***
Слава вертел в руках тёмно-зелёную зажигалку и смотрел исподлобья на подъездную дверь. Сидеть сейчас в машине здесь, в этом покинутом дворе, ему совершенно не хотелось, но это было необходимо: в квартире он забыл книги и альбом с семейными фотографиями, и теперь всё это нужно было забрать. Поблёскивающие на торпедо ключи так и говорили: «Иди, почему ты так нервничаешь? Это твоя квартира, ты её хозяин уже несколько лет, что не так?». — Что не так? Да, если честно, всё не так, — говорил он вслух. «Нет, ты не прав. С каких пор ты стал таким неуверенным?» — отвечали ему ключи. А он и не мог ответить на этот вопрос. Ситуация с Катей и Игорем как-то выбила его из колеи, а самое страшное — означала, что Слава лишился в этом самого важного для себя, обязательного для «правильной», в его понимании, жизни — контроля. Сперва он утратил контроль над самим собой (прекрасное начало, не так ли?), после — над своим окружением (серьёзно, как можно было додуматься вверить Катю влюблённому в неё Игорю?), и, наконец, над собственными отношениями. Признавать вину перед другими он умел, а вот перед собой… Гораздо проще было сказать, что он совершил ошибку, что он дурак, и это ещё мягко сказано, чем посмотреть себе же в глаза в зеркале и сказать, что ты допустил то, что не должен был. Каждый человек понимает, что разочарует кого-нибудь обязательно, а может, и не одного человека, но осознать, что ты стал разочарованием для самого себя — это больно. По крайней мере, Славе было больно. «Всем же кажется, что тебе всё равно, все уверены в твоём безразличии, в чём трудность убедить себя?» — спрашивал его разум, привыкший к неоспоримой власти в этом человеке. А трудность ведь была. Человеку, сидящему уже четверть часа в машине у подъезда, не трудно? Вот этот балкон на третьем этаже, вот ключи от этой квартиры, а что ему там делать? Бить посуду, толкать на пол шкафы и кричать? Нет, нужно собраться, поднять голову, потушить взгляд, войти с безучастным видом, забрать остатки своих вещей и уйти такой же ровной походкой. Он привык к этому, все привыкли, а, как говорил Аристотель, привычка — это вторая натура. Слава выдохнул весь воздух, что успел накопиться в нём, и вышел из машины. Проверять, есть ли кто-то в квартире, звонком в домофон он не стал, в конце концов — ключи всё ещё при нём, это что-нибудь да значит. Ручка двери квартиры поддалась легко — открыто. Ну, что уж… Мужчина смело прошёл в квартиру, не снимая кроссовок, завернул в зал и… — Привет, — вся фигура курящего на диване Игоря приняла виноватый вид. — Привет, — Слава старательно натянул на губы улыбку, а сам сказал про себя: «Вот сука». Кому это было адресовано, он не знал сам. — Я чисто за вещами, на меня можно не обращать внимания. Тихие лёгкие шаги заставили его обернуться: Катя стояла в дверном проёме с полотенцем на голове. Все трое испытали едва уловимый поцелуй, называемый дежавю. — Привет, Кать, — Слава с той же улыбкой кивнул девушке. — Я не взял несколько книг и фотоальбом. Дело пары минут, я не помешаю. — Ты и… Но Слава её не слушал: он уже закружил по комнате, выстраивая в руках стопку старой классики и не таких старых фотографий. В каждом его движении читалась показательность, натянутость, взволнованность, всё, что было ему так чуждо и отвратительно. Игорь успел докурить, Катя — повесить полотенце на дверь, чтобы высохло, и Слава тоже решил заканчивать свой визит, за который сейчас он проклинал себя самыми последними словами. Задевая случайными взглядами всю комнату и даже освещённую ванную, он отметил, что мужских вещей в квартире нет, значит, в гостях здесь не только он. — Ну, прошу прощения, что потревожил. Игорь, — на этих словах тот кивнул, — подвезти? — Если можно, конечно. — Пока, Катюш, — Слава легонько постучал по плечу девушки, даже не замечая, как больно сейчас резануло по нему то, как называл её только он. Продолжая свой небольшой спектакль, поставленный только для того, чтобы успокоить собственные нервы, он спокойно включил в машине музыку, открыл окно, позволяя свежему воздуху ворваться в салон и пуститься в пляс в волосах Игоря. — Что подарить тебе на день рождения? — Слава открыл заметки на телефоне. — Да ничего, — Игорь покачал головой с улыбкой. — Правда, ничего не надо. — Я могу снова купить тебе часы. — Ты точная копия твоего отца, серьёзно — «не знаешь, что подарить — дари часы». — Договоришься сейчас, я вылеплю тебе из глины слово «НИЧЕГО», оберну в фиолетовую бумагу и оставлю под ковриком. «Господи, блять, Боже, что я творю?»***
— Его эти схемы у меня вот где сидят, понимаешь? С каждым словом голос в трубке становился всё недовольнее и недовольнее, хотя, ему уже начинало казаться, что предела недовольства у собеседника просто не существует. Шелест карт как-то оттенял это грозное и гундосое гудение в телефоне, вслед за ними бегали и серо-голубые глаза, ловившие любые вибрации, исходящие от стучащих пальцев соседей по столу. — Я терплю его машины, Бог с ним, он периодически обсирается с ними. Но на следующей неделе он собирается в Воронеж, в мой Воронеж, понимаешь?! Последняя карта уже лежала в руках дилера. Первый вскрылся — ничего. Второй. — Сет**. Он качал головой под непрекращающийся поток ругательств в трубке. Пришла его очередь вскрываться. — Подожди секунду, Миш, я оставлю им мой фулл-хаус*** и вернусь. Ничуть не удивлённый дилер забрал его карты и пожал плечами перед другими игроками. Свежий летний вечер резанул глаза, привыкшие за день к красным оттенкам. — Я не собираюсь позволять этому щенку заходить на мою территорию. Мне надоело слышать: «Мы уже заключили договор с Ростиславом Юрьевичем, он предложил очень выгодные условия», — а я в гробу видал этого Ростислава Юрьевича. Мне нужно что-то решать с этим, и это, между прочим, и в твоих интересах тоже. — С каких это пор? — он усмехнулся. — С тех самых, что алкоголь у тебя мой, карты у тебя мои, люди у тебя тоже частично мои. Так что думай, миленький мой, думай. Мы в одной лодке, а его нужно утопить, чтобы он не добрался до этой лодки.