Пётр Петрович грустно смотрел на дочь: так же грустно он встретил её на пороге, так же грустно засы́пал «Азерчай» в заварник, так же грустно увидел, как краснеют и наполняются слезами её серые глаза. Долгий монолог её уставшего голоса проходился по отцовскому сердцу невидимым лезвием, оставляя тоненькие неглубокие раны, а они, как известно, всегда ощущаются больнее глубоких порезов. Катя, его маленькая Катенька, она так права и не права одновременно…
— Я так запуталась, пап… Я уже ничего не понимаю, всё так быстро произошло и изменилось…
Катя закрыла руками лицо и опустила голову. Всё утро она была похожа на камень: отрешённый, равнодушный, испуганный, сжавшийся между своих же пальцев. В её голове была лишь одна мысль: «Как можно сделать правильный выбор и пожалеть одновременно?». Прозрачные глаза Славы, светящиеся перед её сонно закрывающимися веками, были последним, что она видела будто в другой реальности, а первым, что ей встретилось в этой, стали уже другие глаза — тёмные, состоящие из тёплого тумана, тянущиеся к ней и разбивающиеся о закрытую дверь.
— Катенька, солнышко, — Пётр Петрович поджал губы, думая, что впервые за 22 года жизни девушка стала похожа на свою мать: этими виновато дрожащими руками, рассыпанными волосами, этим тихим неразборчивым шёпотом, успокаивающим саму себя. — Видишь, какая штука — жизнь… Все мы обманываем друг друга, но нет хуже лжи, чем самому себе, а ты от неё отказалась.
— Папа, мы изменили друг другу! — девушка взмахнула руками. — Понимаешь? Мы были вместе 3 года и изменили друг другу…
— И нужно было оставить всё, как есть? — мужчина печально улыбнулся. — Доченька, я прожил с твоей матерью почти 7 лет, и, как видишь, это ничего не изменило: мы поженились, она родила ребёнка, — и ничего. Чем старше ты становилась, тем больше я понимал, что она сделала правильный выбор, да, представь себе — правильный. Никому из нас не стало бы легче от продолжения брака, особенно тебе. Как она проводит свою жизнь сейчас — уже не моя забота, но моей заботой было сделать свой выбор, тоже правильный. Посмотри: у нас всё хорошо, ты взрослая, прекрасная девушка, умная, умеющая жить по-своему. Вся наша жизнь — это дорога из сплошных выборов, и иногда невозможно предугадать, какими они окажутся и изменят ли хоть что-то вообще.
Катя шмыгала носом, и слёзы капали с её поднимающихся щёк в белое блюдце. Пётр Петрович накрыл своей крупной рукой руку дочери и легонько сжал её.
— Я не знал достаточно хорошо Славика, и я совершенно не знаю Игоря, но… Это ведь твоя жизнь, которую ты строишь по кирпичику сама. Но я скажу тебе кое-что: когда человек выбирает между несколькими людьми, сам факт этой неопределённости означает только одно — он никого, на самом деле, не любит.
— Я не выбираю никого… Просто в какой-то момент, — Катя вздохнула, — я посмотрела на него и подумала: а почему я всё это время его сторонилась? Он же такой живой, добрый, милый. Пап, как он на меня смотрит… У него глаза почти чёрные, а когда он смотрит на меня, в них как будто солнце светится, и я не знаю, как это объяснить. Они со Славой такие разные, что представить страшно!
Как тепло отзывалось её сердце на слова об Игоре… Катя смотрела на молчавшего отца и стыдилась своих же мыслей, спутавшихся в такой клубок, который, попадаясь на глаза, остаётся в ящике с нитками навсегда. Что делать с таким клубком? Только резать, рвать, беспощадно потрошить, а потом выбрасывать в мусоропровод с запиской: «Не подлежит распутыванию», — а потом подходить к швейной тумбочке, открывать её и брать в руки новый моток — мягкий, аккуратно собранный.
— Подумай, Катенька, хорошо подумай: чего ты хочешь, что будет лучше для тебя. Только дай время — и себе, и всем вокруг.
— Я жду, когда Анжела приедет: мне жизненно необходимы её отрезвляющие чудодейственные люли. Если она не расставит мне всё по полочкам, значит, я обречена.
— Ты сама должна разобраться, понимаешь?
— Я стараюсь, правда. Просто мне нужно время, вот и всё.
Катя подняла ноги и обхватила колени руками, Пётр Петрович всегда улыбался этой её привычке: маленькая Катюшка так показывала, что пустилась в дебри глубоких размышлений, и, пока она сама не заговорит снова, её не нужно трогать. С годами её худенькие ноги стали длиннее, волосы — светлее, а вопросы, вызывающие такое состояние, сложнее и тяжелее: гораздо проще прийти в себя после поломки куклы неугомонной подружкой в детском саду, чем сладить с собственными чувствами и сердцем.
— Запрусь в квартире на месяц, буду заказывать доставку на дом и писать в комментарии к заказу: «Пожалуйста, не отправляйте голубоглазых или длинноволосых курьеров». Может, поможет…
Пётр Петрович усмехнулся: нет, всё-таки на мать она не похожа, — сейчас он видел перед собой себя же. Много лет назад он понял, что в жизни очень мало всего складывается так, как мы хотим, и даже огромное усилие, даже несоизмеримое желание ничего не изменит — если так надо, значит, так и произойдёт, а ты можешь разбиться в лепёшку. В глазах дочери проходила бегущая строка: «язапуталась,яустала,яхочуперестатьдуматьобэтом».
— Как твоя сессия?
— Нормально, со стипендии не слетела, но еле-еле сдала «швы».
— Почему?
— Отказалась работать на человеке, попросила манекен. Не знаю, мне пока страшно отрабатывать швы на живом человеке. В следующем году точно заставят сдавать, — Катя надула губы.
— Это нужный навык, вдруг когда-то понадобится по работе наложить человеку швы. Так можно и жизнь спасти.
— Не думаю, что понадобится. Для этого есть врачи, им за это деньги платят, причём, очень неплохие. Мы, медсёстры, так — на подхвате.
***
Несмотря на то, что яркая лента тик тока проносилась перед глазами, раздражая своей картинкой, Игорь практически засыпал. Домой он вернулся далеко за полночь, проснулся жутко опухшим после вчерашнего тяжёлого и солёного рыбного ужина, и ненужные отёки пришлось сгонять холодной водой и бегом на месте, причём, прямо в квартире; соседи снизу вряд ли оценили физкультминутку на потолке в 8 утра.
— Я пиздецки хочу спать, — он поводил глазами из стороны в сторону.
— А я жрать хочу, — Богдан недовольно вздохнул.
Он тоже неотрывно сидел в телефоне, но не чтобы отвлечься: на море Анжела решила перекраситься в блондинку и теперь, вся обклеенная фольгой, делилась фотографиями из салона. С каждым сообщением улыбка мужчины становилась всё счастливее и шире, и Игорь, едва ли теперь разделяющий его счастье, уже начинал ему завидовать. Вышедший за кофе Слава задерживался, и сердце настойчиво заставляло чувствовать смятение и страх, а забежавший на обед и ушедший со Славой Кирилл лишил Игоря последней капли тихой поддержки. В комнате, полной людей (Полина листала на компьютере сайты магазинов с подарками мужу, Олег с перманентным неприветливым лицом качал головой в такт музыке из беспроводных наушников, Клим проходил в телефоне очередной «срочный опрос для преподавателей и студентов», Богдан продолжал таять рядом, в общем, все при деле), ему было жутко неудобно и некомфортно. Наконец, Слава и Кирилл вернулись в офис с большими подставками с кофе: большой американо для Игоря, зелёный чай для Олега, айс-латте для Клима, большой ирис для Полины, чёрный чай со льдом для Богдана и два простых больших рафа для курьеров-добытчиков.
— У нас корпоратив? — спросил Богдан, оторвавшийся наконец от телефона.
— Тебе не понравится, — Слава пожал плечами и, взяв свой стакан, встал у стены, ожидая внимания. — У меня новость, не очень приятная. Мы с Катей больше не вместе.
Богдан едва заметно кивнул (как будто для него это новость), Игорь лишь потупил взгляд. Все заметно расстроились, но Клим, сразу осознавший причину, посмотрел на Игоря и покачал головой. Тот виновато отвёл взгляд и посмотрел на Славу: тот стоял суровый и серый, будто подбитый, вроде такой же, как и всегда, но совсем другой.
— Мы решили это вместе, причин я называть вам не буду, но хочу, чтобы вы знали, что мы с Катей будем поддерживать общение и дружбу. Я знаю, что она вам нравится, поэтому я попрошу никак не менять своего отношения к ней. Давайте я просто не буду ничего расписывать, вы это примете к сведению, и мы продолжим работать, договорились? В конце концов, что это меняет? — он кисло улыбнулся.
С этой мыслью безмолвно согласились почти все. Допивая кофе, Клим выждал удачный момент.
— На пару слов, Игорёк. Покурим.
Он отвёл Игоря на балкон и заслонил спиной дверь.
— Твоя работа?
— Что?.. — Игорь, уже полезший в карман за пачкой сигарет, остановился.
— Твоя работа, спрашиваю?
Игорь опешил от этого напора и тряхнул головой.
— Послушай, причём тут я?! Все взрослые люди, решения принимают самостоятельно, ты не думал об этом? Не думал, что Катя устала? Что Слава вконец затрахался где-то на стороне? Думаешь, все девушки терпят измены, а потом прощают после букетов и просьб простить на коленях? Сердцу не прикажешь.
— А ты пытался?
— Я, — Игорь пригляделся, не греет ли кто уши с той стороны дверей, — несколько лет пытался. Катя узнала, что Слава ей изменяет, своими глазами всё увидела — так причём здесь я?! Ты сейчас меня на ровном месте обвиняешь.
— Так уж на ровном? — мужчина ухмыльнулся и достал-таки сигарету для вида. — Всем-то наплевать, своих забот достаточно, а я очень уж внимательный. Ты с ней жил, а как разошлись — всё по-другому стало: Катя сюда приходит, документы листает, ты на Славу даже посмотреть боишься, ходишь как тень отца Гамлета. Ты думаешь, я ничего не понимаю?
— Мне всё равно, что ты понимаешь, — Игорь поджал губы. — У меня совесть чиста, здесь не я, — он указал на себя пальцем, — пособие «Как не надо выстраивать отношения». Катю никто не обманывает больше, я вчера весь вечер со Славой провёл, и ему тоже отлично живётся.
***
Отлично Славе уж точно не жилось. Открытый кофе обдал его тёплым паром и мягким запахом кокоса, и мужчина грустно размешал деревянной палочкой содержимое стакана.
— Нормально? — Богдан подвинул стул к нему поближе и заглянул другу в глаза.
— Ещё не определился. Неприятное чувство.
— Ты, главное, не пытайся это задавить. Плохо — ну и пусть будет плохо, просто не делай вид, что всё хорошо, и тебе всё равно. Я ж вижу, что тебе не всё равно.
— Переживу.
Воронка светлого кофе, оставшаяся после размешивания, так и манила Славу к себе: хотелось упасть в неё и раствориться, как сахарный кубик. Богдан был прав: не стоит делать вид, что всё замечательно, и расставание с Катей ощущается как порез бумагой, который поболит день, а потом скроется под пластырем и пройдёт к концу недели. Однако проблема была гораздо глубже: в собственном безразличии и равнодушии он старался убедить самого себя. Какое общение, какая дружба — кого он вообще обманывает? На этой пресловутой дружбе его жизнь сейчас будто сошлась клином.
Слава тихо вздохнул; Богдан вернулся к переписке с Анжелой и снова расцвёл майской розой. «Пройдёт, даст Бог, месяц, и Игорь тоже будет так улыбаться», — подумал Слава, заключая, что присоединиться к счастливым влюблённым друзьям ему будет, кажется, не суждено.
