Ähnlich

Пауль быстро смирился с тем, что, возможно, он правда влюблён в своего друга. Даже в один момент тихо посмеялся над тем, что сам никогда не понял бы этого. Он просто не знал, что может любить кого-то своего пола, даже представить не мог, после всех-то нравоучений от дедушки и матери, даже не смотря на свою долгую дружбу с Ильёй и Димой, которые открыто встречались, но и не выпендривались с этим. Пауль никогда и не думал о том, что ему противны такие люди, просто знал, что он не должен стать таким, чтобы не расстроить семью. Увы, не все мечты и надежды остаются. Точно также пропали надежды Клавдии очень скоро увидеть счастливых учёного и механика вместе. Сперва Пауль просто трусил несколько дней после их разговора, бывает, Клюева знала, как сложно признаться кому-то, а поэтому поддталкивала немца сама, убеждая, что ничего ужасного не будет, даже, если чуства не взаимны, Лосев бы друга не возненавидел. А Нойманн всё придумывал отговорки, цеплялся за любую работу, говорил, что хотел бы записать хотя бы на листе признание, а потом уже пойти к учёному. Но после Пауль решился таки украсть три розочки с огорода друга, как только узнал, что Палладий собрался на рыбалку. Он действовал осторожно, даже не через калитку зашёл, а через забор перелез, чтобы оставить всё нетронутым. К розам подходил постоянно оглядываясь, крался на носочках, как кот за мышью, высматривал места, где розы росли покучнее и только потом, снова оглянувшись, наклонился за первым цветком, аккуратно взялся за стебель и с тихим вздохом собрался надломить его.. – Ты эт шо такое творишь?! Мужчина каким-то "чудом" оказался прямо за спиной немца всего за пару шагов от калитки, а сам Нойманн дрогнул, тут же отпустил стебель цветка и быстро повернулся, пытаясь выдумать хоть какое-то оправдание. – Я.. Я просто хотель украсить свой дом.. Т-точнее комната! –Немец сглотнул и отвернул голову в сторону, уже делая первые шаги к побегу. – Н-но я не хотель делать плохо, я пойти! Извиняйт! – А ну стоять, как побежал-то, а? – Фермер грубо схватил парня за запястья, от чего тот застыл на месте. – Комнату украсить, говоришь? А чего ж не спросил тогда, а? – Н-ну, я просто.. Хотель сохранить этот стыдный тайна! – Немец упорно избегал зрительного контакта, отводил взгляд в сторону, пока уши краснели от вранья, и то не убедительного. – Я ещё не успель ничего сломать! Медведев нахмурил брови сильнее, чем сначала, поставил удочку без лески и ведро у забора и потянул немца в свой дом. – Пошли-ка чай попьём, там и обсудим. – Nein¹, у меня есть много, очень много работа! Но, как бы упорно немец не отмахивался, вскоре оказался посаженным за деревянный стол на лавочку. Покраснели уже не только уши, всё лицо приняло, еле отличимый от обычного цвета кожи, пунцовый оттенок, особенно щёки, они выглядели так, как у Анфисы, которая переборщила с помадой в попытке сделать румянец. Пауль терпеливо ждал, пока Палладий растопит самовар, пока принесёт две чашки для чая, саму заварку, поставит сахарницу и сядет за стол напротив. – Я просить прощения.. – Словно накосячивший школьник начал Пауль, поправляя лямку комбинезона. – ..за то, что хотель взять розы не спросив тебя. – Эт понятно, простил уж давно. – Палладий почему-то внимательно всматривался в лицо немца, будто хотел что-то заметить. – Тебе розы-то зачем? Комнату украсить, говоришь? – Ja-ja², просто украсить комната. – Да вот шо-то не верится. – Мужчина опёрся рукой на стол, а вторую упёр в колено. – А ну колись давай, на свидание собрался небось? Лётчика резко накрыло лёгкое смущение, тоже самое, что он испытал, когда его застукали. Взгляд устремился на печь, Пауль поджал губы, сложил обе руки на столе, сцепив их в замок и покраснел несколько сильнее. По реакции приятеля Палладий всё мгновенно понял, смягчился в лице, даже тихо усмехнулся, а после задумался: в какую ж девицу мог влюбиться Пауль? В Долине из женщин только Клавдия, а Анфиса и вовсе молодая слишком, никто ни к кому не приезжал, да и сам немец последний раз из деревни только с Клювией за продуктами уезжал, а дальше работал, как всегда усердно, на кого ж отвлечься мог такой-то работяга? – А кому ж ты розы дарить-то собрался? В кого влюбился, а? Всё время чужого задумчивого молчания, Нойманн вспоминал все возможные близкие женские праздники, выдумывал что-то про традицию своей семьи, обдумывал, как можно убедительно отрицать такую теорию Медведева и в конце концов.. Понял, что врать ему бесполезно, а розы нужны, ведь, как сказала Клавдия, именно так делали раньше, и как подтвердила Анфиса, это очень романтично. Немец глубоко вдохнул через рот, зажмурился на пару секунд, медленно выдохнул и снова открыл глаза, уже смотря на собеседованика. – Ну, долго ещё молчать-то будешь? Я, знаешь, пока тебя не заметил только за леской шёл- – Это для Джозеф.. Палладий даже выпрямился, удивлённо вскинув брови. – Эт ты шо сказать хочешь..? Ему розы нужны для опытов всяких? – Nein¹, тут такойт дело.. С позволения Медведева, Пауль начал объяснять всю ситуацию в целом, рассказал и про разговор с Клавдией, и про "обряд с розами", и про странные чувства. А Палладий в конце рассказа лишь озадаченно почесал затылок, обвёл Пауля взглядом, глянул в окно, помолчал немного и, обдумав, сказал: – Мда.. Я к этому всему, конечно, отношусь не особо.. – Медведев заметил, как небольшой испуг меркнул на лице немца. – Но ты парень-то хороший, роз пять дам. Ток вы двое это особо не показывайте, при мне хотя бы. Идёт? – Ja! Ja², danke schön³! У механика с души будто камень свалился, боже, ещё один друг отнёсся к этому более менее спокойно и не собирался унижать и презирать его. От такого облегчения немец сразу улыбнулся, да так счастливо, что Палладий хмыкнул и увёл парня за собой в огород, а чай, заваренный в какой-то момент диалога, так и остался нетронутым. Отблагодарив фермера ещё раза четыре, Пауль двинулся к дому Джозефа, что находился совсем рядом. Парень прям светился от счастья, все страхи пропали, будто теперь нет и шанса на то, что его отвергнут, будто этот день был самым прекрасным и солнечным из всех, будто Лосев.. Не ушёл в экспедицию. Об этом Нойманну повезло узнать лично, в их коротком диалоге по типу "привет-пока", когда Джозеф уже сворачивал в лес от своего дома, благо, немец успел спрятать цветы за спину. – Вернусь примерно через неделю, друг мой! – Но скоро же должен прилетать Биби, он же писаль- – Передайте ему от меня "привет"! Так учёный и ушёл, оставив немца у порога своего дома одного, даже не заметив ни его красного лица, ни руки спрятанные за спиной, ни улыбку, которой и след простыл, ничего, просто взял и смылся в самый неподходящий момент. Всё счастье и воодушевление, появившиеся минут семь назад попросту исчезли, а их место заняли разочарование и преждние сомнения и добавилось ощущение огромного провала или упущения. Небольшим утешением служило лишь то, что совсем скоро вернётся Биби, хоть и на неделю-две, но прилетит же. Оставалось лишь тяжко вздохнуть ртом, оставить розы под одним из деревьев и пойти домой, как немец и поступил. Погода ещё была тёплой, небо ярко-голубым, с белыми облачками, солнцем наверху, природа жила и пела, ребятня гоняла мяч где-то возле дома Анфисы, а Пауль, понуро опустив голову, шёл домой, то и дело вздыхая, думая о том, что сейчас мог бы гостить у Джозефа, слушать его голос или вовсе обнимать, наконец-то высказывая всё, почему этот гений так дорог ему, почему его рыжие волосы такие прекрасные, щёки такие милые, глаза красивые, такие особенные, как сам учёный, а веснушки совсем не отвратительные, как отзывался о них Лосев. Джозеф же справлялся с этими чувствами по-лучше. В отличии от немца, ему они были знакомы, да что там, он переживал не только влюблённость, ещё и безответную любовь, даже расставание. Но это всё было так давно, что всего ужаса и переживаний не вспомнить, даже, казалось, что Джозеф не сильно-то был привязан к своей, тогда, девушке. Он был с ней счастлив, но далеко не всегда, он постоянно пытался ей угодить, то причёску какую-то делал, то эти да другие бирюльки покупал, первым просил прощения и признавал вину, даже если был не виновен. Это сейчас Джозефу ясно, что она человек не его, она далеко не та, кто ему нужна, в отличие от Пауля.. Вот он правда заставлял светиться от счастья, о нём хотелось заботиться, с ним хотелось общаться обо всём, а после его поддержки Джозеф особенно быстро возвращался в нормальное состояние, это, конечно, не значит, что учёный жить без него не может, ведь речь не о нездоровой привязанности, о которой часто говорит Анфиса, аля: "любовь – это когда ничем один уже не займёшься, тебе обязательно нужен _он_, этот самый человек, это когда только с _ним_ ты будешь счастлив!" – речь идёт про самую обычную любовь. И в голове Лосева эта самая обычная любовь была прекрасна. Не раз он отвлекался от дел, прикрывая глаза и мечтая о том, что лётчик сидит рядом, улыбается, с любопытством читает какую-то книгу вслух, а потом с восхищением слушает интересный факт по этой теме от Джозефа, при этот так мило улыбаясь, что у Лосева сердце таяло. Учёному было смешно слышать о том, что Пауль, якобы, очень суровый, спокойный и совсем не весёлый человек. Он-то знал, что Нойманн просто не открывается каждому встречному, он знал, как сильно немец может смеяться, знал, как мягко может разговаривать, знал, как Пауль заботится о каждом из своих друзей и знал, как сильно тот расстраивается, когда к нему не приходят эти же друзья в гости. Лосев не раз успокаивал изобретателя, когда очередная машина давала сбой, если сам не впадал в депрессию, не раз звал немца к себе, когда видел на его лице тоску, не один раз они смотрели вместе на звёзды, рассыпаные на ночном небе, не раз Джозеф просыпался после таких ночей в своей кровати, смотрел в окно и тихо вздыхал, не сдерживая улыбки, любуясь спящим на гамаке Нойманном, который явно сам донёс учёного до кровати. Иногда немец казался таким прекрасным, что глаз невозможно было оторвать, и Джозеф мог только снова и снова подмечать про себя, как мило спит этот парень, иногда бормочет что-то, лениво переворачивается с бока на бок, как забавно длинные пряди чёрно-белых волос ложатся на лицо владельца, который после пробуждения выглядит, как взъерошенный птенец. От всех этих раздумий и воспоминаний в груди разливалось тепло, на лице, как и сейчас, расцветала улыбка. Страшно было лишь когда Лосев думал о том, что не знает точного отношения немца к однополым отношениям или когда продумывал план, с помощью которого получится спокойно сказать три заветных слова этому механику, но столько лет практики контроля чувств и откидывания ненужных страхов в сторону не пропали зря, поэтому Джозеф знал, что, может не сразу, может не без запинки, не без проклятого румянца, но он обязательно признается другу, а вот отвергнут ли его, вопрос уже не такой нужный. В приподнятом настроении астроном брёл по лесу, у него была чётко поставленная цель – засечь в лесу редкий вид бабочек, которых Паша Зайцев описал, как "с голубыми крылышками с полосочками и оранжевой спинкой". Лосев сперва не верил, что подобные бабочки будут водиться в их лесу, но после задумался над этим. Мальчишка ведь описал тогда редкий вид бабочек - "Druryeia zalmoxis", а именно самку этого вида, которые, как известно Джозефу, не водятся в этой местности, но а если получится поймать её? Это будет самым настоящим небольшим открытием, поводом для анализа причины такой смены места проживания у этого вида, а после и вовсе сообщения в научный конгресс! Удача была на стороне астронома и тот совершенно случайно наткнулся на эту бабочку уже на второй день своего шествия. Он в срочном порядке запечатлел её на фото, сидящей на земле, записал особенности окраса, форму крыльев и остался наблюдать за её поведением и жизнью в этой местности ещё дня на четыре, и не зря. Оказалось, особь была не одна, их было целых три, поэтому одну из них астроном поймал и заточил в банку, с одной стороны посмотреть на её поведение в неволе, с другой – поместить в свою совсем небольшую коллекцию, когда бабочка умрёт от старости. Многие учёные-коллекционеры поступали похожим образом, с этим видом подобного не запрещено, так что ничего плохого в этом не было. Астроном шёл домой, чувствуя себя самым везучим из везучих. Ведь увидеть самку Druryeia zalmoxis сидящей на земле эта та ещё редкость, а сразу три штуки – вообще божье благословение! Он шёл быстро, улыбаясь и подумывая о кое-чем очень важном.. Разве такая удача каждый день приходит? Может это намёк от судьбы? Может.. Стоит попробовать именно сегодня? – Определённо, точно, да! Да, именно сейчас! – Лосев спешно открыл дверь своего домика, поставил на стол банку с бабочкой, высунул из кармана штанов лупу, отбросил её на кровать и спешным шагом пошёл через всю долину к лучшему другу, желая поскорее увидеть его и высказать всё, что копилось внутри так давно. Но на половине пути, когда сомнения только начинали возвращаться, а ноги уже шли медленнее, до ушей учёного донеслась музыка. Вроде что-то современное, для энергичного и быстрого танца, а к этой песне добавились и восхищённые крики друзей, особенно хорошо было слышно Палладия. Лосев сразу свернул к сцене, вспоминая про вечер танцев и уже заранее высматривая того человека, к которому шёл. Все столпились на одном месте, поэтому астроному пришлось сразу зайти на танцпол, но не успел тот и одного слова сказать, как остановился возле Модеста, глядя на Пауля и его драгоценного сына Биби. Механик был не в привычном рабочем комбинезоне, а в красных штанах, нос у него уже был свободен от разных повязок, всё же двенадцать дней уже прошло, а из остального одежда не изменилась, снова белая футболка, которая неприлично высоко задралась, и кожаная тёплая куртка. И отец и сын кружились на головах, каким-то чудом регулируя скорость под музыку, даже пару раз делали переход с головы на спину и обратно, так ритмично, быстро, что Джозеф чуть ли на себе не почувствовал головокружение, которое обязательно было бы, будь он на их месте. Немец, конечно, говорил, что ходил в детстве на танцы и гимнастику, но.. Брейк-данс? Об этом Лосев даже подумать не мог, максимум он предсталял балет или какие-то народные танцы, а сейчас от небольшого удивления даже забылся и пропустил момент, когда все начали хлопать, а Пауль уже лежал на боку, согнув одну ногу и одной рукой подперев голову, Биби в свою очередь сидел возле отца, как-то "по крутому" сложив руки. – Ну даёшь! – Палладий был удивлён не меньше, если не больше, чем остальные. – Голова-то не кружится? – Ёлки-иголки, Пауль, а научи также крутиться, а?! – Голубоволосый мальчишка уже наклонился к полу, как его лучший друг положил ему руку на плечо. – Паш, не надо! Ты же ещё не умеешь совсем! Тем временем Пауль уже встал, отряхиваясь и поправляя футболку с курткой, при этом как-то неловко улыбаясь. – Браво, друг мой! – Джозеф оживился и захлопал в ладоши вместе с остальными. – Браво! Я и не знал, что вы так умеете! – Джозеф? – Немец, уже приобнимая сына, повернулся к учёному. – О, Джозеф, ты пропустиль столько интересный вещи! Улыбка, появившаяся на лице немца, просто тронула Лосева, тот даже улыбнулся в ответ, после чего поздоровался с Биби, услышав знакомое пищание. Учёный просто умилялся каждый раз, когда осознавал, что механик соскучился по нему, а понять это было не сложно. Голубые глаза сразу наполнялись радостью, улыбка была настоящая, Пауль сразу начинал что-то рассказывать, так быстро, словно хотел уместить всё произошедшее на неделе в две минуты. Вот и сейчас он уже успел узнать о том, что Биби прилетел этой ночью, что Пауль опять пожертвовал сном, чтобы провести техосмотр для сына, что такое событие все с радостью отметили и что немец сохранил немного пирога для него. – Ну, друг мой радостный, я тоже с нетерпением жду узнать всё, что произошло с вами на этой неделе, но не стоит так торопиться. – Лосев смотрел на немца задрав голову и спокойно улыбаясь. – О, ja-ja², извиняйт, я просто так рад, что Биби прилететь! – Механик поднял маленького робота на руки, быстро обнял и снова поставил на землю. – И что ты возвращаться, у меня столько идей появилось! Клавдия переглянулась с Анфисой, уже ожидая увидеть, что эти двое наконец-то обнимутся, Паша со Стёпой пошли доставать Биби с просьбой научить так крутиться, точнее доставать пошёл Паша, а Стёпа все пытался его отговорить, Фаддей посмотрел на двух друзей, хмыкнул, а после того, как включили новую песню надел на глаза "модные" очки и начал танцевать, хоть и в стиле диско, а Палладий подошёл к нему и начал говорить что-то про ритм и дыхание. Один только Модест сейчас остался на месте. Его хмурый взгляд был направлен на мятый лист бумаги с текстом, в многих местах перечёркнутым. Это была та самая любовная записка, про которую Пауль твердил Клавдии, Архипов подобрал её, когда она вылетела из чужого кармана, пока летчик кружился: «Дорогой Джозеф, ты уже знаешь, как я люблю тебя дорожу тобой, но я давно думаю сказать тебе, что ты заставляешь меня волноваться дорог мне не совсем как друг! Я очень боялся это говорить, я долго не понимал этого, но я люблю тебя!» Перечитав записку несколько раз, Модест свёл брови к переносице, глянул прямо на лётчика, резко подошёл к нему и даже грубо отпихнул от учёного рукой, выставляя записку прямо перед лицом растерянного немца, а после громко, грозно пробасил: – Это что ещё за шутки?! От неожиданности все вздрогнули, а Пауль таращился на свою записку широко раскрытыми глазами.