ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

КЛЕНОВЫЙ САД

Трёхэтажный кирпичный дом больше похожий на замок обнесён высокими железными прутьями. Внутри видны сад, лавочки, беседки, площадки. Бегали маленькие дети — они слишком маленькие, моя дочь гораздо старше. Лет восемь назад она могла быть на их месте. А если её удочерили уже? А если она ещё здесь? Я не знал, какие ответы хотел получить на эти вопросы. Я не знал, хотел ли по-настоящему увидеть дочь. На кого она похожа? На меня или на Джессику? Я нажал на маленькую кнопку возле железных ворот. — Слушаю, — ответил мужской голос с другой стороны. — Я пришёл по поводу удочерения. — Мистер, посмотрите в камеру. Я поднял голову чуть в сторону и увидел объектив с мигающей лампочкой. Да, Морис не похож на человека, пришедшего за ребёнком. — Проходите. Ворота открылись, и меня впустили на территорию приюта. На удивление, довольно мило. Очень опрятно, трава подстрижена, сухие ветки не валялись на земле, мальчишки и девчонки забрасывали мячик в баскетбольное кольцо. Если бы я не знал, что это приют, подумал, что это частный пансионат для детей. Какая-то женщина, что следила за детьми на улице, обратила на меня внимание. Возможно, это воспитатель. — Простите, — подошёл к ней, — не подскажете, я бы хотел увидеть одного ребёнка. — С какой целью? — спросила женщина. И в правду с какой? Для чего я сюда пришёл? Забрать дочь? — Удочерение, — короткий ответ. Воспитатель осмотрела меня и поняла, что я — последний человек на Земле, кто пришёл удочерять ребёнка. Такому, как Морис, никогда не дадут ребёнка. — У Вас есть все необходимые документы? — Пока на стадии сбора. Видите ли, я рассматриваю и склоняюсь к тому, чтобы взять ребёнка из приюта. Детский приют — не место моему жаргону, поэтому надо держать самообладание. — Проходите внутрь, охранник Вам подскажет, куда идти. — Спасибо. Я направился к главному входу, а воспитательница так и прожигала мою спину взглядом. — Чем могу помочь? — поинтересовался охранник. — Я бы хотел поговорить с директором. Меня волнует вопрос удочерения. — У Вас назначена встреча? — Нет-нет. Всё получилось спонтанно. — Одну минуту. Охранник позвонил по телефону и попросил меня подождать прихода директора. Через пять минут ко мне направлялась высокая женщина в теле. Про таких я обычно думаю, что к ним не стоит подходить. — Здравствуйте, я директор Саманта Оруэлл, — дама протянула мне руку. — Морис Беллами, — ответное рукопожатие. Рука у директора крепкая, как у мужчины. — Мне сказали, что Вы по поводу удочерения? Я встал спиной к охраннику и ответил: — Не совсем так, директор. Саманта всё поняла. Думаю, такие случаи нередкие в её практике. — Пройдёмте в зал, там Вы расскажете свою историю. Дальше по коридору в зоне отдыха располагался зимний сад, в центре которого стоял длинный стол на шестерых человек. Объятые тканью диванчики пустели. На полках шкафов не хватало нескольких игрушек и книжек. Яркий ковёр под ногами был тщательно пропылесошен, отчего мне стало неудобно наступать на него ботинками. — Кого Вы ищете, мистер Беллами? — спросила Саманта, когда мы сели за стол. — Это очень страшная история. Я узнал о ней сегодня и сразу же отправился на поиски. Скажу честно: не знаю, чего ожидаю. В 1987-м году сюда привезли девочку из больницы. Её обнаружили в мусорном контейнере. Ребёнок пролежал там несколько дней и выжил. Она очень маленькая и слабая, — пауза. — Пару часов назад я узнал, что это моя дочь. О её существовании мне стало известно спустя двенадцать лет. Я не знал, что её мать на такое способна. Оруэлл не перебивала, не задавала лишних вопросов, а только слушала. — Саманта, я не очень хороший человек, я поплатился за это, но у меня не поднимется рука, чтобы выкинуть ребёнка. Пускай даже нежеланного. — Мать девочки жива? — Да. Я сказал ей, что никогда её не прощу. — Знаю, о каком ребёнке Вы говорите. — Скажите, что её удочерили. Скажите, что она в любящей семье. Или скажите, что у неё всё хорошо, её любят и о ней заботятся здесь. — А что Вы сами хотите услышать? — Что она жива и здорова. Это для меня самое главное. Больше всего на свете я не хочу, чтобы мой ребёнок страдал. Она и так пришла в этот мир… через насилие. Я хочу, чтобы она улыбалась и радовалась жизни. — У Вас есть ещё дети, мистер Беллами? — Нет и никогда не было. Я не женат, у меня нет семьи. — Если я скажу, что Ваша дочь здесь, Вы её заберёте? Самый сложный вопрос, который мне когда-либо задавали. — Нет, — слеза скатилась из глаза. — Родителей не выбирают. Ей будет гораздо лучше, если она меня никогда не узнает. Я готов поддерживать и помогать ей извне, но… увидеть её… поговорить с ней… я никогда не осмелюсь на это. — Почему? — Я не знал, что её мать беременна. Я не почувствовал первый толчок в животе матери. Я не держал её на руках, когда она появилась на свет. Первое слово, первые шаги — всё прошло мимо. Детский садик, первый класс — папа не отвёл её. Соседка по парте, лучшая подружка, мальчик, который ей нравится — я никогда их не узнаю. Её увлечения, её поражения и победы — она никогда не расскажет мне об этом. Первый поцелуй, первая настоящая любовь — она никогда не поделиться со мной этим. Я никогда не стану ей отцом, защитником и другом. Я упустил двенадцать лет. Двенадцать лет, за которые она выросла. Я ничего не видел, кроме решётки перед носом. Я плохой человек, мне не быть ей отцом. Моя дочь не должна знать, что она — ребёнок насилия. Пускай думает, что её родители умерли. У меня и у её матери есть тела, но внутри — ничего, пустота. Мои родители сильно любили своего старшего сына, и я страдал от этого. Родителей не выбирают. Лучше жить без них. Никогда не знаешь, кого тебе пошлют. После небольшой паузы Саманта сказала: — Она очень похожа на Вас, Морис. Очень-очень похожа, — директор встала и протянула мне руку. — Пойдёмте. Я замотал головой и отнекивался. Нет смысла видеть дочь. — Она нужна Вам, Морис. Я взял Саманту за руку, и директор вывела меня на задний двор в сад. Трёхэтажная громадина скрывала свою спину, никто не знал, что на заднем дворе располагался потрясающий зелёный сад из берёз, осин, дубов и жёлтых клёнов. Саманта отпустила мою руку — вперёд мне следует идти одному. Она сидела на лавочке. Одна. В руках у неё ничего не было. Рядом с ней на траве сидел плюшевый мишка. Я видел сад и свою дочь. Даже птицы в округе не летали. Ветер не шумел. Девочка существовала в своём особенном мире — мире одиночества. У моей дочери русые волосы и, я уверен, голубые глаза. Она очень худенькая, ручки и ножки тоненькие. Ортопедическая обувь слишком тяжёлая для её лёгкого тела. Она носит платья по колено, из-под которых видны наколенники и штыри. На ладонях мозоли из-за костылей. Моя дочь больна. Это не вина Джессики, это моя вина. Ведь за свой дар нужно платить. Я стоял далеко от сада и плакал. — Она такая красивая, — произнёс сквозь слёзы. — Её зовут Натали, — Саманта встала рядом. — Так мы её назвали, когда она прибыла к нам. Вы не против? — Она родилась 6-о числа. 6 — число имени Натали. — Нам так и не сказали, когда родилась девочка. Сказали, что в начале декабря. Натали никогда не празднует свой день рождения. — Ей можно помочь? — я посмотрел на Саманту. — Болезнь отступает и возвращается снова. Это началось в четыре года и продолжится, даже когда Натали вырастет. Она всю жизнь проходит на костылях. — Её обижают? — Были мальчишки, которые над ней смеялись, но перестали. — У неё есть друзья? — Она очень одинока, но не страдает от этого. Натали хорошо учится, она умная. У неё всё получается. Девочка старается быть, как все, но, как все, никогда не будет. — Кто-нибудь её хотел удочерить? — Увы, Морис. — Что будет с ней после того, как она покинет эти стены? — Ей предоставят квартиру. Ей уже дали инвалидность. — В четыре года? Саманта не ответила. Я отошёл от директора и уткнулся лбом в стену. — Морис, понимаю, это тяжело. — Это совсем другое, Саманта. Вам не понять. — Не становитесь ей отцом и защитником. Станьте Натали щитом. — Как? — прошептал я. — Будьте с ней не физически, а душой. Я оторвался от стены и посмотрел на Натали: — Буду жить до тех пор, пока она не выздоровеет. Всегда буду думать о ней. Натали — лучшее, что есть в моей жизни. Дочка не похожа на меня, она гораздо лучше своего отца. Я попрощался с Самантой и пообещал, что больше никогда не приду. Она же сказала, что Натали не узнает обо мне. Выйдя за ворота, я обошёл приют и нашёл тот самый сад, в котором сидела Натали. Лавочка опустела. Насильник в грязном костюме сел на бетон и тихо заплакал. Я не стану дочери щитом. Её уже двенадцать лет оберегал невидимый дух.