***
— Шаст. — М? — Ша-аст. — М-м. Открывать глаза не хочется, как и окончательно просыпаться и в полной мере ощущать свое отвратительное состояние. Даже сквозь полудрему Антон чувствует, — нет, даже знает, — что во рту помойка, в висках ноет уже сейчас, а башка непременно расколется, как только он предпримет попытку принять вертикальное положение. Его не пытаются растормошить уже несколько минут, и Шастуну ничто не мешает погрузиться обратно в сон, этим утром особенно тяжело давящий на веки. Он лениво переворачивается с затекшей спины на бок, картинно вытягивая одну руку на подлокотнике кресла, а второй приобнимая его, будто он — самая удобная в мире подушка, от которой ничто и никогда не сможет его оторвать. Будто. Внезапно парень ощущает крепкий хват на щиколотках, следом, чуть слабее, — на запястьях, и самое удобное в мире кресло с самым удобным в мире подлокотником уходит из-под него куда-то вбок. У Антона мир за секунду переворачивается, и к горлу неожиданно подкатывает тошнота, о которой он тут же забывает на фоне звона в ушах и расползающейся по лбу тупой боли, вызванными скорой и неприятной встречей с полом. Шастун морщится и мученически стонет, потирая ушиб и проклиная всех, кто сейчас негромко, но ржет над ним, только что скинув парня на пол с его импровизированной кровати. Он с трудом разлепляет словно налитые свинцом веки, жмурясь от яркого солнца, которое будто нарочно херачит по глазам, приподнимается на локтях, все еще лежа на полу, и обводит комнату недовольным взглядом. Прямо перед ним на корточках сидит Чариков, заглядывает в лицо, интересуется состоянием. Как всегда, бодр и весел — человек просто из тех, кто не «болеет» по утрам после попоек. Антон тоже когда-то таким был, а сейчас, вот, готов умереть прямо на полу в димкиной квартире. Как же ему хуево. Рядом, как назло, не обнаруживается ни пары таблеток аспирина, ни активированного угля, ни хотя бы стакана воды. Пусть даже из-под крана — плевать, лишь бы была. Но, увы и ах, ни черта подобного. Вот такие у него друзья. Заботливые, бля. — Поз, — Антон, обернувшись на дверной проем, как из последних сил, зовет спину серой футболки, исчезающую за поворотом в кухню. Дима останавливается, выглядывает из-за косяка и выжидающе смотрит. Тоже выглядит не лучше, но хотя бы на ногах стоит. Уже что-то. — Налей водички, а? — Сам себе нальешь, — хмыкает он. — Как только встанешь. Безжалостно. Какая же ты сука иногда, Дим. — Да жалко тебе, что ли? — заступается за капитана Леша, с тяжким вздохом и хрустом суставов поднимаясь с корточек, и волочится в кухню вслед за Позовым. — Наоборот, не жалко, — вполголоса хмыкает тот, выделяя интонацией частицу. Антон, находясь за стенкой, слышит это только потому, что в квартире тихо, как на кладбище. Удачное сравнение, учитывая, что в другом конце комнаты лежит еще один полутруп. Вроде бы, ночью их было больше. Не хочется представлять, через что прошли те несчастные, которым пришлось встать еще раньше. Шастун широко зевает, ерошит пальцами гнездо на голове, нестриженное уже полгода. Особенно непослушные пряди цепляются за кольца и цепи браслетов, и парень, выпутывая их, чуть не воет от беспомощности и своей редкой тупости — каждый раз одно и то же, а жизнь ничему не учит. Когда Антон высвобождает последний палец из своего кудрявого недоразумения, на пол перед носом опускается стакан воды и полупустой блистер аспирина. Он поднимает замученный взгляд на своего спасителя и — как бы смешно ни было — готов расплакаться от благодарности. — Леха... Настоящий друг, — он жмет чужую руку, с трудом отрывая свою от пола, и вновь оборачивается на шаркающие шаги Позова позади. — Не то, что ты, блять. Тот в ответ лишь беззлобно усмехается. Шастун с похмелья — существо, на его взгляд, слишком милое и безобидное, пусть и огрызается, матерясь в два раза чаще, чем обычно. Дима стоит в проходе, прислонившись к косяку и сунув руку в карман растянутых на коленях домашних треников, и небольшими глотками отпивает из стеклянной кружки крепкий черный чай с сахаром. А Шастун не понимает, какого хрена друг такой бодрый. — Реально, Тох, — он потирает переносицу под очками. — Соскребай себя с моего паркета, и поехали в универ. Прива сама себя не поставит. Друг, как обычно, до зубного скрежета прав. Студвесна, в концерте которой на их команду возлагают большие надежды, уже меньше, чем через месяц, а там не за горами и одна восьмая официальной лиги, к которой у ребят готово только «Приветствие», и то: не выставленное в ноги и не дописанное до конца. Надо готовиться. Поебланили — и хватит. Выбора Антону никто не оставляет. Он с титаническим трудом принимает сидячее положение и закидывает в рот таблетку, запивая ее водой. — Охуеть, Поз решил поставить приву, — хмыкает Шастун, промокнув губы рукавом толстовки. — Даже на пары не пойдешь? — Шаст, какие пары? Время видел? — Дима стучит пальцем по циферблату наручных часов, приподнимая бровь. — Почти два. Подъем. Надо же. А по ощущениям — какие-нибудь гребаные семь утра. Сначала хочется как-нибудь еще съязвить — разумеется, по-дружески — но страдающий на отходняках мозг отказывается генерировать хоть что-то стоящее. Поэтому Антон испускает очередной полухриплый стон, опираясь на кресло, поднимается на ноги и идет в ванную, по пути мысленно возмущаясь, почему так нагло растолкали только его. Из зеркала над раковиной на Шастуна смотрит уставший дед с двухдневной щетиной на лице, а в глазах отчаянное: «Добейте меня». Он открывает ледяную воду, небрежно лупанув по крану, и плещет ей себе в лицо. Освежает, приводит в чувство. Когда парень выходит из ванной, за столом в кухне сидят, вяло заливая в себя все тот же чай, уже трое: Леша, Дима и Костя, которому пробуждение далось, видать, гораздо легче, чем Антону. Без лишних слов он падает на табуретку рядом с Позовым и проводит ладонью по лицу, будто пытается таким образом стереть с него усталость. От чая он отказывается, и так и сидит в кухне, пока первым поднявшийся из-за стола Дима собирается в университет. Остальным «собирать» не по своей квартире нечего — только обуться и накинуть на плечи пуховики. В прихожей, одеваясь, все четверо толпятся почти молча, молча спускаются на лифте и точно так же, колонной друг за другом, во главе которой оказывается самый свежий на фоне остальных Чариков, плетутся к машине хмурого Кости, который за утро сказал только два слова. «Доброго» Шастуну, когда тот вошел в кухню, и «Угу» на вопрос Лехи, не подвезет ли друг их всех до универа. Они неспеша рассаживаются в просторном салоне рено дастера, и пристегивается один только Костя — водитель же. Третьекурсники на заднем сиденье единодушно решают, что клали они, в общем-то, на правила, а сидящему на пассажирском Чарикову вообще не до этого: сидит, вон, музыку выбирает, подключив телефон к гарнитуре через USB. Более или менее оклемавшимся Антон ощущает себя на середине пути. Настроение как-то само по себе улучшается от вида главных улиц столицы, утопающих в ярких солнечных лучах, от свежего ветерка, проникающего в салон через слегка опущенное стекло, и от голосов солисток какой-то российской то ли рок, то ли поп-панк группы. В конце концов, Шастун даже начинает почти неслышно отбивать ритм мыском кед, а губы трогает расслабленная улыбка. Как же хорошо, когда башка не трещит. Костя подвозит их до здания универа и обменивается со старшими ссылками на страницы в соцсети, а после уезжает домой, досыпать. Антону парень кажется приятным. Не очень разговорчивый, конечно, но, кажется, толковый. Наконец-то собравшись втроем, костяк «Сборной Эконома» идет напрямую в актовый зал, даже не сдавая в гардероб верхней одежды — знают, что уйдут отсюда гораздо позднее, чем закончится рабочий день гардеробщицы, — и заседают там основательно и на несколько часов. Для Чарикова, как всего лишь второкурсника, еще странно, что зал накануне студвесны занимают только они. Никому не нужно прогонять свои номера через сцену? Но Шастун лишь отмахивается: до концерта «целый» месяц, все уверены, что успеют охуенно подготовиться. И только за неделю до него начнется драка за время в зале. Все, как обычно. Ничего не меняется из года в год. Оказавшись в актовом зале, парни сразу поднимаются на сцену, а Дима достает из сумки ноутбук и ставит его на ее край, чтобы можно было менять порядок миниатюр (а некоторые из них и вовсе — дописывать) прямо во время репетиции. — Ну, поехали, — командует своим фирменным капитанским голосом Антон и резко выдыхает через рот, словно перед стопкой водки. Он до локтей закатывает рукава толстовки, сам не зная, зачем. Быть может, для поддержания истинно рабочего духа. Леша бодро кивает капитану, распрыгиваясь на месте, словно боксер перед матчем, а Поз — самому себе, прикрывая на секунду глаза и складывая пальцы в жесте «O’k» — у каждого свой ритуал. Парни переглядываются, расходясь за кулисы, и начинают репетировать прямо с выхода, музыкальную отбивку для которого так угарно напевает Чариков. Угарно только первые несколько раз. Бесконечное повторение одного и того же «линейка-конфликт-шутка-отбивка-миниатюры-поклон» выматывает быстро. Но не так сильно, как бесит Позов, забывающий текст посреди отыгрыша. В какой-то момент начинающий закипать Шастун останавливает бесполезное хождение по сцене туда-обратно и предлагает отрепетировать только короткие номера. «Хотя бы, блять, текст запомнить». И парни репетируют, изредка выходя покурить, чтобы хоть как-то снять напряжение. Особенно сильно в этом нуждается, естественно, Антон. Других вариантов у них нет: к пяти часам обещал приехать Матвиенко и быстро просмотреть то, что у них поставлено, а «быстро» не получится, если сейчас не выжать себя по максимуму. Поэтому парни выжимают. И по прошествии двух с половиной часов даже вырисовывается что-то внятное: Дима перестает путать местами реплики, и понемногу становится понятно, сколько человек нужно будет позвать в массовку для некоторых миниатюр. — Все, парни, перекур, — машет рукой Антон, понимая, что команде нужно дать немного времени на отдых перед приездом Сереги. Тот режим, в котором они работали весь сегодняшний день, можно смело считать щадящим по сравнению с тем, что начинается, когда на репетициях появляется Матвиенко. Да, друг и товарищ из него отличный: и выпить в одной компании (пусть Серега и не пьет из принципа), и просто поболтать — всегда пожалуйста, но, когда дело касается работы, он превращается в настоящую тварь, которая не успокоится, пока у ее подопечных отыгрыш не дойдет до автоматизма. И класть он хотел на их недурное умение выкручиваться из, казалось бы, патовых ситуаций. И-де-аль-но. И точка. А еще живот Шастуну сводит от голода так, что не замечать этого больше не получается. Кажется, не ему одному. Потому что стоит парню обмолвиться о том, что он идет в продуктовый через дорогу, на него градом начинают сыпаться заказы. И это от двух-то человек. Страшно даже представить, что началось бы, будь их команда хоть чуть-чуть побольше. — И монстр черный захвати! — заканчивает Леха, соединяя ладони в просящем жесте. — Я тебе потом за все на карту переведу. — Ну не, я сам почти пустой, — Антон отрицательно мотает головой и цокает языком. — Давай, я просто сразу с твоей оплачу, а? — Точ-но, — чеканит по слогам Чариков и протягивает капитану банковскую карту, вытащив ее из кармана куртки. Шастун утвердительно кивает, еще раз прокручивая в голове список покупок, и выходит из зала через ту же служебную дверь. Ну какая разница, какой дорогой идти до пешеходного перехода — через главный вход или этот? Хотя отсюда, кажется, даже ближе. В универсаме Антон идет вдоль рядов с продуктами, набирая в руки — корзины для слабаков — всякую всячину с полок: блинчик с ветчиной и чипсы для Димки, все то же самое для себя, ибо думать сильно лень, и целое разнообразие, кажется, всего, что есть в магазине вообще, начиная с запеченного с сыром и зеленью багета и заканчивая шоколадным батончиком — для Лехи. Ну и энергетик, конечно. К кассе Шастун подходит, не глядя по сторонам, стараясь удержать в руках эту небольшую, но так и норовящую выпасть из рук гору еды. Он осторожно выкладывает ее на ленту, отодвигая чариковский заказ разделителем, и наконец поднимает глаза. И тут же опускает их, поневоле округлившиеся, в пол, резко отворачиваясь. Несколько секунд парень не чувствует биения сердца, а в животе, по ощущениям, образуется какой-то вакуум, неудержимо раздувающийся и давящий изнутри на легкие, запрещая вдыхать хоть немногим больше, чем минимальный глоток воздуха. Потому что Попов. Снова гребаный Попов. В голове одной яркой вспышкой возникает все, что связывает Шастуна с этим человеком. И маленькая истерика студента днем ранее, и ночной звонок на бухущую и что-то больно смелую голову, и все то, что он успел сгоряча наговорить. И если еще вчера при всего лишь одном упоминании Арсения душу парня прожигал яд раздражения и необъяснимого гнева, то теперь даже находиться рядом с преподавателем безумно стыдно. В голове одна за другой крутятся какие-то глупые, на ходу генерируемые паникующим сознанием молитвы за то, чтобы мужчина ни в коем случае, даже случайно, не посмотрел в сторону Шастуна, а если и посмотрит, то, пожалуйста, пусть не узнает. Антон потом обязательно сходит в церковь и поставит свечку под каким-нибудь из образов, только бы сейчас… — Антон? Привет, — улыбка у Попова мягкая, но в сощуренных глазах таится что-то дикое, дразнящее прямо оттуда, из глубины светло-голубых омутов. Лучше бы он и правда умер сегодня утром на полу диминой квартиры. — А? Здрасьте… — Шастун мелко кивает, наконец-то начиная чувствовать сердцебиение. Только из-за нерационального страха оно трижды быстрее здорового, с паузами, что длиннее обычных раза в два. Сердце сходит с ума вместе со своим хозяином, а откуда-то появляется уверенность, что сейчас, вот-вот совсем скоро, ему пиздец. Препод его точно убьет, пусть и стоит рядом совершенно спокойно, безмятежно улыбаясь уголками губ, пока кассирша пробивает его банку кофе, спагетти и упаковку шампиньонов. — О, мы снова перешли на «вы», — подмечает Арсений Сергеевич, усмехаясь, и тут же с самым любезным выражением, что Шастун когда-либо видел, отвечает на «Пакет брать будете?» от женщины по ту сторону кассы: — Да, пожалуйста. Маечку. — Я это… — слова даются раз в десять сложнее, чем даже сегодняшнее пробуждение, а дышать и вовсе — практически невозможно. Но Антон справляется. Пока что. Он нервно сглатывает, проворачивая кольцо на указательном пальце в кармане пуховика, и едва слышно выдавливает: — Извините. Перепил… Немного. — Немного? — ненавязчиво переспрашивает мужчина, расплачиваясь за свою покупку и убирая кошелек во внутренний карман черного шерстяного пальто. — Много, — поджимает губы Шастун. О щеки, кажется, уже можно обжечься, если ненароком дотронуться до них, а вслед за ними стремительно разгораются уши и почему-то шея. Настолько стремно ему, наверное, не было никогда. — Молодой человек, — в воздухе перед его лицом хамовато щелкают пальцами, — оплата картой, наличными? Слишком долго он в себе копался. — Картой, — отзывается Антон, выуживая из кармана две и пытаясь определить, какая из них — его, и незаметно, как ему кажется, косится на преподавателя, неторопливо складывающего покупки в пакет. Он прикладывает карточку к терминалу бесконтактной оплаты и ждет, когда пробьют все то, что он набрал для Чарикова, держа наготове теперь уже его карту. — Оплачивайте, — кивает кассирша, и Шастун слушается. Терминал подозрительно долго ловит связь с космосом, а после недовольно пиликает. — Недостаточно средств, — сообщает она и смотрит на студента исподлобья, сверлит пытливым взглядом. Еще одна вещь, толкающая к самоубийству его нервную систему. Большое спасибо, очень не хватало. — Я… Я сейчас, — тараторит Антон, начиная судорожно шарить по карманам в надежде, что где-нибудь там завалялись лишние две-три сотки. Ну хотя бы мелочью. — Ща, я посчитаю… — заверяет он, доставая горстку монет, и действительно начинает считать, то и дело сбиваясь из-за нервов и спешки. Позади него уже давно образовалась очередь из трех человек, и мужик, стоящий в самом ее конце, начинает вполне закономерно возмущаться, долго ли еще «пацан будет людей задерживать». Шастун не сразу реагирует на писк сработавшего терминала, не сразу до него доходит смысл сказанного ему «Ну проходи уже, а», не сразу рождается мысль разобраться в произошедшем. С полной растерянностью в глазах он смотрит на Арсения Сергеевича, по новой убирающего кошелек и выходящего из магазина, не проронив ни слова. Антон быстро сгребает в охапку все накупленное и вылетает на улицу вслед за ним, поскальзываясь на плиточных ступенях. По дороге в сторону университета мужчина идет неспешно, словно хочет, чтобы его догнали. А может, просто не рискует растянуться на льду, а предыдущее предположение — лишь плод разыгравшейся шастуновской фантазии. Как бы там ни было, именно поэтому ему удается так скоро нагнать преподавателя. — Ну это… Спасибо что ли, — говорит Антон уже без прежней робости и заиканий и чешет затылок. Небольшой спринт словно открыл второе дыхание, такое необходимое для разговора с Арсением, а чувство благодарности вмиг перекрыло все остальные. — Я вам верну как-нибудь обязательно. — Антон, ну не нужно, — машет рукой Попов, морщась, и поправляет яркую шапку-бини, сдвинутую к макушке и открывающую лоб. — А че тогда… — непонимающе хмурится Шастун, пиная льдинку, подвернувшуюся под ноги. — Просто посещайте мои занятия, — как само собой разумеющееся, отвечает преподаватель. — Сходите хотя бы еще на одно, а там, глядишь, и втянетесь. — Угу, — машинально бормочет Антон, вспоминая, что этой ночью мужчина сказал ему почти то же самое. Видимо, и правда любит предмет, который ведет, раз так настаивает на его посещении. И в то же время почему-то снисходительно относится к Шастуну, который игнорирует все его просьбы и — личные! — приглашения. Так больше и не заговорив, они вместе переходят дорогу и расстаются у забора, огораживающего территорию ВУЗа. На прощание Арсений Сергеевич машет рукой и тепло улыбается студенту, подчеркнуто громко повторяя «До встречи», и Антон сдержанно кивает в ответ, с удивлением ощущая на своих губах ответную полуулыбку. С еще большим же удивлением Антон замечает за собой, что больше не испытывает к Попову ни капли злости. Зато испытывает ее к Лехе, пославшему его в магазин с пустой картой. Сейчас только вернется в универ — и сразу пропишет второкурснику подзатыльник тяжелой рукой, увешанной кольцами и металлическими браслетами. От таких подзатыльников, по легенде, сознание теряют.Часть 2
25 марта 2022 г. в 18:48
Даже спросонья голос у мужчины приятный — и какого черта ты, Антон, вообще обращаешь внимание на такие вещи? — с легкой хрипотцой, со слегка растянутыми по-ленивому гласными. Пусть преподаватель и пытается это скрыть за неплохо сыгранной бодростью, очевидно, что звонок студента бессовестно и дерзко вырвал его из сновидений.
Только вот Шастун за собой вины не чувствует. Ни на секунду. Во-первых, он уже очень давно миновал отметку «не трезв», а во-вторых, Попов его натурально бесит, и, раз уж он все-таки решил принять вызов, пусть теперь ответственность за потрепанные нервы обоих ложится полностью на его плечи.
До медленно соображающего мозга доходит, что в трубку его владелец молчит уже несколько секунд, оставляя человека по ту сторону воображаемого провода без ответа, и Антон, сосредоточив в голосе всю накопившуюся неприязнь, наконец выплевывает:
— Слушаете, да? Ну так слушайте внимательно, — выходит грубо, с наездом и… Едва понятно. Потому что язык заплетается, потому что Шастун, все-таки, порядочно нажрался, и хорошо поставленная дикция на ближайшие несколько часов его покинула. — Я тебя всего раз увидел, а ты меня вывести, блять, успел, — начинает гнать Антон, чуть ли не по слогам скандируя свою плохо сформулированную претензию. С каждым словом градус напряжения и негатива повышается, а голова кружится из-за собственного резкого перескока на «ты». Но это его ничуть не останавливает, наоборот — действует, словно керосин для внутреннего пожара. — Посмотрите на него: весь такой прилизанный, манерный — сука, граф, блять, — студентов по именам запоминает, типа внимательный дохуя, — Шастун продолжает насыпать, не стесняясь ни единого своего слова. Он дает выход эмоциям, жгущим и разрывающим грудную клетку изнутри, — ему это все сейчас пиздец, как нужно. — Ты откуда ваще взялся такой, а?
Вопрос сам по себе слетает с губ вместо всего того, что парень собирался высказать в качестве продолжения тирады, и Антон резко замолкает, не понимая самого себя. Все его сегодняшние собутыльники, как один, с каким-то нездоровым интересом сверлят его взглядами, в то время как свой собственный Шастун уводит вниз, делая вид, что очень интересно наблюдать за своим носком, нервно теребящим край ковра. Потому что то, что происходит в трубке — какой-то ебаный бред. Неужели допился до слуховых галлюцинаций, Антош? Потому что там, вопреки всем ожиданиям, раздается:
— Я могу посчитать это за комплимент?
Попов тягучим бархатом тембра ласкает слух, и Шастун готов поклясться, что слышит его чертову улыбку, которая раздражает лишь сильнее. Какой нормальный человек станет отвечать на агрессию флиртом, а? Как вывод: Арсений Сергеевич не нормальный — просто конченый (ну да, как и его студент, решивший набрать его посреди ночи).
— Да нихера это не комплимент! — взрывается парень, ощущая, как вспыхивают щеки и кончики ушей. У человека почти сто миллиардов нервных клеток, и Арсений умудряется раздражать абсолютно каждую антонову. На громкий возглас соседи вновь стучат по батарее, и студент, вскочив со стула, с психу пинает ее в ответ, даже не думая рассчитывать силу, а в следующий миг оседает на пол, зажимая ушибленные пальцы свободной от телефона рукой, и скулит тихое: — С-сука-а-а… Это я не вам, — машинально исправляется Шастун, но, вспоминая, с кем конкретно он сейчас разговаривает, тут же дерзит: — Хотя знаете? Вам тоже.
По квартире очередной волной расходится нетрезвый многоголосый хохот, за которым Антон, вжимающий смартфон в ушную раковину, едва может расслышать негромкий смешок. Теперь Арсений Сергеевич ржет над ним. Просто, блять, потрясающе.
— А че смешного-то? Я не догоняю, — пьяно возмущается Шастун, по-хамски растягивая гласные и вытягивая на полу ноги — будто это ему уверенности придаст.
— Ты смешной, Антош.
И все, и пиздец. Теперь уж точно. Одно с мягкой улыбкой произнесенное «Антош» — и «Антоше» нечего сказать. У «Антоши» глаза округляются и едва из орбит не вылезают от охуения. А еще он, кажется, трезвеет за секунду.
— Антон, — тем временем ласково продолжают в трубке, — ты первый человек, который попытался нагрубить мне комплиментами, — Попов усмехается. — Но знаешь, что, друг мой родной? Ложись-ка ты спать. Все-таки, я надеюсь увидеть тебя на своей лекции утром. Доброй ночи.
И он отключается. Просто. Блять. Отключается, оставляя Шастуна с ворохом вопросов в голове. Антон поднимает растерянный взгляд на веселящуюся компанию и находит глазами Диму.
— Поз, пойдем покурим, — говорит он абсолютно бесцветным голосом и поднимается с пола, хватая со стола открытую картонную пачку.
Не дожидаясь друга, Антон выходит на балкон, выуживая сигарету из пачки и зажимая ее зубами. Следом достает оттуда же зажигалку и пытается прикурить, несколько раз ударяя по колесику большим пальцем. Безрезультатно — руки не слушаются.
— Ебаный ты сука блять, — рычит Шастун себе под нос скороговоркой. Все против него: и Арсений, и даже сраная зажигалка, как бы тупо ни было ставить их в один ряд.
— Да дай сюда уже, — подошедший Дима выхватывает из чужих рук пачку и зажигалку, закуривает сам, а после дает прикурить Антону. Он прикрывает дверь в кухню и осторожно интересуется: — Шаст, ну ты чего?
— «Чего я» спрашиваешь меня… — тихо отзывается тот, прикрывая глаза и выпуская тонкую струйку едкого дыма. Едкого, но успокаивающего, приводящего в относительный порядок разгулявшиеся нервы. Антон почти по пояс высовывается в распахнутое настежь окно, упираясь локтями в деревянную раму, усталым взглядом провожает растворяющуюся в воздухе отраву. Мороз пробирает до костей, а парень, будто нарочно лишая себя остатков тепла, ртом выдыхает облачко пара, приобретающее желтоватый оттенок в свете уличных фонарей, и только потом отвечает: — Да бля, вроде ничего такого же, да?
— Ну, — участливо кивает Позов, втискиваясь рядом и выпуская дым на улицу.
— Только бесит он меня — не могу, — уже который раз за вечер, перетекший в ночь, повторяет Шастун и невесело усмехается.
Дима многозначительно моргает, приподнимая брови, и снова кивает — понимающе. Лучшее из того, чем он может поддержать Антона, — это составить ему компанию, выкурив вместе с другом несколько сигарет подряд, молча вглядываясь в мглу ночных кварталов и игнорируя пронизывающий насквозь собачий холод, стоя на тесном балконе своим плечом к чужому.
— Кстати, — вспоминает Антон неожиданно, но слишком поздно, ведь с момента, когда преподаватель повесил трубку и оставил Шастуна в одиночестве слушать короткие гудки, прошло уже минут десять. Да, поздно, но все-таки жутко интересно. — Как он понял-то, что это я?
— Ну, он, в принципе, весь поток за пару дней запомнил, — пожимает Димка плечами, немного потеснив друга в проеме, — А ты со своим вчерашним психом был незабываем, — он хмыкает и хитро косится снизу вверх на Антона, который опускает задумчивый взгляд на алеющий кончик тлеющей сигареты. — Дверные ручки ему еще никто не ломал.
— Орал? — просто, почти безразлично, спрашивает Антон, переводя расфокусированный взгляд перед собой.
— Проводил тебя влюбленными глазами, — подтрунивает в ответ Позов, и Шастун не остается в долгу — несильно толкает друга в плечо, хохотнув, выдыхает вместе с дымом:
— Да пошел ты.
Парни негромко, практически беззвучно, смеются, никуда не спеша, докуривают по второй и тушат бычки о мелкую плитку снаружи стены панельной девятиэтажки. Антон ненадолго задерживает взгляд на окурке, вертит его в пальцах, витая в своих мыслях, а после, словно очнувшись, щелчком отправляет его в полет из окна и хлопает Диму по лопатке, безмолвно предлагая вернуться в квартиру.
На кухне к их возвращению остаются только двое выпускников. Парни сидят за столом, переговариваясь о чем-то вполголоса и распивая на двоих остатки коньяка. На вопрос Позова, куда делось примерно дохера человек, еще недавно сидевших здесь чуть ли не друг на друге, один из них отвечает, что многие успели разъехаться по домам, а остальные постепенно перекочевали в соседнюю комнату, зевая на ходу. Видимо, поняли, что ничего зрелищнее Шастуна, матерящего препода по телефону, сегодня уже не будет.
Сам Шастун, кстати, только сейчас ощущает, что вымотан донельзя. Усталость, которую он до этого и не замечал вовсе, наваливается сразу и в полном объеме, поэтому парень, махнув Диме рукой и буркнув «Я туда же», отправляется в единственную жилую комнату. Стараясь в темноте не навернуться через чью-нибудь руку или ногу, Антон добирается до чудом оказавшегося свободным кресла и укладывается поперек него. Один подлокотник — вместо подушки, второй — под колени. Сон накрывает за несколько секунд.