Странная рыба в морях далёких планет

      По меркам Пери, исследовательская станция Novus-3 "Degukk" была, в целом, небольшой. В своё время, ей довелось побывать на "Монументе Каира" и "Башне Миров" — мало что вообще могло показаться ей "масштабным". Но это не отменяло факта того, что местные коридоры казались ей бесконечными, непонятными и непознаваемыми, как лабиринт Тумма из той древней детской книжки. Их было очень, очень много, а отличались они только висящими на стенах картинами каких-то древних абстракционистов, в которых Пери ничего не понимала и различала с трудом. От того, ориентирами служить они не могли — когда за очередным поворотом девушка видела очередную мазню, она снова и снова задавалась одним и тем же вопросом: "а эта была, или уже новая?". Заблудится здесь было легче, чем заменить берцовую кость, и, очевидно, что Пери это сделала как только отошла от привычного пути "личная комната — столовая" в поисках номера Ляпис.       Но, кажется, вот он. Не прошло и часу, как её страдания закончатся, и тогда...       А что тогда?       А про это Пери не подумала. Нет, правда, а что тогда? Что она скажет Ляпис? А что Ляпис скажет ей? Может, сразу выставит за дверь, для ясности что-то кинув в лицо киборгу. А может вообще не откроет. Что-то злобно прошипит на своем языке, или крикнет: "чтобы я тебя больше здесь не видела!", да так, что все соседи услышат и ещё долго будут пускать про это слухи (хотя, казалось бы: ученные люди, чего им до чужих разборок? А нет — на станции слухи множились как личинки мух-дрозофилов на винограде, затрагивая каждый аспект тутошней жизни). А может наоборот? Ляпис встретит её в одном шелковой халате (или с легко накинутым полотенцем), бокалом вина в руке и томно скажет: "ну, заходи"...       Или вообще ничего не скажет, так, сразу.       Но что-то Пери понесло не туда. В действительности же, на что она рассчитывала?       Она стояла перед дверью в нерешительности. Стучать? Не стучать? Не важно, какой вариант она выберет, все-равно за ним последует другой вопрос: "а что после?". Но если она все-таки постучит, шанс на успех все же был. Были варианты, которые казались девушке крайне... импонирующими, даже, интригующими, так может все-таки логичнее постучать?       Пери пересилила себя и ударила костяшками о дверь. Тишина. Потом, какой-то шум, словно кто-то что-то в спешке делал (и не важно что, важно — как), и дверь резко отворилась.       —Тебе что... что-нибудь нужно? —обильно краснея и чуть заговариваясь спросил Стефан, аккуратно выглядывая в проёме. Он был в одних штанах (которые, притом, явно намеревались со своего места слинять) и светил перед девушкой своим массивным и ужасно волосатым торсом.       Дверь была не та.       —Мне, а-а-а, э-эм, —сложно сказать, что её смущало больше: неправильная дверь или стефаново туловище, но взяла себя в руки она быстро: —н-нет, ничего, я просто ошиблась. —и когда парень уже начал закрывать дверь (с нетипичной для него резкостью), просунула туда протез. —Это ведь не комната VD-324-E?       —Нет, это VD-324-F. Блок "E" был прошлым, ты его уже прошла, наверное, не туда повернула.       —Mcku, чтоб его! —выругалась Пери и потупилась в босые (и тоже волосатые) ноги Стефана.       —У тебя разве не загружена карта, ну или что-то такое? —поинтересовался он, разглядывая глазные протезы девушки (именно разглядывая, как простой механизм), в которых уже в большом количестве было загружено кучу всякой информации, от счётчиков и языковых программ, до спам-блока.       Пери покрутила головой. Нет, карту жилых блоков станции она не загружала. Не видела в этом нужды — из своего она никогда ранее не выходила.       —Подожди, я тебе сейчас дам марку. —он стремглав кинулся куда-то вглубь комнаты, и Пери услышала, что к нему там обратился чей-то женский голос. От греха подальше, она решила об этом не думать, а когда Стефан вернулся с маркой — не спрашивать. —Вот. Она многоразовая, но можешь оставить себе.       Пери кивнула и хотела было поблагодарить, но дверь уже была заперта.       Она пожала плечами, широко раскрыла левый глаз (традиционно служивший входником) и отогнула нижнее веко. Потом приложила туда марку и проморгала, считывая информацию. Когда карта полностью прорисовалась на зрительной панели и синхронизировалась с остальной базой, Пери вынула марку и всунула в специальный невидимый кармашек на шее, где хранились другие. Дачей название она решила себя не обременять, так что быстро обозвав как "abrghw" скомандовала системе построить направление к нужной комнате и по новопостроенному маршруту зашагала дальше по коридорам.       Теперь, идти стало гораздо легче. Не нужно пялиться на стены, смотря на номера, на все эти буквы, цифры, на таблички с новым отделом, сверятся со сделанными ранее фотографиями. Перед глазами, на полу, золотым подсвечивается линия, указывающая, куда нужно идти и где нужно поворачивать. Направо, налево, снова направо, вверх по маленькой лестнице и мимо панорамного окна выходящего на не на шутку разыгравшееся море. Возле него Пери решили остановиться.       Небо больше не было серым, не было темно-синим — небо было черным. Черным от туч, а не от того, что наступила ночь — "ночей" на Луже не было, так-как не покрытая ледниками её часть всегда располагалась стороной к солнцу. Но тучи, тучи были чернее черного — они скрыли с и того беспросветного неба С-13D2PGF все пятна света, что с таким трудом проникали через её пелену.       Только темень. Только мрак.       В голове Пери пробудились воспоминания о далёком детстве в горах, среди которых громоздились огромные военные заводы, извергающие в воздух клубы ядовитого дыма, закрывавшего небо огромными, лениво движущимися валунами. Такие были на Хомовоте, такие теперь и на Луже. Но хомовотский дождь был слегка ядовитой грязью, похожей на жиденький мазут; он капал лениво и тяжело, покрывая все вокруг гадкой плёнкой, отравляющей пространство и засоряющей стоки. Лужный дождь был другим. И сейчас, он не легчал, не густел — он пробивал собой пространство. Его капли могли смыть с тебя кожу и сломать свои кости, настолько они были быстры и тяжелы. Сейчас, под этим дождём, от тебя бы не осталось даже мясной кучки — в первые секунды, пробей только дождь стекло, Пери превратилась бы в месиво металла, кожи, костей, органов и крови, через ещё секунду — размельчилась до атомов, и больше не собрать киборга-Пери, инженера, бывшего фашиста (на которого все ещё хранили пару документов о "проделках"), нынешнего ценнейшего сотрудника и гениального техника.       Нужно ли говорить, что волны, и в обычное время достигающие высоты 12 балов по терранской шкале, сейчас возвышались, словно допотопные небоскрёбы? Какая у них, этих волн-убийц, высота? Пятьдесят метров? Сто? А какая высота там, в открытом море, где не стоит сверхтехнологичный волнорез?       Даже самого черно-синего моря видно не было. Только густую, фиолетово-зеленную пену на нём, и то, только благодаря противотуманным визорам в глазах Пери. Обычный человек бы не увидел вообще ничего. Только черное. Только мрак.       Мрак. За окном стоял ужасный, апокалиптичный морок.       Раздался раскат грома, звучащий как залп из Разрушителя, чей звук давно отчеканился в самых глубинах мозга девушки. Пери вздрогнула. Она не могла назвать себя трусихой, но смотря на что-то столь необузданное, столь агрессивное, столь хтоническое, ощущаешь себя словно под гипнозом, под властью первобытных сил. Сейчас она даже йокнула.       Звучащий прямо в мозгу голосовой ассистент напомнил ей, что до нужной двери осталось пройти ещё 50 метров. Но Пери уже видела ту сама. И вроде бы, она ничем не отличалась от других — та же форма, тот же размер, то же расстояния... но, казалось, что она была одинокая, что стояла на отшибе, отдельно от остальных дверей, хотя расстояние друг от друга рассчитывали вплоть до ангстремов. Это недопустимый прокол инженера, или у киборга снова сбоят нервы — на этот раз, то ли глаза, то ли мозг, перестают различать расстояние?       Пери поежилась. Нет, это не они давали слабину. Может, и они тоже, но в первую очередь всё-таки кое-что другое.       Это было нечто, с чем не расставались даже самые обколотые железом киборги — те, у которых на теле не найти и клочка их естественной кожи. Пери всегда этому удивлялась, считая, что это нужно заменять чуть ли не самым первым. Так, по крайней мере, сделала она сама. Поставила себе искусственное сердце, заместо своего, слабого и грозящего свести в могилу к копеюшным даже для человека пятидесяти годам. Даже раньше, чем убитые ядовитыми газами лёгкие, которые она сменила вторыми — все-таки, харкать кровью тоже не из приятных. И раньше, чем проблемный кишечник, у которого случалось несварение на каждый приём пищи (детство на одних тараканьих батончиках давало о себе знать); его, очевидно, тоже пришлось поменять (причем, дважды: первый раз поставили брак, из-за которого Пери ежечасно блевала и похудела до тридцати килограммов). Раньше, чем что-либо другое. В особенности, чем всеми заметные "концы".       Интересно, что в свои гены домешала первым Ляпис?       Пери постучалась, на этот раз, без запинки. Да, её грызло, грызло что-то странное, ранее незнакомое и раздражающее, но она смогла ему воспротивиться; даже сейчас, когда, казалось бы, "оно готово тебя съесть". Нет, у Пери достаточно силы воли, чтобы просто постучать в дверь. И ничего, что руку клинит, хоть плановый осмотр на прошлой неделе и показал, что та находится в исправном состоянии. И ком в горле — как-то можно и его перетерпеть.       Дверь открылась. Медленно, ужасно медленно, или это ей только кажется, все же двери должны открываться с одинаковой скоростью?              А за дверью стояла Ляпис, одетая или даже укутанная в нечто безразмерное, похожее то ли на очень длинное пончо, то ли на одеяло с вырезом для головы посередине. Почему-то, Пери была уверена, что под ним ничего не было. Возможно потому, Ляпис была босой, а от бассейна тянулись водяные следы. И мокрой.       Ляпис стояла молча, по очереди клипая разными из своих век. Когда длительность взаимного молчания достигла катастрофических трёх секунд, она удивленно склонила голову на бок. Пери, в это время, пару раз почти раскрыла рот, но так ничего и не произнесла.       —Привет? —неуверенно спросила Ляпис.       —Да, при.. Я, э-это, гхм... —выдавила она из себя начало, но дальше остановилось: что "это" у неё ответа не было. —пришла...       —Проходи. —она кивнула в сторону комнаты, чему Пери послушно повиновалась, ощущая себя как ребенок перед наказанием, которому не воспротивишься.       Комната Ляпис оказалась больше и просторнее, чем она запомнила. Она не выглядела как какая-то древняя пещера, низкая и узкая, в которую ты забрёл спасаясь от дождя; скорее каменным храмом древних языческих божеств Эллады, свободным и помпезным, но теплым и душевным, словно бы божества сюда постоянно спускались просто скоротать будни. Хотя, конечно, никакого камня тут не было — только все тот же девентий, просто другого оттенка. И это Пери не казалось, в таких вещах её глаза ошибок не делали: здесь, цвет был насыщеннее и разнообразнее, а его текстура — глубже. Создавалось ощущение, что камень был стеклом, за которым тянулась паутина шрамов на мироздании, множественных оттенков зеленного и синего, но чаще всего — лазури. А вот что на счёт богов...       Но что Пери запомнила наверняка, так это некоторую неряшливость Ляпис, которая также, как и тогда, сразу бросилась ей в глаза. Рабочая одежда (водолазный костюм, спроектированный и прошитый специально под Ляпис и под условия местных бассейнов, где ей приходилось работать) небрежно висела на импровизированном крюке в стене возле двери в кладовую, элементы повседневной одежды (пара юбок, ретро-штаны, пончо (идентичное уже надетому на девушке) и три, вроде как, носка (по-крайней мере, это казалось носками), каждый от разной пары (если, конечно, это действительно были носки и им действительно нужна была пара), и вовсе лежали в случайном порядке по комнате: не только на двух диванчиках (хотя там было их основное скопление), но и так, просто на полу. Пальто, как заметила Пери чуть позднее, лежало там же, куда было брошено вчера. Очевидно, не застелена была и постель.       Почему-то, эта деталь улыбнула Пери. Она даже на секунду расслабилась, но как только Ляпис к ней заговорила, напряжение вернулось назад.       —Так... —та стояла близ бассейна: средней ширины трещины в полу, полной воды, в которой спокойно можно было плавать в стиле баттерфляй даже будь у тебя длинные руки. Он тянулся дугой от дальней стены до середины комнаты, упираясь в панорамное окно и расширяясь в конце, походя на жерло. Никаких лестниц в нём не было, только на одной стороне громоздились подобные "дороге гигантов" ступени, но более грубые и резкие, менее пропорциональные. Бассейн выглядел так, будто бы естественно образовался во время какого-нибудь землетрясения — такой уж спецификой обладала "высокая" архитектура на Луже, снабдить своих работников которой не поленилось начальство. —о чем ты хотела поговорить?       —Я... Я на счёт вчерашнего. —скороговоркой выдавила из себя Пери.       Ляпис, которая, видно, собиралась вернутся к своему купанию (или чем она там занималась?), остановилась, кажется, в недоумении. Пери приготовилась ко всему.       —А что на счёт вчерашнего? —...конечно, ко всему, кроме как к этому: волнистой, но абсолютно спокойной фразе, сказанной с банальным человеческим удивлением, лишённом злобы, обиды, раздражения или чего бы то ни было.       —Мы разо... —начала было Пери, но Ляпис резко издала какой-то странный, злобный звериный звук, похожий на писк саламандры, крик и шипение одновременно: её верхние жабры вздулись и захлопали, нижние — тяжело засопели, а пасть оскалила ряды клыков. Но также резко она затихла. Дыхание стало тише, боевая поза сошла на нет, а голова престыжено опустилась.       —Прости... —прохрипела она сразу четырьмя голосами: голосом брошенной на обочине жизни оборванки, голосом впавшей в ярость от утраты сына матери, голосом впавшей в маниакальное помешательство сумасшедшей и голосом... чей это был голос? Этот голос она ранее в её интонациях не слышала, но слышала где-то ещё... Не голос ли самой Пери — сейчас дрожащий неуверенностью?       —Нет... по-подожди, за что? —киборг сделала несколько шагов по направлению к Ляпис, а потом остановилась в нерешительности.       —Оно не так должно было быть. —тихо просопела Ляпис.       —А как? —пропустила стадию "что должно?" Пери, сразу поднявшись выше по степени глупых вопросов.       Ляпис пожала плечами.       —Просто не так. Прости меня. —она начала странно подрагивать, её плавник задрожал, а жабры снова засопели. —Я думала, ты забудешь, или... —она запнулась. —я все испортила, я-я... Всегда так происходит, все выходит вот так... Гадко. —она замолчала. Через секунду тихо и сдавленно добавила: —Я не хотела тебя оскорбить...       Здесь, Пери резко прошибло. Весь диалог пошел не так, как она представляла (даже не смотря на то, что она не представляла его никак, а только подсознательно ожидала чего-то нехорошего), но даже это "не так" отличалось от того "не так", как она думала это "не так" будет. Ляпис вела себя странно (странно даже для неё), и ещё более странной была вещь, почему она так делала.       Оскорбить? Чем? За что?       —Ты меня... —она потупилась в раздумии. —ты меня что?       —Я уже извинилась. —видно, Ляпис начинала закипать. Её тело снова набучилось, стойка начинала походить на боевую, от чего у Пери прошли по спине мурашки. Это был уже не резкий эмоциональный выпад зверя, это был холодный гнев человека. После, она снова заговорила, и её голос стал представлять тихий вопль клуба змей: —Если ты хочешь позлорадствовать...       —Нет, нет, подожди! —киборг решила больше не вилять и не пятится. —Это я... —запинка. —Это ты... —ещё запинка. —Черт! Все не так должно было быть. —она взялась за лоб и просопела, пытаясь собраться с мыслями. Потом выдохнула, и попробовала продолжить: —Это не так.       Пери словно бы услышала от Ляпис "что", но та молчала. Пери продолжала.       —Ты меня ничего не оскорбила, это я пришла извинится.       Теперь, потупилась Ляпис.       —Прости? —тихо сказала она, не ослабляя стойки, но полностью изменив тон.       —Мы, черт, мы друг друга... Как же это глупо! Я настоящий олух! —она ударила себя по лбу. —Это я должна извинятся, а вместо этого тут... вот... да.       Ляпис принялась клипать глазами и разглядывать Пери, что стояла и, тяжело дыша, пыталась найти себе место.       —Ты не считаешь, что я тебя унизила?.. —подала голоса она.       —Ничего подобного. —твердо сказала Пери, переборов желание задать продолжающий взаимное непонимание вопрос "за что?".       Ляпис посмотрела себе на ноги, а отвернулась, уставившись к панорамному окну и морю за ним, этому хтоническому чудовищу чужой планеты, вечно гневному, вечно кровожадному, вечно жестокому.       Не считая города-прыщи, одиноко разбросанные по её гигантской поверхности, у Лужи было два лица. Одно лицо пребывало в вечном спокойствии, соизмеримым со спокойствием космоса, к которому оно было вечно обращено. Это была ледяная пустыня, бесконечно холодная, бесконечно пустая и безжизненная от залётных ветров, что были смертельны даже для лужанских чудовищ. Другим лицом был буйный, полный жизни, кипящий жизнью океан. Злой, жестокий, полный монстров, которых даже представить сложно, но живой. Живой, и полный на чудеса.       Пери казалось, что Ляпис чем-то походила на Лужу, лишь была очищена от её кровожадности (а может?..). У Ляпис было много лиц, эти лица постоянно менялись, но, всё-таки, их можно было категоризировать: лицо холода — лицо застывшее, и лицо бури — лицо динамичное, лицо во множестве лиц. Среди этих лиц также был и гнев, Пери его видела. Среди этих лиц есть ненависть, в этом Пери уверена, она её тоже видела: Ляпис ненавидит своё прошлое.       В ненависти сейчас была Лужа. На Лужу смотрела Ляпис. В ненависти ли Ляпис?       Пери продолжала молча стоять в ожидании ответа. Она начала отчаиваться, и только когда готова была уйти, признав затею изначально провальной, а себя — законченным идиотом, сказать последнее "прости", Ляпис издала слишком малоконкретное для неё "хах".       —А ты за что? —девушка повернулась и Пери прочитала на её лице что-то вроде сарказма, но из-за волн не было понятно, то ли он добрый, то ли злой, то ли отчаянный? Да и сам вопрос, не понятно к чему относящийся, не помогал.       —Что за что? —Пери почесал затылок, а Ляпис только сильнее заулыбалась.       Похоже, её настроение резко улучшилось, и пока киборг пыталась понять, что происходит и что от неё хотят, она засмеялась. Искренне и без каких-либо домесей злобы или отчаяния, как бывает обычно — все голоса и все волны сошлись в едино, в радости.       —Ты пришла извиниться. —напомнила ей Ляпис. —За что?       —За то, что, ну... —она начала понимать, насколько теперь глупо выглядит со стороны. Но смех Ляпис означал, что ей было не важно, и она может больше не позорится.       —Давай немного разрядим обстановку? —Ляпис окинула Пери беглым взглядом. —Не хочешь немного... эмм... —она перебирала какие-то слова во рту, не решаясь сказать. Пери уже принялась представлять что-то неприличное, но Ляпис, видно, нашла: она издала что-то похожее на дельфиний клёкот, не передаваемый человеческими буквами.       —Это?..       —Да, я должна была подумать о том, что ты не понимаешь и'а... —она почесал подбородок. —Это такие сушенные рыбки. Прямо здесь есть ферма, где их выращивают. Получается не так, как у меня на родной планете, но все-равно вкусно.       Пери пожала плечами. Это должно было означать немое согласие, и Ляпис его поняла.       Она прошла по краю бассейна к стене, где располагался стол. Большая его часть была в воде, но, видимо, для посетителей, немного и на поверхности, хоть и прямо на полу. Там, возле, был и небольшая холодильная камера, откуда Ляпис достала упаковку с этими штуками.       Пери прошла за ней и присела в позу лотоса к столу. Сама же Ляпис, хоть и косилась на бассейн, решила остаться на суше, возле Пери.       Она протянула одну из этих рыбок киборгу. На вид, они были полностью черными (даже очень черными; они буквально поглощали свет. Конечно, не так сильно, как надетые сейчас на Пери протезы, но все-таки) и лишенными почти каких-либо очертаний рыбы. Скорее какая-то пластинка, или даже камушек.       Ляпис всунула одну такую себе в рот и принялась тщательно разжёвывать. Пери хотела покрутить её в руках, по-лучше рассмотреть и понять, можно ли вообще это есть, но, не желая оскорблять Ляпис, сразу попробовала надкусить. Потом ещё раз. И ещё раз. Но "рыбка" все никак не поддавалась. Пери вцепилась в неё зубами, но та только мялась, никак не откусываясь. Тогда, она решила хотя бы её облизать, и это было роковой ошибкой — вкус был просто отвратительный. Она еле сдержала наступивший рвотный позыв.       —Что-то... —Ляпис посмотрела на её покрасневшее лицо; наверное, она хотела спросить "что-то не так?", но отрицательность ответа понятна была и так. —Боже, прости!       Она резким движением открыла холодильник и достала из него кувшин с какой-то жидкостью. Протянула его Пери, и та, незадумываясь, принялась его пить, пытаясь перебить этот вкус, так похожий на дерьмо уркена (и не важно, откуда она знает вкус уркенова дерьма).       —Прости, я действительно не подумала, что для тебя это может быть... несъедобным. —Ляпис отвернулась.       Пери отложила кувшин.       —У нас все так глупо получается... —пробормотала она.       —Да...       Комната погрузилась в молчание. Обе девушки смотрели себя под ноги, не осмеливаясь ничего друг другу сказать.       Им не было за что перед друг другом извинятся. Но все-равно — гнетущее чувство стыда сковывало, поглощало, скребло изнутри, не давая друг перед другом раскрыться.       Может, это изначально было ошибкой?       Если раз за разом, все идёт не так, не по плану, не по человечески. Если раз за разом им кажется, что они балансируют над пропастью полного провала, где, одно маленькое неверное слово, и любое общение полетит в тартарары, что личное, что рабочее.       Может, им стоило просто попрощаться?       —Я думаю, мне стоит уйти...       Перрие покидает комнату. Ляпис её не останавливает.

***

      —У нас все так глупо получается... —пробормотала Ляпис.       —Да...       —Я бы предложила тебе искупаться, но... —она окунула ногу в воду.       —Я умею плавать. —Пери показалось, что именно это имеет в виду Ляпис.       —Тут не глубоко. —она окунула вторую.       Пери поморщилась.       "Нет, так не пойдет" — подумала она. Потом сняла с себя обувь и последовала примеру примеру Ляпис. Этот жест был детский, наглый, но ей казалось, что именно его надо предпринять.       Вода была теплая, почти горячая, она пенилась и где-то из её недр приплывали пузырьки. Ощущалась она плотнее, гуще, даже — маслянистее, чем обычная. Долго находится в ней не получится, неподготовленное тело быстро устанет. Ляпис перевела на неё слегка удивлённый взгляд. Тогда, Пери принялась как ребенок болтыхать в воде ногами; и, если бы у неё спросили, делала ли она это потому, что ей нравилось это делать, или чтобы "выпендриться" перед Ляпис, она не смогла бы ответить. После, она сделала небольшой круг в воздухе указательным пальцем, настраивая его, и поднесла к воде: хотела сделать анализ состава, на всякий случай. Видимо, владелица бассейна об этом догадалась.       —Не беспокойся, состав взят с моей родной планеты, он должен быть почти безобиден для обычного человека, ну или киборга. Ну, если ты целый день не будешь в ней сидеть, или у тебя нет аллергий... —потом, с заговорщицкими нотками, добавила: —По крайней мере, кожу у тебя заживо не снимет... Наверное.       Но Пери настояла на своём праве "проверки", и только убедившись, что, на этот раз, ей не грозит какая-нибудь позорная глупость, скинула с себя кофту, стянула футболку, спустила штаны, сорвала трусы и лиф, и, без предисловий, ничего не спрашивая и ничего не сообщая, прыгнула в воду.       А что могло быть дальше, её волновало мало. Пусть вода сама все сделает. Пусть она смоет с неё все заботы, пусть очистит от невзгод. Пери погружалась на дно под своим весом полностью отключив свой мозг от реальности, пытаясь почувствовать "здесь" и "сейчас" в полной мере. Она услышала, как Ляпис прыгнула за ней.       "Спасать?", подумала Пери, уже лёжа на стеклянном дне. Она ощутила, как вода вокруг неё пришла в движение: Ляпис уже была здесь. Ей потребовалась какая-то доля секунды, чтобы догнать киборга, но предпринимать никаких срочных действий она не стремилась, видимо, подозревая, что Пери не будет просто так себя топить. Но все же, когда киборг открыла глаза (визоры позволяли прекрасно видеть под водой) и улыбнулась, по её лицу прошлись волны немалого удивления, резко останавливаемые незаинтересованностью.       Пери ничего не грозило. Протезы, сейчас на ней надетые, отлично подходили для воды. И с дыханием проблем не было. Эй это было не нужно. Не потому, что у неё имелись жабры, какие-то фильтры или что-то такое, но благодаря "легочному карману", установленному после инцидента на Ниглее, что насыщал сейчас её тело кислородом.       Ляпис плавала над ней, как акула плавает над теоретической жертвой, рассматривая, разглядывая, пытаясь понять: чем же это она занимается? И сколь же грациозны были её движения!.. Резкие, но такие отчётливые, полные силы и ощущения над этой силой контроля. Все мускулы, все те странные волокна, что скрывались под её кожей, бугрились и шевелились, проявляя фантасмагорическую картину мышечной игры, когда она в очередной раз выгибалась под невозможным для человека углом, наслаждаясь собой. А как переливалась её лазурная кожа в струях заплывшего под воду света, как играли блики в её плавниках, как плыли по ней отблески, волнами огибая рельефы её тела... Пери смотрела на неё продолжая лежать, а Ляпис отвечала ей тем, что продолжала кружить, медленно сокращая между ними расстояние. Вот, она подплыла вплотную: и провела рукой по оголённой груди киборга. Она приглашала подняться.       Пери оттолкнулась и начала дергаться в сторону Ляпис, хотя ей искренне казалось, что это она плывет. Ту это позабавило. Она оскалила свои клыки в улыбке, а может, в хищной ярости (рыба, акула, хищник), и стала выкручивать прямо перед носом киборга пируэты, показывая, на что способно её тело в родной ему стихии, то приближаясь, то отдаляясь, то приближаясь, то отдаляясь, как бы говоря — "давай же, поймай меня, попробуй!" (И Пери слышит — "возьми меня, попробуй!") Пери импульсивно бьёт ногами по воде, разгребает её перед собой руками, и "плывет" по направлению к зазывающей её Ляпис, приближается, приближается, и вот, кажется, сейчас она её словит!..       Но та, неуловим глазу движением, ныряет ей за спину, ударив при этом ластой по носу (и Пери кажется, что это было сделано намеренно). Киборг, насколько резко ей позволяет тело, разворачивается, но это "насколько" оказывается слишком медленно — Ляпис уже снова за её спиной, она кусает её за шею, отчего учёный почти вскрикивает, забывая, что она под водой.       Пери поворачивает только голову — но Ляпис уже прячется за другим её плечом и кусает другую сторону её шеи. Она хватает Пери за сосок и выкручивает его, второй рукой водя по животу, а потом отплывает, хихикая. Её смех разносится под водой, заливая всю её плотность, и становится понятно, почему он такой — его вибрации входят в резонанс с вибрациями воды, и смех превращается в песню сирены, в которой голова сама начинает себя терять.       А Пери снова пытается её догнать, но с какими усилиями она бы не гребла, Ляпис все отдалялась и отдаляется... Очевидно, у неё не было и малюсенького шанса: она могла искренне стараться, махать руками во все стороны, пытаясь растолкать перед собой эту надоедливую воду, что так не кстати разлеглась перед её целью; могла пытаться подражать движениям синеволосой (глупо и безуспешно, но Ляпис это так нравилось, что она даже пародировала её подражания, все раззадоривая девушку); пытаться ухватить её руками, если та подплывала слишком близко, ибо Ляпис была до того уверенная в себе в своей стихии, что подплывала прямо к её лицу, так, что они соприкасались носами; пытаться ухватить её ногами, если та заплывала сзади (один раз, она очень нагло ущипнула Пери за голый зад, и это не на шутку ту разозлило, но это была именно та злость, что ей сейчас была нужна — возбуждённая), но все было без толку... Ляпис была рыбой в воде. В максимально прямом смысле.       Игра все продолжалась, и у Пери стал заканчиваться сбереженный кислород. Тогда она предприняла попытку на секунду выплыть наружу чтобы сделать глоток воздуха, и, с хоть чуть-чуть восстановившимися силами, продолжить, наконец-то нагнать Ляпис (не может же она вечно от неё убегать, когда-то, она должна даться-поддастся!), но уже когда её лицо было в сантиметре от поверхности, что-то резко потянуло её обратно ко дну.       И вот теперь Пери начала тонуть по-настоящему.       Ляпис затянула её в самую вглубь, в самый центр "котлована", и прижала к полу. Пери пробовала вырваться, но Ляпис была сильнее. Пери больше не было весело. Она задыхалась. Перед глазами поплыло, краски смешивались, размывались и перепутывались; замигали галлюционные пятна, сокрыли за собой объективную реальность, и панель на визорах завопила о критической нехватки кислорода... Но она все же увидела, как лицо Ляпис расплывается в ухмылке, доброй и садистской одновременно, радостной и грустной, и дальше списку парадоксов. Она принялась отчаянно бить Ляпис, но та это игнорировала. У неё включился чисто женский инстинкт расцарапать нападающего, но в этом не было смысла, так-как надетые на ней протезы не предполагали когтей.       Ляпис начала извиваться на её задыхающемся, дрожащем и конвульсивно дергающемся теле. И пока Пери, как ей казалось, умирала, Ляпис тёрлась своей промежностью (именно промежностью, а не отростком), о её ногу, как собака с глистами трётся задницей об пол. Конечно, её эгоизм не был столь высоким, чтобы только самой получать удовольствие от задыхающегося: она положила свою ногу Пери в ответ, мастурбируя ей, ослабляя сопротивление взыванием к жестокой похоти, заставляя принять удовольствие-присмерти.       Пери теряла сознание, растворялась в воде. Мир заволокла черная пелена (апокалиптичный морок...), и только эйфория её умирающего тела пробиралось через неё, поддерживая в ученом угасающую жизнь. Удовольствие становилось все сильнее, — Пери дёргалась более не от сопротивления, но наслаждения, болезненного и сладостного одновременно, — и с нарастающим наслаждением густела тьма. И когда Пери ощутила оргазм, когда он, превосходящий все, что она когда-либо чувствовала во время секса до этого, дрожью прокатился по её телу, по всем концам — настоящим и искусственным, реальность померкла насовсем...       ...а потом свет возвращался. Медленно, через помутнённое сознание, он поднимался, поднимался, пока Пери, буквально выкинутая из воды сильными руками, не смогла сделать первый вдох, возвращающий жизнь.       Ляпис сидела над ней. Она кровожадно улыбалась, но блики в её рыбьих глазах были столь светлыми, что Пери не могла и подумать о обиде (а может, это все последствия асфиксии...) Она только улыбалась в ответ, подрагивая от послесловия эйфории, что все ещё лилась по её телу. Но Пери чувствовала — этого было недостаточно. Ей нужно ещё. Ей нужно больше.       Ляпис начала водить руками по её влажному телу: перепонки между её пальцев дрожали, а вспомогательные плавники на предплечье то распрямлялись, то сжимались. Кожа у них была скользкая, странная: она походили на шкуру сырого осьминога. Ляпис ловко рисовала узоры на её животе, какие-то круги как карты, блуждающие, иногда переходя выше — к груди, её она жадно мяла, зажимая соски. Секунда, и она припала к ним языком; Пери чувствовала, от какого великого соблазна та себя удерживала — укусить сосок, но, с резцами её зубов, это было равносильно откусить; Ляпис облизывала их этим своим длинным и слизким языком, достаточно подвижным, чтобы использовать его как небольшое, немного нелепое щупальце, целовала их, в невозможности зажать зубами зажимала губами. Пери взялась за её голову, запустила руки в её шелковые волосы, похожие на очень тонкие водоросли, и стала эту голову опускать: Ляпис поддалась. Она медленно, водя языком по каждому ребру, что нащупывал под кожей, двигалась вниз, переходя на живот, наворачивая по нему круги (что Пери неверно хихикала от щекотки), целуя его, двигаясь ниже.       Пауза на лобке. Ляпис водит пальцем правой руки по коротким волосам Пери, а левым водит по влагалищу: в прелюдии.       —Д-давай... —заикаясь выдавливает из себя Пери. Ляпис соглашается.       Ляпис не иначе как "чмокает" её клитор и отстраняется.       —Ты... —она проводит рукой по протезу её ноги. Сегодня, Пери была в "нейтральных" концах, черных, матовых, и без имитации кожи, —чувствуешь?       Пери кивает. Она все чувствует. Её протезы улавливают малейшие вибрации, малейшие колебания, любые касания... Она чувствует. Чувствует все.       Ляпис проводит языком по внутренней стороне бедра и хихикает.       —Это так странно... —она шепчет. Принюхивается. —У них такой, такой.. странный запах.. Никогда его не слышала.       —Это и-имитация п-пла-пластика.       —Какого? —Ляпис продолжает внюхиваться как в дорогие духи.       —Нас-настоящего. Д-древнего. Из... Нефти.       Ляпис кивает, и даёт волю нежности губ: она целует протезы, переходя с ноги на ногу.       —А если я?.. —она не заканчивает вопроса.       —Что? —изнемогая пытается дознать Пери, но знание приходит само, врываясь в мозг вместе с вырвавшимся из глотки вскриком.       Ляпис прикусывает протез, или, скорее, елозит по нему клыками, в невозможности впиться кореливое покрытие. Очевидно, он слишком твердый, слишком прочный — она не сможет его прокусить (не сможет?..), но Пери все ещё чувствовала, чувствовала, словно бы по её ноге полоснули бритвой. Перед глазами всплыло уведомление: "отключить болевые рецепторы?", но она решает: "нет", и поддается на следующий укус, не заставляющий себя ждать.       Ляпис по месту укуса пальцем.       —Прости... —она хрипит. —Я их поцарапала.       Пери нервно хихикает. "Она их поцарапала"... Она смогла их поцарапать...       —Хватит надо мной издеваться... —выдавливает Пери из себя. И только теперь Ляпис поддаётся на её уговоры.       Она припадает губами к её губам, целует их, раскрывает пальцами, целует дальше, внутри. Проводит снизу вверх языком и останавливается на клиторе, посасывает его и облизывает. Здесь, наполненную дождём, хрипами и причмокиванием тишину разрывает первый истинный стон, хрипло сорвавшийся у Пери. Он побуждает Ляпис к продолжению: она начинает активное движение, её язык идёт промеж складок, огибает их и устремляется в них между ними. За языком следуют губы, плямкая и чавкая.       Ляпис рисует круги — начиная с клитора и двигаясь меж губами, постепенно укорачивая радиус, доходя до прохода и останавливаясь, чтобы пойти вверх, вниз, в бок, в другой, уже рисуя крестики. Она движется медленно, размеренно, под такие же тихие и размеренные стоны, но, резко, что-то в ней перемыкается: язык разгоняется, бегает между складок, впивается в них, словно бы ей срочно нужно насытиться, словно бы сейчас у неё все заберут; она действует напористо и агрессивно, и Пери отвечает ей благодарными стонами, хватает её голову и прижимает, чтобы та и не думала отстраниться. Но она и не думает: она работает, старательно и настойчиво, наслаждаясь, и принося наслаждение.       Пери начинает двигать тазом, пытаясь усилить ощущение, увеличить давление-трение-возбуждение, и Ляпис её поддерживая, увеличивая скорость и территорию, по которой она ходит. А потом, дойдя предела, резко, что Пери и опомниться не успела, только разразилась взвизгом восторга, громким и благодатным, я Ляпис запустила язык внутрь. Длинный, он теперь копошился там, двигается вперёд и назад, ощупывает стенки, проходя дальше, а потом назад, для того, чтобы далее опять пойти вперёд. Она вертит им там, она шевелит его там, она рисует спирали по бокам...       Пери хрипит, стонет, почти кричит — язык Ляпис делает те вещи, что она и представить не могла как возможные сделанные человеком, только навороченными "лизняками", использование которых было несравнимо, и, очевидно, ужасно пошло. Она, не способная себя контролировать, зажимает голову Ляпис между ног и сдавливает, словно пытаясь раздавить, и той приходится эти ноги держать. Пери бьётся, дрожит!.. но Ляпис останавливается. Она медленно выводит язык из её влагалища и облизывает им свои губы. Скалится.       —Чего ты хочешь? —она спросила. Этот вопрос звучал как тот, что бы задал тебе древний мудрец прежде, чем раскрыть истинную суть вселенной.       —Войди... —задыхаясь простонала Пери, проглотив "в меня".       Ляпис кивнула. Она встала на колени и подползла к Пери, которая, приглашая, расставила ноги, открывая вид на набухшую киску. Ляпис нацелилась, но, неожиданно для неё, Пери резко её оттолкнула ногой.       —Стой. Где?.. —скорее всего, она говорила про презерватив.       —Сейчас... —Ляпис прыжком переместилась к шкафчику возле кровати, с секунду пошарилась в нем, а потом вернулась, держа в руке нужную упаковку.       Она раскрыла её, кинула обёртку на пол (и тут же из стенки вылез маленький бот-уборщик и подобрал), и ловким движением одной руки надела; другой, она придерживала ногу Пери. Та, продолжая мастурбировать, покорно ждала.       Когда с приготовлениями было покончено, Ляпис приподняла Пери за таз. Рукой направила свой член в её влагалище.       ...и момент вхождения...       Пери истошно взвизгнула. Ляпис взвизгнула. Стон первой был хриплый, гнусавый, неравномерной текстуры — он поднялся ввысь, застрял там на секунду, и сломался, захлебнувшись собой и стоном второй, стоном Ляпис, её стоном, похожем на песню: некоторые её голоса поднимались вверх, некоторые понижались понижались, скакали по частотам, образуя полифонический хор, где каждый игнорирует другого, но все-равно в него попадает; то и дело, между проскакивали и другие звуки, чье звучание было присуще морским тварям, китам и моржам, дельфинам и пингвинам, касаткам и миногам, но никак не людям: клекот, рычание, хрипение, завывание, карканье...       Ляпис резко упала на Пери и впилась в её плечо своими клыками. Пери крикнула — от боли. На языке Ляпис почувствовала кровь. Она отстранилась и облизала рану — не сильно глубокую, но очень яркую. После, легко укусила шею. И только после задвигалась.       Рыба-Ляпис превратилась в животное-Ляпис. Злобное прихотливое животное, которое не занимается любовью, даже не занимается сексом — исключительно трахается, руководствуясь одним только инстинктом быка-производителя. Её движения были резки и грубы, она входила сразу вся, не раскачиваясь и не разделяя акт на акты. Пери даже не сразу сообразила, что ей больно — она просто продолжала стонать, медленно осознавая, что она более стонет не от удовольствия, но от боли, лишённой мазохизма, как боль от укусов. Член Ляпис был не самым большим, что ей доводилось принимать (и не всегда это слово можно использовать в положительном контексте), но его движения однозначно были самыми грубыми.       —Хва... —она прервалась стоном боли. —хва-хва-Ах... хватит!       Ляпис остановилась не сразу. Ещё пару раз она ударила об неё тазом.       —Это слишком...       —Прости... —она вернулась к движению, но теперь медленно, осторожно.       Пери положила свои руки на плечи Ляпис и посмотрела на её лицо. Никогда она ещё не видела то таким: как только на него находила новая волна искаженных на генном уровне эмоций, она рвалась волнорезом сосредоточенности. Ляпис пыталась координировать каждое свое движение, пыталась быть нежной; увы, получалось нелепо. Она не привыкла к этому, она просто не умела этого.       Может, у них там, среди других рыболюдей, все трахаются так? А неженка-Пери влезает в чужие древние, священные храмы со своими поп-культурными нормами поведения в обществе одного.       Она улыбнулась ей и отвлекла поцелуем.       —Давай не так...       Она столкнула с себя Ляпис и села на неё сверху. Теперь она поведёт. Она умела. Только...       —Я хочу кое-что, гхм, попросить. —она мялась.       —Что?       —Оно может показаться несколько... странным...       —У нас все — странно. —Ляпис соскалилась и похлопал своими малыми жабрами.       —Это... —она отвернулась. —Ладно. Сними с меня руки.       —Что? —Ляпис не поняла.       —Протезы рук. Сними их. —она приказала. Она была сверху, значит, она приказывала. —Я хочу, чтобы ты это сделала.       Ляпис осторожно потянулась к её плечам, где металл красной линией шрама граничил с кожей, и положила на них руки. Посмотрела Пери в лицо. Та зажмурилась (почему-то, для того, чтобы дать команду отсоединения, ей всегда требовалось зажмуриться, хотя, объективно, в этом не было нужды), но на лице все ещё читалась решимость. Она мысленно отдавала команду отсоединить протезы. И, когда по ним прошла дрожь, означающая отключение магнитов, Ляпис дёрнула руки на себя.       Так просто. Ей даже не понадобилось прилагать никаких усилий. Маленькое движение — и в её руках чужие руки. Но, хоть ей и не доводилось никогда никому ранее руки отрывать, она была уверена, что обычно, они не двигались после. Ляпис ожидала, что отсоединенный протез будет ощущаться как оторванная рука куклы, но это было не так: протез все ещё слушался владелицу. Протез все ещё ощущался живым. Он все ещё двигался и гладил Ляпис.       —Я могу управлять ими на расстоянии. И... —она закрыла глаза, координируя движения рук. —мне, что-то вроде, — Пери нервно хихикнула: —не комфортно быть в них во время... этого. Я хочу чувствовать только своё тело, —она пожала плечами: —в смысле, хотя бы то, что им выглядит, конечно, там, внутри, оно уже почти не моё... Я бы и ноги сняла, но...       —Сними. —Ляпис погладила протез ноги.       —Что?       —Сними. —она посмотрела ей в глаза. Пери увидела там слишком много всего, чтобы понять, какие у той были намерения. Ведь без протезов она будет... беззащитна. Слаба. Недочеловек. Но Ляпис ведь не... —Я буду тебя придерживать. Ты все ещё будешь все контролировать... Я просто буду тебя придерживать.       Пери медлила. Снять протезы гораздо более личное, чем трахаться. Без них она... голая.       —Хорошо. —Ляпис кивнула. —Если ты не можешь...       —Нет, нет... —она закрутила головой. —Давай всё же я... Вот так.       Ноги отпали сами. Пери пришлось напрячься, чтобы не спасть. Но Ляпис, как и пообещала, придерживала её.       —Вот так... —повторила она.       Пери начала движения. Её таз задвигался взад-вперёд, с небольшой амплитудой, но постепенно увеличивающейся. Она умела это делать. Она умела делать так, чтобы это было приятно. Ей приходилось серьёзно напрягать пресс для этого, но оно того стоило.       И было единение. Был единый восторг. Два существа, совсем разной природы, металл и мясо, в одном.       И был шум дождя. Он становился громче, громче, громче... Когда его попробовала разрезать сирена, она только лишь утонула в нём. Кто-то из двоих сказал, что: "нам уходить", или, может, спросил: "мы умрём?", но получил простой и сразу обрывающей весь дальнейший диалог ответ: "не успеем"... Не успеют. Тогда не надо и пытаться. Можно продолжать... как оно? древнее слово, никому уже более не известное, сохранившееся только в каких-то манускриптах с забытой Терры... "соитие", от слова "сойтись", от слова "идти", от ещё более древнего, хотя, какая оглядываясь на сейчас, разница, слова "jьdǫ"...       Дождь не пробил стекло — станция успела затонуть раньше. И пока они тонули, они продолжали своё "соитие". И пик случился именно тогда, когда станция с треском упала на дно. А потом они лежали. Стекло трескалось, а они смотрели на него. Стекло разбилось, и их погребла толща воды. Ничего не осталось. Кости, разве что, и те — перемолотые...