Мой (истинный) лучший друг

Феликса в слове больница раздражали абсолютно все буквы от «а» до «мягкого знака»: чёртова палата с храпящими омегами (храпящими, как матёрые рабочие со стройки после бутылки водки и тяжелого трудового дня), дерьмовая еда на завтрак, обед и ужин (единое меню – безвкусно и точка), но хуже всего были ебучие капельницы и конченный идиот-бета-медбрат (у себя в голове Феликс нежно называл его просто «конч»), который находил вену методом тыка и то по чистой случайности.   Нос был забит запахом спирта и приторно-сладкими омежьими духами, от которых к горлу подкатывал ядовитый рвотный ком. Хотелось домой. Хотелось вернуться в универ. Хотелось снова увидеться с друзьями. Хотелось простого человеческого – выспаться. И больше никогда, НИКОГДА не становиться свидетелем трехчасового обсуждения «какая длина члена альфы самая лучшая» (по мнению омег из палаты – семнадцать сантиметров).   Феликсу хотелось как можно скорее сбежать домой, но врачи всё твердили о двух обязательных неделях под наблюдением, о курсе капельниц и ужасно болючих гормональных уколах, от которых настроение скакало от «хочу прыгать до небес» до «хочу прыгнуть из окна».   Родителей было принято решение не беспокоить, предварительно предупредив о «сессии в конце года» и «пока поживу у друга». Хотящие «вот прямо сейчас» внуков родители отпустили сына с чистым сердцем и взглядом в наполненное ползунками будущее. Единственным светлым пятном на этом празднике храпа и разговоров об альфах был Джисон.   – Да ты прямо душа компании, – сказал он, уже не в первый раз замечая на Феликсе недвусмысленные и недобрые взгляды, – в первый день успел со всеми перессориться или во второй?   – Во второй, я в первый от обморока отходил и рыдал, времени не хватило, – вяло отозвался Феликс, поспешно запихивая в себя малиновый йогурт пластиковой ложечкой, который Хан ему протащил в кармане в обход персонала. В больнице придерживались строгой диеты. Феликс считал, что она была нужна только для того, чтобы всеобщая атмосфера уныния с нотками суицидальных настроений не становилась ни на грамм веселее.   – Я их ненавижу, серьезно. Омеги просто отвратительные, – жаловался Ли, бросая нехорошие (взаимные!) взгляды на других парней.   – Я тоже омега, – притворно оскорбился Хан, – а ну возвращай йогурт, неблагодарный.   – Я вообще-то, вроде как, тоже, – в тон ему ответил Ликс, – но эти фурии – другие. Когда один выходит, то остальные начинают сплетничать о его прерывании и что его альфа бросил.   – А про тебя что говорят? Что тоже альфа бросил? – усмехнулся Джисон, бесцеремонно укладываясь на больничкой койке Ликса с ногами.   Феликс одарил Хана недобрым взглядом, в которым было буквально всё: от «да мне похуй» до «но если ты продолжишь упоминать это, то я дам тебе по лицу». Джисон предупреждение понял и без лишних намёков.   Тема Хёнджина у них была под запретом.   Феликс лежал в больнице уже вторую неделю. И Хван навещал его целых ноль раз. В первые несколько дней они созванивались по три-четыре раза в день. С утра, когда Хван бежал на автобус, а Феликс тихо шептал ему ответы под одеялкой, пока вся палата ещё спала. На большой перемене в универе, где Хван рассказывал все последние новости и пересказывал те три шутки, которые он придумал про разбитый нос Чонина. После универа, пока врачи не начинали недобро поглядывать на Феликса и обещать отобрать телефон. И перед сном, снова под одеялом и шёпотом, с обязательным окончанием.   – Ты придёшь завтра?   – Я постараюсь.   На пятый день стало понятно, что никакого завтра не будет и Хёнджин от него какого-то хуя бегает. Вдруг стало так сильно обидно, что на очередное «я постараюсь», Феликс почувствовал, как всё его тело охватывает злоба. Он наорал в трубку, перебудил всю палату и телефон у него всё-таки отобрали.   Медбрат сказал, что такое бывает: во время восстановления пациенты могли начать плакать и кричать без причины. Но Феликсу не хотелось плакать, ему хотелось разбить кому-нибудь лицо. Джисону же хотелось, чтобы это было не его лицо.   От таблеток голова шла кругом: после гормональной бомбы, заложенной самим же Феликсом в самого себя, врачи кололи успокоительные и другие препараты, что должны были привести гормональный фон Ликса в относительную норму. Ли почти полностью перестал чувствовать природные запахи (что в реалиях нахождения в палате с другими омегами было относительным плюсом). Физически, напичканный всякими таблетками, он был ближе к бете, чем к омеге, что теоретически должно было помочь его организму восстановиться. На практике же – Ликс изо дня в день помирал со скуки, слушал врача вполуха и очень сильно хотел на свободу. За окном уже было чуть ниже нуля, слякотно под ногами и промозгло из-за противного ветра и косого дождя в лицо, но всё равно лучше, чем сидеть в изоляторе больничного типа.   – Если бы не один альфа-медбрат, я бы с ума сошёл тут, серьезно, – жаловался Феликс.   – Ого, уже запал на медбрата? – усмехнулся Джисон.   – Брось, во мне столько таблеток, что из всего спектра чувств я ощущаю только апатию. Нет, он просто классный, знаешь, как друг, наверное.   – Как друг, – передразнил его Джисон, – где-то я это уже слышал.   – За-мол-чи, – протянул Феликс и закатил глаза, – мы с ним и не разговариваем, зато он не нравится другим омегам, а значит мне – очень даже. Ты бы видел их – они весь день судачили, какой он красивый, кудряшки там, большие глаза, татухи...   – Не продолжай, – отрезал Джисон, – я его знаю, уебок полный. Хуже твоего Хёндж...   Феликс удостоил Джисона холодным взглядом.   – Ладно, просто уебок, – примирительно отметил Хан.   Ликс согласно кивнул и продолжил.   – Так вот, он с ними разговаривает по-особенному. Вроде как небрежно и грубо, но, знаешь, все из омежьего отделения сохнут по нему.   – Не интересует, – отрезал Джисон, картинно зевнув.   – Праа-а-а-авда? – протянул Феликс. – А не потому ли тебя каждый раз как ветром сдувает, когда он приходит?   – Он просто мне не нравится. И ничего не сдувает, мне всё-рав-но на него.   – Правда-правда? Так и всё равно? Ой, привет, Хо, – улыбнулся Феликс, посмотрев Джисону чётко за спину. Тот дернулся, резко обернулся и был готов уже дать дёру, но там никого не было. Ликс засмеялся и пихнул Хана в плечо, но тот шутки не оценил.   – Ой, а твой ненаглядный Хёнджин торчит у запасного хода.   – Пиздишь, – стиснув зубы, сказал Феликс.   – А ты проверь.   – Ах ты сука, – выругался Ликс и, крепко схватив капельницу рукой, быстро покатил её за собой к выходу из палаты.   – Так и всё равно? – прилетело ему в спину от Джисона, но времени на ответ уже не было. По-быстрому втиснув ноги в первые попавшиеся тапки у двери, он понёсся по коридору вперед, игнорируя крики какого-то медбрата.   Одно только упоминание Хвана рождало в душе бурю. Феликс не знал, это побочные действия лекарств, от которых настроение скакало по сто раз на дню, или последствие того, что Хёнджин, как последний уебан, кинул его один на один с дебильными омегами, но начистить морду своему вроде как ещё другу хотелось сильнее, чем выписаться из больницы.   На улице уже было темно, но фигура друга у выхода узнавалась безошибочно.   – Какая же ты мразь ебаная, – вместо приветствия прошипел Феликс. Чёртов Хван Хёнджин, в расстегнутой настежь куртке, без шапки и с сигаретой в зубах беззаботно подпирал стену больницы.   – Джисон, блядь, – устало выдохнул Хёнджин и затушил сигарету о стену, по-видимому смирившись, что бить его будут с особой жестокостью.   – Йогурт свой в очко себе засунь, вместе с сигаретами своими, ты понял? – на одном дыхании произнёс Феликс.   – И тебе привет, – улыбнулся ему Хёнджин, – чё выперся на улицу, не май месяц уже.   – Тебе по хребту капельницей переебать вышел, вот чё, – резко ответил Ликс, всё ещё сжимая металлическую стойку пальцами и готовясь в любой момент броситься в драку.   – Ну давай, раз уж вышел.   – Уебок, блядь. Всю ёбаную неделю был так занят, что таскаешься к запасному ходу, а до палаты дойти не смог?   – Ага, – просто ответил ему Хёнджин.   Секунда. И Феликс почувствовал, как кулак ударился о что-то твердое. Костяшки от столкновения неприятно заныли, зато на душе вдруг стало как-то тепло, а улыбка сама полезла на лицо, словно с ударом вся обида вышла из тела.   – Капельницей добавить или перестанешь себя как ебанат вести?   У Феликса с детства был крепкий удар с левой. Хёнджин, немного осев по стене, держался за скулу и криво улыбался одним уголком рта.   – Можно и капельницей добавить, у тебя такие нежные прикосновения, просто с ног сбивают.   – Дибила, – фыркнул Феликс, присаживаясь на корточки рядом.   С тех пор, как чмошник-медбрат, который и по своему хую не с первого раза рукой попадал (по личному мнению Феликса) забрал его телефон, у Ликса оставалось лишь одно развлечение – мечтать о том, как сильно он отпиздит Хёнджина, когда выйдет из больницы. Как долго будет бить его ногами, пока тот не станет умолять остановиться, но и тогда Феликс бы пинал его дальше и сильнее, за каждую секунду, которую он не навещал его в этой чёртовой больнице. В реальности же – хватило всего одного удара и дурацкой фразы от дурацкого лучшего друга, на которого с самого детства не получалось долго злиться, и всё – все планы мести накрылись медным тазом.   Феликс шумно выдохнул и втянул морозный воздух с лёгкими нотками древесины полной грудью. Буря в душе стала стихать. Никакого запаха спирта, омежьих духов или безвкусной еды. Хотя бы на время.   Хёнджин тоже молчал, смотрел куда-то перед собой и почти не двигался.   Время, которое мы проводим наедине с самим собой, – не из приятных. Проще заткнуть уши музыкой, занять себя разговорами или поиском ненужной информации в интернете, бесконечно листать новости, что угодно – лишь бы не слышать самого себя. Но под покровом ночи, когда всё затихает, а бессонница-сука не дает погрузиться в сладкое забвение, все потаённые мысли вылезают оттуда, куда их запихивали на протяжении всего дня. От этих мыслей стыдно, зачастую неприятно, некомфортно. Они обнажают то, что хочется спрятать, о чём не хочется думать. Они выползают наружу, заполняют голову и заедают на подкорке, так, что не изгнать никаким шумом. А потом выливаются, в самый неподходящий момент.   – Я все думаю, а что, если нас тянуло друг к другу только потому, что я омега, а ты альфа, – сказал Феликс.   Хван негромко хмыкнул и не спешил с ответом.   – Не знаю, – сказал он. А потом наклонился к Ликсу, почти касаясь своими губами его щеки, и выдохнул. – Чувствуешь что-нибудь?   У Феликса в желудке целый коктейль из препаратов: от успокоительных до гормональных. У Феликса от нервной системы одно название и мысли в кашу. У Феликса пальцы подрагивали от холода исключительно, а ещё в районе груди загорело из-за холодного воздуха в лёгких, не иначе.   А у Хёнджина ебаная улыбка на лице, которая хуй пойми что означает.   – Не знаю, – пытаясь сделать голос спокойным, сказал Феликс, сжал кулак покрепче и зарядил Хёнджину прямиком в солнечное сплетение, – а ты чувствуешь что-нибудь?   Хван закашлялся и отстранился. Получить в «солнышко» на вдохе было одним из самых непередаваемых ощущений, не сравнимым практически ни с чем.   – Кажется, что-то в районе солнечного сплетения, да, – прохрипел Хван, всё ещё хватая ртом воздух.   – Придурок, — усмехнулся Феликс. Холодный осенний ветер забирался под больничную пижаму. Всё тело неприятно дрожало. Он почти не чувствовал пальцев на ногах.   Над выходом загорелась лампочка. Хёнджин зажмурился от яркого света и отвернулся. Вид у того был болезненный, словно Хван не спал несколько суток подряд и держался на ногах только из-за божьей воли.   – Хуево выглядишь, – сказал Феликс.   – Сессия, – отмахнулся Хван, – и приболел немного.   Ликс раздраженно дернул плечом – до сессии было еще несколько недель.   – Без шапки не ходи.   – Не буду, – устало усмехнулся Хёнджин. Он смотрел куда-то в сторону, держал руки в карманах и в целом выглядел немного напряженным.   – Ты придешь завтра? – сорвалось с губ раньше, чем Феликс успел понять.   Хёнджин посмотрел ему в глаза и улыбнулся одними уголками. Феликс понял, что ответ будет «нет», до того, как Хван произнёс его. Но тот только покачал головой и отвернулся.   – А знаешь, похуй, – сказал первым Феликс. – Я в душе не ебу, с каких пор у тебя моча в голове, но скоро мои две недели заключения в этом блюдушнике закончатся, и я до смерти тебя отпинаю за все те дни, которые ты меня не навещал, ты меня по...   – ЛИ ФЕЛИКС! – закричал чмошник-медбрат, высовываясь из двери. Его лицо по-дурацкому искривилось и приняло ещё более глупое выражение, чем обычно. – НЕМЕДЛЕННО ЗАШЁЛ ОБРАТНО, Я КОМУ СКАЗАЛ!   – Ты меня понял? – быстро повторил Феликс, мягко пнув Хёнджина в плечо. – И чтобы без шапки не ходил и не...   – ФЕЛИКС!   – И не кури как ебанат, а то хуй стоять не будет...   – ВЕРНИСЬ В ПАЛАТУ!   – Иди, блядь, сюда и заставь меня, уебок! – крикнул ему разозленный Феликс. Хёнджин негромко прыснул и мягко улыбнулся.   – Возвращайся, а то заболеешь, – сказал он и ласково потрепал волосы на затылке Ликса, – передать тебе ещё йогурта завтра?   – Засунь себе в очк...   – Я ЗОВУ ВРАЧА!   – Как бы твоё не пострадало теперь, – усмехнулся Хван и мягко взял его ладонь в свою. Его запястье было перемотано эластичным бинтом. – Потянул на тренировке, – ответил на немой вопрос Хёнджин, – ты замерз, возвращайся.   – Ты тоже, – пробормотал Феликс, сжимая своей рукой такую же холодную ладонь Хёнджина. Он уже не чувствовал пальцев на ногах, всё тело подрагивало из-за мороза, но уходить не хотелось даже под страхом заболеть и провести в больнице еще одну неделю.   А отпускать его руку было почти на физическом уровне больно.