Я твой щит; награда твоя будет весьма велика.
Быт. 15, 1.
Я проснулся от пения птиц за окном. Пахло сиренью. Любовь к цветам привила Ей мать, поэтому у нас в саду, помимо низеньких яблонь и груш, росли кусты сирени. С кухни доносились ароматы приправ и специй. Она готовила завтрак. Я надел протез, на ступне которого вырезаны инициалы «М.Л.» Лучший протезист из Неаполя. Деревянная нога служила мне уже много лет. Чистая белая рубашка с лежачим воротником и чёрные брюки с подтяжками, удобные ботинки. От сапог я отказался. Она готовила на маленькой кухне. У нас нет плиты, только печка, в которой уже стоял чугунок. Пахло ягодами и молоком. — Как спала? Я подошёл к Ней сзади и обнял за талию левой рукой, положил голову Ей на плечо. Она тут же запустила свои пальцы в мои волосы. — Ты не позволишь мне спать плохо, — Она приподняла голову и поцеловала меня. — Каша? — Ты же знаешь, что ей нужно есть кашу. — Да, конечно. Я тебе ничего и не говорю. — Ты не любишь каши. — Ты делаешь самые вкусные каши на свете. Вы обе заставили меня их полюбить. — Сходишь разбудишь её? — Думаешь, она ещё спит? — Конечно, нет. Она вся в тебя. — А мне казалось, что она полностью твоя копия. У Неё отрасли волосы. Они щекотали мне щёку и пахли жасмином. Чёрная грива, которую я всегда любил. — У неё твои синие глаза, — сказала женщина. — И твоя неугомонность. Я обнял Её двумя руками и зацеловал. Она улыбалась и смеялась, но никогда не вырывалась. Подходя к приоткрытой двери, я заметил, как под одеяло с головой укуталась маленькая проказница, которая уже давно не спала. — Бамбино! Вставай! — я зашёл в детскую и сел на край кровати. — Знаю, что ты уже давно не спишь. — Я сплю, — раздался детский голос из-под одеяла. — А как ты тогда разговариваешь? — Я во сне разговариваю. — Неправда. Во сне ты посапываешь. — Откуда ты знаешь? — из-под одеяла появилось девчачье личико с копной чёрных кудряшек. Они свисали девочке на синие глаза. — Подслушиваешь? — Ты же знаешь, что иногда ночью я хожу на улицу курить. Вот и заглядываю к тебе порой, а ты всегда сопишь. — А мама не курит. — И молодец. Мама хорошо себя вела в детстве и слушалась твоих бабушку с дедушкой, поэтому и не курит. А я не слушался и, когда вырос, закурил. — Сегодня ночью ты заходил ко мне? — Нет, бамбино, я спал. — А я плохо спала. Мне приснился страшный сон. Дочка вылезла из-под одеяла и переместилась ко мне на колени. Её маленькие ручки обвили мою исполосованную шею. — Что такое? Что тебе приснилось? — Я гуляла по лесу, и из кустов выползла змея. Она укусила меня, — бамбино показала на руку, — вот сюда. Я взял её ручку и поцеловал место укуса: — Это сон. Этого не было. Тебя никто не кусал и никогда не укусит. На стуле лежало платье, на полу стояла обувь. Моя жена приготовила одежду для дочки. — Одевайся. Мама ждёт нас, а мы ещё не умылись с тобой. — Не хочу! Не хочу! Не хочу! Бамбино завалила меня на кровать и стала целовать. Она оставила по три поцелуя на каждой стороне моего лица: и на здоровой, и на обезображенной. Мы умылись в рукомойнике во дворе и пошли завтракать. На столе стояло три тарелки с кашей. Семья, состоящая из трёх человек, села за свои места и взяла в руки ложки. Жена и дочка — в правые, я — в левую, потому что давно уже перестал быть правшой. — Пап, а когда мы поедем к дедушке? — Ты соскучилась по нему? — Да. Он обещал нарисовать мне картинку. — А ты что ему обещала? — Выучить песенку и спеть. — Твоему дедушке не только ты одна кое-что обещала, — жена перевела взгляд на меня. — Я права? — Да. Я буду играть на пианино, а бамбино петь. У нас всё идёт по плану, — я подмигнул дочке сними глазом, а в ответ девочка повторила за мной. — «Красивый» дедушка обещал сшить мне игрушку. Это будет медведь. — «Красивый» дедушка, — жена засмеялась. Ведь имя Её отца означает «красивый». — После твоего рождения дедушка перестал шить костюмы. Теперь только игрушки. Твоя бабушка даже представить такое никогда не могла. — Кстати, о бабушке, — напомнил я. — У тебя ещё остались те приправы, которые нам так нравятся с бамбиной? — У меня-то остались, но тебе нельзя есть острое из-за желудка, — жена пригрозила мне ложкой и перевала её в сторону девочки, — а синьорина ещё маленькая для такой пищи. — Я немаленькая! — Ладно-ладно, девочки! — я остановил перепалку недвигающейся кистью. — Мама права. Бамбино, надо слушаться маму. — Я послушная! Я слушаюсь и папу, и маму! — А кто убегает в лес? — спросила жена. — Не знаю. Я не убегаю. Мне нравится в лесу, — деревянная ложка застучала по тарелке. Маленькая кружка опустела от чая. — Спасибо. Всё было вкусно. Я поела. — Иди убери кровать и наведи порядок в комнате. Все игрушки разбросала! — Ну, пап! — Потом мы будем заниматься. — Ну, пап! — Bambino, — я убрал немецкий акцент из голоса. — А что на обед? — Суп, — ответила мать дочери. — Какой? — Самый вкусный. Твоя мама готовит самые вкусные супы. Дочка вылезла из-за стола и пошла к себе в комнату. — Никого не напоминает? — спросил, улыбаясь. — Я всегда ела то, что приготовит мама: и суп, и кашу. В отличие от тебя. Дочка вся в тебя! — Ты знаешь, почему я не ем ни каши, ни супы. Их было так много в моей жизни, и всех их невкусно готовили. А ты у меня лучший кулинар, — я пододвинулся к жене и поцеловал Её. — Поэтому ты прячешь шоколадки от меня в сарае, и вы оба едите их, когда занимаетесь на пианино? — Что? — смех и вид, будто бы не понимал, о чём шла речь. — Я похож на человека, который прячет шоколадки в сарае? — Я знаю, что моя мама передала вам целый мешок! Тебе не отвертеться, герр. Она взъерошила мне волосы на голове. Я всё-таки отрастил их, как Она просила. Больше никогда не брился под ёжик. Я постарел — волосы поседели. Мы с женой оба перестали быть лысыми, теперь у нас разные причёски. — Да, она напоминает меня в детстве. Я была точно такой же. — Именно в детстве я в тебя и влюбился. Моя синьора забрала пустые тарелки и пошла на улицу мыть посуду. Я услышал тяжёлые шаги дочери. — Я готова. Пошли? Бамбино пять лет. В школу она не пойдёт. Мы с женой в состоянии дать дочери нужные знания. Девочка уже владела двумя языками: немецким и итальянским. С мамой она рисовала, училась писать, изучала природу, дом и быт. Я же с ней читал, прививая любовь к музыке. Нужны ли дочери мужские качества? Моей — да. Физически я сильный человек, но из-за инвалидности долго не мог заниматься мужскими делами во дворе, поэтому мне помогала дочь. Первое, чему научилась бамбино, это нравственности. Не сожалению, не состраданию. Дочка каждый день видела моё обезображенное лицо. Летом, когда очень жарко, и мне приходилось работать во дворе без рубашки, девочка не обращала внимания на изувеченный живот и руку в осколках. Моя дочь знала, что у меня нет ноги, но без протеза она никогда не видела отца. Глядя мне в единственный глаз, я не видел страха у смотрящего. Дочь меня не боялась и не считала страшным. О бóльшем я и мечтать не мог. — Ты мне сыграешь? — Что ты хочешь, чтобы я сыграл? Я достал из мешка, подаренного тёщей, плитку шоколадки и один квадратик передал дочери. Она любила сладкое, как и я. — То, что ты играл маме. — Я многое играл ей. Пальцы провели в воздухе по чёрно-белым клавишам. Я не могу без пианино. Оно должно у меня быть. Поэтому, когда с женой мы обосновались в нашем доме, одной из первых приобретённых мной вещей стало старое пианино. Дом очень маленький, поэтому я поставил его в сарай. Меньше чем через год этот сарай стал нашим с дочерью тайным местом. В детстве я играл на пианино маленькой девочке с чёрными кудрявыми волосами. Девочка выросла и стала моей женой. По прошествии многих лет я снова играл девочке с чёрными кудрявыми волосами. — То, что ты сам сочинил. — Бамбино, я тебе уже играл эту композицию. — Она моя любимая. — Почему? — Потому что она о маме. Через месяц мы всей семьёй навестим «сильную» бабушку и «красивого» дедушку. Жене важны родители. Они очень близки. Ещё через месяц мы поедем в магазин картин. Нас в семье стало трое, на стене, среди двух других картин, должна появиться третья. Самый лучший в мире художник ждал, пока внучка немного подрастёт. Думаю, её портрет уже готов. Днём мы пообедали. Девчонки стирали вещи и занимались в саду под ярким солнцем. Я рубил дрова во дворе одной рукой и ставил новый забор. Наступил вечер, и мы поужинали. — Бамбино, пора спать. — Но я не хочу. Я убрал игрушки с её кровати и снял покрывало: — Ночью надо спать. Плохой сон тебе не приснится. Я не позволю. Дочка залезла на кровать, и я накрыл её одеялом. — Расскажи сказку. — Какую хочешь? — О двух волках. Через пятнадцать минут девочка стала засыпать. Я поправил подушку и поцеловал дочь: — Спокойной ночи. — Пап, я тебя люблю. Бамбино поцеловала меня в щёку, над которой нет глаза. — Мы прошли такой путь, чтобы в конце получить это? — спросила жена, когда я сидел на нашей кровати в одних трусах и отстёгивал протез. — Мне кажется, что это прекрасная жизнь. А ты как считаешь? Сидя у меня за спиной, Она обняла за плечи и поцеловала в шею: — Я счастлива. Наконец-то, я счастлива. У меня самый красивый муж и самая замечательная дочь на свете. — Синьора, скажи, я — чудовище? — У чудовища не может быть красавицы бамбино. На своей коже я почувствовал холод — это кольцо на цепочке. Мы с женой решили не носить украшения на пальцах. — Я тебя люблю, — признался, скрывая слёзы. — А я люблю тебя. У нас маленькая кровать: односпальная. Моя жена крошечная, как подросток, а я огромный, как медведь. Но это нам никогда не мешало. Мы лежали на левом боку. Моя рука у Неё под головой, и я обнимаю Её. Своей грудью я чувствовал Её спину. Кудряшки щекотали мне нос. Кисть с осколком у Неё на животе, на шраме внизу живота. Она чувствовала прикосновение моей культи у себя на ноге. — Прости меня. Я закрыл единственный глаз и заснул, обнимая женщину, что любил всю жизнь. Война закончилась в 1945-м году. Мы покинули Змеиное Логово. Я обещал Ей. Я увёз Её оттуда. Мы сожгли наши одежды: полосатую и серо-зелёную. Мы уехали в Ганновер, вдаль от города, в самый лес. Наш дом — это землянка: один этаж, старая крыша, две крошечные комнаты и кухня с печкой. Нет крыльца и оконных рам. Три маленьких окошка размером с мои ладони. Изумительный сад с низенькими яблонями и грушами. Под окнами сирень, жасмин, смородина и ежевика. На огороде несколько грядок картофеля, капусты и клубники. За розами ухаживала исключительно Она. В хлеву Марта жевала сено. Каждый день бамбино ходила её навещать. Мясо я покупал в городе. У меня рука не поднималась убить корову. Каждый день куры несли яйца, а трёхцветная Марта — молоко. В моём сарае стояло пианино. Я играл на нём дочери. Я продал все свои награды на «чёрном рынке». Этих денег нам с женой хватило, чтобы создать свою собственную маленькую Италию. Моя синьора прекрасно шила и вязала — это у неё от отца. Люди из Ганновера приносили шерсть и ткань, а жена создавала из них произведения искусства. Этим мы и зарабатывали. Я получал инвалидность, как герой войны, а жене инвалидность не дали, хоть она и пострадала больше, чем я. Жизнь в деревне значительно отличалась от жизни в городе. Новая значительно отличалась от той, что у нас была. Я не плотник и не мастер на все руки, но беспомощной женщине всегда помогал. Пожилой фрау я всегда забивал гвоздь в стену, но взять с неё денег не мог. Нюрнбергский процесс давно прошёл. Двенадцать человек повесили, семерых заключили под стражу, троих оправдали, один покончил с собой, один неизлечимо болен. Я избежал их участь. Не знаю, что со мной бы сделали. Наверное… сожгли живьём в муфеле крематория Змеиного Логова. Я взял Её за руку, и мы сбежали. На свободу. Как и хотела Она. Никто в Ганновере не знал, кто живёт в землянке у самого леса. Про нас говорили, что мы прекрасная пара: невероятной красоты итальянка и итальянец, переживший ад войны. Никто не знал, что мы пережили. Ведь я не итальянец. Я оставил себе своё имя, данное при рождении. Жене оно всегда нравилось. А от фамилии отказался — слишком она громкая. Тем более, в Германии жили ещё три человека с такой же фамилией. Я не хотел быть причастным к этой семье. Я создал себе собственную и взял фамилию жены. Селесте Бассо родилась в 1946-м году. Дочку мне послал сам Бог. Жена рожала дома. Я не люблю хвастаться, но роды принимал я. Уже и не помню, как это было. Помню, что была ночь, и горели свечи. От переживания с меня сошло пота больше, чем с жены. Нет, всё-таки я помню, как родилась моя бамбино. В ту ночь, когда горели свечи, на свет появилась самая красивая девочка. Сейчас 1951-й год. Самая красивая девочка спала в своей кроватке. Это моя жизнь. Это не сон. Это жизнь, о которой я мечтал. Жизнь, которую я в итоге получил. Мою жизнь заполнили женщина с гривой чёрных волос и точно такая же маленькая девочка. Их отличал цвет глаз. У моей жены — тёмно-карие. У моей дочери — синие. Беспросветная тьма и глубокое море. Да, у чудовища не может быть такой жизни. И этой жизни нет. Девочки не существовало. Ночью, когда горели свечи, Селесте Бассо не родилась. Её мамы нет. Она существовала, я Её не выдумал. Я выдумал счастливую жизнь, потому что очень сильно её хотел. Мы не создали маленькую Италию в Ганновере. Мы не поженились. Мы не сожгли наши одежды: полосатую и серо-зелёную. Мы не сбежали из Змеиного Логова. Я не сдержал своё обещание. Я не успел на поезд. Единственное, что помню, это мелодию, которую посвятил Ей, а после я ощутил землю под ногтями. В 1943-м году я сменил серо-зелёную форму на чёрную. 1946-й год не наступил. У меня не было ни жены, ни дочери. Сирень с жасмином не пахли под моим окном. Я — чудовище. А у чудовища не может быть красавицы бамбино.