Родина

      Оставив бумаги у Эрвина и не получив от него новых поручений, ввиду особой занятости новой гостьей, Леви вернулся к себе в кабинет. Привычный порядок нарушала разбросанная по столу канцелярия, оставленная ещё с утра в спешке, и, разложив всё по местам, Леви принялся рассматривать отчёты за прошлую неделю, которые ещё не успел сдать. Где-то требовалась ещё одна печать, где-то подписи других офицеров. Перекладывая листы с места на место, он подмечал какие отчёты стоит переписать из-за неаккуратности — часто приходилось работать ночью, а там и воск со свеч незаметно капал, и чернила мазались, и сон на это закрывал глаза.       Вовсе не великая ответственность заставила его пойти к Ханджи, а скорее скука и веский повод — подпись для отчёта по пищевым убыткам. Всякий раз, встречаясь с Ханджи, та надеялась разделить бюрократическую ношу с Леви, потому что больше, толком, было и не с кем. Леви хватало своих обязанностей и их встречи происходили всё реже.       И сейчас, спускаясь в подвал, он ожидал встретиться с кем-то из ребят сто четвёртого (их часто запрягала себе в помощь Ханджи), но сейчас она сидела одна среди кучи наваленного барахла. Очки, поднятые на лоб, не давали волосам лезть в глаза. Ханджи устало их потирала. Увидев Леви, она взбодрилась и отодвинула кривые стопки бумаг в сторону, едва не смахнув их с облезлого края стола.       — Ого, вот так встреча. Пришёл помочь? Ты как раз вовремя, — она заметила ещё какие-то листы в его руках. — О-о, нет, спасибо, мне своих достаточно, — и показательно хлопнула по столу.       — Ты даже слова не дала вставить, — Леви прошёл по каморочной комнатке в поисках ещё одной лампы; у Ханджи было темно хоть глаз коли. — Тут две подписи.       — Ага, эту филькину грамоту сам подписывай, — Ханджи встала с хрустом потягиваясь.       Леви лампы не нашёл, может, её тут и в помине не бывало; Ханджи очень не нравилось старое рабочее место, маленькое, как и все комнаты здесь, и она считала его временным, а тратить свои силы на уборку — бессмысленным.       — Сейчас по старой оформе отчёты признаны недействительными.       — Поясни? — Ханджи усмехнулась над его недовольным видом.       — Ты газеты читаешь? — она стала ходить по комнате. — Буквально на днях: сенат выпустил пример нового вида отчётностей для некоммерческих организаций. Те кожурки картофеля, которые ты бессовестно вписываешь в отчёт убытков пищи, летят не к Эрвину, а в стол сенаторов. И они их читают.       — Я про кожурки шутил, — сказал Леви. Он осмотрел её стол, заваленный треснутыми перьями, сальными папками и очень серьёзными бумагами.       — А я про это безобразие — нет. Видишь, чем я теперь занята? Эрвин сказал тебе передать ещё с утра, но ты быстро сбежал.       — Думал, с утра в конторе на печать будет меньше народа. Ошибался, — он стал разглядывать переписанный отчёт. Безобразие вокруг, однако, не отразилось на аккуратности записей. Ханджи протянула ему ещё одну связку бумаг — вместо трёх листов теперь требовалось пять. — Пиздец.       — Он самый. Я даже это уточняла у приглашённой юристки… госпожи Вердитер, вроде. Она сказала, что в её компетенцию входит перепись некоторых наших документов, а с отчётами она может помочь завтра-послезавтра…       — Как мило.       Он неосторожно присел на край стола — тот скрипуче пошатнулся, и распрямившись, Леви стал просматривать стопку дальше.       — И правда. Я сначала не понимала, почему Эрвин с ней связался. Обычно столичные такие цены ломят… — продолжала Ханджи, ходя из стороны в сторону.       — Она из Утопии.       — А, вы познакомились? — она чуть улыбнулась. — Очаровательная, правда? Я и не ожидала. По ней и не скажешь, что она юрист. Мы спускались с Жаном, он её увидел и шепнул ещё мне, что, кажется, в жизни женщины красивее не видел.       Леви отложил стопку и неоднозначно кивнул головой.       — Старовата для него будет, — Ханджи рассмеялась.       Леви за своё недолгое знакомство с Риммой и женщинами, очень похожими на неё, мог сказать, чем она отличалась от других. На вечерах, куда его затаскивал Эрвин, он от безделья составлял картину наиболее часто встречающихся типажей со знанием стороннего наблюдателя, беспристрастного и немного циничного; (распределяющего отличия в левую колонку, схожести — в правую…).       То ли веяние моды, то ли совпадение, но почти все дамы на вечерах, разных возрастов и положений, закалывали чёрные волосы в причудливые причёски разной высоты. Они напоминали Леви торты, с жемчужными глазурными нитями и будто случайно налетевшими перьями. Подолы платьев всегда волочились по полу — синие, золотые, пунцовые — тут встречалось гораздо большее разнообразие. Эрвин как-то шепнул, что вон та мадам Пьер точно так же одевается в будни, и иногда с ней и с каретами случаются определённые казусы из-за длины её платья. Мадам Пьер сторонница старых нравов, где у женщины должно быть закрыто всё, что ниже шеи, а такие убеждения, как ни странно, сейчас набирали популярность.       И нахрена он это запоминает?       Наверное, встреть мадам Пьер Римму, то посчитала бы её распутной молодёжью, ведь она одна заявилась к мужчине, пила с ним вино, бесстыже сидя в красном платье, из-под которого виднелись голенища сапог.       Но, судя по заячьему берету, дублёнке и лайковым перчаткам, Римма сама вряд ли бы с ней встретилась — мадам Пьер была обычной купчихой. Это Леви только полагал; за разговором с Ханджи, что пошёл на другую тему, он отвлёкся, оставшись при мнении, что Римма правда не очень похожа на юриста и правда очень красива.       В подвале было непонятно, какой сейчас час: ни окон, ни часов. Монотонное сшивание листов втягивало незаметно — не сиди рядом Ханджи, он мог бы вообразить себя клерком, а несколько стопок бумаг нескончаемыми, но вот уже Леви хотел вставить новую нить, как Ханджи довольно вздохнула. Наконец его сторона стола выглянула из-под пергамента.       — Открой дверь, а, — сказал Леви, когда Ханджи встала из-за стола. — Дышать нечем.       Та, ойкнув, обошла пыльный сервант и полезла в закрома его верхних полок. Из-за серого налёта на стекле Леви и не заметил там часы.       — Ого, мы до полуночи успели, — она достала ещё одну папку и открыла дверь.       — Это что? — сердце как в отрочестве ёкнуло, только совсем в другом смысле.       — На завтра. Придёшь? Мы быстро управляемся вместе!       — Делая твою работу, — он встал со скрипучей табуретки, придерживая занывшую поясницу, и отряхнулся от налетевшей со шкафа пыли.       — Сначала мою, ох… Потом каждый свою, — Ханджи положила тяжёлую стопку на стол. — Отнесёшь Эрвину? — кивнула на готовые отчёты. — Хотя оставь у себя лучше, а с утра отнесёшь. Спасибо.       Леви вышел из кабинета с двумя кипами отчётов.

***

      Не спалось, Леви проворочался до самого утра. А задремав, резко проснулся, думая, что проспал утреннюю тренировку. Потом вспомнил, что на зиму младшие успешно занимаются в одиночку, но там уже сон как рукой сняло. Холод пробирал по ногам, пока он медленно одевался.       Выпив воды и размявшись, Леви взял кипы и направился к Эрвину. В коридоре он кивнул проходящим караульным и, удостоверившись, что все уже на ногах, поднялся наверх. Тишина стояла прежняя, знакомая, и утренний морозный воздух дул из-за приоткрытой двери комнаты для совещаний. Приближаясь, он поморщил нос — по нему ударил запах табака.       Римма курила в распахнутое настежь окно и перелистывала страницы. Солнце выглядывало из-за облаков, тень от решётчатой рамы делила стол на много жёлтых квадратиков. Римма сидела по правую сторону от раскрытой створки, и белая шаль иногда трепыхалась от ветра. Увидев Леви, она не встала с места, но радушно ему кивнула.       — Добрейшего утра, господин Леви.       Леви вспомнил, что забыл взять ключ от архива. Пройдя, он положил кипы бумаг на дальний от неё конец стола, и неодобрительно сказал:       — В штабе нельзя курить.       Римма тут же потушила сигарету.       — Прошу простить. А на улице можно? — она улыбнулась, чуть склонив голову набок; кудрявые волосы будто нимбом подсвечивало декабрьское солнце.       — Только подальше от жилых окон.       — Я вас поняла, — она посмотрела на бумаги. — Это отчёты? Можно посмотреть?       Леви неохотно поднял одну связку и подошёл к Римме. Перед ней, помимо документов, лежала книга, которую она с интересом перелистывала, когда Леви только зашёл. Она сразу её закрыла и взяла отчёт. Пробежавшись взглядом, Римма покачала головой.       — Кажется, вы не по той оформе их написали, — с некоторой грустью заметила она.       — По той, которую указывали в газете и присылали копией командору.       — У вас нет с собой этой газеты? — она отложила бумаги и достала из своего чемодана увесистую кожаную папку. Пролистав, она открыла нужные страницы. — В любом случае вот. Я показывала этот пример вчера одному клиенту. Сенат в срочном порядке приказал отозвать номер последних вестей, потому что там допустили ошибку.       Леви глубоко вздохнул и просмотрел новую оформу. Шесть листов с отдельной страницей для печати. И колонки там другие. Пальцы Леви, исколотые вчера иглой, заболели.       — Это точная информация? — недоверчиво спросил он.       — Да, мне это передал коллега из столичной фирмы, — Римма встала, прикрывая окно. — Уж в её данных сомневаться не стоит… Вы уже завтракали? Может, кто-то подаст нам кофе?       Леви разжал зубы и отвлёкся от её папки. В самом деле, может, им кто-то подаст кофе?       — В штабе нет прислуги, — сдержавшись, сказал он. — Вы давно здесь сидите?       Он не мог назвать работой то, чем Римма занималась. Леви взглянул на закрытый роман, но не разобрал названия на коричневом переплёте. Римма показательно убрала книгу в чемодан, не переставая улыбаться.       — Мне разрешили приходить к восьми.       Тут дверь снова распахнулась, и в комнату зашёл Эрвин: в выглаженной рубашке, с уложенными волосами, почти такими же светлыми, как у гостьи. Леви вновь оказался во вчерашнем положении, только сейчас не собирался тянуть с этим театром.       Эрвин сел напротив Риммы. Леви перекинулся с ним парой слов насчёт отчётов — да, стоит переписать. И, направляясь к выходу под женский смех, он услышал:       — Леви, может, принесёшь нам кофе?       Леви не обернулся.       — Эрвин, может, напомнишь, где у нас подсобка?       Эрвин кивнул и немедля вышел за ним. Леви не скрывал своего, светски говоря, негодования и возмущения. Отойдя на расстояние, он, понизив голос, заговорил:       — Ты так красуешься перед новой пассией?       — Нет, мне кажется, госпожа Вердитер замужем, — преспокойно сказал Эрвин.       — А это тебя останавливает? У меня, например, нет другого объяснения происходящему.       Вчера они с Ханджи думали, что, может, Римма очень трудолюбива и потому Эрвин обратился к ней. Но даже допуская это, какой такой труд стоит всех ужимок командора и его абсолютно напускного честолюбивого тона?       — Я как-то заключил одну сделку, — начал он неохотно, и по этому тону стало ясно — честного слова не жди, — по итогу которой получил на счёт Разведкорпуса сумму. Чтобы довести сделку до конца мне нужна помощь госпожи Вердитер, которая ещё и за половину положенного оклада согласилась помочь с другими документами. Королева подписала целый пакет и приказала до конца года всё исправить.       Они остановились в конце коридора у окна. Солнечный свет почти никогда не падал с этой стороны, и в полумраке Эрвин выглядел уже не так сердечно.       — Ты видел, чем она сейчас занимается?       — Читает роман и курит. Я заходил ещё с утра, и она занималась тем же самым.       — И? — Леви уже закипал.       — И это, возможно, самое выгодное моё вложение за всё время на посту командора, — безмятежно проговорил Эрвин, отходя от окна.       Леви не удивился, что в тайные подробности его не посвятили — он бы всё равно не понял. Но с Ханджи Эрвин привык делиться, однако в этот раз, походу, не счёл это нужным, иначе бы Ханджи привычно поделилась с Леви. Хотя бы в общих чертах. С того времени как Хистория вступила на престол, Эрвин явно стал медленно съезжать кукухой — неизбежное влияние интриг на человека. Хуже того — он стал это отрицать.       Впрочем, это дело не капрала, а друга. И как бы Леви долго не молчал, его стала пугать страсть его друга ко всей этой грязи. Эрвин будто всю жизнь ждал, когда эта адская бюрократическая махина вылезет наружу и приберёт к своим рукам всё, что осталось от ленивых предков. Он, кажется, дождался: новые порядки, справедливость, никакой грязи в новом аристократическом обществе, куда его радушно приняли; новые коллеги, которым он, походу, жалованье своими ухмылками платит; новое развлечение, не чище и не грязнее предыдущего.       Осознание будто пощёчину дало: Эрвину скоро станет слишком скучно. Эрвину уже становится скучно.       — Зря ты не подался в сенат. Твоё место при дворе королевы, — хотел сказать ехидно, но получилось с каким-то сожалением.       Эрвин бросил ему через плечо, как что-то совсем неважное:       — Меня там уже не жалуют.