Моя гейская академия и все-все-все

      Токоями сидел на скамейке на территории общежития и держался за голову руками, глубоко задумавшись. Вот уже неделю он думает об этих грёбанных акульих зубах, втором рте и самом Шоджи. «Слишком прекрасен», — на автомоте выдаёт Фумикаге. А потом начинается это: тело краснеет, дыхание становится учащённым и горячим, а клюв непроизвольно щёлкает, словно пробует что-то на вкус. Почему его так тянет к Мезо? Почему его накрыло от одного лишь лица Шоджи? Законно ли иметь такие зубки? — Да не переживай ты, шиза лечится, — подбадривал его Куро. — Где ты это слышал? — недоверчиво повернул голову Токоями. — От твоего бывшего одноклассника Киёши. — Он же в дурке лежит. — Ну вот в дурке шиза и лечится.       Токоями обречённо застонал. В какой-то степени он понимал беспокойство Куро, потому что видеть, как твой хозяин ходит в прострации несколько дней подряд, может замереть на полудвижении, а потом начать биться головой об стенку, перемешивая это с постоянным закатываем глаз и побегами перед одноклассником в маске — да, это реально пугает. Как же он докатился до такого… — Эй, всё в порядке, Токоями? — вдруг раздался голос сверху.       Фумикаге поднял голову и увидел Тодороки, шедшего с магазина. Нет, ни черта не в порядке. У него фетиш на одноклассника, такое даже психиатр не лечит. Какой там врач, если таблеток не существует. Он больной, и не с кем поделиться секретом. Хотя… — За что ты полюбил Мидорию? — резко спросил Токоями, что Шото вздрогнул. Прямолинейность танка. — За всё, — тихо произнёс парень и тепло улыбнулся. Фумикаге странно на него посмотрел. И чего он ожидал от того, кто пускает слюни на Изуку и наверняка имеет целый алтарь поклонения солнечному мальчику. Мидория и Тодороки стоят друг друга — оба сходят с ума по конкретным личностям. — А поподробнее можешь рассказать, — попросил Токоями. — Просто… мне, вроде как, нравится часть тела одного человека. Значит ли это, что мне нравится сам человек? — Пойдём ко мне, — позвал к себе Шото. — Это разговор только для наших ушей. *** — Знаешь, следующее я расскажу только тебе, поэтому надеюсь на твоё понимание, — произнёс Тодороки, присаживаясь на свою кровать. Токоями занял стул. — Ты хочешь понять, за что я полюбил Мидорию. — Шото хватило кивка. — Да только вот я сам не знаю. Точнее, я не могу сказать, за что именно, потому что мне нравится в нём всё. — А описать можешь, что ты чувствуешь, видя его, — предложил Токоями. — О, это целый спектр эмоций. — Тодороки настроился на долгий рассказ, поэтому сел поудобней и закрыл глаза. — Начну с лица. Его взор подобен солнцу или самой деве Марии. При виде одного его лица я готов пойти за ним на край света. Люди шли в бой с ликом Христа и его именем на устах, а мне не нужен бог, если есть Изуку. Дайте полотно с его изображением, и я сверну горы и сравняю материки. — он произносил это таким будничным и флегматичным тоном, но Фумикаге нутром осознавал, что Шото не врёт. — В Мидории выразительно всё, но глаза выделяются в первую очередь. Знаешь, в Средневековье сжигали зеленоглазых, принимая их за ведьм, и я согласен с инквизиторами. Зелёный цвет гипнотизирует. Иметь такие глаза не могут простые смертные. Только особенные. Я бы смотрел на зрачки Мидории вечно, использовал бы их вместо зеркала, наблюдая за своим отражением. А волосы, шикарные шелковистые волосы, в которых можно зарыться! Иногда я подхожу близко к Изуку со спины и незаметно трусь подбородком, глубоко вдыхая. — парень слегка улыбнулся, явно представляя подобный момент. — Но за веснушки я готов благодарить природу хоть каждый день. У Мидории родинки есть по всему телу, но этот Млечный путь от левой скулы до правой хочется целовать ежедневно. И не грязно так, со слюнями, нет. Нежно и легонько касаясь, словно это больше было бы дуновением ветерка. Я бы расцеловал каждую веснушку. Родинку тоже. Ещё мне хочется тыкать его щёчки, проверяя их на мягкость. И если он не обидится, то потянуть их в разные стороны, вызывая улыбку. Но только безболезненно. — Фумикаге неожиданно ощутил схожую потребность, которую хотелось провернуть с одним высоким парнем. — Как ты понимаешь, я спустился до губ, очаровательных губ, вид которых вызывает помутнение рассудка. Как он мило кусает их, когда напряжён! Однажды Изуку раскусал их до крови, и я с трудом сдерживал себя от желания слизнуть кровь. По правде говоря, его губы не пухлые, как у девушек, они мужские и тонкие. А мне другие и не нужны. — Тодороки мечтательно вздохнул. — Шея. Я бы сказал, что она нормальная, но по отношению к Мидории мне не хочется употреблять такие простые фразы. Душа требует чего-то возвышенного, литературного, эстетичного. Поэтому шея Изуку могла бы соперничать с самой Нефертити, а для меня бы она стала бессмертным фаворитом. К тому же, кусать шею мумии — затея так себе. Иногда во мне вспыхивает дикое желание облизнуть жилку с артерией, языком почувствовать, как она бешено стучит, а потом укусить где-нибудь пониже. — он усмехнулся, а Токоями прислушался повнимательнее. — Меня пугает такой контраст желаний — от надежды на простой и невинный поцелуй до животных фантазий. Не только причуда у меня противоречивая — я сам олицетворение частичной биполярности… Мидория — парень, и его мускулатура отодвигает всех древнегреческих моделей на задний план. Ты видел его бицепсы? Да на них висеть можно! Будь у меня возможность, я бы селфи с ними делал каждый день. А потом бы Бакуго отправлял, чтоб слюной и взрывами давился.       Фумикаге подумал, что Катсуки бы потом отправил Тодороки фото с бицепсами Киришимы, и это бы вытекло в новую форму соревнований — «Чей парень сильнее развит физически». — Пресс Изуку так же бесподобен. Я временами фантазирую, будто использую его пресс как подушку для головы во время чтения, пока Изуку спит. — теперь Токоями сам захотел лежать на прессе Шоджи. — Шрамы. У Мидории много шрамов, и для большинства они уродливы, но я нахожу изюминку в каждом из них. Ведь шрамы раскрывают Изуку с яркой стороны — они показывают, как сильно он боролся ради достижения своих целей. Я знаю, что такие метки зудят и болят, — да, Тодороки, к сожалению, тебе это знакомо, — поэтому мне хочется облегчить его боль всеми способами — расцеловать каждый шрам, таскать за него тяжести и делать лечебный массаж. И хоть я не умею его делать, но я бы научился. А ножки! Пусть Пушкин со своим культом идёт куда подальше, ибо, увидь он Изуку, сразу бы посвятил ему поэму. Если бы у меня был талант, я бы написал про Мидорию во всех литературных жанрах, сочинил бы оперу, станцевал балет, придумал песню и снял фильм. А знаешь, как он мило чихает! Как озябший котёнок, которого только что искупали. Мне прямо хочется его укутать и спеть колыбельную, чтобы он замурчал от удовольствия. — казалось, что Шото сейчас замурлычет сам. — Ещё Мидория грызёт ручку, если напряжённо о чём-то думает. Такое часто бывает на тестах. Ну и когда ручку у него я одалживал, сам видел следы на колпачке. Как ты понимаешь, ручку я не вернул… Потерял, но купил новую. Мне нравится, как он сопит во сне. Я сразу представляю носик слоника из мультфильма. Это не раздражающий храп, а какая-то убаюкивающая симфония. Хотя если бы он храпел, я бы всё равно нашёл это привлекательным, потому что для меня любой звук, издаваемый Изуку, — чистой воды божественное звучание. А заикание! Если это раздражает людей, то у них, я заявляю, проблемы со вкусом. Как можно раздражаться, слыша этот чудесный лепет! Я бы его на рингтон поставил, если бы отец не прослушивал мои звонки, поэтому там стоят звуки мужского стона. — окей, Куро был прав — некоторые ребята в его классе странные. — Слушай, ты, наверное, думаешь, что я люблю Мидорию только за его тело, но всё платоническое лишь на втором месте, потому что Мидорию я полюбил за его личность.       А вот теперь Фумикаге понял, что настоящая любовь начнётся после этих слов. — Мидория добрый. Даже слишком. Я бы назвал это в какой-то степени его слабостью, ведь из-за своей доброты он часто попадает в передряги и усложняет себе жизнь, но именно благодаря этому качеству мы и познакомились. Кому какое дело до высокомерного парня, сына известного героя, мажора, получавшего всё на золотой каёмочке? — ироничная ухмылка на лице Шото говорила о многом. — А он заметил и протянул руку. Почему-то не забил на меня, как делали все. Он вообще не обладает функцией игнорирования чужих проблем: если видит, что кому-то плохо, то бежит, раскинув руки и заключив в твёрдые объятия. А ещё он настойчив, — Тодороки усмехнулся. — Даже если ты отвергаешь помощь, то он тебе её навяжет, хоть кулаками, но поможет. А я рад, что он так делает, потому что у меня не хватило бы сил попросить о помощи… Мидория любит детей. И это взаимно. Когда мы ходим на патрулирование, его всегда окружают дети. Я не особо разговорчив с ними, зато Изуку их развлекает, рассказывает истории, поднимает на руки. Знаешь, из него бы вышел хороший воспитатель. Он так счастлив проводить время с детьми, видеть их радостные улыбки. Он всегда улыбается малышам. А я счастлив, когда улыбается он. Даже если улыбка адресована не мне… Мидория вежлив. Слушать его речь — это бальзам для ушей, особенно после пробежек с Бакуго. Но, честно говоря, однажды я стал свидетелем его мата — мы зашли в супермаркет и, когда последний журнал с обложкой Всемогущего забрали прямо перед нашим носом, Изуку проматерился. Тихо так, под нос. Я сначала подумал, что показалось, но после нескольких ночей раздумий всё же пришёл к другому выводу. Но даже мат у него вежливый, он больше на комплимент похож, чем на оскорбление. А ещё Мидория честный, старается не врать. Хотя я догадываюсь, что у него есть секрет, который он недоговаривает. Однако я не буду давить на него, Изуку сам всё расскажет, когда придёт время. Я верю в него. — Токоями показалось, будто глаза Шото излучили тепло на последних словах. — Но больше всего меня покорила целеустремлённость Мидории. Людей с такой силой воли, как у него, я до этого не встречал. Изуку всегда идёт напролом к своей мечте. Даже если не получается, он снова и снова пытается, сражается и достигает своего. Мне иногда кажется, что если бы у Мидории не было причуды, то он бы всё равно поступил в UA. У него бы хватило силы духа переступить через законы логики.       Токоями усмехнулся. Вот здесь он полностью согласен. — Поэтому я люблю Мидорию за то, что он уже есть, — закончил Тодороки. — А тебе кто нравится?       Фумикаге на секунду задумался. Стоит ли ему рассказывать? Но подумав, что несправедливо будет недоговаривать перед раскрывшимся тебе человеком, он решил довериться и рискнуть: — Шоджи. — Понятно, — улыбнулся Тодороки. — И что же тебе в нём понравилось? — З-зубы и второй рот, — Токоями покраснел. Да из них двоих Шото самый адекватный — у него хотя бы есть понятная причина любить Мидорию, не то, что он. — Ну я тоже с ножек начинал, — улыбнулся Тодороки, и Фумикаге расслабился. — Раз я уже разоткровеничался, то позволь мне поблагодарить тебя. — заметив вопросительный взгляд Токоями, он поспешил объясниться. — Мне тоже нужно было перед кем-нибудь выговориться. — Почему ты ему не признаешься? — спросил Фумикаге.       Шото вздохнул. — Я для него просто друг. Хороший друг, но не более. А ещё я боюсь. Боюсь потерять ту самую дружбу, которую с таким трудом получил. Если я признаюсь и получу отказ, то не смогу выкрутиться глупой фразой «давай представим, будто ничего не было». Дружбу после признания уже не вернуть, ведь общение с закрытыми глазами и недомолвками нельзя назвать полноценным и искренним. А вообще, я доволен сложившимся положением. Сестра сказала мне одну простую вещь: «Любовь — это когда ты хочешь его поцеловать сильнее, чем переспать, а обнять — больше, чем поцеловать». А мне даже не нужно его обнимать, ведь достаточно просто находиться рядом с ним.       Токоями запомнил этот разговор на всю жизнь.