A minha vida é o meu jogo // Время жить

Серёже сейчас… он даже не знает, как описать. Лениво, горячо, почти жарко, и очень спокойно. Олег плещется в море, бесстрашно подставив тёмную макушку палящему солнцу, а Серёжа поглядывает на него с шезлонга, с трудом удерживая приоткрытым один глаз. Тяжёлое, бесконечное спокойствие наваливается глухой волной, укутывает в объятиях и, кажется, не собирается отпускать. Ну и славно. Медленные, неповоротливые мысли крутятся в голове, размышления приятной щекоткой забираются под кожу. Поначалу, конечно, было странно. Когда Разумовский, весь в крови и копоти, воняющий за версту бензином, вваливается домой, Олег решает все его проблемы также, как всегда: жёстко и радикально. Жёстко отмывает от всего этого грязного безумия, радикально поит ромашковым чаем («Олег, даже Игорь будет пить ромашку, а я чем хуже?») и кутает в одеяло. Долго бубнит себе под нос о том, какой Серёжа безответственный ребёнок, но, слава кому бы там ни было, сдерживается от едкого «я же говорил». Наутро Серёжа просыпается с адской головной болью и понимает, что Олега в постели нет – и не было, судя по непримятой подушке и холоду простыней. В голову прокрадывается паника: ушёл? Его всё-таки достали серёжины выкрутасы и вечное пренебрежение советами? Или, может, давно решил, а теперь лишь ждал, когда ходить сможет? С кухни слышится приглушённая речь – Волков с кем-то говорит по телефону, и из всего разговора уловить удаётся только обрывки фраз. Да, самолёт в девять тридцать вечера, да, до Сальвадора. Да, всё так, жду. Серёжа не слушает дальше – ему этого достаточно: видимо, всё и правда так, видимо, он остаётся один, и теперь уже навсегда. …Олег находит его в ванной – видимо, шёл на звук сдавленного рыдания. Олег закатывает глаза, Олег притягивает в объятия, Олег позволяет разрыдаться у него на плече, Олег, Олег, Олег, Олега кругом так много: казалось бы, всё как обычно, но что делать с этим дурацким чувством боли в сердце? – Не бросай меня, пожалуйста, Олег, – едва слышно шепчет Разумовский, цепляясь ладонями за перебинтованную спину. Голоса его почти не слышно за икающими всхлипами, но только не Волкову. – Что? – Олег отодвигает Серёжу от себя, внимательно вглядываясь в его лицо. Выглядит Разумовский жалко: голова обмотана бинтом, волосы грязные растрепались, словно перья воронёнка, глаза зажмурены. Когда Олег так сильно успел в нём завязнуть, если без памяти влюблён даже в такого его – сломанного, тощего, грязного? С первой встречи, отвечает он сам себе. – Ты чего, Серый? – Я слышал, ты по телефону говорил… – ноет Разумовский, вжимая голову в плечи. Таким крохотным выглядит, словно не он неделю назад людей штабелями валил с одним проводком да ножичком. – Подслушиваешь – так подслушивай до конца, дурень, – бубнит Волков, ухмыляясь. От сердца отлегает незаметно сковавший страх; мужчина мочит мягкое махровое полотенце под краном и прохладным обтирает лицо Серёжи, придерживая пальцами подбородок. – Много хоть слышал-то? – Что у тебя самолёт вечером… что в Бразилию… Олег! – васильковые глаза, наконец, распахиваются, в неверном желтушном свете дешёвой лампы их блеск выглядит болезненно. Разумовский вцепляется в руку Волкова, до боли стискивая пальцы на запястье, сам того не замечает. – Я знаю, что постоянно веду себя как мудак, не слушаю тебя, прости! Пожалуйста, прости! Клянусь, больше ни разу… никогда, Олег, я… – Ты-ты, конечно, – мягко прерывает Олег, ладонями стирая слёзы с впалых бледных щёк. Полотенце вещает на старенькую батарею и выходит, лишь обернувшись в дверях: – И поторопись, у _нас_ скоро самолёт. Серёжа остаётся сидеть на бортике ванной, от шока не имея сил даже догнать Олега, потребовав объяснений. После этого всё закручивается в нескончаемую карусель, Олег почти до самолёта висит на телефоне, постоянно с кем-то переговариваясь, быстро щебечет на португальском, следующий звонок – корявый испанский, потом английский. Разумовскому позволяют лишь собрать чемоданы, чтобы не напрягаться, а потом… ох, потом начинается маскировка. Из сейфа в стене («Олег, почему я о нём не знал?!») Волков, как фокусник из шляпы, извлекает поддельные документы, два парика и косметичку. – Олег, я жажду объяснений, как подыхающий от жажды в пустыне верблюд, – ошарашенно выдаёт Разумовский, когда его сажают в кресло перед зеркалом, предварительно положив на столик в качестве референса фото из поддельного паспорта. – Серый, не сейчас, – отмахивается Олег, с самым серьёзным выражением лица берясь за противно-розовую помаду. Путь до аэропорта проходит, будто в тумане, а в самолёте Разумовский вырубается, едва его голова касается плеча Олега. Во сне толстый слой косметики на лице ощущается крайне неприятно, неудобное сиденье эконом-класса давит на больной бок, стоит придвинуться к Волкову ближе, – но Серёжа не жалуется, нет. Наоборот, на его лице расплывается мягкая чуть заметная улыбка от осознания того, что его верный волк никуда от него не сбежал. Такси, небольшая моторная лодка, быстрое заселение и поздний ночной ужин стираются из головы, но Серёжа ещё находит в себе силы расспросить обо всех этих танцах с бубнами. Волков отвечает неохотно, будто бы даже виновато, но не скрывает ничего – как купил крохотный остров в трёх милях от берега Сальвадора, как добывал им поддельные документы на всякий случай, как родительские долги Леры оплатил заранее. Серёжа слушает с открытым ртом, но даже не думает обижаться, что всё это делалось за его спиной: слишком хорошо Олег его знает, понимал же, что Серёжа сразу взбесится. Волков отводит уставшего, пресыщенного впечатлениями Серёжу в спальню – по пути они задевают неразобранные дорожные сумки – мажет синяки чем-то прохладным, целует в лоб и уходит на кухню, тихо прикрыв за собой дверь. Разумовский проваливается в сон мгновенно и не видит ни одного сновидения. *** В себя Серёжа приходит больше, чем через сутки: вымотавшийся организм требует тридцать часов здорового сна, и ни минутой меньше. Сначала он слышит гул океана, шелест листвы и говорливый гомон птиц; открывать глаза не хочется, поэтому он качается на волнах уходящего сна, с наслаждением осознавая, что тело почти не болит: только точечные вспышки боли, как от мелких ожогов, расползаются по коже. – Проснулся, мой хороший? – раздаётся над ухом ласковый шёпот. Серёжа что-то согласно мычит, не открывая глаз, и наощупь тянется рукой куда-то вбок. Олег тихо фырчит, перехватывая его пальцы на полпути и сам пристраивается под боком, обнимая поперёк талии. Они лежат так, кажется, бесконечно, в серёжиной голове блаженная пустота, только смешавшийся в один странный звук шум прибоя и птичье щебетанье заполняют всё так хорошо и правильно. Олег тепло дышит на ухо, его ладонь медленно поглаживает заживающий бок, влетающий откуда-то ветер тепло щекочет тело. Разумовский нескоро находит в себе силы приоткрыть глаза – натыкается на любящий тёмный взгляд, и сам уже не может смотреть больше никуда. На волевом лице качается тень пальмовой ветки, жара смешивается с приятным тёплым бризом, нежащим кожу – до мурашек хорошо. – Расскажешь, как провернул такую авантюру? – шепчет Серёжа едва ли громче шелеста листвы. Ладонью касается скулы с маленьким шрамом, и лицо Олега мягчеет, расслабляется под нежными касаниями. Так хочется его любить бесконечно, что воздух дрожит где-то на поверхности, не позволяя сделать вдох. Олег легко качает головой – «потом, всё потом» – и тычется губами в ладонь. Серёжа подаётся вперёд сам, носом касается чужого носа, тянет секунды, вдыхая свежесть и жару, выдыхая любовь, а потом приникает к любимым губам. Ласково ведёт ладонями ниже, покрывая касаниями всё тело, чувствуя ответную ласку. Вдвоём укладывают Олег на спину, чтобы больное плечо не потревожить, и Серёжа тянется расцеловать его лицо – губы улыбчивые, скулы, щёки румяные наконец, заплывший всё ещё глаз, потом здоровый… Олег тихо хрипит, чувствуя ладонь внизу, что размеренно двигается в самом идеальном темпе, и сам тянется к Серёже, стаскивая до колен лёгкие полупрозрачные шорты. Они двигаются одновременно, ласкают друг друга так нежно, словно хотят всю свою любовь вложить в эти касания. Высокий тихий стон едва проснувшегося Серёжи мешается с почти неслышным всхлипом Олега, соединяя их друг с другом. И пока Серёжа дрожит в родных руках, пока плачет от облегчения, от радости, что всё это безумие закончилось, – Олег целует его мокрую щёку и вздыхает так свободно впервые за пятнадцать лет. *** В первый день они не выходят из дома, нежась в объятиях друг друга и неохотно обсуждая всё, что произошло за последнее время – говорить о пожарах, сектантах и бурятских мафиозниках не хочется. Но ещё больше не хочется тянуть с этим: оба понимают, что пора отпустить это, оставить в сером Питере, а в солнечную Бразилию привезти только новую жизнь. На второй день Серёжа тащит Олега осматривать остров: он оказывается совсем небольшим – можно обойти по периметру за час, – но таким уютным и красивым, что дух захватывает. С небольшой скалы, нависшей над морем, открывается вид на бескрайний океан, в другую сторону – теряется в дымке жаркого марева другой берег. Разумовский с трудом припоминает, что на лодке дотуда всего ничего, полчаса езды. Со скалы остров кажется ещё меньше: внизу колышется зелёное море пальм, у небольшого двухэтажного домика раскинулся крохотный уютный пляж, на котором издалека белеют две точечки шезлонгов. Здесь, на нагретых солнцем камнях, – небольшая беседка, к которой ведёт с земли деревянная лестница, и ветер на такой высоте, такой же тёплый, знойный, обволакивает со всех сторон. Серёжа откидывается на крепкую олегову грудь спиной и без слов благодарит самым искренним поцелуем, на который способен. Сейчас не важно, что толстый слой тоналки не скрывает шрамов – тонкая длинная полоска во всю щёку, косой росчерк на переносице, небольшой ожог на виске. Не важно, потому что Олег целует каждый из них, непрерывно благодаря Серёжу, что смог добраться домой. *** …Серёжа сонно моргает, морщась от прохладных капель на лице – и тут же взвизгивает, когда холодные ладони нагло устраиваются на бёдрах. – Что задумался? – Олег плюхается на соседний шезлонг – прямо под солнцем, как любит. Он вообще солнце обожает безумно: надоел ему серый Питер с вечно хмурым небом, здесь, недалеко от берега Бразилии, он расслабился, загорел, восстановился. Таким счастливым выглядит, что от одного взгляда на него Серёже хочется скулить от восторга. – Да так… вспоминаю разное, – тихо отвечает он, смотрит мягко, обласкивая взглядом крепкое волчье тело. Покачивает мохито в высоком стакане – кубики льда звонко стукаются о стеклянные стенки, на которых остаётся конденсат – стирается от касания пальцев, и никак не может не улыбаться, глядя в смешливые тёмные глаза. – Хорошее хоть вспоминаешь? – щурится Олег, склоняя голову набок. Они перенимают привычки друг друга так быстро, что давно стали, будто зеркала: в родном лице узнавать себя теперь привычно и легко. Лисья ухмылка не сходит с лица Олега, пока он тянется к соседнему шезлонгу, чтобы поцеловать коротко улыбчивые серёжины губы. – Конечно, хорошее, – довольно мурлычет тот, вплетая в пальцы в чёрные с проседью волосы. – С вами никак иначе, мистер Разумовский. – Не могу не согласиться, мистер Волков, – шепчет Олег, вновь притягивая мужа к себе для поцелуя – и нежно оглаживает его ладонь, будто случайно касаясь пальцами изящного серебряного кольца: точной копии того, что на его пальце.