***
— Сука. Еб твою мать, блять, — сокрушенно пыхтит себе под нос Антон, наскоро, а потому не очень аккуратно и не совсем успешно, натягивая на себя водолазку и кеды одновременно. Понедельник. Пятнадцать минут десятого утра, и Шастун снова проспал. Было бы плевать, как и всегда, если б первой парой стояло что-то кроме «Деловых коммуникаций», на которые он настраивался пойти всю вторую половину воскресенья. Приводил себя в относительный порядок, завел десять будильников, чтобы точно не проспать, и даже в какой-то момент поймал себя на том, что выбирает одежду поопрятнее и посвежее. Правда, для чего или для кого — так и не понял. Из здания общежития Шастун выбегает растрепанным, в пуховике нараспашку и с болтающимся на одном плече почти пустым рюкзаком, поскальзывается все у тех же ступенек и как-то чересчур болезненно приземляется прямо на задницу, но тут же вскакивает и бежит дальше, на ходу матерясь и отряхивая снег с джинсов и пуховика. Спешка ни к чему не приводит — светофоры словно назло на всех переходах загораются красным, а в метро поезд отъезжает от платформы как раз тогда, когда запыхавшийся Антон добегает до нее. Он в бессилии падает на ближайшую лавочку, пытается отдышаться, пока есть время до прибытия следующего поезда. А еще пытается игнорировать пульсирующую боль чуть ниже поясницы. Само пройдет — что он, ни разу не поскальзывался что ли? А поезда все нет и нет. Да, метро можно бесконечно обожать за отсутствие пробок в любое время суток, но тут, похоже, есть и своя хуйня, до понимания которой Шастуну, кажется, ой, как далеко. Ну а как понять задержку поезда, когда видимых причин вроде неисправностей подвижного состава попросту нет? Если бы таковые имелись — это повторили бы в громкоговоритель раз десять, но ничего подобного не происходит, поэтому Антон просто сидит и просто ждет. Ждет свой поезд, все еще надеясь успеть на первую пару. В полной, такой пустой и холодной тишине коридора университета голос Арсения Сергеевича слышно очень хорошо. Дверь в поточную аудиторию распахнута настежь, и Шастун, неосознанно стараясь ступать тише и чуть медленнее, а еще не шелестеть не снятым пуховиком, осторожно останавливается возле нее, не решаясь зайти. Он, точно провинившийся ребенок, заламывает пальцы и едва заметно раскачивается с пятки на носок, лихорадочно соображая, что бы такого сказать. Серьезно извиниться? Глупо — а наверняка выйдет именно так — отшутиться? Или просто молча пройти и сесть за парту с краю? Он ведь никому ничего не должен, в конце концов! Но совесть не дает сделать и шагу, и не слушать ее Антон тоже не может — сложно игнорировать то, что вот-вот загрызет тебя насмерть. В моральном плане, естественно. Времени на размышления не остается. Не оставляет сам Арсений. — … только тогда, когда оно начинает принимать черты традиций, — спокойно дочитывает он фрагмент лекции и хочет сказать что-то еще, когда встречается взглядами с Антоном. Глаза у преподавателя даже издалека какие-то не такие: уставшие и не выражающие ни единой эмоции. Как хотелось бы Шастуну прочитать в них намек хоть на что-то — но Попов словно выстроил между ними невидимую стену из концентрированного безразличия. Причина, вроде бы, ясна, только вот… Почему Антону так пусто внутри? Словно сама душа провалилась под легкие и спряталась, свернувшись микроскопическим комочком, где-то под печенью. — Не думаю, что вы будете против освободиться сегодня немного раньше, — слабо улыбается Арсений Сергеевич, окидывая взглядом аудиторию. Слабо улыбается — а раньше бы с прямо-таки лисьей хитринкой усмехнулся, даже подмигнул, наверное… Но сегодня преподаватель явно не в духе. — К следующему практическому занятию повторите диффузные модели. Спрашивать «по тетрадке» не буду, но они вам еще понадобятся, — и все же, в каком бы настроении этот мужчина ни был, привычку слегка заигрывать с аудиторией у него не отнять. — Ну что, можете быть свободны. У Шастуна в голове по-прежнему — ни одной нормально сформулированной мысли. Он как в замедленной съемке наблюдает, как его однокурсники поднимаются из-за парт, прощаются с преподавателем, благодаря его за лекцию, выходят в коридор друг за другом. Антон невпопад отвечает на приветствия, вяло жмет руки одногруппников, а Димину попытку заговорить несвойственно для самого себя обрывает: «Поз, давай потом». До звонка на перерыв остается около десяти минут, когда Шастун наконец-то переступает порог опустевшей аудитории. Сам не зная, зачем. — Чего пришел? Голос у Попова такой же, как плотная тишина вокруг: сухой и холодный. Из него за несколько секунд напрочь испарилась вся шутливая кокетливость. У Антона от такого голоса мурашки по рукам бегут даже под пуховиком и даже в отапливаемом помещении. — Я… — начинает Шастун, лишь бы сказать хоть что-то. Тяжелую тишину терпеть невозможно, но говорить оказывается еще сложнее. — Я торопился, честно. — О, так поэтому ты явился за… — мужчина с напускным пафосом сверяется с наручными часами, поправляя очки быстрым тычком в переносицу, — целых пятнадцать минут до конца лекции. Браво, Шастун. Арсений заносит руки для совершенно неискренних аплодисментов нерадивому студенту, но вовремя останавливается и скрещивает руки на груди, опираясь спиной о кафедру и хмурясь. Видимо, решил, что для Антона это будет слишком. А для Антона, и правда, — слишком. Таким презренным и униженным он себя чувствовал… Когда-то очень давно. Даже если постарается — не вспомнит. Предыдущее занятие по «Деловым коммуникациям» и рядом не стоит. И сейчас Арсений устраивает ему новый персональный ад. Только вот в чем шутка: теперь это происходит не на глазах у всей группы, а в абсолютно безлюдном кабинете, но Шастуну ебанее раз в десять. — Так и будешь молчать? — Попов выдерживает паузу, прежде чем, устало выдохнув и резко набрав воздуха в грудь, продолжить: — Хотя, и так ясно, что ты приходить на мои пары и усердно учиться не собирался и не собираешься. Что ж, можешь не ходить — пожалуйста. У меня не один поток студентов, которые слушают меня с горящими глазами. А за тобой я больше бегать не собираюсь. Последняя фраза выходит как-то тише и неопределеннее. Будто мужчина упрекает не Антона, а на этот раз — самого себя. В том, что столько раз звал, потом поверил, потом ждал… Видимо, чуда какого-то, каких, как всем известно, не бывает. — Но я… — Ну Антон! — почти в полную силу вымученного голоса восклицает преподаватель, закатывая глаза. — Не говори лучше ничего. Иди. — Да я ж серьезно!.. — пытается хоть как-то оправдаться студент, но его снова перебивают бескомпромиссным и ледяным: — Шастун. Вон из аудитории. Вот и все. «Шастун» и «Вон из аудитории». Докатились. И не понятно, чего этот Попов вообще хочет. То просит объясниться, то, наоборот, и слова не дает сказать. Будто сам в своей голове с Антоном поругался, все для себя решил и сдавать позиций не собирается. У Шастуна вообще такое чувство, будто не на пару (ладно, под ее конец, но все же) к взрослому мужчине пришел, а с девушкой ругается. Странно — как минимум. Как максимум — пиздец, как обидно, и снова не понятно, на что или на кого конкретно эта обида. Да на все сразу, наверное. И на себя, опоздавшего, и на Арсения Сергеевича, решившего повыделываться именно сейчас и именно перед ним — с другими студентами чуть ли не шелковый, одному Антону только характер свой показывает — и на судьбу, которая вот так вообще распоряжается. Несправедливо? Да слабо сказано. Идти на оставшиеся пары нет ни малейшего желания. Ехать домой — тоже. Поэтому Шастун по привычке идет в магазин, что через дорогу, закупается парой банок энергетика и заседает в актовом зале. Мысли о приближающейся игре неплохо помогают переключиться на КВН, полностью забыв о Попове и иррациональной обиде-злости на него же. Поначалу без ноутбука с текстом выступления работать кажется нелегко, особенно не помня всех миниатюр, что у них были «в запасе», но по прошествии часа у Антона в голове даже вырисовывается какая-никакая визуализация некоторых из них. Попутно рождаются и новые, что не может не радовать. Сегодня — на удивление — никаких творческих кризисов. Осталось только дождаться команду и поставить «в ноги». А пока ребята на парах, Шастун еще посидит, попишется. Времени у него предостаточно.***
Две недели пролетели в сумасшедшем темпе, и с каждым последующим днем этот темп лишь нарастал и нарастает до сих пор. До студвесны полторы недели. Активисты — и участники номеров, и декораторы, — массово прогуливают занятия, проводя почти полные сутки на репетициях и в кабинетах, отведенных под материально-техническое обеспечение концерта, а преподаватели совершенно не представляют, что с этим делать, кроме как смириться и махнуть рукой. У Шастуна же все по-старому: как почти не ходил, так и не ходит. Если бы еще это касалось всех предметов. Да, кое-что, все-таки, изменилось. После того, как Арсений Сергеевич выгнал его из лекционной аудитории, даже не дав объясниться, Антону, и правда, казалось, что ноги его больше не будет ни на одном занятии этого вредного, истеричного… Не важно, кого. Но почему-то, стоило только заметить «Деловые коммуникации» в расписании на четверг, желание появиться на них возникло моментально. Попов не хочет его видеть? Что ж, Шастун ему такого удовольствия не предоставит. В тот день он специально приехал в универ раньше, наверное, минут на двадцать и предложил весьма охуевшему от таких явлений Позу занять первую парту. Ту самую, что прямо напротив преподавательского стола. Дима пытался выведать, какая муха укусила его друга, но быстро бросил попытки, поняв, что ничего, кроме загадочной улыбки, от Антона не дождется. Шастун же едва на месте не ерзал в ожидании преподавателя. И дождался. Арсений Сергеевич, выглядящий, как всегда, чересчур бесподобно (если бесподобным вообще можно быть «чересчур»), вошел в аудиторию буквально под звуковое сопровождение звонка, и первым, на кого наткнулся его взгляд, был, естественно, Шастун. Иначе и быть не могло. Мужчина замер у двери, удивленно проморгался, обвел взглядом притихшую группу и только потом, вернув на лицо невозмутимую полуулыбку, прошел к своему столу. О, Антон запомнил эту реакцию в мельчайших деталях. Как-никак, он добился того, чего хотел. Впрочем, на этом все. Только во время переклички Попов, произнеся его фамилию, хмыкнул вполголоса: «Удивительно, но здесь». Наверняка был уверен, что появление Шастуна на его семинаре — разовая акция. Но как бы не так. За прошедшие две недели посещаемость «Деловых коммуникаций» Антоном составила сто процентов, и парень на этом останавливаться не собирался и не собирается до сих пор. И именно поэтому сейчас, в самый сложный день недели — понедельник, — он стоит у дверей в лекционный зал, а не нежится в теплой, пусть и скрипучей, постели, с головой спрятавшись под одеялом от мерзкого февраля за окном. Звенит звонок, а преподавателя все нет и нет. Проходит пять минут, десять — все еще нет. Слишком грубое опоздание для такого, как Арсений Сергеевич. Еще через пару минут староста одной из групп на потоке открывает дверь «лекционки» ключом, взятым с кафедры под роспись, но и спустя еще пятнадцать минут тупого сидения в аудитории Попов не появляется. Антон напрягается: слишком непохоже на него. Быть может, что-то случилось? Стараясь не выдавать свой интерес, Шастун прислушивается к разговору девчонок, которые сидят рядом выше. Вопреки ожиданиям — беззаботный треп, слишком быстро скачущий с темы на тему без какой-либо логики. Парень незаметно обводит взглядом поток. Тот же результат. Нулевой. Как будто одного Антона волнует отсутствие препода уже почти половину пары! Казалось бы, антонов (и не только его, он уверен) поток Попова просто обожает, и его опоздание должно было, как минимум, удивить студентов. Но не тут-то было. Может, он предупреждал на прошлом занятии, а Шастун, как всегда, все прослушал, случайно залипнув на живую и запросто завораживающую жестикуляцию преподавателя? — Поз, — как хорошо, что у него есть, к кому обратиться, — Попов сегодня вообще приходить собирается? — Антон вкладывает в голос максимум пренебрежения. Ни за кого он вовсе не переживает. Разве что за впустую просиженное время. Якобы. Только Дима собирается что-то ответить, дверь резко распахивается, а переговаривавшиеся студенты разом затихают, оставляя звучать лишь торопливые шаги мужчины на фоне тишины. — О, — не здороваясь с аудиторией, Арсений Сергеевич протягивает руку, демонстративно указывая раскрытой ладонью в сторону Шастуна, — смотрите, кто вновь удостоил нас своим присутствием, сам Антон Андреевич! Попов выдыхает через рот, восстанавливая дыхание, словно после пробежки, и, едва заметно улыбаясь, готовит свое рабочее место к лекции: достает из сумки свой извечный блокнот и ноутбук, подключая его к проектору. Мужчина выглядит довольным собой, а вот упомянутый Антон Андреевич, уловив слухом несколько смешков, вновь тихо бесится. — Нашел, за кого переживать, — бурчит он себе под нос так, что даже Позов, сидящий рядом, не может разобрать ни слова. Да, за две недели прилежной учебы Шастуна (пусть даже это касается одного конкретного предмета) Арсений Сергеевич все-таки сменил гнев на милость, пусть и не сразу. Зато его едкие комментарии, а иногда и простое игнорирование в сторону Антона, сменились вот такими вот «веселыми» подъебами. И не сказать, чтобы парню они уж очень нравились. Зато группа была в восторге, а Попов явно любил поиграть на большую аудиторию, так что не упускал ни единого шанса хоть как-то поддеть несчастного Шастуна. Надо заметить, выходило у него виртуозно — Антон бы даже оценил, если бы, как минимум, не являлся жертвой. Вот и сейчас преподаватель опять начинает лекцию с этого. Он мог бы объяснить, почему опоздал, пусть и вовсе не обязан этого делать. Но, может, хотя бы… Просто ради успокоения Антона? Ведь, кажется, он один замечает, что с Арсением Сергеевичем что-то не так. Но нет, мужчина уж лучше будет, как и всегда, впрочем, прятаться за своей обворожительной и сбивающей с толку улыбочкой, и никто, абсолютно никто, за исключением Шастуна не заметит, что Попов выглядит так, будто не спал неделю и все это время либо бухал, либо плакал. Так, стоп. Антон мысленно прописывает самому себе же свой легендарный подзатыльник. Попов — вот же он. Чувствует себя вполне нормально и лекцию читает точно так же, как и всегда. С чего вообще Шастун решил, что преподавателю в каком-либо из смыслов хреново? Парень вновь оглядывает Арсения: медленно, внимательно, с ног до головы. Чтобы убедиться, что с ним действительно все в порядке, и все симптомы, приписанные им Попову, — просто галлюцинация на почве волнения за мужчину. — Шастун, у меня что-то с лицом? Вот черт. Антон, походу, опять залип и не заметил. Зато заметил тот, кому вообще не следовало. — Нет, Арсений Сергеевич, — выходит чересчур спокойно и ровно, пусть и тихо. Зато без заиканий и всего прочего. — Тогда могу я попросить вас не сверлить меня глазами? А то, — мужчина пропускает смешок, — под вашим пристальным взглядом мне сложно сосредоточиться на лекции. Шастуну после такого остается только растерянно моргать и пытаться подобрать отвисшую челюсть. Это… Что вообще сейчас было? А хотя Антон даже догадывается, что. Очередное недвусмысленное проявление внимания при всем потоке, поданное под соусом остроумной шутки, — вот что. А студенты, конечно же, вновь веселятся, воспринимая все происходящее исключительно, как юмор, и даже не думают пытаться разглядеть что-то кроме. Антон считал так же, как и они. Теперь же — просто не может. Потому что, когда он вновь несмело поднял взгляд к лицу Арсения и столкнулся с пронзительно-откровенным взглядом его голубых глаз, сердце ухнуло куда-то вниз.