Девочка, которой снился океан

Дата начала написания: декабрь 2232 года. Когда я был маленьким, психолог, добрый такой мужчина с седой щетиной и голубыми глазами, посоветовал мне вести дневник. В те годы, да и долгое время после, я был ребенком необщительным, закрытым. Настолько закрытым, что даже выплеснуть свои мысли на бумагу для меня было непосильной задачей. А потом случилась мировая катастрофа. И эта история её прямое следствие. Мне стоит представиться перед тем, как вы начнёте читать историю из моей прошлой жизни. Наверное, так делают все люди, которым когда-либо приходилось писать дрянную штуку – мемуары о своей жизни в рамках определенного исторического процесса. На самом деле, это настолько глупо, что я до последнего не решался, но обстоятельства принуждают меня сесть сейчас за стол и начать. От моей писанины зависит многое, я чувствую это перед своим концом и не намерен тянуть дальше. Моё имя Финч Тригенхауэр. И да, мою фамилию трудно запомнить, как и забыть, ибо она являет собой некое крайне неблагозвучное сочетание звуков. Если я не сбился со счета, то на момент, когда начали происходить события, ради описания которых я сел писать эти мемуары, шёл две тысячи двести двадцать второй год, то есть истекал двадцать седьмой год моей жизни. Вполне сознательный возраст, хочу вам доложить. Чего только со мной не случалось за это невыносимо долгое время, прожитое на земле, что прогнулась под копытами коней всадников апокалипсиса. Чудом Божьим или наказанием за грехи, мне удалось выжить. Вы, быть может, спрашиваете себя, что натолкнуло меня на бредовую мысль написать всё это. Что ж, отвечу с маленькой поправочкой. Не «что», а «кто». Но, боюсь, чтобы объяснить вам всё доходчиво, мне придётся отмотать время назад. Не слишком далеко, всего лишь в тот самый две тысячи двести двадцать второй год. Простите, точную дату того дня я не смогу Вам назвать, память уже не та, но в общих чертах, было самое начало зверски холодной зимы, типичной для Среднего Запада после смещения климатических поясов. Для прояснения ситуации, я обязан набросать пару фактов о настоящем времени. Судя по расчётам местных, тогда шел две тысячи двести двадцать второй год. Красивое число. Четыре двойки. Город, где все захоронены заживо, охвачен заражёнными. Они находят друг друга по какому-то неведомому нам, людям, инстинкту. Возможно ими просто напросто движет вирус. Сбиваясь в группы по несколько десятков особей, они могут нападать на нас. Одного укуса шиза, (так зовут их люди), достаточно, чтобы убить человека, лишённого врождённого иммунитета. Вернее, не убить, а обратить в себе подобное плотоядное чудовище. С каждым днём из рядов выживших людей убывает минимум по два человека. Это огромные потери для будущего человечества, если, конечно, оно у нас правда есть. Я разуверился, что на всё происходящее вокруг можно посмотреть глазами оптимиста. Разуверился даже до солнечных вспышек, но разве это теперь имеет огромное значение? Инфекция передаётся воздушно-капельным путём и её выделяют тела полностью заражённых людей. Этот вирус чем-то схож с вирусом Эбола или Ханта, потому что, впринципе, симптомы совпадают. Но эта зараза оказалась намного изощренней, и опасность заражения пала на абсолютно всех, не взирая на пол и возраст. Власти в миг потеряли контроль и решили изолироваться, обеспечив себя профессиональным персоналом. Они оставили этот мир на самообеспечение, а люди к этому предательству были не готовы. Судьба простых гражданских, социальное положение которых не изменилось ни после солнечной агрессии, ни после Вспышки, – ютится в полуобвалившихся грязных трущобах нейтральной территории города. Я сказал нейтральной, забегая вперёд. Здесь, внутри павшего мегаполиса, образовались банды мародёров, прозвавших себя ГОППЗ. Группировки Общего Протеста Против Заражённых. Так это расшифровывается. Не казисто, но что есть, то есть. И таких групп по всему уцелевшему континенту насчитывалось неисчислимое множество. Эти люди, ставшие одной нерушимой силой, сначала объединились лишь для того, чтобы попытаться достучаться до правительства. Но когда им не отвечали, они стали грабить и убивать простых гражданских ради пищи и одежды. Они были готовы пойти на всё, лишь бы обезопасить самих себя. На других, тех, кто не состоял в их банде, им было глубоко плевать. Различные обстоятельства порождают различные нормы морали. Людям нужно было не просто начать заново строить, а начать заново мыслить. А это оказалось куда труднее и неприятнее, отчего мир пал, умерла всякая надежда на будущее. Сейчас люди с чистой совестью занимаются грабежом и кражей, пороком это не считается ни в коем случае. На кону стоят собственные жизни и жизни близких, если у кого они действительно остались. «Человечество пребудет вовеки! Более глупого предрассудка мне слышать раньше не доводилось. И не работали окна Овертона, тут не помог бы даже гипноз. От реальности не убежишь. Из ста процентов населения планеты Земля уцелело от силы пятнадцать, и то, десять из них состоят во всемогущей компании ПОРОК, а пять разбросаны по всему белому свету маленькими группками сопротивления. В Колумбусе (бывший административный центр штата Огайо, в котором я очутился после того, как сбежал из Нью-Йорка) существуют две вечно конкурирующие между собой ГОППЗ – Группировки Общего Протеста Против Зараженных. Одна принадлежала грубому мужлану с рыжей бородой по имени Ричи, другая ещё более омерзительному существу, которого все звали Фредди. Возможно их с долей сарказма звали уменьшительно-ласкательными формами имён, чтобы нарочито подчеркнуть жестокость. Как бы не унизительно было это признавать, но я состою именно в одной из таких банд. Если быть точнее, в банде Ричи. Без лишней скромности могу сказать, что у меня есть достоинства, которые Ричи предпочёл придержать около себя. Но он так туп в этом смысле, что даже не может допустить мысль о моём предательстве. Если мне подвернется отличная возможность сдать его врагам или убить, я поспешу ей воспользоваться, чтобы она не досталась никому другому. Ричи это моя добыча и я должен перегрызть ему глотку. Чего бы мне это не стоило. Мне нравятся смотреть, как его одутловатое, вспухшее от дешёвого бухла лицо растягивается в довольной улыбке. Ему думается, что он сможет покорить меня. Черт возьми, этот урод практически уверен, что я, как все остальные его подчинённые, не задумываясь отдам за него жизнь. Это так забавляет. Я улыбаюсь снисходительно и с долей презрения, но он всегда перекручивает мои эмоции на удобный ему лад. И пусть, я от этого только в выиграше. Но такая игра требует наибольшей осторожности. Я всё равно что птичка, живущая в пасти крокодила. Мне нужно быть осмотрительным. Осторожным и готовым вспорхнуть в каждую минуту. Для очищения своей совести перед Вами, читатель, я должен признаться, что за всё время пребывания в банде не убил ни одного невооруженного мирного жителя, не участвовал ни в одном из множества постыдных грабежей. Да, мне случалось принимать участие в уличных перестрелках, но это было другое. То ли дело, когда перед тобой человек вооружённый, другое, когда с душой в кармане. Мою жизнь в двух комнатной квартирке на шестом этаже здания, которое в незапамятные времена было частью элитного жилого комплекса, была почти беззаботной и спокойной, если бы не одно «но». Это «но» было первейшим советником и по совместительству лучшим другом Ричи. Его звали Дик. Он выжил только благодаря старой дружбе с Ричи, потому что на вид был жалким человечишкой карликового роста. И отличался он своими похотливыми «заслугами». Буквально каждая встречающаяся ему женщина была обречена. Иногда, сбежать жертве способствовали адекватные люди, которые по нужде служили этому маньяку. Все в банде, у кого были молодые жены, сестры или дочери, прятали их в квартирах, предпочитая, чтобы Дик даже не знал о их существовании. Самое ужасное заключалось в том, что после свершения очередного жуткого акта насилия, он хвастался этим на весь дом. Ну так к чему я веду. Этот вышеупомянутый джентельмен, отнюдь не голубых кровей, начал подстрекать Ричи, что я шпион ГОППЗ Фредди. Я думаю, изначально это прозвучало настолько абсурдно, что даже такой тупоголовый человек, как Ричи, рассмеялся. Но на этом дело не кончилось. Дик подогревал воду, аргументируя свои слова тем, что я ни разу не был добровольцем в налётах, который они совершали на завоёванных территориях. И тогда Ричи призадумался, потом послал за мной, выложил всё как на духу, пригрозив, что если слова Дика оправдаются, то он лично вспорет мне мошонку и выколет глаза, а потом бросит на съедение злющим всегда голодным доберманам. Они сидят на цепях и охраняют комплекс. Это что-то вроде сигнализации. Причём гавкают они при виде всего движущегося. Без различия, свои это или чужие. Их лай такой нестерпимый, что порой я хочу взять дробовик, пойти и пристрелить всех без разбора. И сук, и кобелей. Но я снова отвлёкся, прошу меня простить. Когда Ричи высказал мне всё вышеупомянутое, я весьма умело изобразил на своей физиономии удивление и поспешил оспорить заявление Дика. Моё местечко в банде было о-очень нагрето. Многие завидовали, что я живу припеваючи и при этом практически ничего не делаю, недоброжелателей у меня хватало. И тогда я понял, что некогда устойчивая почва под моими ногами начала ходить ходуном и, чтобы продолжить стоять, требовалось найти грань равновесия. Но, понятное дело, оправданиями этому делу помочь было невозможно. Я поинтересовался у Ричи, чего же всё-таки он от меня хочет и тот ответил: — Я хочу, чтобы завтра ты и ещё один неблагонадежный молодчик сопроводили Дика на охоту. Но без шуточек там! От этой вылазки будут зависеть ваши жизни, если провалите, то выброшу вас прямо в толпу шизов! — угрожающе закончил он, скрежетнув зубами. — Всё ясно, шеф. Успех этой вылазки в моих интересах, — кивнул я, даже глазом не моргнув. — Вот за это я тебя и люблю! — громко прозвучал его раскатистый смех. Я постарался поддержать его и мне удалось на секунду приподнять уголки губ в улыбке, но она наверно получилась слишком неестественной, поэтому я поспешил согнать её с лица. Уже на выходе я вспомнил кое о чём, развернулся и спросил: — А куда будет вылазка? — В жилые районы частного сектора, — услышал я в ответ и обомлел. Меня нарочно посылают туда, где придётся своими глазами смотреть на убийства и муки невинных, возможно даже детей. И не я буду сопровождать Дика, а он меня. Потому что ему велено проследить, чтобы я не только смотрел на убийство, а брал в нём участие. Я обомлел, но виду не подал. Быстро кивнул и вышел. Стемнело рано. Я сидел на диване. Вопли из окна не до конца заглушали чёткий сухой стук пулемётных очередей... очевидно, их били из самого крупного калибра. Прежние крики — «пощадите, не убивайте, пожалейте, здесь нет никакой инфекции» — сменились нарастающей паникой. Эти люди, которые вышли на митинги, которые хотели быть услышанными, теперь обречены. Нет пути назад. Нет спасения. Ещё один шаг и не успеешь сказать «привет!» девяти граммам свинца, впивающимся в затылок. Я сидел, молча опустив голову и подперев её раскрытыми ладонями. В моей голове сами собой рисовались жуткие картины: как военные ПОРОК'а оцепляют и берут в кольцо людей с плакатами. На митингующих грязная одежда. Вернее, это даже одеждой назвать трудно, скорее какие-то лохмотья, клочьями свисающие с исхудавших тел. Среди них дети. Очень-очень много детей. Но для солдат нет разницы. У них есть приказ «уничтожить врага». Враги в их понимании, это все те, кто сейчас кричит на площади. Я сдавил виски до острой боли. Я закричал громко и пронзительно. Я не хотел видеть то, что рисовало моё больное разыгравшееся воображение. Но я видел. Видел поднимающиеся карабины, зияющие пугающей темнотой дула. Видел, как эти дула с оглушительным треском извергают убийственное пламя. Я не мог усидеть на месте, поэтому вскочил с дивана и бросился к окну, которое выходило на площадь, где сейчас происходила жестокая бойня. Кроме меня это зрелище могли видеть все, чьи окна находились на том же фасаде, но я знал, что большинство просто закрыли окна железными ставнями. Уцепившись пальцами в обложенный кафелем подоконник, я стал кричать. Это было что-то вроде: — Черт побери, ублюдки больные! Это же дети! Зачем? почему?! Мрази гребанные! Вы стреляете по детям, по детям, мать вашу, по детям! Что с вами не так, очнитесь! А вы? Вы, те, которые зовете себя их родителями, вы что не знали, что вас всех расстреляют как бешенных собак?! Я не верю, что не знали! Не верю! Вы убили своих детей! Вы не смогли их обезопасить! Вы виноваты в том, что они умрут в муках, потому что прежде чем производить на свет человека, нужно думать о том, как его взрастить! Я осип и беззвучно рыдал как ребёнок. Все мои крики и слезы поглотил дом, я стоял у окна сторонним наблюдателем развернувшейся трагедии. Люди митинговали на той площади чуть ли не каждый день, но никогда раньше там не происходило такого массового расстрела. Картина, представшая моим глазам не могла быть описана одним словом. Это был навал из окровавленных тел. Их там лежало около тысячи. Люди с автоматами загрузились в технику, которой раньше, во времена налаженной цивилизации убирали мусор, и начали сгребать трупы в одну кучу. Делали это они с таким бесстрастным видом, словно перед ними были не тела невинных людей, которым они оборвали жизнь, а какое-то не стоящее внимания непотребство. Весь этот страшный ритуал продолжался до поздней ночи, потому что сбросив все тела в кучу, они начали щедро поливать её бензином. Да, скорее всего это был бензин, а не какое-то другое топливо, ведь я сумел углядеть яркие этикетки на канистрах. На моих глазах происходило нечто ужасное, нечто пришедшее в этот мир из адовой преисподни, но всё что я мог, это трястись в бессильной ярости у окна своей квартиры и молча давится от плача. Я не мог ничего сделать и не мог этому помешать. От осознания собственной ничтожности и бесполезности мне стало так паршиво, что я вдруг услышал новый, невнятный голос в своей голове. Именно так звучал голос самоубийства. Он никогда не говорил со мной чётко, никогда не выражал ясно свою мысль, но стоило ему только зазвучать в моей голове, как я тут же успокоился и вытер слезы, которые прежде обильно лились из моих глаз. В тот вечер, поддавшись эмоциям, что взяли надо мной верх после увиденного, я позволил слабому неокрепшему суициднику в моей голове набраться сил и обрести полное право на слово. Это было глупо, скажете вы. Это было безрассудно, скажите вы. Это было, черт возьми, по-детски, скажете вы. Да, вы скажете это. Не берусь утверждать, что в слух, но хотя бы допустите такую мысль. А мне остаётся лишь принять ваше мнение, о котором я никогда не узнаю. Почему не узнаю, вы поймете, продолжив читать мой рассказ. Я уже был почти на грани полнейшего равнодушия к собственной судьбе, что позволяло мне хладнокровно выбирать между пулей, верёвкой и пачкой сильнодействующих таблеток, как вдруг раздался громкий стук в дверь. Я уже давно отошёл от окна и теперь восседал в глубоком кресле, закинув ногу на ногу и соединив кончики пальцев. Достойная поза для человека выбирающего как бы побыстрее покончить с собой. Когда в мою дверь постучали, я будто очнулся от сновидения. Медленно поднялся, с раздражением отметив про себя, что кресло отвратительно скрипит. Потом открыл дверь и с удивлением узнал в пришедшем Арта. Это был молодой человек, тот самый, кого Ричи окрестил «неблагонадежным молодчиком». — Нам пора отправляться, машины уже прогреваются, — немного замявшись сообщил Арт. И только тогда я понял, что уже ранее утро. То самое ранее утро, в которое мне придётся убить кого-то невинного лишь потому, что не успел, или вероятнее всего просто по малодушию своему не смог убить самого себя. Арт ёжился от одного моего взгляда. Он боялся меня и даже не пытался скрыть это, поэтому я решил не мучить его своим пристальным взглядом. — Конечно, малыш, подожди снаружи, я выйду через пару минут, — смягчившись, молвил я. — Тебе ведь велели не возвращаться без меня? Парень согласно кивнул в ответ. Было заметно как он расслабился после моих достаточно дружелюбных слов. — Да, а иначе пырнут ножом. Но только так, чтобы я ещё мог быстренько бегать, — криво усмехнулся Арт. — Избавлю тебя от этого неудобства, — сказал я и закрыл дверь прямо перед его носом. Я вновь очутился в темных, остывших за ночь комнатах. Абсолютно не отдавая отчета своим действиям, я подошёл к вешалке, взял с неё единственное тёплое пальто, накинул поверх изрядно потрепанного гольфа и застегнул на все пуговицы, предварительно пристегнув к поясу штанов заряженный пистолет в кожаной кобуре и электрошокер. Мало ли что может случиться. Перед выходом, я заглянул в зеркало, но не на удачу, а просто чтобы проверить, не изменилось ли что-то во мне за эту ночь, которую я вплоть до утра считал последней. Но из отражения на меня смотрело всё то же уставшее лицо с бровями, изгиб которых повторял черты раскосых глаз и плотно сложенными тонкими губами. Это лицо, которое многие встречающиеся мне люди считали красивым, теперь было отвратительным. Лицо труса, слабого человека, у которого не хватает смелости на самую простую и одновременно нелегкую из человеческих задач – оставаться самим собой. Мой взгляд упал на широкую шерстяную шаль. Я много лет использовал её как шарф в такие вот проморзглые дни, когда и носа на улицу не сунешь. Сегодняшний день не был исключением, поэтому, повязав её на шею, я вышел, предварительно закрыв квартиру на ключ и опустив его в карман. Арт терпеливо как пёс ждал меня под дверью. — Идём, — бросил я, не глядя на него. — Что мы там будем делать? — осмелился спросить он, когда мы были на лестнице. — То, что нам скажут, — невозмутимо ответил я. — Но я не хочу, чтобы моими руками творилось зло, — неожиданно воскликнул Арт и тут же поник, испугавшись своих слов. Я резко остановился и он врезался в меня, потому что шёл сразу за мной, глядя себе под ноги. Обернувшись к парню, я холодно отчеканил: — Твои желания никого не интересуют. Я вновь развернулся и зашагал к выходу с лестничного пролета, но он окликнул меня. Я взглянул на его взволнованное, совсем ещё юное лицо и подумал, что уж слишком этот парень борется за права старой несовременной морали. — Почему вы притворяетесь?! — громко спросил Арт, всеми силами пытаясь побороть страх и именно из-за этого повышая тон. — Ты не в своём уме? Нас уже ждут, идём, — сказал я и в очередной раз повернулся уходить. — Прекратите делать вид, будто вам всё равно, потому что это не так! — твердо сказал Арт. — Откуда ты знаешь, малыш? — усмехнулся я, думая, что перейдя в такую интонацию, точно отобью у него желание продолжать разговор. — Вас отправили на эту вылазку по той же причине, что и меня! Вы не такой, как все они! Вы не грабите, не убиваете, не насилуете, не берёте то, что вам не принадлежит. Вы продолжаете оставаться человеком, поэтому... — он на секунду прервался из-за нехватки воздуха, ведь всё вышеперечисленное он говорил почти скороговоркой, — Поэтому я бы хотел, что бы мы держались вместе, а иначе... Иначе я просто не выдержу. Я, до этого стоявший повернувшись к нему в пол-оборота, теперь довернулся и подойдя вплотную, немного наклонился из-за разницы в росте, и тихо произнёс: — Если я сохранил человеческое подобие, это ещё не значит, что я человек в полном соответствии устоявшемуся высокоморальному термину. — Но... — Довольно! — прервал его я и выровнялся. — Если мы не поторопимся, то всё может закончиться крайне плачевно. После этих моих слов Арт замолк не открывал рот как минимум двадцать минут, во время которых мы добирались до наружной автостоянки. Её уже припорошило нехилым слоем снежка. Правда, свой девственно чистый цвет он сохранял лишь в воздухе, потому что как только касался земли, то моментально окрашивался в оранжево-бурые краски. Идя по тротуару к стоянке, я один раз обернулся назад, но не чтобы убедиться в том, что Арт всё ещё идёт за мной, ведь об этом свидетельствовали его хрустящие на снегу шаги. Я оглянулся на него, потому что в мою голову вдруг стукнул странный вопрос: «Сколько же ему лет?». Но определить возраст по внешности было сложно. Арт выглядел рано повзрослевшим. Об этом говорили и легкая сеть морщин у глаз, и складка под нижней губой и немного сгорбленная, будто от тяжести выносимого груза, спина. Но вот взгляд ярких пронзительно-зелёных глаз и не потускневших от времени огненно-рыжих волос говорили об ином. О том, что в постаревшем измученном теле ещё теплится юношеская душа. На стоянке нас встретил Дик. Он был далеко не в лучшем настроении, но пытался это скрыть. — Каков подлец! — с ухмылкой воскликнул он, указывая на Арта, — Так и знал, что ты ни на что не годен, мы из-за тебя в простое уже лишних двадцать минут! Ухмылка сошла с его лица, он подступил к Арту. Тот съежился, надеясь защититься, и я буквально почувствовал желание Дика избить этого рыжего паренька до смерти. Почему-то мне стало искренне жаль Арта. Я не мог допустить его избиение. Возможно моя интуиция просто предчувствовала те насильственные действия, которые должны были произойти в тот день и решила вмешаться хотя бы в это, чтобы предотвратить его. — А я-то думал, что буду главной звездой данного парада,— с деланной грустью проговорил я, тем самым обращая всё внимание Дика на себя. Мужчина замер с занесённым над головой Арта рукой. Его злобная физиономия медленно обратилась ко мне. Я проигнорировал это недоброжелательное выражение лица и с очень раздражающей улыбкой спросил: — Так когда едем?

***

Мы выехали из жилого комплекса караваном в пять машин. В одном автомобиле со мной помимо водителя, Арта и Дика сидело ещё как минимум трое вооруженных мужчин. Цель поездки заключалась в добыче продовольствия. Все мы должны были добыть как можно больше еды, чтобы её хватило на неделю проживания в лютом холоде. Я не удивился, когда автомобиль затормозил не в районе продовольственных складов, а напротив улицы частного сектора. Ричи об этом предупреждал. По команде Дика мы с Артом вылезли из машины, и он последовал за нами, после чего приказал водителю вернуться забрать нас отсюда через час. Вид у Арта был растерянный, но я уже давно понял, что сейчас будет происходить. — Зачем мы здесь? — с толикой испуга поинтересовался Арт. — Чтобы проверить вас двоих неженок на прочность, — сказал Дик. — Потому что как бы так сказать... Вы совершенно не внушаете мне доверия. Но моё мнение ничего не стоит, а вот мнение Ричи, да. Его идеология такова – убивай, чтобы не быть убитым. Вот и посмотрим, достойны ли вы почётного места в нашей группе, на которое, должен вам доложить, метит каждый второй в этом городе. — Каждый второй, значит... — задумчиво повторил я. — А каждый первый мечтает попасть в ГОППЗ Фредди, ведь так? Дик, дорогой, у тебя слишком удивленная физиономия, но неужто ты не рад. Ведь я только что подтвердил твои подозрения по поводу своей причастности к шпионской деятельности. Когда вернёмся, можешь точь-в-точь передать мои слова Ричи, тогда-то он точно попытается меня убить и ты останешься доволен. Если у него получиться меня убить. Я был намного выше их двоих, плюс шёл немного позади. Они оба, и Дик, и Арт повернулись ко мне, услышав мой голос. Вокруг нас стремительно опускались на землю крупные, совсем некрасивые снежинки, больше похожие на какие-то ассиметричные соединения молекул, чем на детей воды и ветра, какими их часто представляют в иллюстрациях к глупым детским книжкам. — Финч, — скрежетнул зубами Дик, едва сдерживая свою ярость. — Тебя невозможно терпеть. — Сочту это за комплимент, — быстро ответил я и, не выкладывая рук из карманов, направился прямо к крыльцу дома, возле которого нас высадили. Арт поспешил за мной. Дик присоединился к нам чуть опосля. Наверное, он проверял, заряжен ли пистолет той пулей, которая принесет конец моему жалкому ничтожному существованию. — Но почему именно этот дом? — спросил Арт, пока Дик взламывал дверь. — Во-первых, взгляни на провода, во-вторых, эта дверь заперта изнутри. Уже как признак чьего-то существования, — ответил я. — А что не так с проводами? — А ты приглядись, — молвил я. — Они вручную подсоединены и ведут именно к этому дому. Значит тут живут люди, которые постарались обеспечить себе электричество. — Но откуда же они запитываются? — Из городской электростанции, — сказал я. — За которую мы ведем постоянную войну с другими бандами? — спросил Арт. — Да, — кивнул Дик, заканчивая с дверью. — И вы оба ни разу не приняли участие ни в одной из битв. — Будь поаккуратнее, а то в твоих словах слышится зависть, — усмехнулся я. Он бросил на меня уничтожающий взгляд и с такой силой рванул на себя дверь, что она чудом не слетела с петель. Арт боялся идти между нами, поэтому я пошёл сразу вслед за Диком. Уж не знаю почему, но я начал относиться к этому парню с каким-то странным сочувствием и пониманием, которые никогда не испытывал ни к кому раньше. Пройдя короткую прихожую, мы вошли в главную полутемную комнату первого этажа. Тут было тепло. Арт сразу приметил у внутренней стены конвектор и приблизился к нему. — Двадцать два градуса по Цельсию, — объявил он и попробовал пошутить. — Прямо жара. Но моё внимание и внимание Дика привлекла широкая двухспальная кровать. Удивляло не само её пребывание здесь, ведь не было ничего странного в том, что люди теперь спали и ели в той комнате, где было тепло. Удивляло то, что лежало на кровати. Мы трое рассматривали кровать на расстоянии, когда Дик вдруг ткнул мне в бок дуло пистолета и сказал: — Иди посмотри, кто там лежит. Вдруг это шиз. — Надо же, кое-кто испугался, — насмешливо сказал я, но на самом деле меня самого не очень привлекала перспектива быть укушенным, несмотря на то, что этим утром я готов был покончить счеты с жизнью. Мягкими, кошачьими шагами я подошёл к постели. На ней лежала достаточно моложавая женщина лет двадцати пяти, и, взглянув на её лицо всего раз, я понял, что она покойница. Слишком недвижимы были бледные до голубизны черты лица. Но поднеся руку к её приоткрытому рту я почувствовал слабое дуновение угасающего дыхания. — Жива, — негромко сообщил я. — Не заражена? — с опаской спросил Дик, не сводя с меня пристальное дуло пистолета. — Нет, здорова, — соврал я. Женщина не была заражена тем вирусом, который имел в виду Дик, но подойдя ближе можно было заметить, что у неё лихорадка и вряд ли она вообще придёт в сознание. — Что у нее с животом? — дрожащим голосом спросил Арт. Живот действительно вызывал вопросы не только у него. Он был огромен и поначалу мне показалось, что он просто вздутый, но откинув одеяло, а потом подняв кофту, в которой лежала женщина я всё понял. — Беременна она, — со вздохом молвил я. Мне резко стало так жаль эту женщину и её ещё не родившегося ребенка, что я враз почувствовал себя паршиво. — Отлично, — с похотливой ухмылкой потёр руки Дик, кладя пистолет обратно в кобуру. — Что? — недоуменно переспросил я, хотя прекрасно знал, что значат и эти слова, и эта жуткая отвратительная мимика. — С беременными я ещё не развлекался, — сказал он, наступая коленями на кровать. — Но ведь при беременности это противопоказано! Ещё и на таком сроке! — кинулся к нему Арт. В его словах слышалась паника. Он не хотел видеть то, что собирался сделать этот пугающий его человек. — Я не сделаю ей больно, — пообещал Дик с улыбкой, которая предвещала что-то не просто бóльное, а мучительно бóльное. — А вам обоим будет лучше выйти и поискать продукты в других комнатах. Арт в откровенной панике метался между мной, наблюдающим за этим с холодным безразличием, и Диком, который намеревался сделать то, что в цивилизационное время называли сексуальным насилием и карали законом с особой жестокостью (я предпочел бы ввести в наказание за такое надругательство не просто длительное заключение, а длительное заключения с пытками). — Ладно, пойдём отсюда, — сказал я, обращаясь к Арту. «Дай Боже ей умереть во сне» — подумал я про себя. — Да как же... — почти хныкал он. — Идём, я тебе говорю, — жёстче повторил я. Видя, что он сам не в силах сделать шаг, я до боли сжал его плечо и повел его за собой. Мы уже собирались открывать дверь, существующую как портал между теплой комнатой и коридором, что был наполнен холодным, как лёд, воздухом. Вдруг за спинами раздался такой душераздирающий женский крик, что по спине пробежали мурашки. Мы одновременно остановились, развернулись и увидели, как Дик стягивает с женщины пижамные штаны. — Кэрри, беги! Беги! Убегай! Кэрри! — кричала она без остановки, повторяя и повторяя одни и те же слова. Комната, по сути, была соединением кухни и гостинной. Крича, женщина смотрела куда-то в сторону столешницы. Мы все повернули туда головы и увидели, как из тени выходит маленькая девочка. Ей от силы можно было дать лет шесть. Маленький, худой, несчастный ребёнок. Даже не ребёнок, а тень ребёнка. Но она не стала по указанием матери (та женщина наверняка была её матерью, сходство было на лицо) убегать куда-то. Девочка бросилась на обидчика своей матери. За последнее время любопытство почти покинуло меня, оставив лишь мрачную усталость, но сейчас оно разбушевалось не на шутку. Оно вспыхнуло во мне как огонь от бумаги, и требовало новых больших порций пищи, угрожая погаснуть. Я с интересом подался вперёд и увидел, как девочка, запрыгнув на кровать, вцепилась в шею Дика. Секунда и её зубы сомкнулись на его ухе. Дик отчаянно взвыл и пытался сбросить девочку с себя, но получалось плохо. Малышка держалась крепко. После вспышки энергии женщина вновь отключилась, а у Дика наконец-то получилось избавиться от надоедливой девочки, что вцепилась в него с ловкостью обезьянки. Он откинул замешкавшуюся на секунду девочку, и благо, что она упала на кровать, а только потом скатилась на пол, а не то могла бы остаться инвалидом на всю жизнь. Мне представилась идеальная возможность избавиться от человека, который привёл меня сюда, чтобы убить. Электрошокер мгновенно оказался в моих руках и убойная струйка голубого тока протянулась от меня до тела Дика. На миг я уловил на себе его удивленный и одновременно удовлетворенный взгляд, который буквально говорил: «я так и знал». Потом его тело несколько раз конвульсивно дёрнулось и он свалился, так и держа руку у остановившегося сердца. Арт ещё минуту переводил взгляд с меня, невозмутимо прячущего электрошокер в карман, на поверженного изверга. Затем ему стало плевать на нас и он побежал к пострадавшей девочке, опустился перед ней на колени, помог подняться, проверил целы ли кости. Подойдя к бессознательному Дику, я пнул его тело ногой, думая, куда же его лучше запроторить, чтобы не возникло подозрений. — У тебя ничего не болит? — спрашивал Арт у девочки. — Кто вы такие? — резко и достаточно четко для своего возраста вопросом на вопрос ответила девочка. — Мы те, кто вечно хотим блага и вечно порождаем зло, — с усмешкой театрально произнес я, перефразировав известное изречение Гёте «Фауста». Малышка не понимающе хлопала красивыми выразительными глазами в ореоле пушистых ресниц. Но тогда в моем представлении она стоила куда меньшего внимания, чем тело на полу, угрожающее очнуться с минуты на минуту. — Расчлененку делать умеешь? — спросил я у Арта, который выглядел неспособным убить даже муху. — Я? — задохнулся он. — Нет, твою мать, она, — чуточку агрессивно сказал я, указывая на девочку. — Да что вы... — продолжал возмущаться Арт, стоя на коленях рядом с девочкой. — Ладно тебе уже, — прицокнул языком я. — Надо придумать, как избавиться от него, да поскорее. Думать долго нам не пришлось. Ответ сам нашёл нас. Он стукнулся о внутреннюю стену комнаты. — Кто это там бушует? — поинтересовался я у девочки. — Папа, — ответила малышка. — Только он теперь страшный. — Он заразился? — уточнил Арт. — Да, наверное, — молвила малышка, задумчиво приложив пальчик к губам. — Да, он заразился. Он похож на тех людей, которые бродят по улицам ночью. Мы с Артом переглянулись. Мы уже знали, что нам делать. Недолго думая, мы подготовились к быстрой транспортировке Дика в мир иной. Я подтащил его тело к двери, ведущей в ту комнату, где скрывался шиз и которую мы прежде не заметили. Спустя десять минут он был уже там, а мы с облегчением закрыли на щеколду дверь. Мне в голову пришла внезапная мысль. — "Убивай, чтобы не быть убитым". Выходит, мы всё-таки придержались этой идеологии. — У вас такой вид странный... — проговорил Арт, глядя на меня. — И какой же? — полюбопытствовал я. — Будто бы вы с самого начала знали, что он умрёт. — Быть может, — согласился я. — Но теперь уж мне никак умирать нельзя. — В смысле? Я не ответил, кивнул в сторону девочки, что неустанно дежурила у постели матери. Я подошел к ней. Она посмотрела на меня. И что-то недетское промелькнуло в её глазах, когда она сказала: — Не дышит... Умерла. — Тут больше оставаться нельзя. Ты пойдешь с нами, хорошо? Я позабочусь о тебе. Тогда я ещё совсем не понимал, что будет значить это «позабочусь о тебе», растянувшееся на долгие десять лет.