МАРИОНЕТКА
— Где твой костюм? — Я не пойду на Оазис. Не в этом году. Я сижу на полу своей комнаты полностью голый. Кожные покровы до сих пор не могут восстановиться. Я весь в крови и ранах. Голова не соображает от переизбытка адреналина, но понятно, что это сон, потому что я говорю. — Что тебе нужно? — спрашиваю у незнакомца с металлическим голосом. — Чтобы ты пошёл на Оазис. — Я не могу. — Можешь, — человек из сна вываливает из карманов куртки горы таблеток. — До Оазиса 4 часа. Приведи себя в порядок. — Ничего не случится, если я не пойду. — Отмеченные собираются почтить честь Сееры. Ты с ними? — Хозяин предал меня, устроил западню. — Если бы не он, ты бы не побил ночью свой рекорд. Тебе нужны жертвы? Их уже семьсот пятнадцать, а ты думал, что твой потолок — шестьсот девяносто семь трупов. Семь сотен, не считая тех, кто погиб в мелких пожарах в течение трёх лет. К семи сотням ещё добавятся люди — сожжённые начинают медленно умирать в больницах, — незнакомец открывает шкаф и достаёт бордовый костюм. — Этот? Кажется, ты в этом ходишь на Оазис. — Откуда тебе знать? — Я бываю на каждом балу. — Не замечал тебя там. — Ты знаешь всех посетителей в лицо? — Они скрывают их за масками. Мужчина вывешивает костюм и разглаживает рукава и штанины: — Кстати, о маске. Где она? Без неё тебе сегодня точно нельзя. — Я так плохо выгляжу? — У тебя сожжены весь рот и гортань. Ты и без того пугал людей расщелиной, а теперь без губ и вовсе похож на ходячий скелет. Маска с челюстью куда будет кстати. Я показываю на тумбочку, где лежит маска. Незнакомец достаёт её и протирает. — Ты как знал, подарил именно нужную мне маску восемь лет назад. — Говоря о подарках, — в руках у мужчины появляется моя трость. — Ты забыл её в доме несколько дней назад, — он ставит трость со сломанной ручкой рядом со мной. — Никогда не теряй её. — Это просто трость. — Она служит тебе уже много лет. Ты помнишь, откуда она у тебя появилась? — Больница прислала подарок, когда поставила меня на лечение. — Трость уже была сломанной? — Это я её сломал. Там была дурацкая ручка в виде… Уже не помню, помню, что ручка мне не понравилась. — В самом деле, — незнакомец молчит. — Я оставляю тебя, мне нужно готовиться к Оазису. Возьмись за ум и сходи почтить память бывшего Хозяина. — Ты будешь на балу? — Я буду тебя там ждать.***
— Служба уже подошла к концу. Вы не успели, — говорит мне священник. — Я и не спешил на неё. — Вы хотели исповедоваться? — Я неверующий, не знаю, как это делать. — Расскажите Господу, что Вас тревожит. — Господь меня не поймёт. А вот Вы, может, услышите. Священник занимает место на скамейке, стоящей в ряду напротив меня: — Я Вас слушаю. — Он научил меня говорить в глаза страшную правду, в которую никто не верил. Йозеф учил нас говорить ложь, в которую все верили. Такие странные и разные люди. Массимо устроил потрясающий спектакль в нашем доме. Он разыграл очень тонкую партию. Он сказал правду моему отцу, а тот ему не поверил. Тогда я сидел возле перил на втором этаже и наблюдал постановку. Это был первый акт, вторым занялся я. — Кто такой Массимо? — Это был самый сильный и важный человек в моей жизни. Я понял это спустя семьдесят лет. — Расскажите мне о Массимо. — Il popolo articolato del signor Lombardi. — Что, простите? — Вы не знаете итальянский? Мне всегда казалось, что священники знают итальянский и латынь. Или Вы не поняли из-за моего акцента? Хотя на двух языках я разговариваю без него. Английский выдаёт мою национальность. — Каюсь, я не знаю итальянский. А по Вашей речи я бы предположил, что Вы европеец. — Мне было двадцать четыре года, когда Массимо приехал в госпиталь. Мне было сорок, когда Массимо спас меня. Мне было сорок восемь, когда я пожелал Массимо спокойной ночи. У него была одна тайна, которую итальянец скрывал на своей спине сначала под белой рубашкой, а потом под полосатой курткой. У Массимо не было ни жены, ни детей. Кочевой образ жизни не позволял ему иметь семью. Хотя я предполагаю, что где-то, возможно, он оставил кровного наследника. По крайней мере, любовь в его жизни была. Синьорина Сета. Массимо сделал ей деревянные руки, гладкие, подобно шёлку. Думаю, они любили друг друга. Девушка была из богатой семьи, но горы денег не позволили её отцу выдать дочь замуж. Эти деньги позволили синьору Сету купить самого дорогого протезиста в мире. Массимо же вернул все полученные за работу деньги. Ибо шёлк бесценен. Как и любовь. Она умерла спустя пять лет после гибели Массимо. Холера. Я узнал это только в 1953-м году, когда понял, что именно совершил. Синьор Ломбарди сколотил не протезное состояние по всему миру. Синьор Ломбарди создавал шарнирных людей. В каждой стране, в каждом уголке мира он оставил после себя наследие. Каждый, кто носит протез с гравировкой «М.Л.», считается ребёнком Массимо Ломбарди. Мужчины, женщины, старики, дети. Мы — произведения искусства, созданные рукой не лесоруба, а ювелира. Мы умрём, но протезы будут жить вечно. Кого-то Бог целует в макушку, а нас клеймил Массимо. Нас тысячи. Всех нас спас Массимо. Мы — отмеченные. — И Вы тоже? — Я создал Оазис в память о Массимо. Я дал отмеченным номера и маски — клеймил их. Сначала я считал, что перенёс Шлангенхёле в современный мир в виде Оазиса. Там тоже люди ходили с номерами и без лиц. Но Шлангенхёле в прошлом. Его уже давно нет. Массимо давал нам надежду на лучшее. Каждый хочет надеяться на лучшее. Каждый в Оазисе. У меня затекает правая нога, я немного разминаю её ниже колена. Звука железных креплений нет, но я его слышу и чувствую шарниры. — Почему в Вашем голосе сожаление? — спрашивает священник. — Через 3 часа я собираюсь совершить свой самый кошмарный поступок. Дело не в том, что я убью сорок тысяч людей, а в том, что собираюсь забыть её. Её образ стоит у меня перед глазами пеленой. Я перестал всё замечать. Не могу так больше жить, а я обещал Ей жить дальше. Священник нервничает, испарина появляется над верхней губой: — Вы собираетесь убить людей? — Да. Они не достойны жизни. — Только Господь Бог решает, кто достоин жизни, а кто нет. — Почему тогда Бог не останавливает убийц и самоубийц? Почему тогда Бог позволил мне совершить многомиллионный геноцид семьдесят лет назад? Почему тогда Бог не забрал у меня пистолет из руки? Почему Бог не остановил поезд? Богу всё равно, что происходит в мире. Тысячью людей больше, тысячью — меньше. Мне их не жаль. Мне жаль её. — Она тоже умрёт? — Когда-нибудь — да, никто не живёт вечно. Но я не собираюсь её убивать. Я покину её навсегда. — Это история массового убийства или всё-таки любви? История спасения или уничтожения? — Ни то и ни другое, и в то же время всё взаимосвязано. Она знала, что я делаю, видела, как я убиваю Её народ. Народ, к которому Её причислили. Она приняла меня таким. Сегодня на её глазах я совершу массовое убийство. Если она примет меня таким, значит это всё-таки Она. — А если нет? — Значит, я ошибся в очередной раз. Скажите, Святой Отец, что важнее: внешность или душа? — Единого мнения на этот вопрос нет, сын мой. Что для Вас важнее? — Её внешность сводит меня с ума. Глядя в её глаза, я чувствую эйфорию. Но за этой внешностью ничего не стоит. Я нашёл маленький отголосок Её души, который вызывает во мне больше чувств, чем любимое лицо, — встаю со скамьи и поправляю куртку, нога под коленом скрипит. — Он создаёт шарнирного человека, отрезает ниточки, и марионетка бежит на свободу. Сегодня совершится геноцид, о котором никто не узнает. Сегодня я сделаю свой выбор. Вы спрашивали, кто я, Святой Отец? Sono l'uomo articolato del signor Lombardi. Последний. Я всю жизнь молю Бога о прощении за Её смерть, но он меня не прощает. Я поклялся Её отцу, что буду страдать, и страдаю. Выхода нет. Я сам во всём виноват. — Знаю, что ты не носишь платья, поэтому принёс тебе костюм. — Мы куда-то собираемся? — спрашивает Лейла. — На бал. — Это ты так решил? — в голосе чувствуется нервозность. — Я тебе утром предложил, а ты согласилась. Думаешь, зачем ты принимаешь сегодня другие таблетки? — Какие таблетки я принимаю? — Которые продлевают твою память до двух часов. Это отчаянный шаг, но другого выхода у меня нет. Двух часов памяти Лейлы будет вполне достаточно для массового убийства, однако, какие последствия за собой они приведут, я не знаю. — Одевайся. Краситься не надо, твоё лицо будет закрывать маска, — кладу на кровать рядом с Лейлой карнавальную золотую маску. — А ты? — Я тоже буду в костюме и в маске. — А где будет проходить бал? — Лейла берёт костюм и рассматривает его. — В замке. — Кто-то будет из моих знакомых? — Нет. Там будут другие люди, которых тебе необязательно запоминать. — А по какому поводу бал? — Моя коронация.