ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ОТ 6 ДЕКАБРЯ

Собор давил своей громоздкостью. Неприятное ощущение. Звонили колокола — началась служба. Джессика не в храме, она давно перестала служить Господу. У подъезда сидели старые бабки, они меня заприметили. Чёрт, свидетели мне не нужны. На седьмом этаже я обнаружил нужную квартиру. Дотронулся до ручки — открыто. Она ждала меня. Джессика сидела на кухне и курила. Пепельница наполнена окурками. Стакан с прозрачной жидкостью пах спиртом. Я взял выставленный для меня стул и сел за стол напротив Джессики. Она постарела. Ей сорок четыре года. Морщины, жалкие пряди волос. Гормоны работают, как попало. Ничего не осталось от той красотки в переулке. Её кухня обшарпана. Её квартира обшарпана. Джессика стала заложницей своего собственного мира, который сама же и создала. — Я знала, что ты придёшь, — её голос огрубел не от возраста, а от сигарет и алкоголя. — Какое снисхождение. Ты простила мне целых два года. — Я устала получать от тебя письма. В каждом письме ты писал одно и то же, в каждом прошении — одно и то же. Я устала притворяться, что изменила свою жизнь после изнасилования. — Никакой церкви не было. Никакого, — я сложил руки в мольбе, — Господа в твоём теле и разуме не было. Ты набрала буклетиков, что раздавали монахини у собора, и притворилась слугой Господа. — Тимми сказал, что так будет правильно. — Он видел тебя? Какая, блять, из тебя монашка? — Не видел, поэтому я и отказалась принимать у себя гостей из комиссии, которые горели желанием проведать меня. Я сослалась, что веду затворнический образ жизни в храме. — Я вижу, какой образ жизни ты ведёшь. — Ты пришёл вновь изнасиловать меня или уже на этот раз убить? — Что ты хочешь больше всего? — Первое, — она мерзко улыбнулась. — Почему меня это не удивляет? — Почему меня не удивляет то, что ты не постарел ни на год? Тебе ведь сейчас семьдесят два года, а выглядишь ты точно так же, как двенадцать лет назад в том переулке. — Моё тело не стареет, стареет душа. Я же тебя тогда напугал, тебе не понравилась моя внешность. — Ты всерьёз воспринял мои слова на суде? Дурачок, — Джесс сделала затяжку, и вблизи я увидел пожелтевшие ногти. — Если я тебя сейчас возьму на подоконнике, ты не будешь сопротивляться? — Нет, конечно. Я резко встал и опрокинул стул: — Шлюха! Я всем говорил, что ты шлюха! — кружил по маленькой кухне. — Строит она, блять, из себя такую невинную недотраханную недотрогу! Это я тебя испортил? Это я над тобой надругался? Тварь! Это ты издевалась надо мной все эти годы! Все эти двенадцать лет я гнил в тюрьме только из-за тебя! А теперь ты мне говоришь, что хочешь повторить! Джесс, через сколько минут сюда ворвутся твои соседи и вызовут полицию? — я облокотился на стол и придвинулся к шлюхе лицом. — На сколько лет ты посадишь меня в этот раз? Женщина выдохнула на меня сигаретный дым. Я сжал пальцы в кулак и замахнулся: — Как бы въебал тебе по лицу… — Давай, бей. Я всё стерплю от тебя. — Я не трогаю женщин. По крайней мере, не бью их, — расслабил руку. — От твоих побоев на моём лице на следующий день ничего бы не осталось, Морис. Моё тело — это моя сила. — Что за хуйню ты несёшь?! — Я могу стерпеть любую боль. Ты не задумывался, почему я не кричала? — В конце ты закричала. — Не от боли, Морис, поверь мне, — Джесс снова тошнотно улыбнулась. — Ты можешь ломать мне кости, можешь вставлять мне во влагалище что угодно. Я не почувствую боль. У меня невероятный болевой порок. Я могу потерять несколько литров крови, но замертво не упаду. Это мой дар, Морис, и ты увидел его в действии. — Ты больная! Тебе нужно в психушку! У тебя крыша поехала! — я отошёл от стола и встал спиной, облокотился на кухонную тумбу. В этот момент я понял, что причинять боль Джессике бессмысленно. Она всё равно ничего не почувствует. Даже если я сейчас возьму нож со стола и проткну её тело, она не умрёт. Джессика причиняет боль другим, в то время как сама не способна чувствовать возмездие. — Ты помнишь моё письмо от 6-о декабря? — спросила она. — Помню. — Это единственное письмо, которое я написала сама. Тимми не знает о нём. — В нём не было ничего особенного. Оно было таким же, как все. Бред шлюхи, и только. — Оно было самым особенным для нас обоих, Морис. Я обернулся. Джессика потушила сигарету и пригласила меня занять своё место. Я поднял стул с пола и сел. — Первое письмо я написала тебе спустя три месяца. Так посоветовал Тимми. Я отнекивалась, не хотела этого делать, но он настаивал. Следующее письмо отправила по прошествии ещё трёх месяцев. — Помню. К чему ты ведёшь? — В том письме я сказала, что совершила грех, пошла на ужасное преступление. «Господь простит меня» — так я написала тогда. — Ты написала, что я не прощу тебя. Джесс замолчала и долго рассматривала человека напротив. Чего она выжидает? — Я была беременна на суде, — у меня натянулась кожа на лбу. — Я была беременна, когда написала тебе первое письмо. — Это не мой ребёнок… — Сколько раз ты в меня кончил, Морис? — много, очень много раз. — После тебя у меня не было мужчин. — Зато были до меня. Это не мой ребёнок. — Это твой ребёнок. По срокам всё совпадало. Никакого ребёнка в квартире не было. Ничто не намекало, что в квартире жил ребёнок. — Ему сейчас должно быть двенадцать лет, — предположил я. — Я не знаю. — Что значит… Что ты сделала? — В момент написания письма от 6-о декабря я уже не была беременна. — Ты убила моего… ребёнка? — Нет. Когда я узнала, что беременна, это было ещё до суда, решила никому не говорить об этом. После твоего ответа на моё первое письмо я поняла, что избавлюсь от этого балласта. — Балласта? — у меня задрожал голос. — Кому нужен ребёнок насилия? Тем более, ходить по дискотекам с пузом довольно странно. Я всё откладывала время для аборта. Каждый раз, когда я собиралась пойти ко врачу, что-то меня отвлекало и задерживало, появлялись дела, времени не оставалось. Я всё говорила себе: «Ну значит сделаю аборт позже». Шло время, срок рос. На удивление, у меня был очень маленький живот, я совсем не поправилась, токсикоза и вовсе не было. Даже думала, что врачи ошиблись, но они не ошиблись. Так как я решила, что твой грязный отпрыск мне не нужен, я не стала менять свой образ жизни: продолжила пить, курить, тусоваться. Думала, что он сам умрёт в утробе матери, но он отказывался умирать. Я даже воспользовалась подручными средствами, чтобы вызвать выкидыш, — Джессика усмехнулась. — Что я только в себя не засовывала? Вешалку, швабру, ручку пылесоса. Только крови много потеряла из-за этого. На седьмом месяце, когда я наконец нашла время для посещения врача, пошла делать аборт. — Ты его убила… — Врачи сказали, что уже поздно. Я не могла раньше самостоятельно вытащить этого ребёнка из себя, а теперь и врачи не могут. — Ты — чудовище… — Я родила. 6-о декабря. Преждевременные роды. Я родила на седьмом месяце. Твой отпрыск весил четыре с половиной фунта и еле дышал. Он был чуть больше моей ладони, — она указала на раковину. — Я рожала там, на полу возле раковины. Я посмотрел на пол и представил, как Джесс рожала моего ребёнка. У меня затряслись губы: — Что… ты сделала? — Взяла пакет из мусорки и положила туда уродца. — Уродца?… — А как мне его ещё называть? Это твой ребёнок, не мой. Он — плод твоего семени. Ты способен делать лишь уродцев, Морис. Ребёнок стал отражением тебя самого. — Что ты сделала потом?! — Вышла на улицу и выкинула пакет в мусорный контейнер. Он точно такой же, как тот, за которым ты меня изнасиловал. Я закрыл глаза и стиснул зубы. От соприкосновения друг с другом они заскрипели. — Я подарила жизнь твоему ребёнку, Морис. Я дала ему шанс на выживание. — Выкинув в помойку?! — Если бы он захотел жить, то выжил бы. — В декабрь? В лютый мороз? — Жизнь жестока. — Ты — чудовище… — я помотал головой. — Как можно было так поступить? Почему ты просто не отдала его в детдом? — Не хотела морочиться с ним и объяснять умным тёткам, почему я отдаю ребёнка. — Морочиться… — я опустил голову и заплакал. — Обуза, морока, балласт, уродец. Как ещё ты его назовёшь? Ребёнок насилия? — Морис, какое будущее может быть у ребенка, рождённого в результате насилия? — Оно может быть таким же, как у всех! Родителей не выбирают! Младенец не виноват в том, что отец изнасиловал его мать. — Мне такой ребёнок не нужен. — Ты выкинула его вместе с мусором! — Он прожил недолго. Наверняка его съели либо собаки, либо бомжи. — Заткнись… заткнись. Хватит такое говорить! — О, тебя это так тронуло? Ты хотел стать папочкой? — Где ребёнок?! Его нашли?! Ему сейчас должно быть двенадцать лет. — Его нет, Морис. Я его родила не для того, чтобы он жил. Я встал и схватил нож с тумбочки: — Твоё наказание было не моё заключение в тюрьму, а убийство моего ребёнка. — Да, это так, — Джессика подкурила новую сигарету. — Почему ты не написала, что беременна? Почему ты не написала, что родила? Почему ты не написала, что сделала с моим ребёнком? — Я хотела увидеть твою реакцию. Хотела увидеть твоё лицо. И, вообще-то, Морис, это не только твой ребёнок, но и мой. Пока тебя не было рядом со мной, я сама решила судьбу нашего ребенка. Я медленно подошёл к Джесс с ножом: — За всю свою жизнь я не убил ни одного человека. Я всегда считал, что убийство — это отвратительно и низко. Я презираю убийц. Я пообещал, что не совершу убийство, но теперь… у меня есть право отступить от своего обещания. Я не попаду в ад за это, Бог меня поймёт. — Вперёд. Только дай мне докурить последнюю сигарету в своей жизни. Я замахнулся. Лезвие вонзилось в деревянный стол, отчего предметы на нём подпрыгнули. Я намеренно это сделал. — Мне всегда нравился твой пыл, Морис. Твоя неистовая злость сразу же меня покорила. — Я не убью тебя, — отошёл и нервно засмеялся. — Нет… ты не станешь моим отступлением от обещания. Я не поступлю так, как ты — не отниму жизнь. Если тебе суждено умереть, то ты умрёшь, но не от моей руки. — Боишься, что если узнают о моей смерти, то сразу же найдут тебя? У тебя как раз есть мотив. — Я ничего не боюсь. Морис Беллами никогда и ничего не боялся. Я поправил пиджак и сказал Джессике напоследок: — Мне искренне тебя жаль, Джесс. Это не я ждал правды двенадцать лет в тюрьме, это ты ждала меня, чтобы рассказать свою историю. С этой болью я проживу много лет, когда-нибудь я её приму, но ты права: я никогда не прощу тебя. Я ушёл, когда Джессика заплакала. На улице мне хотелось кричать, но бабки на скамейке странно на меня смотрели. Чуть дальше по дороге стоял мусорный контейнер. Внутри снова всё сжалось. Думай, Морис! Мой ребёнок не может умереть! — Прошу прощения, — я обратился к рухляди на скамейке, — вы все из этого дома, — указал на дом Джессики, — ну или из соседних? Бабки переглянулись — я не понравился им. — Вы слышали, чтобы кто-нибудь двенадцать лет назад находил в мусорнике младенца? Они смотрели на меня, как на идиота. — Алё, дамы? Вы меня слышите? Младенца никто не находил? — Скоко лет назад? — спросила одна бабка. — Двенадцать. — Том что-то находил. — Что за Том? И что находил? — Местный бомж, его уже нет в живых. Я помню, как он рылся в том мусорнике, — бабка указала на контейнер, что стоял неподалёку, — а потом закричал. — Что было дальше? Он нашёл младенца? — Не помню, давно это было. — А-а-а, ты про тот случай, что ли? — спросила вторая бабка. — Ну про тот, да. Он это имеет в виду, наверное. — Так, вы можете разговаривать не друг с другом, а со мной?! — Чего? Повтори, я плохо слышу! — Что было дальше после того, как Том закричал? — Полицию вызвали. Полицейские забрали Тома вместе с пакетом. — Куда? Где эта полиция? Куда его увезли? — Тут рядом полицейское управление. Скорее всего, его повезли туда. — Точный адрес. Куда идти? — Туда вверх, через три квартала. Я отошёл от бабок и посмотрел на храм. «Пожалуйста, помоги мне». Я нашёл полицейское управление. Войдя в помещение, меня тут же остановил дежурный. — По какому вопросу? Нужно вести себя прилично, иначе я ничего не узнаю: — Подскажите, двенадцать лет назад в округе не находили новорождённого младенца в мусорном контейнере? — Зачем интересуетесь? — Я хочу найти этого младенца. Понимаете, я отец ребёнка. — Хех, что же ты не уследил за дитём? — Меня не было рядом с ним. — Ну скажу так, в то время я здесь не работал, но журнал происшествий ведётся. Покажите Ваше удостоверение личности, мистер, уж больно вид у Вас непрезентабельный. Я пошарил по карманам и нашёл поддельный паспорт. Дежурный посмотрел на него и удивился: — Семьдесят два года? Хорошо сохранились. — Спасибо. Что насчёт журнала происшествий? Дежурный достал тонкую тетрадь с записями. Да, журналом это трудно назвать. — Какой год говорите? — 1986-й год. Должен быть декабрь, первые числа. — Декабрь, декабрь… а вот, нашёл. «Задержан бомж по имени Том. При себе имел чёрный пакет с мусором, в пакете обнаружен новорождённый младенец». — Да, это оно. Куда дели младенца? — Отправили в больницу. — Ребёнок был жив?! — Мистер, здесь не сказано, что ребёнка отправили в морг. — Какого числа это произошло? — 10-о декабря. Младенец четыре дня пролежал в мусорке. Без еды, воды, тепла. Недоношенный, слабый. Четыре дня. Это мой ребёнок, определённо. — В какую больницу отвезли? — Больницу Марии Банья. Мария Бернадета Банья — монахиня. Её история — это история, связанная с лютым декабрьским холодом и изнасилованием. Девушка умерла в 1941-м году, в возрасте двадцати девяти лет. О ней писали в газетах. Я читал. — Мне нужен человек, который очень давно здесь работает и помнит всех своих пациентов, — я отодвинул какого-то мужика, что стоял в очереди. Женщина в регистратуре выпучила на меня глаза: — Вы слишком многого хотите, мистер! И не лезьте без очереди! — она обратилась к мужику с капельницей, которого я оттолкнул. — Что у Вас? — Главный кто у вас? Эй, — я щёлкнул пальцами, чтобы привлечь толстую бабу за стойкой, — где кабинет директора?! — Мужчина, отойдите, я сейчас позову охрану! Она дала знак охраннику, и тот уже направился ко мне. — Просто скажите, где кабинет директора! — Проблемы? — спросил охранник. — У меня нет, возможно, они есть у тебя. Мужик схватил за локоть: — Пожалуйста, покиньте помещение. — Ты найдёшь моего ребёнка? — я вырвался из его руки. — А? Скажи мне? Эта толстуха, — указал на регистратуру, — не говорит, где директор. Может, ты скажешь? Я переверну всю больницу к херам, но найду след своего ребёнка! — Ребёнка? Что за ребёнок? — спросила регистраторша. — У нас пятеро детей лежат в палатах. Вам какой нужен? — Тот, что был здесь двенадцать лет назад. Кабинет директора находился на втором этаже. Посетителя встретила высокая брюнетка, моложе меня лет на десять. — Я доктор Хоффман. Что Вас интересует? Её уже предупредили насчёт моего визита. Разумеется, больнице не нужен хаос, который я могу устроить. — Я ищу новорождённого младенца, что нашли в мусорном контейнере у храма Святого Семейства. В полиции мне сказали, что после его обнаружения малыша доставили к вам. — Мусорный контейнер? Что-то знакомое. А почему Вы интересуетесь? — Так надо. Я не буду объяснять каждому, что связывает меня с ребёнком. Это займёт слишком много времени! — Такие дела хранятся в архиве. Сейчас попрошу секретаря принести нужный нам год. — 1986-й год, — напомнил я. Блондинка низенького роста через двадцать минут притащила здоровенную папку и с грохотом положила её на стол. Вот это я понимаю, малая часть архива! Доктор Хоффман стала листать страницы. — Так, 1986-й год… — 10-е декабря, — уточнил я. — Вот оно, нашла. О-о, я помню эту историю! Да, определённо… помню. — Что такое? — я почувствовал тревогу в голосе директора. Женщина отодвинула папку и села за стол: — Совсем кроха. Мусорный контейнер. Чёрный пакет. Как вспомню, дрожь пробегает. Еле-еле вытащили. — Вытащили? — Почти труп, — я тяжело сглотнул, — совсем слабенький ребёночек. Честно сказать, мы не ожидали никакого успеха. Младенец ещё полгода пробыл в больнице. Выкарабкался. — Полгода. Это долго. — Малыш лежал под аппаратами. Врачи поддерживали в нём жизнь, точнее, зарождали новую. Спустя четыре месяца от аппаратов отказались. Ребёнок мог обходиться без них. Развитие вновь зародилось в маленьком тельце. От истории с контейнером не осталось и следа. Ребёнок мог самостоятельно дышать, принимать пищу. Малыш тогда всему персоналу запал в сердце. Она справилась. Она сильная. — Она?… — переспросил я. — Это была девочка. Это девочка. У меня дочка. Снова защипали глаза. — Это девочка… — повторил я. — Вы её отец? Я намеренно пропустил вопрос директора мимо ушей: — Куда её отправили? — В детский приют. «Название! Чёрт побери, скажи название!» — Приют «Трежа». Там я найду своё сокровище.