***
Задуманный мною план сработал как нельзя лучше. Как только ко мне подкатила машина, вскидывая шинами клаптья грязного снега, я сделал знак Арту и тот выскочил из тени передней с криками: — Быстрее сюда, нужна ваша помощь! Чтобы не вызывать лишних подозрений, я с девочкой на руках пошёл следом за водителем. Через минуту вернулся назад уже с Артом. Снег хрустел под подошвами наших сапог, множество снежинок облепили ресницы и брови, а густая шевелюра Арта начисто смешалась в своём огненном оттенке с белым морозным порошком. Мы шагали к машине довольные тем, что смогли выйти из этой передряги почти без вреда для собственного достоинства. Маленькая Кэрри, обхватив двумя руками мою шею, глядела на свой дом, чувствуя, что больше никогда не вернётся сюда, и я знал, что по её раскрасневшимся щекам стекают слёзы. Труп матери остался гнить на своем ложе, смешиваясь с сгнившим плодом её чрева. От этой мысли меня передернуло. Чтобы замести следы, мы решили придумать легенду и сымитировать жесткую встречу с заражёнными, после которой только мы и остались в живых. Правдоподобности ради мы заехали в те места, что буквально кишели шизами и сбили пару десятков, украсив капот и бока машины соответствующими следами столкновения. Когда мы уже подъезжали к нашему комплексу, Кэрри вдруг взвизгнула, чтобы я срочно остановил машину. Она сидела на коленях Арта, а я, как Вы наверняка догадались, вёл автомобиль. Притормозив, я спросил в чём дело. Она ткнула пальчиком в окно и ответила: — Мы сюда ходили с папой за вкусными шоколадками, но там есть и много чего другого. Я очень хочу кушать. Давайте зайдем туда, пожалуйста. Мы с Артом в очередной раз переглянулись. — Будет подозрительно, если мы вернемся без продуктов, за которыми нас посылали, — молвил Арт. — Не очень, — покачал головой я. — У меня есть другое предложение. — Какое? — Ну смотри, и у тебя, и у меня нет нормального запаса пищи, а на моей совести теперь ещё ребёнок, которого тоже надо кормить. — Вы предлагаете нам взять еду конкретно себе? — с каким-то острахом, будто нас в этой машине может подслушать Ричи, спросил Арт. — Кроме того, я предлагаю тебе никому больше не рассказывать про эту точку. Если там действительно много провизии, то нам лучше приберечь её для себя любимых. — Так-то вы правы, — несмело согласился Арт. — Значит, пойдём. Кэрри мы оставили в машине, а сами поспешили затариться, чтобы успеть вернуться до наступления темноты. Ночь и темнота – время шизов. Когда мы вернулись, загрузив пакеты разной всячиной, что хранилась ещё долгое время без особых условий хранения, она огорчённо уставилась на меня. — Что? — спросив я, не совладав с резким тоном. — Там совсем рядом с входом стояла полная коробка шоколадок, — чуть ли не плача проговорила она. Я посчитал, что на неё достаточно потрясений для одного дня, и решил не отнимать у ребёнка малую безобидную радость. Так что, как Вы уже поняли, я вернулся за той самой коробкой, о которой говорила Кэрри и сразу вручил ей ящик со сладким счастьем. Кроме этого маленького приключения не произошло ничего необычного в нашем возвращении домой. На лестничной площадке я распрощался с Артом, попросив его зайти ко мне на следующий день, и открыл дверь в квартиру. В ту самую квартиру, куда планировал больше никогда не возвращаться. Никогда не говори «никогда». Жизнь распорядилась иначе и теперь у меня появилась маленькая сожительница. Я пропустил её вперёд, она несмело шагнула в темноту теплой квартиры. Поставив на пол пакеты с едой, я щёлкнул выключателем и комнаты озарились желтым электрическим светом. Девочка почувствовала себя уверенней. Пройдя немного вперёд, она увидела чистый пол и старые ковры, которыми я устлал паркет для пущей теплоты, и разулась, чтобы не заносить грязь с подошв в комнаты. Я подумал, что это хорошая привычка, поскольку многие индвидуумы любили врываться в мою квартиру, не удостоившись даже вытереть ноги. А мне потом приходилось горбатиться и отмывать паркет. Для начала я приготовил на нас двоих незамысловатый ужин, в течении которого размышлял о том, как теперь буду видеть свою жизнь с маленьким ребенком. Должен признаться, воображать на эту тему мне было довольно трудно, так как в последнее время я вообще не видел себя в будущем времени. А глядя как голодная девочка уплетает за обе щеки макароны с говяжьей тушенкой, я совсем растерялся. Меня переполняли противоречивые чувства. От жалости к её тяжкой жизни, до страха за свою собственную. И от неизъяснимой, не испытываемой ранее глубокой нежности к ней, до вопроса к самому себе: «А правильно ли я поступил?». Короче говоря, я метался между собой и самоотверженным устройством её жизни. Когда она оторвала голову от пустой тарелки и взглянула на меня голодным взглядом, я очнулся от своих мыслей. — Господи, что такое? — спросил я, но тут же отыскал ответ. Глаза девочки пожирали мою порцию макарон, к которым я так и не притронулся. Добавки в кастрюле не оставалось и я понял к чему она клонит. — Хочешь ещё? — уточнил я. Она так активно закачала головой, что её белые, чуть ли не седые, локоны запрыгали в такт этих кивков. Я придвинул ей свою тарелку со словами: — Приятного аппетита. Она набросилась на новую порцию еды так жадно, будто не было той, которую я отсыпал ей пять минут назад. — Не подумай, что я тебя ограничиваю в еде, нет, жуй сколько влезет, просто скажи, сколько ты не ела? — поинтересовался я. — Не помню сколько... Может два дня, может четыре, я спала, чтобы не хотеть есть, — ответила Кэрри, быстро пережевывая пищу. — Ты вообще-вообще ничего не ела? — переспросил я. Мне мало верилось, что ребёнок со столь здоровым аппетитом способен протянуть срок от двух до четырех дней без всякого подкрепления. Девочка убрала с лица волосы и задумчиво нахмурила лоб, очевидно припоминая подробности своего выживания. — Не-а, — в конце концов молвила она, опять запихиваясь макаронами. — Не-а? — вопросительно переспросил я, недовольный таким коротким ответом. Понимая, что я своей репликой требую от неё дальнейших объяснений, девочка пустилась в разглагольствования: — Когда закончились запасы, я целый день ничего не ела, потому что не была голодна, а на второй день я искала всё, что только можно было съесть. Я нашла под шкафом на кухне маленький сухой кусок хлеба. Он был таким грязным и от него неприятно пахло. Но я съела его, так как смогла убедить себя, что от него мне станет легче. — Легче стало? — спросил я, мотивируя её продолжать, потому что она замолчала. — Я вырвала, — коротко ответила девочка. — Кошмар, — так же коротко отреагировал я и полез в карман брюк за пачкой сигарет. Зажигалка нашлась в другом кармане. Я сунул было тонкую белую сигарету в рот, но передумал, вспомнив, что теперь со мной живет человек, которого я могу убить пассивным курением. — Что же мне с тобой делать, странное создание? — шёпотом спросил я, глядя как она старанно выбирает полосочки мяса со дна тарелки. — Если что, меня зовут Кэрри, — ответила она, услышав мой вопрос, что был задан вслух самому себе. — Я не «странное создание». — Как скажешь, Кэрри, — улыбнулся я и с обезоруживающим дружелюбием протянул ей свою руку через стол. — А меня зовут Финч. Отодвинув в сторону пустую тарелку, Кэрри со всей серьёзностью, на которую была способна, пожала мою руку и сказала: — Будем знакомы, Финч. — По фамилии Тригенахуэр, — добавил я, заранее представляя себе её растерянность перед таким сложносочетаемым словом. — Три-ген-ха-уэр, — по слогам произнесла она, чтобы лучше запомнить, — правильно? — Абсолютно, — довольно улыбнулся я, — Мы с тобой точно поладим. Я совершенно не склонен к вере во всякие экстрасенсорные восприятия происходящего, но в этот момент между нами будто родилось то редкое понимание, которое не всегда бывает у людей, что сообщаються на постоянной основе годы напролет. — Думаешь? — спросила она. Мне оставалось только изумляться, не представляя где она могла нахвататься таких взрослых мимик. Чтобы не обидеть её своим внезапным приступом смеха, я очень серьёзно объявил: — Если человек смог с первого раза и без запинок произнести мою фамилию, значит он точно достоин удаляемого ему внимания. — Ну, тогда ладно, — согласилась девочка. Мы посидели минут десять в тишине, а потом она сказала, показывая пальцем на окно. — Та площадь... Я уже один раз была там. — Когда? — Не знаю... Меня отвёл туда папа. Потом в нас начали стрелять люди в чёрной форме. Мы сбежали. Потом папа куда-то пропал. Мне было холодно и страшно, но я смогла дойти домой. А папа пришёл потом, но был уже не таким как раньше. — Он заразился тогда? — Да. С её слов я понял, что отец хотел обезопасить свою дочь и сдать её в руки коалиции из остатков правительства, как это сделали большинство родителей, но он опоздал. Не так давно заражённый ребёнок, которого забрал ПОРОК, перекусал большинство специалистов до тестов на иммунитет к инфекции. После этого интерес к детям у этой компании значительно поугас, но это было к лучшему. По-крайней мере никто бы не смог отнять у меня Кэрри, потому что им пока не было до неё никакого дела. Когда я заметил, что она погрелась и освоилась, я понял, что настал решающий момент – принятие ванны. Оставив её сидеть на кровати и осматриваться, я пошёл в ванну и проверил, набралась ли туда чистая вода. Нередко бывало такое, что из труб лилась ржавая оранжевая вода с премерзким запахом железа, после которого приходилась вычищать каждое место, куда она попадала. На этот раз всё обошлось. Маленький обогреватель надул в комнату тёплого воздуха, а ванна с густым слоем пены на поверхности воды имели довольно таки пристойный вид. Я заранее приготовил огромное махровое полотенце, которое до этого хранилось в моём комоде и не имело абсолютно никакого применения, чтобы завернуть в него девочку после купания, и достал свою чистую футболку, в которую она могла бы переодеться и не иметь потребности в штанах. Любая моя вещь доходила ей до колен. В ванной я помог ей снять несколько слоев теплых вещей, которые висели на ней тяжелым грузом, и обнаружил, что Кэрри действительно очень худая. В детском тщедушном тельце выделялся только живот, который она до отказа набила макаронами с мясом. Когда на ней не осталось ничего кроме майки и панталончиков, я поднял её, поставил в тёплую ванну, позволяя ей устроиться так как душа пожелает, и сказал: — Остальное снимешь в воде, потому что это тоже нужно простирнуть. — Хорошо, — кивнула она. Оказавшись спрятанной в горах белоснежной пены, Кэрри поспешила избавиться и от майки, и от панталонов. Я отыскал низкую табуретку, поставил её возле ванны и сел на неё, чтобы помочь девочке как следует отмыться. Пока я оттирал её руки и спину, я думал о том, как сложно будет совершенно не приспособленной девочке выживать в новых реалиях. И наверное тогда в мою голову пришла неожиданная идея. Что если внешне превратить Кэрри в мальчика, и тем самым отвернуть от неё нежелательное внимание со стороны посторонних, особенно мужчин. Эта мысль показалась мне крайне привлекательной, плюс она являла собой очень подходящее решение проблемы. Приняв её, я начал обдумывать все подробности. Мы возвращались уже под покровом ночи, так что никто Кэрри с её длинными локонами не видел кроме меня и Арта. Последнего будет несложно убедить в надобности подобной метаморфозы, как, в принципе, и саму Кэрри. В этом случае её имя сработало крайне выгодно, ибо было универсальным. Им называли как девочек, так и мальчиков. Не истрачивая зря драгоценного время, я сходил за ножницами и расчёской и, вооружившись ими, отпанахал всю длину её изумительных спутанных локонов. В моей голове промелькнула мысль человека, рожденного в устоявшемся капиталистическом обществе. Я подумал, что за такие волосы магазин париков дал бы немало денег. На кафельном полу лежала горка волнистых волос. Подстриг я её коротко и особенно постарался над нижней частью головы. Там волос практически не осталось, но они всё же были. Убедившись в своих недюжинных способностях парикмахера, я остановился в задумчивой позе и задался вопросом: — Брить или не брить? Вот в чём вопрос! Девочка испуганно посмотрела на меня и попросила зеркало. Когда я подал его ей она минуту молча разглядывала своё отражение и новую стрижку, не выражая никаких эмоций, а потом так громко заревела, что я сразу нашёл ответ на свой вопрос. — Хорошо, я понял, брить не буду! Успокойся. Кэрри, не надо плакать. Когда волосы высохнут всё станет намного лучше, так что не надо плакать! Потеря своих чудесных волос была для неё слишком тяжелым ударом и пока я ей вторично промывал голову шампунем, она беспрестанно хныкала. Немного успокоилась она лишь тогда, когда я заворачивал её с головы до ног в мягкое полотенце. Она настолько успокоилась в смысле плача, что смогла гневно спросить: — Зачем ты это сделал?! Произнесла она это таким тоном, как будто я не постриг её, а убил и со мной говорит не она, а её мстительный бесплотный дух. Чтобы не обмануть её доверия, я как только мог доходчивее объяснил ей причину своего безобразного поступка со всеми вытекающими отсюда последствиями. Обида в её глазах сменилась терпеливым принятием моего решения, которое я обосновал: «так нужно прежде всего для тебя самой». Скоро она высушилась, и, переодевшись в мою футболку, уснула в моей постели. Теперь вместо длинных волос у неё была пышная шапка коротких кудряшек. Для того, чтобы меня не мучили угрызения совести, я сам себя убеждал, что с этой стереотипно мальчишеской стрижкой ей очень славно. Воду после её купания я не спускал, чтобы пока она была ещё тёплой, постирал в ней грязные вещи. Покончив с этим занятием и развесив мокрую одежду на батарее, я решил проведать одного человека. Его можно было назвать надёжным, поскольку он был умудрён своим обильным жизненным опытом и умел держать язык за зубами. Формально его имя было Ламар Харрис, но все звали его просто Старина Док. Он был единственным доктором на всю ГОППЗ, и все не только защищали его, но также ценили за дельный совет, который он мог подарить совершенно бесплатно. Док был стариком лет семидесяти, но вид имел моложавый и никогда на возраст не жаловался, чем вызывал немалое уважение в более молодых кругах нашего скромного общества. На этот раз я отправился к нему за делом сугубо личным. Мне нужны были детские вещи для Кэрри, а Старина Док в свободные от своих прямых обязанностей минуты любил увлекается шитьём. Естественно, одежду я не надеялся получить задаром, поэтому собрал пакет еды, которую намеревался обменять на вещи для Кэрри. Постучавшись, я получил разрешение зайти и пройдя в комнату, из которой в темный коридор лился поток света, застал Старину Дока за его излюбленным занятием. Он, ловко орудуя спицами, вязал что-то сложное и многодетальное, время от времени распутывая клубок тёмно-серой шерсти. Он проделывал всё это так просто и в то же время замысловато, что можно было подумать, будто в этом задействованы какие-то потусторонние силы. Услышав как я вошёл, он сказал: — А тебе что от меня вдруг понадобилось? Время уже позднее, никак что-то важное стряслось? — И вам добрый вечер, — с улыбкой поприветствовал его я. — Здравствуй, здравствуй, — торопливо отозвался Старина Док, отрываясь от своего вязания и глядя на меня из под опущенных на нос очков. — Так и зачем ты пришёл ко мне? — Я что не могу просто прийти к вам поболтать? — отшутился я. — Ко мне просто так не ходят, — серьёзно молвил Старина Док, вновь возвращаясь к вязанию. — Это правда, но всё равно неприятно, когда тебя встречают такими словами, — согласился я. — Надо же, он ещё и недоволен, — ворчливо прицокнул языком Док, выделывая спицами сложные узоры на своем изделии. — Мне нужна одежда, — выдохнул я. — Для тебя это будет дорого стоить, — меркантильно молвил Док, оглядывая меня с ног до головы и измеряя мои габариты взглядом. — Это не для меня, — успокоил его я, — для человечка поменьше. — С каких это пор тебя волнует как одеты человечки поменьше? — с присущим старикам лукавством полюбопытствовал Док. — Округляя единицы времени, могу ответить, что с немногих, — сказал я. — Позволь поинтересоваться, кем является этот человечек? — Мальчиком. — Сколько ему? — Шесть лет отроду. — Откуда он у тебя взялся? — Я не уважу ваш вопрос ответом. Мне кажется я просто попросил одежду для мальчика шести лет и незачем тут устраивать мне допрос. — Чем расплачиваться будешь? Я отдал ему раскрытый пакет с разнообразнейшими продуктами и это так его впечатлило, что он сразу приступил к обсуждению подробностей. — На какой срок нужно? — спросил он. — На ближайший. Ему не в чем ходить. — Тогда дай мне прийти и снять с него мерки, без этого никак. Я не могу шить от балды, извиняюсь за выражение. — Приходите завтра вечером, — сказал я, думая что разговор на этом можно заканчивать. Но Старина Док окликом остановил меня и, отложив в сторону своё вязанье, начал рыться в шкафчике с вещами, что стоял у стены. Один за другим оттуда появлялись всё новые вещи из детского гардероба и скоро Старина Док собрал целый набор. Он огляделся в поисках пакета, нашёл, аккуратно сложил туда всё найденное в шкафу и протянул этот пакет мне со словами: — Бери их и пользуйся ими, мне они всё равно не нужны. Им осталось только пылиться в моём комоде и только, а твоему ребёнку они прийдутся как раз кстати... И не надо говорить мне о расплате, я дарю их тебе с барского плеча. Я искренне поблагодарил старика. Он хоть и был ворчливым дедуганом с довольно странной философией, но он был из тех, кто, как говорит Арт, «остался человеком». Я развернул пакет и увидел там футболки, штанишки, тёплые кофты и курточку. Уже на выходе я обернулся и спросил: — Откуда они у вас? — Я мог бы огрызнуться как ты и уйти от ответа, — сказал он, — но я не такой самодовольный дерьмоед. У меня был внук, это его вещи. Услышав эти слова, сказанные нарочито беспечно, чтобы спрятать всю боль и горечь, которые они на самом деле являли собой, я подумал, что прослежу за тем, чтобы Кэрри обращалась с этими вещами бережно. Кстати сказать, именно Старина Док последующие годы помогал мне находить и мастерить одежду для постоянно растущей Кэрри. За это ему моя огромная благодарность. Прийдя в тот вечер домой, я не включил свет, умело ориентируясь наощупь в темноте. Я застал Кэрри крепко спящей в том же положении, в котором я оставил её. Она лежала посередине моей двухспальной кровати, раскинувшись на подушках. Я осторожно присел на край постели, поставил на пол принесенный пакет с одеждой и задумался. Предметом всех моих рассуждений была Кэрри и никто другой. Я знал, что поступил правильно, забрав её из того дома, потому что один её родитель превратился в заражённого, а второй умер на её глазах от неизвестной болезни, унеся за собой ещё не родившуюся жизнь. Я также знал, что никак не смогу обезопасить её, если буду вести дальше такой образ жизни. Чтобы заслужить доверие Ричи мне придётся каждый день ходить вместе с остальными на вылазки в город, и участвовать в разных неприятных операциях куда чаще, чем хотелось бы. Но, внеся эти значительные изменения в свою жизнь, я буду чувствовать хоть какое-то облегчение от мысли, что живу не просто так. Я не нашёл смысл жить ради себя, значит я попробую жить ради Кэрри. И почему-то я заранее был уверен в том, что эта затея будет удачной. Ведь в какой-то мере я – взрослый виноват перед ней – ребёнком за то, что она родилась в мире, где никогда больше не сможет жить полноценной жизнью. Ей придется выкарабкиваться, выживать, выгрызать себе путь в жизни до тех самых пор, пока это не утратит свой смысл и она оставит борьбу, покорившись судьбе. Все мы виноваты в том, что получили, потому что не сделали ничего, чтобы предотвратить это, а потом изменить. Но я помогу ей, чем смогу. Передам свои знаний. Сначала буду защищать её саморучно, а потом научу её этому. И когда настанет время, в которое нам расстаться, я буду точно уверен, что исполнил своё жизненное предназначение. Я думал, опустив голову на растопыренные ладони. Кэрри перевернулась на бок, подложила под щёчку ладонь и продолжила сладко спать. Сильные порывы холодного ветра задували снег в ставни. Тихо-тихо тикали мои наручные часы, минутная стрелка которых приближалась к полуночи. Я принял решение и мне было так спокойно в этой тёмной тишине, которую не нарушал электрический свет, что я впервые за долгое время почувствовал непреодолимое желание уснуть. Не переодеваясь в домашнее, я прилёг на край кровати таким образом, что мы с Кэрри лежали друг к другу спинами, совершенно не соприкасаясь. За этот важный день в моей жизни я утомился настолько, что уснул буквально через пять минут после того, как моя голова коснулась подушки.***
Последующие за этими событиями десять лет были самыми счастливыми и спокойными годами в моей жизни, помимо нескольких инцидентов, о которых я предпочту рассказать тут же, не затягивая событий, так как это не приведёт ни к чему хорошему. Однажды я задержался на вылазке из-за метели. (Это было примерно через месяц после появления Кэрри в моей жизни). Чтобы она не навлекала на себя ненужную опасность, я подробно обрисовал ей всю ситуацию и убедил её не выходить из квартиры самой в моё отстутствие. Обычно, если всё шло своим чередом, я возвращался не позже восьми часов вечера, но в тот раз перевалило за полночь, когда я переступил порог своей квартиры. Внутри было темно, и я подумал, что Кэрри, не дождавшись меня, попросту легла спать. Но вскоре я убедился, что в доме девочки нет, и это вселило в меня испуг, граничащий с нарастающей паникой. Беспокойство за ребёнка сводило меня с ума и в конце концов, отбросив все раздумья, я выбежал из дому. Долго пришлось мне рыскать по коридорам и квартирам, когда я уже отчаявшись забрёл в коморку Старины Дока. Когда я вошёл, он бросил на меня быстрый взгляд из под спущенных на нос очков и поднёс палец к губам, приказывая не открывать рта. Мгновением позже этот самый палец указал мне на тахту, где лежали, как мне сначала показалось, лишь одни старые пуховики. Но присмотревшись, я увидел маленькую руку спящей девочки, которая свесилась с кровати. Я был так рад, когда снова обрёл Кэрри, что позабыл о безмолвном предупреждении Старины Дока держать рот на замке. Со вздохом, в котором смешалось облегчение и послевкусие пережитого страха, я опустился на колени перед тахтой, взял маленькую ладонь девочки в свои две и поцеловал её. — Кэрри, ради всех святых, как ты меня напугала! — воскликнул я. Её голова моментально взлетела с импровизированной подушки. В слабом жёлтом свете помигивающей свечи, что стояла на столе и освещала всю комнату, я увидел как засверкали её глаза, когда она увидела меня. Так смотрят только на то, что давно и упорно искали. Но в образовавшейся тишине мы просидели недолго. Лицо Кэрри было испещрено мелкими ярко-красными порезами, я сразу обратил на это внимание. Долго не выдержав моего пытливого взгляда, она скривилась, из её глаз хлынули слёзы. Она протянула ко мне ручонки, всхлипывая: — О-о-й, Финч! Я... Я... Они... Я обнял её, чтобы она смогла дать волю слезам. У меня было мокрое холодное пальто, я ведь только-только вырвался из бушующей снежной стихии, но Кэрри это не пугало. Она прижималась ко мне, содрогаясь всем телом, и истерику эту нельзя было сдержать, лишь перетерпеть. Я сел на тахту и, укачивая девочку, стал ждать пока она успокоится. Всё это время Старина Док наблюдал за мной, отложив своё шитьё и когда я случайно встретился с ним взглядом, то мне почудилось, будто он говорит: «Я всё-всё понял, так что можешь не лгать мне». В последствии оказалось, что так оно и было. Бурные рыдания Кэрри утихли, Док предложил нам двоим чай, за которым и поведал мне историю как девочка оказалась в его квартире. Чтобы Вам было понятнее, я дам краткое описание дома в котором живу. Он построен в форме квадрата с пустошью посередине. В стенах этого квадрата размещены квартиры. Всего этажей четырнадцать, моя находится на шестом. И получается, что выходя из квартиры, Вы сразу попадаете на всеобщий проход, а переклонившись за стеклянный борт, который служил единственной преградой между этажом и пропастью, можно было увидеть точно такие же нижние и верхние веранды. Крыша над пустошью сходилась конусообразным куполом, из пробитых кое-где стёкол которого в здание проникали сквозняки. Пустошь существовала не просто так. Часто Ричи любил закатывать шумные «вечеринки», весь смысл которых заключался в ставках. Ставили на людскую прыть и ловкость против убийственных инстинктов заражённых. Суть игры была такова: пронумерованные люди (именно на номера делались ставки, и обычно игроки были простыми цивильными, которых члены ГОППЗ вылавливали в населённых пунктах) вынуждены были выходить на арену, которой служил незадействованный первый этаж, туда же выпускались десятки шизов. Дальнейшее представить не сложно, ибо, как говорится, «побеждает сильнейший». Примерно в то время, когда Кэрри исполнилось десять лет Ричи (если вы вдруг забыли, кто сий джентельмен, то напомню, он глава нашей ГОППЗ) всё же прислушался к большинству, гласившему, что подобные увеселительные мероприятия подвергают всю ГОППЗ опасности заразиться и отменил эти жуткие игры. Но к сожалению, Кэрри их застала и, я думаю, они оставили неизгладимый след в её памяти. Возвращаясь к тому инциденту. Обычно Ричи, после очередной убийственной для других дозы алкоголя имеет привычку обходить свои владения. И надо же было Кэрри выйти меня искать именно в тот момент, когда Ричи со своими дружками прогуливался около моей квартиры. Не зная никого в лицо, она подошла к ним и спросила: — Вы не видели Финча? Нормальные люди восприняли бы этот вопрос адекватно и стали бы расспрашивать её о подробностях, но эти черти нормальными не были. Сначала они подняли Кэрри на смех и стали приговаривать, что для мальчишки (они действительно приняли её за мальчика) у неё чересчур хилый вид. Это уже достаточно напугало девочку и она попятилась назад, сообразив, что обратилась за помощью не к тем людям. Но один из приспешников Ричи схватил Кэрри за воротник свитера и так поднял, что она едва касалась пола носками сапог. Она не понимала, что происходит и что от неё хотят эти страшные грубые люди, она озиралась в поисках помощи, но её нигде не было, поэтому её мозг сгенерировал только один выход из этой ситуации: обороняться. Она попробовала вырваться, но этими попытками только сильнее рассмешила своих мучителей и поняла, что действовать нужно намного уверенней. Кэрри извернулась и повисла на руке своего мучителя, вцепившись в запястье острыми молочными зубами. Плоды её стараний были таковы, что она прокусила вену тому мужчине, и он, извергая жуткие проклятья, отбросил девочку на пол. На этом дело не кончилось. Когда Кэрри упала, Ричи, что до этого спокойно глядел на то, как его приспешники издеваются над ребёнком, приказал поставить её на ноги. Приказ был исполнен, он наклонился к девочке и с зловещей ухмылкой спросил: — Ну так, кого ты ищешь? Но Кэрри уже насмотрелась, на какое обращение способны эти дьяволы, и не собиралась с ними разговаривать, боясь накликать на себя ещё большую опасность. Она упрямо молчала. — Черт тебя подери совсем! — вскричал Ричи. — Сейчас же говори мне, кого ты ищешь! Кэрри была непреклонна. Вернее, страх сделал её непреклонной и спрятался ото всех за присущей её натуре упрямостью. Наконец, Ричи наскучило орать ей в лицо, он выровнялся, но лишь для того, чтобы достать с пояса плеть и со всей силы ударить ей девочку. Если бы она не успела прикрыться руками, то наверняка сейчас бы её лицо было изуродовано шрамом. Несмотря на неимоверную боль, Кэрри каким-то чудом устояла на ногах. Колени её дрожали, с глаз лились слёзы, а руки, онемевшие руки, которые жгло, как от огня были по-прежнему скрещены над головой. Видя, что она даже после его удара стоит на ногах, не промолвив ни слова, Ричи, озверев, ударил её ногой в грудь. Последствий этого удара Кэрри избежать не могла никак. Её откинуло прямо на выставленные над стеной оконные рамы. В некоторых стекло было выбито, но большинство рам ещё сохранило его. Тело девочки влетело в треснувшие стекла. Их осколки врезались в нежную детскую кожу и оставили шрамы, которые смогут убрать только пластические операции. Подонки напоследок ещё несколько раз ударили лежащую на полу девочку ногами, а потом разбрелись по своим норам. Старина Док, который видел эту сцену от начала до конца в силу своего возраста не мог быстро достигнуть того места, чтобы помешать насильникам, но ходить он всё же умел, посему до Кэрри дошёл. А потом помог ей подняться и отвёл к себе. Представить сложно, что чувствовал я в тот момент, а передать словами и того тяжелее. Но могу поручиться, что выслушивая о том, как Кэрри терпеливо сносила удары пьяных ублюдков, я ощущал внутри такое возрастающее напряжение, что казалось ещё немного и треснут все стеклянные предметы в комнате. Гнев захлестнул меня, когда я увидел раны, оставленные на теле Кэрри после встречи с Ричи. — Раны я обработал, — снова заговорил Док, — но ты всё равно возьмёшь с собой мазь и будешь регулярно наносить её два раза в день, понял? — Не дурак, — ответил я, как завороженный глядя на глубокие, сочащиеся кровью следы от плети на руках Кэрри. — Не думай даже о том, чтобы отомстить Ричи, — сказал старик. — Я же ответил, что не дурак, — раздражённо повторил я, вставая на ноги и поднимая на руки Кэрри. — Мстить Ричи – лезть на рожон. Я уничтожу его, но не таким способом. Совсем не таким. Для этого мне понадобится очень много времени. — За такие слова тебя бросят на съедение шизам, но твоё счастье, что они предназначались только для моих ушей, — отозвался Старина Док, тоже вставая, чтобы проводить нас. — Я полагаюсь на ваш жизненный опыт, который научил вас молчанию, — молвил я, и уже на выходе развернулся, вспомнив кое о чем. — Ах, да... Вы же теперь в курсе, что Кэрри не мальчик? — Как ты и сказал, жизненный опыт научил меня молчанию, — сказал Док и для убедительности добавил. — Об этом никто не узнает, если ты сам не ошибёшься. — Благодарю вас, — сказал я. — И за молчание, и за то, что вовремя забрали Кэрри к себе. Я премного вам благодарен. — Будет славно если ты докажешь свою благодарность не только на словах, — намекнул старик. — Я вас понял, — кивнул я и вышел. В тот вечер пока мы шли домой, Кэрри тихонько сидела у меня на руках, обнимая за шею. Когда я брал её на руки, она вся кривилась от резкой боли, которую причиняли мои прикосновения. Но порезов от стекол было так много, что на ней буквально не осталось живого места. За это я ненавидел Ричи острой ненавистью. Настолько острой, что этой остроты хватило бы для того, чтобы перерезать ему глотку. Спрашивать о том, болит что-то у неё или нет смысла не было, поэтому я и не стал тратить драгоценные слова. — Тебе было страшно? — спросил я, чувствуя необходимость поговорить с ней. — Когда именно? — отозвалась Кэрри. — Когда они издевались над тобой. — Нет, тогда нет. — А когда да? — Когда я выходила из квартиры мне было страшно, что с тобой случилось что-то плохое и поэтому ты не вернулся домой. Я думала ты умер как папа и мама. Мне было страшно, что я больше никогда не увижу тебя и у меня никого не останется, — сказала Кэрри. — И тогда ты решила нарушить мой запрет? — спросил я. — А ты бы его не нарушил? — вопросом на вопрос ответила Кэрри. — Ты хочешь меня подловить на чём то? — Вовсе нет, — обиженно сказала она. — В следующий раз ни за что не выходи из дому, ладно? Я же не просто так запугивал тебя, я не хотел, чтобы ты на собственном опыте испытала то, что пережила сегодня, — с чувством сказал я. — Ты не понимаешь. Я не могла спокойно жить, я постоянно думала о тебе, — с нескрываемой печалью проговорила Кэрри. — И если бы я даже знала, что со мной будет, если бы я знала, что меня изобьют... я всё равно пошла бы тебя искать. — Ты поступаешь неразумно и знаешь это, но ты права, мне тебя не понять, — вздохнул я, ключом открывая дверь квартиры. «Я бы понял её, если бы нуждался в ней также, как она нуждается во мне» — промелькнуло в моих мыслях. Компания пьяных парней, которые издевались над Кэрри получили по заслугам. Я позаботился об этом понятным образом. В ту же ночь, уложив Кэрри спать я позвал на крышу парня, которы после смерти Дика занял своё место рядом с Ричи. Он был молодым, вряд ли старше меня на пять лет и от предшественника его отличала страсть к алкоголю и дракам, а не сексуальному насилию. Его звали Харвин, вроде бы. В последнее время память подводит меня, я даже путаю лица людей, которых встречал при жизни. Я позвал его якобы обсудить насущные вопросы по поводу новых вылазок в районы, подвластные другой банде. В ту январьскую ночь было не так холодно, как в предыдущие. Ветер стих, снег лежал на городе белым одеялом, а буро-оранжевое небо создавало странный эффект замкнутого пространства. Я пришел раньше. Вытянул сигарету, закурил. Я был зол, былая зависимость взяла надо мной верх, несмотря на месяц строгого удержания. Я дымил сигаретой, такой желанной, что от ощущения впитываемого никотина у меня задрожали руки. Потом появился Харвин, подошел ко мне, по-дружески хлопнул по плечу. Я улыбнулся ему, доставая изо рта окурок и втаптывая его подошвой сапога в заснеженный бетон. — Мне рассказывали, что сегодня вы отлично провели время, — сказал я. — Да, жаль тебя не было, мы выпили, пригласили к себе женщин. — Даже так. — Некоторые вздумали брыкаться, одна даже попыталась убежать, но так даже интереснее. Ну, ты же понимаешь, просыпаються первобытные инстинкты, — он сделал глоток из бутылки с неопознанной мутной жижей, имеющей крайне токсичный запах. — Инстинкты, говоришь, — кивнул я. Мы стояли у края крыши, под нами четырнадцать этажей, над нами только небо. Никто не обвинит меня в том, что я собирался сделать. Я протянул руку, как бы прося его дать одолжить мне его странное пойло. Он с радостью протянул мне бутылку. Я взял её, и вместо того, чтобы приложиться, со всей силы разбил о бестолковый лоб Харвина. Кровь смешалась с самогоном, Харвин зашипел от боли, непонимающе уставившись на меня. — Ты что творишь, Тригенхауэр? Жить надоел... Мой следующий удар сместил ему челюсть, откинул назад. Харвин был пьян, но пытался удержаться, цепляясь негнущимися пальцами за ограждение. — Знаешь, что такое инстинкты? — спросил я, поднимая его и впечатывая колено в его живот. — Это врождённая способность совершать целесообразные действия по непосредственному, безотчётному побуждению, которой нет у людей. Я избивал его, не жалея стирающиеся в кровь костяшки пальцев. Перед глазами стояла Кэрри, которую Харвин с Ричи и своими дружками били безжалостно. Их не останавливал тот факт, что она ребенок. Меня не останавливал тот, что он через пять минут заумолял о пощаде. Я нанес ему серьезные повреждения. Из видимых — выбитый глаз, сломанны нос, залитое кровью лицо. Из невидимых — сломанные ребра и львиная доля гематом. — Зато знаешь, у кого есть инстинкты? У животных, у зверей. И раз ты живешь по звериным законам, то судить я тебя буду тоже по ним. Я cхватил его за волосы. Он закричал. Попытался отмахнуться от меня, но ничего не вышло и он заплакал от боли. Человек, и пяти минут не продержавшийся в единоборстве с равным себе по возрасту и комплекции, что мог без угрызения совести наносить тягчайшие раны маленькой девочке. Он был жалок и вызывал у меня искреннее желание сблевать. — Сегодня ты обидел моего ребенка, ты заставил её плакать. Тебе же не надо объяснять, что делают звери с теми, кто смеет прикасаться к их детенышам? — Нет, ради Бога, постой... — задыхался он. — Я не хотел, я не хотел! Это всё Ричи! Ну как ты себе представляешь, я же не мог ослушаться его приказа. Да и откуда мне было знать, что малой твой... Я не хотел, черт, я не хотел! Меня утомляли его крики. Я подтащил Харвина к краю, переклонил через ограждение. — Приятного полета, — сказал я, сбросив его вниз. Я постоял, глядя как он пару секунд летит, махая в воздухе руками. Вопил он жутко, благо опять поднялся ветер со снегом, что заглушил звук его голоса. Я не услышал, как упало тело, но лай доберманов был восхитительным. Впервые эти адские псы сослужили мне хорошую службу. Закрывая дверь на крышу изнутри дома, я улыбался. Я был уверен, что на утро от Харвина останется всего пара обглоданных костей и прожженая печень, которую не станут есть даже вшивые койоты.***
Шли годы. Я растил Кэрри, дружил с ней, узнавал её характер, изучал его. Надо сказать, что она делала тоже самое. Я поражался ей. Было в этом ребёнке что-то поразительно неземное. Оно выражалось то ли в заострённых как у эльфа кончиках ушей, то ли в улыбке, которая сперва загоралась в глазах, а потом уже отражалась на губах. А быть может всё дело было именно в её колдовских глазах, которые вечно меняли цвет в зависимости от эмоций, которые она выражала в тот или иной момент. Я даже научился определять её настроение по цвету глаз. Зелёный, голубой говорил о том, что Кэрри находится в спокойном расположении духа, серый появлялся тогда, когда она думала об утерянной семье, а вот чёрный... Не карий, а именно черный выражал предельный нарыв гнева и этот цвет я видел всего пару раз в жизни. Во всяком случае что-то в её внешности завораживало меня и не давало отвести от неё взгляд долгие минуты. По утрам я уходил на вылазки и различные задания, а вечером возвращался в свою квартиру, которая благодаря присутствию ребенка обрела уют, и я без зазрения совести называл её своим домом. Кэрри в моё отсутствие отлично справлялась со всеми домашними делами, и не думайте, что я её к этому принуждал. Просто она с ранних лет училась самостоятельности, ей было приятно когда она делала «взрослые» дела без моей помощи. Она гордилась своими достижениями, а я гордился вместе с ней и поощрял её во всём чем только можно было поощрять шестилетнюю девочку. Когда Кэрри исполнилось семь, я притащил домой глобус и показал ей, где находимся мы, где расположены другие материки и какие из них по общим сведениям пригодны для жизни. Последних осталось не так много, поговаривали, что людская жизнь теплилась в центре Европы, на побережьях высохших Азовского и Каспийского морей. Кто-то также утверждал, что под льдами Антарктиды открылись благодатные земли и какая-то часть отчаянных добралась туда, чтобы строить свою жизнь подальше от остальных. Арт рассказывал, про радио-волны, которые они с парнями на станции изредка ловили. Почему-то они все дружно решили, что те исходили из Австралии. Я точно знал, что вирус, который ПОРОК специально вывел, дабы держать в узде выживших людей, так сильно распространился по бывшей территории Канады, что зараженных пришлось оттеснить на Аляску, в экстремально холодные температуры и держать там под строгим контролем. Жаль, это не слишком помогло, потому что зараза полетела по воздуху, дальше, атакуя всё живое, что осталось на планете Земля. Всё это я рассказывал и показывал Кэрри, объясняя течения океанов, расположения оставшихся немногочисленных ледников и так далее. Глобус был создан за много лет до того, как нас, – то есть человечество, – поразили все катастрофы и эпидемии, поэтому мне приходилось брать карандаш и чёркать прямо там, отсекая громадные территории, материки и океаны. Честное слово, в тот момент я чувствовал себя Богом, который решал, как бы ему лучше поиздеваться над безвольными рабами своими. — Наша планета всегда плыла по одной орбите, — объяснял я, вставая на диван с ногами и поднося глобус к лампочке на потолке. — Она крутилась вокруг Солнца на одном безопасном расстоянии, которое не давало ей замерзнуть или превратиться в ржавую сферу вроде Марса. По мере продвижения в своих объяснениях, я не прекращал крутить глобус вокруг лампочки, что по идее должна была символизировать скопление ядерной энергии, и создавать иллюзию космической системы. — Но что произошло? — спрашивала Кэрри, глядящая на меня, как на клоуна, который показывает представление. Интересное представление, к вашему сведению. — А произошло то, — с воодушевлением продолжал я, — что Земля под воздействием волн, что надвинулись на нашу систему извне Вселенной, в свою очередь сдвинулась со своей орбиты и приблизилась к Солнцу на расстояние слишком опасной близости. Самое веселье началось, когда на землю начали падать спутники и космические станции, летающие поблизости. Я наблюдал падение такого в окрестностях Бруклина. Было жутко. Некоторые из них до сих пор ржавеют в пустынях. Делаю вставку, я не был уверен в правдивости, а тем более научном подтверждении своей теории. В том случае если мои утверждения можно назвать теорией. Но мне надо было объяснить ребёнку, что произошло с миром, в котором она родилась. Я распинался как мог, стараясь не кормить её сказками, которыми с детства был сам сыт по горло. — А как ты спасся от реа... рео... ради-актив-ных лучей? — с трудом выговорила Кэрри. Я слез с дивана, поставил глобус на стол и задумался. Стоит ли ей знать, каким образом я выжил в туннелях под Нью-Йорком? Станет ли ей лучше от знания, что мне пришлось сделать, дабы сейчас сидеть перед ней. Нет, лучше ей не станет. Вдаваться в подробности не нужно. — Я просто держался рядом с остальными людьми, — ответил я, зная, что если бы правда держался, то давно кормил бы червей. При условии, что они остались в выжженой земле. Учитывая все вышеперечисленные катастрофы, окажись я мертв, то стал бы кормом для зараженных. Я знал, что подрастая она будет больше интересоваться мной и моим прошлым, но пока она была ребенком, и я мог не волноваться. Я сумею что-нибудь придумать, когда она вырастет, думал я. Забегая вперед скажу, что так и не придумал.***
Та ночь была самой обычной для нас – жителей бывшего административного центра штата Огайо. До тех пор, пока не прозвучал первый взрыв. Он прорезал моё сознание, как острый нож и разорвал пелену сна, моментально возвращая к реальности. Я метнулся к обуви, всунул ноги в сапоги и даже не потрудился затянуть шнуровку. Набросив на себя пальто, я кинулся обратно к кровати. Кэрри тоже проснулась. Она лежала на спине и терла слипшиеся глаза ещё пухлыми детскими руками, такая маленькая, такой еще ребёнок в своей пижаме, что у меня на миг защемило сердце. В следующее мгновение я уже сгреб её в охапку вместе с одеялом, прижал к груди и выскочил из квартиры, клацнув замком. Не факт, что квартира переживет эту бомбежку, но если вдруг переживет, то не станет быстрой добычей для мародёров. Дом гудел, как улей. На этажах царствовала настоящая паника. Та паника, которая сбрасывает людей на пустую арену через хрупкие стеклянные перегородки, что давит насмерть тяжелыми подошвами сапог. И это была та паника, которую уже невозможно было обуздать. Я почувствовал, как Кэрри обхватила мою шею. Она не плакала, но задрожала, когда следующий снаряд разорвался в ста футах от нашего дома и сотряс землю так, что я пошатнулся, а конструкция дома заскрипела. Тогда я подумал, что шансы умереть под завалами у нас превышают шансы быть разорванными «кинжалами». Я обнял её двумя руками, зная, что это всё равно не даст ей ощущения безопасности и стал проталкиваться к аварийной лестнице, ведущей в бункер. Это бомбоубежище на деле было нашим спасением с самого начала. Когда я только оселился вместе с этими людьми, никто и не думал выходить наружу. Мы жили в катакомбах под бывшими городами и мегаполисами. Свет там был таким приглушенным, а воздух таким затхлым, что большинство заработало себе проблемы со зрением и дыханием. Я в том числе. Для чтения я должен брать у Дока очки, а временами, больше всего осенью-зимой, во время обострений меня мучает кашель. В катакомбах не было нормальных человеческих условий, в которых все привыкли жить до солнечной агрессии. Это так било по психике, что немалый процент закончил земные страдания, пустив себе пулю в лоб. Я их отлично понимал. От бункера, в который мы бежали при свете мигающих карманных фонариков, под землей расползались те самые катакомбы, через которые можно было бы выйти в случае обвала здания. На лестнице я увидел Арта и Дока, что сгруппировали свой маленький альянс и не давали себя в обиду. Они медленно спускались по лестницам в бункер, я шел за ними, стараясь не выпускать их из поля зрения, чтобы нагнать при первой удобной возможности. Пока мы спускались, этаж за этажом, слух рвало новыми взрывами, что приближались с каждым разом. Люди вскрикивали, останавливались, прижимая ладони к ушам, а я пользовался случаем и обходил их, приближая себя и Кэрри к спасительной взрывозащитной двери, ведущей в укрытие. Ещё несколько взрывов очень близко, я проскользнул в бункер. Людей было много. В замкнутом пространстве они были для меня ещё более неприятными, чем обычно. Какой-то разумный человек организовал процессии и начал распределять всех по комнатам и коридора. Толща земли содрогалась от каждого прилета. — Чертовы членососы! — матернулся парень по правую руку от меня. — Они используют против нас не просто С-808, это настоящие истребители для подводных лодок! Одного такого «кинжала» хватит, чтобы подорвать половину флота, а они тратят их на мирных. — Слишком навязчиво они пытаються от нас избавиться, — сказал я. — Надеюсь они все сгорят в пекле, и их там все черти отымеют. Казалось, ракета вонзилась в землю прямо над нами. На головы посыпалась подгнившая штукатурка, последняя лампочка, одиноко болтающаяся на потолке погасла и подземелье охватила темнота. Парень рядом с нами достал фонарик и всё так же проклиная ПОРОК до седьмого колена начал успокаивать людей вокруг себя, умело вселяя им уверенность, что они дотянут до утра. Его слова подействовали даже на меня. Всю ночь мы просидели в бункере. Там были запасы воды и кое-какой еды, так что мы не голодали. Утром вышли наружу и с удивлением осознали, что наш дом остался цел. ПОРОК громил Дома Шизов, ещё больше распространяя свою заразу.***
Оказалось, что к тому времени, когда я взял её к себе, она уже умела читать. И не по слогам, а очень даже складно и с выражением. Увидев её непреодолимую тягу к книгам, я достал из кладовки целую стопку разнообразнейших произведений писательского искусства и отдал в полное её распоряжение. Она заполняла книгами все часы досуга и была крайне ими довольна. Но однажды в мой выходной, когда Кэрри сидела над очередным романом, а я готовил нам ужин, я заметил, что она уж чересчур взволновала. — Там что убивают кого-то? — в шутливом тоне поинтересовался я, имея в виду сюжет книги, которую она читала. Она взглянула на меня испуганными глазами и, тыкнув пальчиком в книгу, растерянно пролепетала: — Я не понимаю... Что он с ней делает? Предчувствуя недобрые моменты, которые она могла прочесть, я согнал улыбку со своего лица и, оставив картошку вариться без моего присмотра, подошел к ней. Вытерев мокрые руки о фартук, я взял у неё книгу и пробежался глазами по рядкам, на которые она указывала. По моей спине пробежался табун мурашек. Постельная сцена явного насильственного характера описывалась автором во всей своей жуткой красе на три с половиной страницы. Я в ужасе захлопнул эту книгу и взглянул на обложку, где на зелёном фоне красными буквами было выведено название. Роман повествующий о девочке Мэгги, живущей в далеком двадцатом веке. Когда я видел, что Кэрри читает эту книгу я упустил из виду тот факт, что в этой книге описаны абсолютно все моменты взросления девушки, в том числе и лишение девственности. Кэрри на тот момент было всего лишь восемь лет. В кастрюле активно бурлила варящаяся картошка. Я перевел взгляд с обложки книги на девочку, вид которой буквально говорил мне: «Расскажи мне! Объясни! Ты же взрослый, так объясни мне, ребёнку». К разговору о половом воспитании я тогда был абсолютно не готов, да и о каком половом воспитании может идти речь, когда ей даже нет полных восьми лет. Поэтому я положил закрытую книгу как можно дальше на полку и повернулся к Кэрри. — Тебе точно хочется узнать, что там происходило? Ты уверена, что сможешь сохранить душевное равновесие когда узнаешь? Она отрицательно помотала головой. — Ну вот когда будешь уверена, тогда скажешь мне и я тебе объясню. Обещаю. А пока... — я нашёл в стопке книг роман Жюля Верна и протянул ей. — На вот, почитай. Эту книгу я отдавал ей с чистой совестью и спокойным сердцем, потому что был уверен на сто десять процентов в том, что там не будет ничего травмирующего для её детской психики.***
Часто к нам в гости заходил Арт, и, признаюсь честно, я никогда не видел никого, кто бы так искренне общался с детьми. Он в свои семнадцать (я очень удивился, когда узнал, что ему всего семнадцать) мог сломя голову гасать из одной комнаты в другую, играя с Кэрри в догонялки. Один раз он чуть не сбил меня с ног, но я по великодушию своему простил ему эту маленькую шалость, дабы не портить себе карму. Много раз он заходил к нам вечерами, и мы проводили их за настольными играми, которые оказались достаточно увлекательными даже для меня. Кэрри привязалась к нему и, когда он приходил, всегда встречала его объятиями. Она залазила с ногами на диван и уже оттуда прыгала прямо в раскрытые объятия Арта, который в свою очередь ловил её и ещё минут пять кружил, со смехом подбрасывая в воздух. Кэрри визжала от восторга. Спустя много лет после этих незабываемых моментов я наконец сообразил, что Арту удалось стать ей настоящим старшим братом. Однажды утром я как обычно собирался на вылазку и Арт зашёл за мной, чтобы идти к машине вместе. В это утро Ричи вздумалось проверить как же мне живется. Если вы помните, я упоминал ранее, что есть люди, любящие врываться в мои скромные владения, не думая даже постучать. Так вот, Ричи был как раз из таких людей. А это значит, что раздражал меня просто неимоверно, но я ничего не мог с этим поделать. Он в развалочку вошёл в мою квартиру, словно к себе домой, оглядывая всё взглядом хозяина. — Так-с... — он прицокнул языком. Мы с Артом застыли в тех же позах, в которых стояли до того как он зашёл. Кэрри, панически боявшаяся его, юркнула под кровать. — Что это вы тут делаете? — также по-хозяйски спросил он, переглядывающихся между собой меня и Арта. — Ничем особенным, босс, — отрапортовал Арт. — Так говорят как раз тогда, когда строят против меня заговоры, — подозревающе сказал Ричи. От его пристального взгляда Арта вытянуло чуть ли не по стойке смирно. — Никак нет, босс. — Тогда чем же вы тут заняты? Я стоял молча, не навлекая на себя лишних подозрений и думая, какую безумную мысль родит опухший от алкоголя мозг Ричи. — Кажется, я понял! — в конце концов воскликнул Ричи, — Вы оба из этих, да? — Из кого? — уточнил я, не совсем понимая к чему клонит этот выживший из ума алкаш. — Из голубых, да? — с странной улыбочкой продолжал он свой допрос. Я не мог ответить на этот вопрос утвердительно, но вот Арт опередил все мои ожидания, выпалив: — Именно, босс! Я смотрел на него с возмущённым выражением лица и едва сдерживался от желания возмутиться. Не подумайте худого, я толерантен, но хоть Арт к тому времени уже достиг своего совершеннолетия, прошу вас не забывать о нашей разнице в десять лет, это очень весомый аргумент. Ричи, предовольный своей сверхъестественной дедукцией, посмеивался. — Ну ты даёшь, малой, а от тебя, Финч, я такого не ожидал, — сказал он что-то на подобии этого. Я был так ошарашен, что даже не обратил внимание на его слова. Но после подумал, что выясню отношения с Артом наедине и решил подыграть его нелепой реплики, пожав плечами: — Ну, каждому своё, босс. После он явно потерял всякий интерес к моему существу и покинул моё скромное жилище. Мой тяжелый взгляд обрушился на Арта, который в первые минуты так смутился, что потупил глаза в пол и не поднимал их пока не выслушал мои нелепые впечатления. Звучали они как-то на подобие: — Да как ты... Я вообще... Ты... Ты хоть мог... Зачем ты?... — Да затем! — он неожиданно резко вскинул на меня горящие глаз. — Быть геем не преступление, а вот революционером и предателем очень даже. Так что скажите мне спасибо за то, что я отмазал и вашу задницу от неприятностей! Я изогнул правую бровь, смерил Арта удивленным взглядом. (Забегая вперед, хочу сказать, что по какой-то причине Кэрри переняла от меня эту привычку. Все дети что-то да наследуют от своих родителей. Даже если очень сильно не хотят этого). Хотел было открыть рот, чтобы излить на него поток своих небеспочвенных подозрений, но меня опередила Кэрри. Она вылезла из под кровати и, отряхиваясь от пыли, спросила: — Кто такие геи, а? Наши с Артом взгляды мгновенно перешли на неё. Девочка имела до того забавный вид, что мы не выдержали и прыснули со смеху. — Ну, давай, малыш, объясни ей, кто такие геи, — подначал я Арта, но тот на полном серъёзе обратился к Кэрри. — Понимаешь, — сказал он, — геями называют мужчин, которые испытывают влечение к своему же полу. То есть к мужчинам. — И что? — так же серьёзно спросила Кэрри. — А некоторые недалекие люди пытаются высмеять то, что дано человеку природой. При рождении. Я имею в виду сексуальную ориентацию. Арт говорил вкрадчиво и пытался объяснить так, чтобы было доступнее для Кэрри, а я только стоял да удивлялся, как складно у него выходит. Девочке же на то время уже исполнилось двенадцать лет, так что я не стал препятствовать её познанию, а наоборот, сопутствовал ему. — А, поняла! — воскликнула Кэрри, как только дослушала объяснения Арта и подбежала к полке, где хранила свои книги. Порывшись несколько секунд в переплётах, она достала зеленый том уже известного нам злосчастного романа (о, боги, она все таки дочитала его!) и начала лихорадочно искать нужные страницы. Найдя их, она торжествующе ткнула пальцем в рядок. — Вот! Тут рассказано о паре двух девушек. Их называют ле-сби...ян-ки... Определение этой гомосексуальной ориентации давалось Кэрри с трудом, но она не сдавалась. — ... И тут сказано, что это называется однополой любовью? Верно? — Да, — с улыбкой кивнул Арт. — Всё верно. — А у такой пары могут родиться дети? — интересовалась Кэрри. Про снова взглянул на меня, словно ища поддержки, но я лишь усмехнулся, мол "Давай выкручивайся". И он выкрутился. — Геи и лесбиянки не бесплодные, но дети у них появляються не совсем привычным способом, — мягко пояснил Арт и поспешил заверить. — Но это не самое главное! Ведь ребенок будет счастлив, окружён любовью и заботой со стороны своих родителей. — Что не всегда бывает в гетеросексуальных семьях, — добавил я и взял с полки ключи от квартиры. — Так, Кэрри, нам уже пора идти. Я тебя закрою на ключ, твои ключи где-то в квартире, но постарайся без надобности не выходить. Если что иди к Доку. — Хорошо, — с готовностью кивнула она. — Сегодня после планового отключения электричества я включу себе мультики, ладно? Я ответил согласием, так как просмотр мультфильмов очень хорошо отвлекал Кэрри от жуткой реальности. И проезжая мимо заброшенных магазинов я часто останавливался, чтобы набрать побольше самых разных дисков, которые вечером можно было вставить в дисковод и провести вечер с приятным чувством ностальгии. К слову сказать, раньше меня вообще мало волновали подобные вещи, но после появления Кэрри я стал больше задумываться о том, как бы разбавить эмоциями свою жизнь. Но само только присутствие Кэрри уже скрашивало любой мой вечер, и неважно, читали бы мы вслух по очереди книги или смотрели её любимые фильмы от Дисней, готовили бы кушать или играли в настольные игры, да что там говорить! С ней хорошо было даже молчать, и делать это не от недостатка слов, а от того, что они просто были лишними. Кажется, где-то раньше я уже упоминал о возникшей между нами ментальной связи. И всё это было последствиями её укрепления. Откинув ложную скромность я хочу сказать, что неплохо разбираюсь в боевых искусствах. Да что там говорить. Ведение близкого и дальнего боя, фехтование мечом, владение луком и арбалетом – всё это было моим предназначением, моей специальностью, моей страстью. С детства надо мной издевались дети в приюте, дразня из-за узких глаз. Я научился бить так, что даже их большие глаза становились узкими от отеков и синяков. Сбежав из Приюта я начал выживать как только мог. Подрабатывал на трех работах, плохо спал, мало ел, но чувствовал себя свободным. Потом повстречал человека, ставшего моим другом и учителем. Он помог мне выйти на новый уровень, перевернул всё моё представление про бой. Я ему благодарен. Всегда вспоминаю с улыбкой о времени, проведенном в тренировкам с ним. Но он погиб, сгорел заживо, пока лежал с переломом ноги в травматологическом отделении обласной больницы Нью-Джерси во время первой солнечной атаки. После его смерти я научился жить один, как жил до встречи с ним. Я вложил все силы своего тела и ума, чтобы постичь мудрость восточных учений хотя бы в малейшей её части. Ну, а о результатах судите сами, ибо я их оценить не смогу. Мне всегда будет чего-то недостаточно. И это не есть плохо, потому как у меня всегда будет мотивация и цель, к которой можно стремиться. Но в этой повести речь должна идти не обо мне, пусть я и забываю об этом постоянно. Кэрри должна была перенять все знания и навыки, которыми я владел, чтобы в будущем суметь обезопасить себя и своих близких, если у неё они будут. Тренировать её я начал рано, ещё в семь лет, чтобы её тело и мышцы уже были готовы запоминать все движения, которыми я собирался научить её после исполнения десяти лет. Кэрри отлично давалась гимнастика и акробатика, в этом она обошла даже своего учителя. Я-то до сих пор не могу сесть на продольный шпагат. Но гибкость без силы не дорого стоит, так что я постепенно, чтобы не перегрузить её, начал добавлять в разминку упражнения с утяжелениями. И к тринадцатилетию Кэрри был виден блестящий результат моих трудов и её стараний, потому что они действительно были поразительными. Не знаю, была это её личная тяга к познанию или я сам неосознанно навязал ей интерес к боевым искусствам, но она жадно поглощала всю доступную информацию, которую я передавал ей через книги, своими словами и на языке тела. Она загорелась желанием научиться драться, упорно тренировалась почти всё своё свободное время и как только у меня появлялось время тащила на крышу, где мы обычно проводили тренировки. Почему именно там? Потому что в нашей квартире не было места, а уединенней и тише места чем крыша во всём комплексе было не сыскать. А ещё потому что Кэрри не выходила за пределы комплекса почти восемь лет, до тех самых пор когда я впервые взял её с собой на вылазку. К тому времени ей было уже полных четырнадцать лет, а до этого момента единственным её способом развеяться и подышать воздухом было выйти на крышу. Не помню, кто был автором и первоисточником этих слов, но скажу только, что он был прав. Маленьких девочек обижают везде. И всегда. В любое время. Не найдется места на земле, где маленькие девочки могли бы почувствовать себя в абсолютной безопасности. По этой причине моей первоначальной задачей было превратить Кэрри из мишени, в настоящую угрозу. Не скрытую, а очень явную. Чтобы ни у кого не возникло желания прикасаться к ней. Помню как она не хотела нападать на меня. Чтобы спровоцировать её, я дал ей пощечину, рассчитывая силу и она набросилась на меня с такими глазами, что я понял, будь на моём месте кто-то другой, она перегрызла бы ему глотку. Меня она всего лишь сбила на пол и придушила. Очень мило и женственно, правда? К своим пятнадцати Кэрри отлично разбиралась в оружии, как холодном так и огнестрельном, могла защитить себя в рукопашном бою. Получалось у неё это до того красиво и индивидуально, что я убедился в том, что обучая кого-то своим умением мы не делаем его своим отражением. Мы наделяем его новыми особенными способностями и приближаем к пониманию своей души и тела. Это так, между прочим. Но как следствие жизни в отравленной среде у Кэрри образовался какой-то порок сердца, не позволяющий ей быстро бегать. В переходный период у неё часто днями было повышено внутричерепное давление и каждый шаг отдавался в голове болезненной пульсацией. Наши тренировки сошли на нет, когда Кэрри вошла в переходный возраст, но она с избытком возмещала утраченное время отличным знанием теоретической стороны боевых искусств. И меня довольно сильно волновало, что даже в пятнадцать у неё ещё не начался необходимый для женского организма менструальный цикл. Всё это могло быть обусловлено тем, что она росла в достаточно непривычной мировой обстановке, и из-за стресса месячные могли задерживаться. Но я в этом совсем не разбираюсь, просто так сказал Старина Док. Кстати о нём, всё время он был одним из самых преданных наших союзников, которые скрывали тайну Кэрри. Но я даже не успевал замечать как круг посвященных в эту маленькую тайну всё расширялся и расширялся. У Арта среди подрастающего поколения нашлись единомышленники, которые тоже считали, что с тиранией в ГОППЗ должно быть покончено навсегда. Он познакомил меня с ними. Все они оказались очень серьезными благоразумными юношами. И постарайтесь представить моё удивление, когда я узнал, что многие из этих юношей оказались девушками. Но это не мешало им быть сильнее и умнее многих мужчин, заслуживая всеобщее уважение и признания. И как-то так получилось, что постепенно в нашей ГОППЗ стало распространяться мнение, что неплохо было бы избавиться от Ричи, который давно ничем не занимается кроме поглощения третьесортного спирта. Сначала об этом перешептывались, наглухо закрывшись в квартирах. Потом не скрываясь стали говорить в компаниях. А когда ко мне на вылазке приблизились два брата Питерсона – Френк и Тайлор, которые прежде были преданны Ричи словно псы, — со словами: «Ты с нами против этой дохлой туши?», я уже не сомневался, что у людей наконец-то открылись глаза. Невольно я стал одним из лидеров революционеров, и те кто ещё сомневался стоит ли принимать участие в смене власти, присоединились к нам, полагаясь на моё благоразумие и моральные принципы. Они доверились мне и я был обязан оправдать их доверие. Но я вынужден буду покинуть этот мир немедленно. Если вы задаётесь вопросом, что делала всё это время Кэрри, я поспешу ответить вам. Она просто жила, как живёт каждая пятнадцатилетняя девочка. Я думаю ей не хватало подружек и вообще общения со сверстниками, но она никогда не показывала этого и всегда была счастлива, разговаривая со мной. Я могу говорить об этом с уверенностью, потому что видел какого нежно-голубого цвета были её глаза и с какой искренностью открывала она мне каждый свой секрет, который не мог долго храниться в её сердце и жаждал быть исповеданным. Я всегда был рядом с ней, всегда успокаивал, потому что для меня не было разницы между той шестилетней девочкой, с которой я впервые познакомился, и пятнадцатилетней девушкой, которой я заменил родителя, друга. Воистину, если бы какая-то всевышняя сила дала мне пророчество в моём юношестве, как сложится моя жизнь и с кем рядом я проведу её остаток, я бы не поверил. Но только у меня получилось принять Кэрри уже повзрослевшей. Ибо Арту пришлось потратить очень много времени, чтобы не смущаться, когда Кэрри ещё совсем по-детски проявляла к нему свою любовь, ведь перед ним была уже не девочка, а красивая девушка. Я видел, как заливались алым его щёки, когда она бросалась ему на шею при встрече. Но он терпел всё это и никогда не отстранял Кэрри, делая вид, что с ним ничего не происходит, хотя его неловкость была в прямом смысле на лицо. Вернемся же к событиям, круто изменившим течение нашей более менее размеренной жизни. В планах восстания, которое я возглавил, было до последнего не выдавать своих замыслов и, воспользовавшись эффектом внезапности, убрать Ричи, но в наших рядах оказались предатели. Они выдали Ричи каждый наш план, преподнесли неоспоримые доказательства, и он конечно же поверил. Но пороть горячку не стал, а решил выжидать удобного случая, чтобы в свою очередь нанести ошеломляющий удар под дых. Естественно, Ричи доложили, кто командует восстанием, и он подумал, что не найдётся лучшего способа отомстить мне, чем забрать у меня Кэрри. Фактически, он был прав. Он связался с ПОРОК'ом, сдал Кэрри как имунного ребенка и сделал это, я думаю, с величайшим удовольствием. В первую же мою отлучку, солдаты ПОРОК'а вломились в жилой комплекс. У них получилось забрать Кэрри только потому, что на их стороне были пистолеты с транквилизаторами. Помимо неё, они выловили ещё несколько молодых людей, которых определили как носителей иммунитета против Вспышки. Далеко они не уехали. Очнувшись от парализующего действия транквилизатора, Кэрри мгновенно оценила ситуацию. По её словам, она ехала в закрытом фургоне, где кроме неё сидело четыре вооружённых человека. На неё не надели наручники, так как считали, что она не осмелится в одиночку противостоять солдатам. Это стало её главным преимуществом. Первым ударом она вырубила солдата справа от неё, вынула из кобуры пистолет с транквилизаторами и выстрелила в сидящих напротив. Последний, сидящий слева от Кэрри попытался выстрелить в неё из автомата, но она оказалась быстрее и выстрелила в него первой. На пути к освобождению оставался лишь водитель. Кэрри пробила рукояткой пистолета стекло, разделяющее фургон и кабину водителя, но перед тем как усыпительное впилось ему в шею, он успел затормозить и предупредить едущих впереди об опасности. Кэрри пришлось как можно быстрее уходить, и подобно коренным жителям Америки, заметать за собой следы. Город за время наших вылазок она изучила отлично, благодаря памяти перед её глазами всегда была чёткая картина расположения улиц. Бегущая в лабиринте каменных джунглей она была неуловима и это спасло её даже от таких натасканных ищеек, как солдаты ПОРОК'а. Теперь вернемся ко мне и к тому, чем я занимался в тот день, пока Кэрри чуть не увезли в лаборатории. Как уже было сказано, я и ещё несколько людей отправились на поиски забытого всеми оружейного склада, который находился на нейтральной территории между двумя основными ГОППЗ. Все разделились по два человека, чтобы лучше обследовать территорию, но мне пары не нашлось и я отправился один. Побродив по окрестностям и не найдя то, что искал, я уже думал возвращаться, как вдруг что-то колыхнулась в моих воспоминаниях. Перед моими глазами простиралась длинная заброшенная улица. Та самая, на которой стоял дом, где я нашел Кэрри. Было начало октября и частыми уже стали протяжные пасмурные дни. Ветер гнал поперек дороги одинокий шуршащий полиэтиленовый пакет, то подбрасывая его в воздух, то прибивая к потрескавшемуся асфальту. Я медленно шагал вперёд по проезжей части, воскрешая события происшедшие со мной десять лет назад. Мысленно я возвратился в то снежное утро и наверное поэтому не сразу заметил опасность. А она подстерегала меня совсем близко. Группа заражённых из пяти особей бесцельно шаталась здесь, в поисках добычи. Ветер донес до них аппетитный запах свежей крови, и они помчались в мою сторону. Когда я обернулся, разом отогнав от себя все воспоминания, то увидел как они бегут ко мне, простирая свои жуткие руки с закрученными когтями, словно хотят заключить в свои смертельные объятия навечно. Я рванул с места, и спасался бегством до определенного момента, когда вдруг в самый разгар бега нога опустилась на асфальт в неправильном положении. Острая боль пронзала тело. Негромко вскрикнув, я попытался продолжить бежать, но тогда вторая нога споткнулась об лежащий на дороге кусок асфальта. Я упал и прежде чем зубы первого шиза вонзились в мою ногу, я понял, что в этот раз спасёт меня лишь чудо. Я не знаю, сколько времени я пролежал, распростёртый на асфальте и терзаемый зубами и ногтями этих человекоподобных чудовищ. В моём представлении это была вечность, наполненная болью, страхом и жалкими остатками сопротивления. Шизы облепили меня со всех сторон, и хоть у меня на боку болтался хороший меч японского происхождения, я не имел возможности воспользоваться им, ибо закрывал руками шею и лицо. Я слышал как стучат деревянные ножны об асфальт, но ничего не мог поделать. И в момент, когда я почти задохнулся от вони, которую источали зараженные, в момент, когда от боли их укусов у меня начала затуманиваться голова, я вдруг услышал оклик. Голос, знакомый, родной, самый близкий и любимый голос звал меня по имени. Но тогда мне думалось, что это не по-настоящему. Кэрри не могла быть в этом месте как раз в тот момент, когда была так мне нужна, она конечно же проводила день дома, наверное готовила для нас ужин, но никак не могла быть здесь. Но это была именно она. Она нашла меня после того, как от преследователей, благорассудно решив не возвращаться в ГОППЗ. Ей удалось это сделать потому что накануне вечером я подробно описал местность, куда мы будем делать вылазку. В жертве нападения заражённых она узнала меня как раз по ножнами того самого меча. Увиденное поразило её до глубины души, об этом свидетельствовал оклик, наполненный такой болью, которые я никогда не смогу описать. Я не писатель. Спустя несколько секунд я почувствовал, как навалившийся на меня вес постепенно становится легче. Тогда я приписал эти ощущения онемению тела вследствии многочисленных укусов. Но шизы действительно убывали в своём количестве, об этом я могу говорить с уверенностью даже несмотря на своё постоянно ускользающее сознание. Наконец, когда последний шиз, вгрызающийся в мою руку отлетел от меня обезглавленный я понял, что Кэрри не плод умирающего воображения. — Снести голову заражённого – раз плюнуть, на соплях она держится, что ли, — пошутила она, хотя я видел по её глазам, как сильно хочется ей кричать от ужаса, видя моё окровавленное местами тело. Я хотел что-то ей сказать, но не смог. По асфальту расходилась вибрация новых бегущих к нам скоплений заражённых, я чувствовал это. — Защищайся... — только и смог выговорить я, откидывая назад голову. Послышался металический звук вынимаемого из ножен меча. Я с усилием приподнялся на локтях, приоткрыл один глаз. Кэрри возвышалась надо мной в стойке с катаной в руках. Ветер колыхал её коротко стриженные волосы и я понимал, что никогда не прощу себя за то, что однажды обрезал их. Я не видел её лица, но представлял какое оно имеет выражение. Как хмурятся брови, как чернеют глаза, как красиво очерченные губы синеют от напряжения. Все эти мелочи пронеслись в моих мыслях, перед тем как я окончательно потерял сознание. В следующий раз я очнулся уже на заднем сидении внедорожника, на котором наша группа прибыла в этот район. С одной стороны надо мной склонялось скривленное от сдерживаемого плача лицо Кэрри, с другой напуганное лицо Арта. Машину изрядно трясло на кривых дорогах и я буквально прочувствовал каждую ямку в асфальте. Боль во второй раз отправила меня в забытьё, избавляя от невыносимых страданий. И за это я был ей благодарен. В себя я пришёл через полторы недели и с радостью осознал, что у меня практически ничего не болит, пусть и временно. Кэрри неустанно дежурила у моей постели, это я понял, когда очнувшись нашёл её спящей на стуле подле своей постели. Почувствовав моё прикосновение, она тотчас проснулась, как бывало делала это в детстве, когда я задерживался на вылазке, а она, утомившись засыпала, не дождавшись моего прихода. — Наконец-то! — взволновано воскликнула она. Всё её поведение выдавало жгучее желание заключить меня в объятия, но я видел как сильно она боится причинить мне боль и только поэтому ещё не висит у меня на шее. Я улыбнулся ей, протянул к ней руки и молвил как можно мягче: — Ну же, иди ко мне. Ей только это и было надобно. Я не хочу подробно описывать всё, что происходило в ГОППЗ за время моей отключки, и после неё. Спустя неделю мы с Кэрри по обыкновению поднимались на крышу, только на этот раз каждая ступенька была для меня мучительным испытанием. Я продолжал подниматься, чтобы Кэрри не заподозрила как сильно ухудшилось моё состояние за последнее время. Она не была в курсе того, что все укусы, нанесённые шизами, вместо того, чтобы заживать посинели и воспалились. Во многих, что были поглубже уже началось гниение. Я заразился и Вспышка поглощала меня стремительно, но я до сих пор боялся смириться с этим. Принятие своей смерти произошло у меня еще десять лет назад, в ту ночь, когда я чуть не покончил собой, но вот как сохранять спокойствие от мысли, что мне придется оставить Кэрри одну в этом жутком мире, где понятие "жить" приравнивает к "выживать". Мне было так страшно, что сердце сжималось. Я ведь ещё не всему научил её, не всё рассказал, не всё объяснил. Я жил с осознанием того, что рано или поздно мне придется уйти, но когда этот час настал я страшусь его и всячески пытаюсь избежать, хоть и понимаю, что всё это тщетно. Мне не помогут никакие лекарства, я болен самой смертью и каждую ночь чувствую, как она глубже прорастает внутри моего организма. Кэрри рассказала мне каким образом я спасся, но, ей-Богу, лучше было бы ей никогда не находить меня. Я бы умер на месте, не приходя в сознание. Но кем-то, кто любит злые шутки, мне был дан шанс провести свои последние дни рядом с Кэрри и заодно написать на скорую руку эту краткую историю моей жизни. Я хочу, чтобы после моей смерти эти записи были отрадой для Кэрри. Чтобы она читала их, вспоминала, и чувствовала, что стоит ей только меня позвать и я буду рядом. Конечно, моё немощное тело быстро превратиться в сплошную гниющую массу, но дух мой непоколебим и в этом я нахожу успокоение. Мы поднялись на последний этаж. Кэрри толкнула незапертую дверь, ведущую на крышу. Я пошёл следом. Тот день был действительно чудесным. Огромный раскаленный солнечный шар котился к горизонту, накаляя до кроваво алого всё вокруг себя. Легкий прохладный ветерок теребил выбившиеся из прически пряди волос. Кэрри подошла к перилам, я остановился немного поодаль. Внизу простирался полуразрушенный мегаполис, где-то вдали виднелись бугры пожелтевших холмов. Но её мысли занимало отнюдь не созерцание этого тусклого унылого пейзажа. — Там ведь недалеко был мой дом? — Да, поэтому я и замешкался, — ответил я и сделал театральный развел в воздухе руками, говоря. — Меня поглотили воспоминания! — А я не была уверена в том, что это именно та улица, — вдумчиво продолжала Кэрри, не отходя от ограхждения, и наблюдая за обломками домов простирающимися на очень много миль вперёд. — Будь у меня возможность, или хотя бы больше времени, я зашла бы внутрь дома, посмотреть, что там да как... — Ты всё ещё грустишь по отцу и матери? — спросил я, и по эгоистичности своей натуры допустил в этот вопрос не подходящую ревность. Это чувство, копившиеся во мне долгие годы основывалось главным образом на злости. Я был зол на родителей Кэрри за то, что они безответственно позволили себе умереть, оставив свою дочь совсем одну. А с другой стороны, я был также зол на себя самого, ведь не уберёг себя от заражения и теперь буду вынужден скоропостижно скончаться. Поэтому я одернул себя, справедливо решив, что ревность в данном случае не нужна, от слова совсем. — О, нет, — спокойно ответила Кэрри. — Я даже не помню их лиц. Только мать в общих чертах, потому что я похожа на неё и у нас волосы одного оттенка, а вот отец это нечто, что моя память очень скоро предала забвению, несмотря на то, что когда-то я любила и его, и маму. Я молчал. Наступил тот самый момент, когда собеседнику нужно дать время, чтобы собраться с мыслями, перед тем как продолжить. — Если бы меня спросили, кого я считаю отцом, того мужчину или тебя, Финч, я не задумываясь выбрала бы тебя. Ты можешь подумать, что я слишком молода для таких слов и через год сменю десяток мнений, то это правда так. Но я могу сменить хоть два, хоть три десятка мнений, только не насчёт твоего участия в моей жизни. Ты не был мне, как это говорится, биологическим отцом, но ты помог мне сформировать своё внутреннее «я», ты помог мне лучше понять этот мир, ты помог мне научиться выживать и готовить вкусную еду, ты помог мне радоваться этой жизни, в которой практически нет поводов для радости. Благодаря тебе я чувствую, что живу полноценной жизнью, а больше мне ничего и не надо. Только бы ты был рядом. Она говорила тихо, спокойно, не повышая голоса и не делая акцента на определённых местах. Но у неё получилось донести эти слова в моё сердце, и я был тронут до глубины души. Если бы я не планировал умирать на днях, то эти слова вызвали бы у меня лишь улыбку, и не более. Я бы подошел к Кэрри, обнял её, а может и поднял бы на руки, но сейчас, когда я буквально стоял на краю могилы, они имели для меня такой значимый, такой сокровенный смысл, что я не мог сдержать эмоций. На глаза мне навернулись слёзы, и я видел мир будто сквозь толстенные линзы очков до тех пор, пока не протер глаза рукавом. Пока я делал это, заранее придумал отговорку. Если Кэрри повернётся и увидит как я вытираю слёзы, я отвечу ей, что мне сразу в два глаза случайно попали соринки. Но она так и не повернулась, продолжая упорно вглядываться вдаль, и позволяя мне отчаянно растирать до красноты глаза. — Красиво здесь, — произнесла она, слишком резко сменив тему. — Красиво? — усмехнулся я, боясь, как бы мой голос не выдал навязывающиеся рыдания, — Да здесь просто ужасно. Сущий ад на земле. Но, хочу поправить себя, тут я был абсолютно не прав, ибо сущим адом на земле были камеры испытаний, которые начал воздвигать ПОРОК до моего рождения и закончил около шести лет назад. Я слышал, что из тех, кого отправили туда не вернулся никто. И это место назвали Лабиринт. Кэрри повернулась ко мне. Озаренная ярким закатным светом заходящего солнца она смотрела на меня долгим проницательным взглядом, словно хотела разом прочитать все мои мысли. — Я сужу потому, что вижу и нахожу увиденное привлекательным, потому что мне не с чем его сравнить. Неужели картины, изображенные в мультфильмах могут отражать реальность, которую мы не застали? — Могут и отражают, — ответил я. — Мир, которого нас лишили гребанные глобалисты, был полон действительно прекрасных вещей. Но как бы мне не хотелось, я никак не могу тебе показать их. — И не надо, я только расстроюсь, — отмахнулась Кэрри. — Кто такие глобалисты? — Чтобы тебе было понятнее, я скажу, что сейчас это ПОРОК. — Тогда у меня складывается о глобалистах довольно чёткое представление, — ответила Кэрри. У неё был такой вид, будто она хочет что-то рассказать мне, но не решается. — Говори уже, — кивнул я. Она тронула свою шею сзади, в том месте, где расположено соединение хребта и плеч. Подойдя к ней, я наклонился и увидел странное продолговатое начертание. Оно странным образом напоминало штрих-код, хотя не было похоже на него внешне, но предназначение имело примерно такое же. Кто-то рассказывал мне, что таким символом ПОРОК метит свою собственность, своих субъектов для исследований по добыванию индима – вещества в крови имуннов, который якобы может излечить человека от вируса Вспышки. Я едва сдержал горестный вздох, ибо знал, что отныне за Кэрри наблюдают именно через эту внутрикожную пометку на шее и ей от них никуда не деться. Как только наступит удобный момент, ПОРОК вновь попытается завладеть Кэрри, а я к тому времени уже не смогу защитить её. Но я смолчал, не желая передавать Кэрри своих пессимистичных мыслей. — Это появилось после того, как я сбежала от них. Правда, заметила эту метку я не сразу, дня два назад. Купалась в ванной и увидела отражение. Что это такое? — спросила она, поворачиваясь ко мне лицом. Я не мог выдерживать её прямой взгляд ещё с тех пор, когда она была совсем малышкой и использовала его неосознанно. Но сейчас она словно прочувствовала всю силу, которую он в себе скрывает и, если хотела узнать правду, прибегала к его помощи, как к сверхточному детектору лжи. — Внутри этой татуировки заключен чип с GPS-регестратором, который всегда будет давать сигналы о твоём местоположении тем, кто вогнал тебе его под кожу, — устало промолвил я. Из-за своей неизлечимой болезни я стал очень быстро уставать. Мало того, меня бросало то в жар, то в холод. Сейчас я чувствовал, как меня морозит даже сквозь тёплое зимнее пальто и ничего не мог с этим поделать. — Значит, куда бы я не ушла, они всё равно будут знать где я, и в любом случае прийдут за мной? — уточнила Кэрри, но по глазам было видно, что в своей судьбе она совершенно бессовестно не заинтересована. Даже когда она спрашивала её взгляд был прикован к моим дрожащим от лихорадки рукам. — Да, Кэрри, они найдут тебя в любой точке мира, так как я уверен, что их радары подключены к спутникам на орбите, а из этого следует, что сигнал прошивает всю планету, и... Что ты делаешь? Она вдруг расстегнула на мне пальто и крепко обняла меня, прижавшись щекой к моей груди. — Если ты замёрз, я буду тебя греть, как ты всегда делал, когда мне было холодно. Моего тепла хватит на двоих, — сказала она, обхватывая меня руками. — У меня есть план получше, — криво усмехнулся я. — Мы можем просто спуститься домой, там я смогу согреться. — Твой план действительно лучше, — кивнула Кэрри, запрокидывая назад голову и глядя мне в глаза. — Тем более, что солнце уже зашло и начинает холодать. И вправду, когда мы открыли дверь, чтобы начать спуск в свою квартиру, ночь медленно покрывала мраком жуткий мегаполис, мгновенно заполняемый истошными хрипами шизов, выползающих из своих убежищ. Я мысленно прикинул, сколько же пройдет времени прежде чем моё здоровое тело превратиться в скелет, обтянутый струпьями дряхлой кожи. От этой мысли, признаюсь, кровь стыла в жилах.***
Тот разговор на крыше произошел вчера и за ночь, за эту жуткую ночь с понедельника на вторник я пережил такую боль, что у меня были все основания полагать, что я умру не дожив до рассвета. Но я остался жив, ибо не истёк ещё отведенный мне срок земной жизни. Порой я говорю как поп и это меня бесит. Сегодняшний день я провёл очень примитивно. Измотанный ночными страданиями, я уснул в обед и проснулся, когда на кухне уже шкварчало масло на сковородке. Я с трудом поднялся с постели, я паническим ужасом ощущая, что постепенно начинаю терять контроль над своими конечностями. На кухне Кэрри готовила ужин, который я сразу узнал по запаху, – свои любимые макароны с томатно-базиликовой заправкой. Иногда она натирала туда сыр. если мне удавалось найти его на складах, в вакуумных пакетах, и не разрешала мне есть, пока он окончательно не расплавиться. Но такие случаи были редки, ведь в нашем положении сыр это что-то сверхъестественное. Когда я заспанный зашёл на кухню, объединенную у нас с гостинной, что одновременно служила комнатой Кэрри, она спросила меня: — Кушать будешь? И знаете что, даже если бы мне сказали, что через пять минут на землю упадет огромный метеорит, что полностью уничтожит нашу планету, я не задумываясь потратил бы эти последние пять минут на поедание стряпни Кэрри. И сделал бы это с величайшим удовольствием, потому что её еда заслуживает внимания самых изысканных критиков, которых сейчас, увы, днём с огнем не найдёшь. Когда мы уже ели, Кэрри спросила: — Как ты себя чувствуешь? Почему проспал весь день? Тебе не здоровиться? На этот раз я приложил все усилия, чтобы избежать её взгляда, который просвечивал меня на сквозь похлеще рентгена. — Простыл наверное, — неохотно отозвался я, делая вид, что целиком и полностью поглощён поеданием ужина. — Может мне позвать Дока? — предложила Кэрри. — Нет, не нужно, — поспешно отверг её предложение я и отшутился. — Я не стою его величайшего внимания. — А я вот так не думаю, — покачала головой Кэрри, но больше не сказала за тот вечер ни слова. Посуду мыли и протирали в тишине. Позже я отправился в душ. Я боялся раздеваться, потому что не хотел лишний раз видеть какие обличия приняли ранения после стычки с заражёнными. Тем не менее я сделал это, хотя увиденное не принесло мне никакого удовольствия. Всё было настолько плохо, что я не мог долго смотреть на себя в зеркало. Скрывать дальше факт моего заражения не было смысла, этим же вечером я пришёл в комнату Кэрри. До того как ей примерно исполнилось семь, мы спали в одной кровати, ибо она часто любила спать, обнимая мою руку, или кладя её под щёку. Плюс маленькой она во сне часто сбрасывала с себя одеяло, и я был рядом, чтобы снова вернуть его туда, где ему надлежит быть. Несколько раз она вообще падала с кровати. И самое удивительное, что совершив приземление на ковёр, Кэрри продолжала преспокойно посапывать, словно ничего не произошло. Потом я понял, что она уже достаточно взрослая, чтобы спать одна на огромной кровати и предоставил ей целую комнату в её распоряжение, а сам удобно расположился во второй комнате, расчистив её от хлама. Но все равно, каждый вечер я долгое время сидел рядом с ней, и только когда убеждался наверняка, что она уснула, имел право забрать себе свою руку и отправиться на покой. Потому что если я хотел сделать это раньше, то сталкивался с заявлением: «ты сам иди, а руку мне оставь». На которое отвечал: «и как ты себе это представляешь?». Но это всё уже не важно, а важно то, что я присел на край кровати, собираясь с мыслями. Свет в комнате был погашен, даже гирлянды не светились, но я нутром чувствовал, что Кэрри не спит. Чутье меня не подвело. После пятнадцати минут, наполненных многомысленным молчанием, Кэрри, лежащая ко мне спиной, развернулась и села на кровати. Я не видел её глаз, не знал, какой эмоциональной окраски ждать слов, но внутри всё трепетало от волнения. — Почему ты только сейчас пришёл это сказать? — сказала она с упрёком. Я ошеломленно моргал глазами, не ожидая такого нападения с её стороны. — Кэрри... — Хватит держать меня за дуру, я давно не ребенок! — яростно сказала она, — Разве я не вижу, что тебе с каждым днём становится всё хуже и хуже? Неужели ты считаешь, что я совсем не понимаю, что к чему? Почему? Почему ты ничего не сделал, когда всё ещё можно было исправить? Её крик оборвался. Кэрри расплакалась громко и безудержно, наклонив голову и закрыв лицо руками. Её плечи сотрясались, протяжные всхлипы заполнили комнату. Я отродясь не знал лучшего способа успокоить её, чем посадить к себе на колени и дать на плакаться вволю, но сейчас моё тело, да что там говорить. Одно моё присутствие уже представляло для неё опасность, поэтому я решил избрать менее тактильный путь к успокоению. — Вспышка может поразить через малейшую царапину, что уже говорить об укусах. Кэрри, у меня изначально не было никаких шансов выжить, — сказал я, поглаживая её по плечу. — Ты лжёшь! Ты лжёшь! — вскрикнула она сквозь слёзы, сбрасывая мою руку со своего плеча. — Зачем ты вообще пошёл на эту триклятую улицу? Тебе жить надоело?! — Не надоело, дорогая, не надоело, — горько сказал я и покачал головой. — Тогда ответь мне! Какого? Чёрта? Ты? Пошёл? Туда? — чеканя каждое слово, спросила Кэрри. Её голос осип и надрывался, когда она хотела поднять его. — Я не знаю, — искренне сказал я, пожав плечами. — Почему ты так спокойно говоришь?! Ты пришёл сюда сейчас, чтобы рассказать о том, что обречен и говоришь мне это таким тоном, как будто в этом нет ничего такого страшного! — Кэрри, ты же всё сказала за меня, — улыбнулся я. — Мне оставалось лишь подтвердить истину. — Ты жестокий! — зло воскликнула она, — Самый жестокий из всех людей, которых я знаю! Подумать только! Он приютил меня, взрастил, а теперь покидает меня в тот момент, когда нужен больше всего! Финч, это не просто паскудный поступок, это самый жалкий и безответственный поступок, который я когда либо видела! — Но ведь не моим заветным желанием было заразиться, верно? Кэрри, в этом нет ни капельки моей вины. Тот случай простое стечение неприятных обстоятельств, и моя смерть будет таким же неприятным событием в твоей жизни, но пройдёт время и ты забудешь. — Не хочу я забывать тебя! — перебила меня Кэрри, заливаясь новым потоком слёз. — Кого угодно! Кого угодно, я забуду всех, мать, отца, но только не тебя! Я не мог больше слышать как плачет ребёнок. Мой ребёнок. Забыв обо всём, что удерживало меня раньше, я придвинулся к ней и обнял так, что её лицо уткнулось аккурат в ключицу. Она тоже больше не говорила, а только заливала слезами мой гольф, и сильнее, словно тисками, сжимала руки у меня за спиной. Я гладил её по голове, приговаривая: — Это всё пройдёт. Не плачь, Кэрри, твой плач разрывает меня на части. Давай забудем обо всём, что только что друг другу наговорили, ладно? Я буду сегодня с тобой. И всегда буду с тобой, чтобы не случилось, где бы ты не оказалась, я никогда не оставлю тебя в беде. Ты же умница, да? И самая красивая, правда? Ну тогда я не понимаю, почему ты ещё льёшь свои тут слёзы. Она отстранилась от меня. Её истерика улеглась, но дыхание ещё схватывало судорогами. Она глядела на меня не отрывно, мантра слов, или быть может звучание моего голоса, подействовали на неё благодатно. Я сжал обеими руками её щёки и, улыбнувшись, поцеловал в лоб. — Ты самая красивая и сильная из всех остальных девушек на свете, моя Кэрри. Она цепко схватила мои запястья своими руками и прошептала: — Никуда не уходи. Понял? Ни-ку-да. — Понял, но я всё же отойду, чтобы дать тебе попить, ты совсем уж завелась. Я налил ей в стакан воды из кулера, и незаметно добавил в него такую дозу снотворного, чтобы она проспала вплоть до завтрашнего полудня. За это время я уже должен буду покинуть этот мир, переступив заветную черту. Стрелка часов показывает начало одиннадцатого. Мне нужно заканчивать свою историю и на бумаге, и в жизни, но я до сих пор не знаю верного способа сделать это, не принеся вред и беспокойство окружающим. Как и в ту ночь, я думал о самоубийстве, но теперь выбирал более тщательно, ибо мне нужен был безупречный способ убить не только свое сознание, но и тело. Это было не так-то просто, ведь зараженное Вспышкой оно могло существовать и после моей, так сказать, смерти. Я не мог собственноручно обезглавить себя, да и не думал, что это сработает, ведь очаги заражения распространены по всему телу. Не был я уверен и в том, что смогу высадить себе мозги с одного выстрела в лоб, а на второй шанса у меня не было. Пока я хладнокровно избирал средство собственного убийства, мне на глаза попались фотографии. Полароидные снимки, сделанные Кэрри прошлой весной. В тот день мы забрели в магазин, где когда-то была выставлена на витрины техника. Всё ценное было разворовано мародёрами, и я уже скомандовал Кэрри убираться оттуда поскорее, но она отозвалась, и сказала, что нашла кое-что интересное. Не успел я приблизиться к ней, как перед моим лицом вспыхнуло яркое белое пятно. Изумленно-испуганное выражение моего лица до сих пор хранит одна из тех фотографий. На второй было ещё одно моё лицо, но уже в более крупном искаженном ракурсе. Кэрри ещё долго смеялась, глядя на эту фотографию, пока мы возвращались домой. Горячая бумага, только-только распечатавшая фотокарточку носила на себе отпечаток её большого пальца, которым она её держала. Я улыбнулся и перевернул третью фотокарточку. На ней мы были вместе. Кэрри перевернула фотоаппарат и направила объектив на своё и моё лицо. Её смеющиеся прищуренные глаза и настоящая искренняя улыбка буквально передавала исцеляющую энергетику, которую излучала она рядом с теми, кто был ей дорог. Но эта фотография была единственной в своём роде не только поэтому. Здесь, в этом бумажном изображении мой взгляд был живым, а губы растянуты в улыбку. Я вложил эти три фотографии между страниц этих записей, и перевернул страницу. Поразительно, но я сам забыл, когда улыбался именно таким образом в последний раз. Наверное, только в детстве, когда думал, что был готов перенести все невзгоды. Но невзгод и потрясений выпало на мою долю так много, что эта энергия, которая сохраняется у многих к семидесяти-восьмидесяти годам, у меня истощился к тридцати семи. Если я говорю таким образом, не означает, что я жалуюсь. Наоборот, жаловаться мне не приходится, потому как каждый человек сам творец своей судьбы. Конечно, мне есть о чём в жизни сожалеть и я об этом искренне сожалею, но на другой стороны весов, готовых оправдать мою жизнь стоит всего одно имя. И имя это: «Кэрри». Если я действительно сделал что-то хорошее, то это всё будет связано с Кэрри. Она мой приговор, и она моё спасение. Но больше всего я жалею о том, что уже не застану момента когда ПОРОК сгорит в пекле общей революции. Чем ближе я к концу, тем сентиментальнее становлюсь, правда? Всё потому что, я начинаю пересматривать свою жизнь, что вспомнить всё, за что буду держать ответ. Но в голову лезут воспоминания иного рода. Например, как маленькая семилетняя Кэрри, перепрыгивая через кровати, бежала ко мне сразу после того, как я переступал порог нашей квартиры. Или когда она впервые заболела краснухой, я облазил в поисках лекарств все заброшенные аптеки поблизости, хоть и подозревал, что если они и есть, то у них наверняка истёк срок годности. И лишь после этих моих скитаний, Старина Док рассказал мне, что болезнь эта на деле не страшнее простуды и будет неплохо, если она перенесёт её в детстве. Ведь краснухой можно заболеть всего один раз, как и ветрянкой. Или те наши вечера, когда мы вдвоём в захлеб смотрели какой-нибудь интересный фильм, переживая все эмоции вместе с героями. Обычно после таких вечеров следующая половина ночи у нас уходила на обсуждение просмотренного и просыпались мы в полдень. Однажды Кэрри училась готовить и налила воды в сковороду с кипящим маслом. Оно, естественно пшикнуло на неё, а она, испугавшись, упустила сковороду на пол. Я, до этого спокойно читавший книгу, вскочил с кресла и бросился к ней, боясь, как бы она не обожгла себе ногу. К счастью, я отделался легким испугом, а Кэрри маленьким следом от кипящего масла на руке, потому что успела вовремя отскочить в сторону и сковородка её не задела. Но после этого случая Кэрри готовила строго под моим присмотром и с моим активным участием в процессе, для пущей безопасности. Не поверите, но записывая сюда эти воспоминания, я словно переживал их заново и этим довел себя до слёз. Мне сложно было успокоиться, почти так же сложно, как и проститься с Кэрри, отправляясь на тот свет. Да, хоть я и не верю в Божью помощь, я никогда не берусь опровергать её существование. Просто, наверное, про меня он временами забывает, но и за это я на него не в обиде. Мы никогда не были в хороших отношениях. Перед тем, как я попрощаюсь с Вами, хочется сказать пару слов для Кэрри. Когда-то, почти в такой же вечер я стоял перед выбором, принятие которого, было самым лучшим принятием в моей жизни. Кэрри, я не буду вдаваться в подробности, но скажу лишь то, что не благодаря мне ты выросла такой. Ты такая, какая ты есть и моё вмешательство в твою жизнь тут совершенно не при чем. Я уверен в тебе. У тебя будет много друзей, люди сами потянутся к тебе, вот увидишь. Я немного прожил на этом мире, но кое-что утверждать могу. И главное запомни, Кэрри. Я никогда не был важной составляющей твоей жизни. Я сыграл в ней свою роль, надеюсь, что сыграл хорошо, но на этом мой путь заканчивается, а твой только продолжается. Не зацикливайся на мне. В твоей жизни главная ты. Дальше найдутся люди, вроде меня, что сопроводят тебя сквозь все те испытания, которые ты не сможешь пройти в одиночку. Принимай помощь тех людей. Есть вещи, которые мы – люди, – по слабости своей не можем вынести на себе сами. Это не слабость. Ты тоже не слабая, потому что ты моя дочь. И хоть я вполне осознаю свою целостность как личности, иногда мне кажется, что я был рожден лишь для того, чтобы помочь тебе выжить, когда ты была не в состоянии сделать это самостоятельно. Не теряй смысл жизни, потому что он не умирает вместе со мной. Со мной наравне гаснет моя собственная надежда, но твой смысл должен оставаться непоколебимым пока живешь ты сама. Ты навсегда останешься лучшим человеком, которого мне удалось узнать за тридцать семь лет на земле. Ты прости меня за то, что обманул в этот вечер, и не остался с тобой до самого утра, ведь если бы я поступил так, как хочешь ты, то не простился бы с тобой ни за что на свете, а это слишком эгоистично. Кэрри, ты появилась в тот момент, когда я совсем утратил смысл своего существования, так что ты все эти десять лет была моим смыслом. Я выбрал тебя для этого и не ошибся. Ты моя радость, моё счастье, но, как бы заезженно это не звучало, ничто не вечно в этом материальном мире. Когда придёт твой час отправляться в вечность, я с радостью встречу и тебя, но не вздумай возвращаться ко мне слишком быстро, я не приму этой жертвы. Ты должна жить и будешь жить, во что бы то ни стало. Я лишь исполнил роль твоего первого учителя и вот, пришло моё время уходить из всех жизней, включая свою. Этот уход даётся мне тяжело, лишь потому, что я покидаю тебя, но в то же время я уверен, ты справишься. Я рад, что провидение свело меня с такой умной, храброй и талантливой девушкой. Спасибо, что была моей ученицей и безропотно сносила все мои предирки и нравоучения. Я никак не мог лишить себя удовольствия, поучить тебя жизни, когда сам в ней ничего не смыслил. Ты невероятна, Кэрри, и, будь уверена, тебе это скажет каждый. Правда, бывают у тебя такие моменты, которые я не выношу и восхищаюсь ими одновременно. Не злись, но это касается и твоей упрямости тоже. Прямо бесит. Как остановишься на чём-то, так хоть внедорожником двигай, все равно с места не сдвинешься, так ведь? Не могу я не восхищаться твоей преданности. Ты предана своим интересам, своим вкусам, своим предпочтениям, и, будь уверена, людям, которые станут твоими близкими очень повезло с таким верным другом как ты. На этом, наверное, я попытаюсь закончить, но не удержусь и перед тем, как умереть для этого мира, в последний раз поцелую тебя в лоб. Это, надеюсь, ты мне тоже простишь. И помни, что я не совсем обычно, по своему, по отцовски люблю тебя. Будь в этом уверена. Всегда.Твой Финч.
Год: 2232, ноябрь месяц.
Приписка от Артура Эйнрада. (Здесь меня скорее всего называли Арт) Этот блокнот был найден спустя восемь месяцев по смерти Финча Тригенхауэра. Мне было поручено передать его Кэрри Тригенхауэр в собственные руки, но, увы, такой возможности не представилось. Либо она мертва, либо в руках ПОРОК'а. По крайней мере, дальнейшая её судьба после нашего расставания мне не известна. Но я надеюсь, что Всевышний Бог сведет нас снова, ведь в противном случае я навеки буду обременён обязанностью хранить эти записи.