***
Я уже и не вспомню точную дату, когда это произошло. Был Январь. Его середина. Мне было пять, когда этот день наступил. Смутно помню детали, однако главные действия я запомнил на всю свою оставшуюся жизнь. Тогда мы сидели в гостиной, и меня попросили сыграть на прекрасном белом пианино, что мне подарили на день рождения. Я никогда не получал такого внимания от отца и подумал, что это замечательная идея. Однако самый лучший день неожиданно превратился в наихудший из всех, что были раньше. Должно быть, мои полуночные работы над докладами, моя асоциальность — ничто по сравнению с тем, что произошло. У моей матери была замечательная цветочная лавка, в которой она любила проводить время, изредка беря меня с собой. Всё закончилось лишь тогда, когда мы узнали, что у меня аллергия на цветы, а антигистаминные препараты пагубно сказываются на моём здоровье в столь юном возрасте. Отец закрыл цветочную лавку, продав её. Мать никто не спрашивал, а она никак не противоречила, смиренно приняв закрытие своего бизнеса. Она стала зависимой от отца полностью. И это — стало точкой невозврата. Они ушли на кухню, а я, как ни в чём не бывало, играл дальше, даже не подозревая о том, что происходит через стену от меня. Я помню, как услышал первые крики, в тот момент я, крупно вздрогнув и не привыкший к этому, подошёл к двери, что вела на кухню. Я не смог её тогда открыть. Мне было страшно. Я будто бы был слеп, но при этом я чувствовал её страх. Её животный ужас. Я помню, как я услышал шаги по ту сторону и как я со скоростью света побежал обратно к пианино, чтобы сделать вид, что ничего не слышал и продолжить играть. Меня пробирала дрожь, а в глазах плясали огни. Руки подрагивали, а виски пульсировали, из-за чего я боялся, что не смогу сказать ни слова, если меня о чём-то спросят. Из-за двери вышел мой отец, держа за волосы мою мать, которая в это время плакала и умоляла уйти отсюда, чтобы я не видел всего этого. Отец же равнодушно смотрел на меня. Маленького меня, которому тогда исполнилось пять лет. Кажется, это было первое воспоминание из моей жизни. Из моего раннего детства. — Чего застыл? Играй. — кивнул он на пианино, из-за чего я, сглотнув, попытался притронуться к клавишам. На глаза навернулись слёзы, что застилали собой инструмент, однако я не мог позволить себе сфальшивить. Ведь если это случится, следующим под удар могу попасть я. Я играл Антонио Вивальди. И одну симфонию из его знаменитого цикла — «Времена года». Изначально эта мелодия была создана для оркестра скрипок, но игра на пианино неплохо восполняла её собой, несмотря на первоначальное предназначение. «Зима». Иронично было то, что за окном сейчас было как раз это время года. Я никогда не любил холод, поэтому никогда не почитал зиму, как другие дети. Такими мыслями я блуждал, пытаясь успокоиться. Ожидаемо, у меня не получилось. Я подскочил со стула, когда ко мне подползла мать, желая спрятаться за инструментом от отца, который спешно пил виски. Именно тогда с её лба капнула кровь на белоснежную обивку банкетки, окрашивая её в алый цвет. Словно на снег упали волчьи ягоды. — Как ты вообще посмела прийти в дом с запахом чужого человека? — крикнул отец, казалось, желая застрелить нас обоих на месте. В момент, когда опустошённый стакан полетел в стену возле нас, я вскрикнул, убегая прочь, не в силах взять с собой мать. Я решил сбежать тогда из дома лишь перед выходом из комнаты взглянув в такие же зелёные, как мои, глаза моей мамы. Я застыл и покрылся гусиной кожей, когда вместо её молящих глаз я увидел недовольство. Я ощутил себя предателем. Но, развернувшись, я всё-таки выбежал из дома, быстро накинув на себя куртку, забывая про телефон, что остался лежать в зале. Теперь вариант позвонить Хори-сану, чтобы он меня забрал, звучал неосуществимо. Я сидел и плакал. На мне была тёплая домашняя одежда, наспех взятая куртка и мягкие тапочки, что теперь промокли насквозь, а в ноги отдавало холодом. От самой макушки до постепенно синевших кончиков пальцев я чувствовал, как меня пробирает холодная дрожь. Как зубы начинают стучать, не попадая друг на друга от знойного жуткого холода, который незаметно, медленно и терпеливо убаюкивал меня, сваливая в свои объятия. Но были ли это лишь его объятья? Я помню чувство безысходности и взгляды людей, что лишь недоумённо косились на меня. Все они проходили мимо, пусть их лица изредка и искажала обеспокоенность. И постепенно я начал думать, что сегодня я умру. Смотря на звёзды, я всё не мог понять того взгляда мамы, когда я в слезах убегал из дома. А ещё я хотел знать, как она там. Жива ли она там? Меня клонило в сон, глаза слипались, и я потихоньку начал падать на снег, сидя на каких-то старых ступеньках. Кажется, раньше здесь мелькал магазин игрушек. Я часто видел детей возле него и, каясь сейчас, ужасно им завидовал. До агонии в глазах. Они могли купить те игрушки, попросить о них родителей. Я же не осмеливался даже открыть рот. Лишь на праздники дарят игрушки. Так говорил отец. Но сейчас это не важно. Сидя на заснеженных ступеньках и считая упавшие снежинки на рукавах куртки – это в самом деле не важно. Важно то, что я хотел спать и с каждой минутой это желание росло вместе с желанием жить. Я понимал, что если засну, то, вероятно, не проснусь, но я ничего не мог сделать. Слёзы быстро заполонили глаза, размывая всё перед моим взором, и горячими противными дорожками покатились по лицу. Желание стереть их было придавлено онемевшими руками, которые потеряли чувствительность. Я был бессилен, но я не мог прекратить рыдать. Я мог умереть в тот день. От простого холода. И это осознание липким страхом закралось в моё подсознание. Я облокотился на изгородь, окантовывающую ступени, смотря, как легко ходят мимо чужие ботинки. Тёплые, но чужие ботинки. «Вот бы они их потеряли на улице.» — эта эгоистичная мысль проскакивала у меня в голове и никаких угрызений совести отнюдь не вызывала. — Хэй ты потерялся? Где твои родители? — послышался женский голос сверху. Я поднял взгляд и посмотрел на блондинку, что обеспокоенно улыбалась, а когда увидела моё лицо, с ужасом отпрянула несколько прядей моих волос и начала осматривать рану, которая, скорее всего, появилась из-за осколков разбитого стакана. — Боже… Что с тобой произошло? — ахнула она, смотря на мой лоб, — Идём со мной. Я ничего тебе не сделаю, я лишь обработаю твои раны. И я пошёл, пошёл бы, даже если бы позже пожалел об этом, ведь у меня не было другого выбора. Я всего лишь ребёнок, что обязан подчиняться указам взрослых. Именно так меня воспитали и сейчас я осознаю, как же, чёрт возьми, это неправильно. — Как тебя зовут? — спросила она, беря меня на руки. — Мидория Изуку… А вас? — встречно спросил я, смотря в её алые глаза. — Ты такой вежливый… Вот бы моему сыну твою вежливость. — хмыкнула она, с горечью посмотрев на меня, — Я Мицуки Бакуго. Ироничным было то, что всё случилось из-за обычной ревности. В этот день от матери веяло феромонами чёрного чая вместо привычного запаха горького шоколада. Почему-то это стало достаточной причиной для избиения. А вот оно стало весомой причиной для того, чтобы я возненавидел музыку Антонио Вивальди. Если быть конкретным — «Зиму», которую так любил мой отец.***
Ресторан. Точнее, весь его зал был зарезервирован на сегодня по особой причине. Сегодня Мидория решил изменить свой стиль на малюсенькую йоту. Он всё так же надел костюм, только без пиджака, вместо этого поверх тела была надета чёрная блузка с рукавами три четверти, и на месте, где обычно завязывают галстук, висел бантик из шёлковой ленты изумрудного цвета. На лице привычно красовались чёрные выразительные стрелки, а на губах ярко выделялась красная помада. Вход был обычным, вот только уже внутри приходилось спускаться с достаточно высокой лестницы, чтобы попасть в зал. Тихие, но отчётливые шаги проносятся по помещению, но никто не обращает на них внимание. Лишь именинник, что сразу обратил взор на нового гостя. Лес, на фоне которого кроется огненный закат. Спокойствие, что можно сравнить с бушующим во время грозы морем. Хитрость, что порой переходит границы, но при этом остаётся такой же притягательной для других. Таким для всех является этот человек. Но намного интереснее узнать, каким он является на самом деле. Что-то в глубинах этих глаз казалось не таким. — Привет всем! А вот и я. — не успел договорить Изуку, как на него сразу же налетели Каминари и Урарака, обнимая и приветствуя в ответ. Киришима с Иидой улыбнулись и тоже поприветствовали парня кивком, держа в руках бокал вина. — Бакуго. Поздравляю тебя с днём рождения. Это тебе. — проговаривает Изуку, протягивая первую коробку — часы. В целом часы не принято дарить на такой праздник, однако Изуку особо не верил в приметы, чтобы следовать им. Принимая подарок, Катцуки не спеша открывает коробочку и с замиранием сердца рассматривает новый аксессуар. Поблагодарив омегу, он, сразу надев подарок на запястье, ещё какое-то время любуется новым украшением, а позже поднимает взгляд на хитро улыбающегося Изуку. — Что-то ещё? — вопросительно спросил Катцуки, которому нравился такой прищур зелёных глаз. — Угу. Закрой глаза и протяни мне руку. — твёрдо сказал Мидория. — Зачем…? — Тебе что, жалко, что ли? — шутливо спросил Изуку, вытаскивая из-за спины ещё один подарок. Бакуго хмыкнул, но всё-таки выполнил просьбу Мидории. После чего почувствовал на среднем пальце что-то круглое и сразу же подумал, что это — кольцо. Но, к его удивлению, после открытия глаз он увидел нечто иное. — Это свиноносая карликовая змейка. — гордо произнёс Мидория, наблюдая, как рептилия обвилась вокруг пальца блондина. Шокированный, Бакуго уставился сначала на омегу, а после — на змею, что маленьким кольцом обкрутилась вокруг его среднего пальца. — Неожиданно. — проговорил Катцуки и усмехнулся своему маленькому другу, — Спасибо. — тихо произнёс альфа, так, чтобы его услышал лишь Мидория. — Где ты ходишь? По всему залу не могла найти собственного сына! — послышался знакомый и вместе с тем неизвестный ранее голос женщины. К ним приближалась женщина средних лет, что также имела блондинистые волосы и ярко красные глаза, которые при свете немного отдавали оранжевым, впрочем, как и у самого Бакуго. Сзади неё спокойно шёл мужчина в чёрном костюме, что отлично подходил к синему платью его спутницы, которое у подола имело чёрный градиент. — Нет! Ну негодник же! — вскрикнула женщина, подойдя к Катцуки, — Мало того, что не встретил родную мать. Так ещё и подойти к нему никак нельзя. — Не ори на меня, старуха. — ответил Катцуки на все возмущения матери, что на это лишь угрожающе поставила на него палец, продолжив возмущаться. — Хоть ты и балбес, которых только земля носит, я всё равно тебя люблю. — выдохнула женщина, а мужчина сзади лишь улыбнулся её словам. Бакуго же только закатил глава на всю эту нежность и сопливость, хотя лишь до того момента, как Мицуки не стала расспрашивать об омеге, что всё это время стоял сзади, не издав ни единого звука. — Боже! Неужели я дождалась! Боже, спасибо тебе огромное! — радостно прокричала старшая Бакуго, обходя блондина, что пытался отгородить её от Мидории. Масару же не спеша пил красное вино, кажется, уже давно привыкнув к таким перепалкам. Она видела лишь цвет волос Изуку, но, когда он вышел из-за спины её сына, вдруг замерла в той же позе, что и стояла, мгновенно прекращая свою речь, чем заставила недоумевать Катцуки. «Неужели это тот мальчик? Те же зелёные глаза, зелёные волосы и милые веснушки теперь уже далеко не на детском лице. Ведь таких совпадений не бывает, верно?» — подумала женщина, внимательно рассматривая слегка резковатое чертами лицо. Перед глазами пронеслась картина давних лет, когда она впервые увидела этого мальчика, из-за чего сердце сжалось, а по телу прошёлся озноб. Всё ещё не в силах что-то сказать, она смотрела на Изуку, молча застыв. Сам же Мидория не понимал такой резкой смены настроения и лишь с недоумением косился на женщину. Мицуки обернулась на своего мужа, что так же выглядел удивлённым, и, переглянувшись, он кивнул ей, якобы подтверждая её догадки, что казались просто невозможными. — Милый мой… — горько произнесла Мицуки, прикрывая рот рукой, — Тебя зовут Мидория Изуку, верно? В этот момент Мидория вспомнил, когда он слышал этот знакомый голос. Точно. Кажется, это было двадцать лет назад.***
Глава семьи сидел за широким деревянным столом в уютном коричневом кресле, что сверху было покрыто молочным пледом крупной вязки. На ногах мужчины красовались красные носочки с оленями, что были спрятаны в мягких тапочках. На улице уже началась метель, а его жена всё ещё не вернулась с магазина, что заставляло беспокоиться. «Говорил же, останься дома, завтра сходишь. Но она же упряма, прямо как Катцуки.» — пронеслась в голове мысль, которую Масару запил чаем. Но она быстро развеялась, когда он услышал поворот ключа во входной двери и привычный голос его жены, который звучал обеспокоенно и устало. — Я дома! — сказала женщина, раздеваясь в коридоре и помогая раздеться ещё одному гостю. Вскоре пшеничная голова появилась в дверном проёме. Но внимание привлёк маленький мальчик, по виду омега, с огромными ссадинами и кровоточащей раной в области лба. К этой ране ребёнок приложил замерший на холоде платок, в котором Масару узнал платок его жены. — Боже мой! Что с ним произошло?! — воскликнул он, вставая с кресла и подходя к ребёнку, что тут же спрятался за женщиной. — Я не знаю. Я нашла его таким на ступеньках по дороге от супермаркета. — ответила Мицуки, взглядом призывая мужа отойти. — Нужно обработать его раны. Я принесу аптечку. — произнёс мужчина, вмиг уходя через другую дверь комнаты на кухню. В это время женщина посадила мальчика в похожее кресло, в котором сидел Масару, укутывая его в плед. Изуку уже не плакал, он сидел, как лёгкая фарфоровая кукла. В глазах не было эмоций и казалось, что в них таилась некая разбитость и обречённость, которые, увы, мистер и миссис Бакуго не могли в полной мере осознать и понять. Мальчик сидел неподвижно, слишком неподвижно, и то ли от шока, то ли он всегда был таким. И ирония в том, что второе пугало больше. Дети в шесть лет не должны быть такими. А на вид этому ребёнку было не больше шести. Может, даже пять. — Миссис, со мной всё будет хорошо? — спокойно спросил Изуку, чем удивил женщину, в глазах которой вновь начали образовываться слёзы. Он не понимал, почему она плачет. Ведь его родная мать была недовольна тем, что он ушёл, и вовсе не смотрела на него с такой жалостью. — С тобой всё будет хорошо. — убедила омега, после чего тихо добавила, — Пока ты здесь.***
В руки отдавало приятным теплом, а во рту всё ещё был терпкий привкус специй, хотя сам напиток имел сладковатый вкус и невероятно согревал после нескольких часов на улице. Однако напиток с имбирём не был вкусным детским лакомством, хотя и довольно полезным для организма. Но ребёнок перед ними просто молча пил имбирный чай, иногда проверяя бинт, что был наложен на голове. Он не возникал и не отказывался, и принимал то, что ему дают, не прося большего. Удобный ребёнок для неумелых взрослых. — Изуку… Кто с тобой это сделал? — осторожно спросила Мицуки. Изуку молчал. Он просто пил чай, мыслями находясь где-то за пределами этой комнаты. — Мы хотим тебе помочь, молчание невыход. — продолжила она, однако встретилась с уставшими детскими глазами. — Вы не сможете мне помочь, мистер и миссис Бакуго, к большому сожалению. — начал Изуку, понимая, что не сможет просто промолчать, — Но я очень благодарен хотя бы за то, что вы приняли меня в свой дом и наложили бинты. — Прошу, называй меня тётя Мицуки. Это твои родители? Отец? — предположила Мицуки, прекрасно понимая, что ребёнок был в домашней одежде, то есть его обидели не на улице. Вывод, кто мог ударить этого малыша, напрашивался сам собой. Изуку поднял свой взгляд и посмотрел в противоположные красные глаза, одновременно допивая свой чай. — Бывший отец. Я его таковым не считаю. — выдохнул Мидория, поджав губы и уткнувшись головой в плед. Он старался сдержать слёзы и отогнать из своей головы сцены насилия, что видел совсем недавно.***
Это не произвело впечатление, учитывая недавние события и его собственное интервью. Но эта фраза была сказана не так, будто увидели какую-нибудь «звезду», а так, будто сам говорящий не был до конца уверенный в собственных словах и поэтому так отчаянно искал им подтверждение. — Тётя… Мицуки? — фамильярно спросил Мидория, что было вовсе не присуще ему. — Боже. Как же ты вырос… — женщина налетела на него с объятиями, сразу поймав на себе ошарашенный взгляд сына. Немного отойдя от шока, Изуку уверенно обнял женщину, что, по сути, является его второй матерью. Той, кто спасла его той холодной зимней ночью от, возможно, злополучной смерти. Доброту он не забывает никогда, в равном счёте, как и ненависть. — Вы невероятно красивая, ещё краше, чем были в первый раз нашей встречи. — отпрянул омега и рассмотрел шикарную женщину перед собой. — А ты то какой красивый стал Изуку! Правда, Катцуки? — лукаво бросила Мицуки, обернувшись на сына, что уже корчил недовольную рожицу. — В любом случае, почему ты, старая карга, не говорила, что знакома с ним? — негодуя спросил Бакуго, метая взгляды от одного к другой. — Ты как с матерью разговариваешь? Совсем страх потерял? — пихнула его в бок Мицуки. — Давайте присядем за стол и там уже всё обсудим? — встрял в их новую ссору Мидория, сразу же переводя тему, что получилось у него мастерски. Через момент они уже сидели за привычным столиком в этом помещении, и если Изуку и Мицуки вели себя спокойно, то Бакуго метал молнии взглядом, смотря на эту притворную идиллию исподлобья. — Я жду объяснений. — упрямо сказал альфа, стуча по столешнице пальцем, на котором всё ещё находилась рептилия. Изуку посмотрел на сидящего рядом блондина, так же поймав неуверенный взор женщины, и выдохнул. Их ждёт неприятный разговор про его прошлое.