Фантики

На Новый год сбывается главная Серёжина мечта последних лет — дядя Костя покупает компьютер. «Атлон», «семьсот мегагерц», «двести пятьдесят шесть мегабайт оперативной памяти», «жёсткий диск на полтора гигабайта» — эти слова звучат настоящей музыкой. Да, формально компьютер общий, и ставят его в углу гостиной, однако и дядя Костя, и Игорь относятся к нему, как к Серёжиной епархии. Ведь именно Серёжа в своё время не просто зачитал до дыр «Энциклопедию профессора Фортрана», но и нарисовал на куске картона клавиатуру, чтобы тренироваться печатать. А уж история, как на уроке литературы он назвал любимой книгой учебник по Турбо Паскалю, вообще притча во языцех. Поэтому Серёжа устанавливает всякие программы с купленных на сэкономленные «обеденные» деньги дисков, перепечатывает строчки кода из толстой, мелко исписанной тетради, рисует в «пэйнте» или играет в компьютерные шахматы, и никто ему даже полслова против не говорит. А в начале весны дядя Костя вообще подключает диалап — и небольшая, захламленная квартирка на последнем этаже получает своё «окно в Сеть». Теперь каждый свободный рубль тратится на интернет-карточки, и если бы не железное правило: в полночь — отбой для всех, то Серёжа наверняка превратился бы в красноглазого зомби. — Слушай, что ты там такое интересное находишь? — однажды спрашивает у него Игорь, великодушно добавляя полтинник на покупку карточки. — Мир, — просто отвечает Серёжа. Игорь задумчиво хмыкает, однако больше вопросов не задаёт.

***

Кроме книг обо всём на свете, компьютерного опыта и редких вирусов, Серёжа приносит из интернета картины разных художников, удовлетворяя давнюю тягу к живописи. Начинает, само собой, с Возрождения, затем плавно переходит к классицизму и в какой-то момент очаровывается бытовым жанром. «Малые голландцы», Веласкес, импрессионисты — и однажды прихоть поисковых алгоритмов подбрасывает ему канадца Стива Уокера. Впрочем имя художника Серёжа выясняет гораздо позже. Пока же он просто смотрит на медленно загружающиеся картины — прохладные, в синеву, тона, мужские фигуры, простенькие, но достаточно интимные сюжеты — и чувствует за ними истории. Которые не возьмётся сформулировать, но которые резонируют в нём с чем-то глубоким, нутряным. Как Боттичелли, только флорентиец — это высота, свет и небесная лёгкость, а в этих картинах — тёмная глубина, почти бездна, не знающего солнца подземного озера. Картин на сайте не больше десятка, и каждую Серёжа рассматривает так долго, будто хочет затем повторить по памяти. Но окончательно пропадает в последней — может, потому что один из её персонажей кажется ему похожим на Игоря. А может... Позади слышится шорох, и Серёжа испуганно закрывает вкладку. С бешено колотящимся сердцем оборачивается от монитора и видит в дверном проёме гостиной потирающего глаза Игоря. — Начало первого, — зевая, напоминает тот. — Ага, — с запинкой отвечает Серёжа. Возвращается к светящемуся белым экрану и принимается с нарочной медлительностью закрывать окна приложений. Ему нужно время, чтобы вернуть себе самообладание, хотя с чего оно вздумало теряться — совершенно неясно. Всё-таки не порнушку смотрел, и даже не ню, а вполне себе нормальные картины. Правда, с парнями, только что такого, если красиво? «Краси-иво? — с ехидством тянет внутренний голос. — А Игорю показать сможешь это своё “красиво”?» У Серёжи внезапно пересыхает во рту. «Да что особенного-то? — храбрясь, думает он, выключая компьютер. — Итальянцев же показывал, и это покажу. Когда-нибудь. Наверное». Внутренний голос многозначительно молчит. В спальне Игоря нет — должно быть, чистит зубы. Серёжа в этом плане человек более продуманный: всю вечернюю рутину делает перед тем, как усесться за компьютер. Поэтому сейчас он быстро расстилает постель и юркает под одеяло. Его по-прежнему одолевает непонятное смущение, отчего страшно хочется, чтобы побыстрее настало утро и всякая ересь благополучно вылетела из головы. А ещё ему отчего-то стыдно разговаривать с Игорем, так что когда тот возвращается в спальню, Серёжа мгновенно притворяется спящим. Слышит шорох снимаемого покрывала,звук отодвигаемого стула и, сам не зная зачем, приоткрывает глаза. Игорь как раз стягивает футболку, и застиранная ткань поочерёдно обнажает впалый живот с «кубиками», мускулистую грудь, острые ключицы. Всё, что Серёжа уже видел и чему всегда немножко завидовал, но что никогда прежде не отзывалось в нём сладким и тягучим, как карамельный топпинг, ощущением. Будто со стороны приходит мысль: а ведь это могло бы стать отличным сюжетом для картины, вроде тех — один, ни о чём не догадываясь, раздевается, другой спит или якобы спит, — и Серёжу бросает в жар. К счастью, в этот момент Игорь гасит настольную лампу, и его тёмная фигура опускается на соседнюю кровать. Скрип пружин, шорох одеяла и затем — тихое «Спокойной ночи», на которое Серёжа не отвечает, помня о конспирации. Ещё некоторое время он лежит неподвижно, чутко прислушиваясь к дыханию Игоря, и лишь после того, как оно становится совсем бесшумным, осторожно переворачивается на другой бок. По старой, ещё детдомовской привычке закусывает наволочку: у того, что с ним происходит, может быть только одно объяснение. По которому получается, что Серёжа гораздо более бракованный, чем считал раньше, и если об этом узнают Игорь или дядя Костя... Он зажмуривается от подкатившего к горлу полузабытого ужаса и, переждав приступ, упрямо заканчивает мысль: если они узнают, то всё закончится. Нет, конечно, его уже никто не отправит обратно в «Радугу» — найдут какой-нибудь другой вариант. Школу-интернат, например, чтобы приезжал только на каникулах. Потому что такому не место рядом с ними, рядом с Игорем, особенно с Игорем, которого Серёжа... Не справляясь с позорными слезами он жалко всхлипывает и ещё крепче впивается зубами в наволочку. Нет-нет, они не должны узнать, никогда, ни за что! — Серёж, ты чего? Серёжу парализует от неожиданности, а проснувшийся Игорь в два шага подходит к его кровати и присаживается на край. Ласково касается напряжённого плеча и повторяет: — Ты чего? Сон плохой? — Д-да, — бормочет Серёжа, вжимаясь в матрац, будто собираясь просочиться сквозь него на пол. — Полежать с тобой? На Серёжу будто выливают ушат ледяной воды. Полежать. С Игорем. После всего... — Н-не надо, — от зашкаливающего нервного напряжения у него зуб на зуб не попадает. — Я в п-порядке, п-правд-да. — Ага, рассказывай сказки, — Игорь самовольно укладывается рядом и сгребает его в охапку — хорошо хоть, вместе с одеялом. — Всё, успокаивайся, я рядом и любой приснившейся тебе дряни в один момент морду набью. Тут Серёжа понимает: ещё немного, и он либо всё расскажет, либо сделает что-нибудь, после чего и рассказывать не понадобится. И в последний момент неимоверным усилием берёт себя в руки. Мускул за мускулом, вдох за выдохом, мысль за мыслью — расслабляет, удлиняет, отпускает. А когда чувствует, что голос будет звучать естественно, собирает волю в кулак и разворачивается в надёжном кольце рук. Теперь их с Игорем лица так близко друг к другу, что в его глазах можно без труда разглядеть обеспокоенное выражение. — Всё в порядке, — Серёжа очень старается говорить убедительно. — Спасибо тебе. — Пожалуйста, — отзывается Игорь. Однако разжимать объятие не торопится, и от его близости Серёжа одновременно млеет в райском блаженстве и корчится на адской сковороде. А Игорь, как назло, пытливо всматривается ему в лицо, будто чувствует подвох — сладостно, мучительно долго. И наконец отпускает, напомнив: — Если что, я рядом. — Да, — выдыхает в ответ Серёжа. Тогда Игорь встаёт с кровати, но перед тем как уйти, уточняет: — Спокойной ночи? — Спокойной. Игорь возвращается к себе. И пока он укладывается, Серёжа, не справившись с искушением, аккуратно передвигается на часть подушки, ещё хранящую тепло чужой головы. Закрывает глаза, ловя носом воображаемый запах, и обречённо признаёт: если он потеряет Игоря, то попросту этого не переживёт. А значит... «Они не узнают. Никогда».