважину проникал рассеянный лиловый свет – обрезок неба был таким ярким, каким видишь его только в детстве. — Ждал, — отозвался вместо него ребёнок, не отлипающий от каменной кладки. — Сбросили? — не боясь промочить ноги, Эш прошествовала по мокрому дну и опустилась перед его уменьшенной версией, распутала ладонью прилипшие ко лбу волосы. — Бедняжка. — Да я сам спустился, — вздохнул Тайлер и продолжил, наткнувшись на вопросительное «зачем»: — Леннарду помочь хотел. Вот, помог. Он указал на маленький мяч, плавающий на поверхности лужицы. Эш улыбнулась и шутливо погрозила кулаком двум детишкам, заглянувшим внутрь колодца, тем самым перекрыв свет наверху. — Ты же плод моего воображения. Значит, знаешь всё. Зачем спрашиваешь? — Я скучаю, Тайлер, — Эшли присела рядом с ребёнком, обняла усыпанные синяками колени и склонила голову набок. — Расскажи всё ты. Возможно, это был последний сон в его жизни, так что Уолш старался не искать из него выход. Из альтернатив у него был лишь метроном, а тут, в безвременье, он не был вынужден сходить от него с ума. Вот бы сновидение продолжалось вечно… Даже такое, какое ранее он счёл бы кошмаром, сотканным из воспоминаний из детства. Тех, где он спускался по верёвке на дно, то и дело пугаясь, когда кроссовки скользили по заросшим мхом стенам. Где Ленни – Леннард Кавендиш – и его приятель из престижной частной школы подбадривали, кричали: «Давай, давай! Быстрее!» — а после, когда настало время выбираться, перерезали верёвку и отказались помогать. Эшли чихнула. Вытерла озябший нос рукавом летней кофты и прошипела: «Маленькие подонки, а потом из них вырастают…» Тайлер сдавленно усмехнулся: — Не копируй Джозефа. — Я-то что? Это ты перекладываешь его слова на меня. А Леннард – козёл! Козлёнок! И ведь не извинился! — Будто он помнит. Ребёнок у стены всхлипнул: «Почему он меня бросил?» — Эшли мигом притянула его к себе и защебетала что-то ласковое, похожее на «ну, ну, не надо плакать». Уолш вздохнул. Как объяснить себе прошлому, что Леннард не виноват? И его приятель из «Чартерхауса» тоже. Виноват был отец того мальчишки, каждые каникулы избивавший сына до полусмерти. Слуги в его доме, за достойный гонорар привыкшие ничего не замечать. Не он был виновен в том, что рос озлобленным, желающим выпустить накапливающуюся агрессию на всех и вся. Кто-то душит куриц, кто-то прокалывает брюшки жабам, а кто-то учится быть харизматичным ублюдком, обзаводится легко внушаемой свитой, «случайно» бросает мяч в колодец и ждёт, когда за ним полезет кто-нибудь добренький, кого можно будет оставить там, на дне. Кому можно будет передать часть боли. — Дети не виноваты в том, за что некоторых взрослых нужно отстреливать, — озлобленно зашептала Эш. — Ты опять ему вторишь. — А ты опять забываешь, что я в твоей голове. — Забываю, — Тайлер ещё раз взглянул вверх, но кусочек неба уже не был таким лиловым и ярким. Всколыхнув воду, он сел рядом с иллюзорными спутниками по несчастью, и Эшли опустила голову ему на плечо. — Прости, что не был рядом, когда ты в этом нуждалась. — Если и не прощаю, всё равно буду рядом с тобой, — она коснулась его ладони, и Тайлер сжал её пальцы, холодные и мокрые. — До конца. — Жаль, мне недолго осталось. — А я всё равно буду. — Я говорю сам с собой… — Ну а с кем ещё тебе говорить, Тай? Закрывая глаза, он чувствовал, что сон рушится. Что днище колодца слабо вибрирует, что-то скрежещет, и издали слышится подбирающееся всё ближе «тик-так», «тик-так», «тик-так». Вокруг была тьма. Метроном постукивал, отмеряя оставшееся ему время. Всё было в точности так, как до того, как он утонул в сновидении, кроме ладони – холодной и мокрой – которую он по-прежнему сжимал в руке. Тайлера пробрало до костей: ладонь была грубой, мужской. Он едва не залез на стену, но короткая цепь забренчала и не позволила ему далеко сдвинуться.Рядом с ним, почти вплотную, лежал мертвец.