БАМБИНО
1903 год
Старшему сыну: 18 лет
Младшему сыну: 10 лет
— Молодец! У тебя талант. Продолжай в том же духе, — подбадривала меня учительница по музыке. — Я уверена, из тебя выйдет великий музыкант. Фройлен Куртц знала, что я идиот. Она, как и многие учителя, приняла мой диагноз, а вот одноклассники — нет. — Эй, музыкант! — остановил меня после уроков Кристоф со своей шайкой. — Кроме того, как стучать по клавишам, ты больше ничего не умеешь? — Как мы заметили уже ранее, — сказал Рихард и поправил очки на носу, — прочитать стихотворение перед всем классом он не может. — А что он может-то? — обратился Штефан к друзьям. — Что ты можешь сын «Немца»? — спросил он у меня. — Мориц, твой папа хорошо пишет, — признался Рихард. — Мой отец с удовольствием читает его журнал, с нетерпением ждёт новые выпуски. А ты читаешь, что пишет твой отец, или ты не умеешь читать? Мой папа уже много лет выпускал журнал под названием «Немец», в нём он восхвалял немецкую расу. Это я знал со слов папы, сам же никогда не притрагивался к такой литературе, в отличие от Удо. Старший брат знал наизусть каждую строчку, написанную папой. — Да, герр Отто Мориц пишет очень правильные журналы, у него талант. Его старший сын Удо с отличием закончил школу, а вот с младшеньким у них проблемы. Только и может, что стучать по клавишам, больше он ничего не умеет, даже не научился говорить! — друзья поддержали смехом высказывание Кристофа. — Он же даже не похож на герра Отто и Удо! Посмотрите, он, — Штефан пнул меня портфелем, — никчёмный. У тебя что, вши? Ты постоянно ходишь с обритой головой. Я закрыл глаза от стыда и опустил голову. — Герр Отто и Удо статные, а ты — мелкий. Тебе нужно в первый класс, ты там за своего сойдёшь. Слова Рихарда были последними, что я услышал. После этого ребята взяли и побили меня за то, что я не похож на своего отца и старшего брата, за то, что я позорю род Морицов. Мой дедушка Генрих был мясником, в то время это считалось высокой должностью, мой папа Отто — автор известного журнала — тоже местная знаменитость, мой брат Удо хочет стать чиновником и работать в правительстве, но наш папа видит будущее Удо в форме. А какое у меня будущее? Быть всю жизнь идиотом. В такие моменты я чувствовал себя мёртвым. После уроков я сел в автобус и поехал в сторону дома. Когда Удо было десять лет, мама ездила вместе с ним в школу, а я с восьми лет ходил один на занятия. Удо специально раньше просыпался, чтобы не ехать со мной в одном автобусе. Домой я не пошёл. Не хотел в очередной раз приходить побитым. Мама просила Удо, чтобы тот заступался за меня, но брат помогал мне лишь словесно, так сказать, морально. Поддерживал меня папа, как мог. Он завешивал шторы в моей комнате, чтобы нас никто не видел. Меньше, чем в километре от нашего посёлка находились лес и озеро. Я ходил туда покидать палки в воду и побыть один. Здесь шум воды и пение птиц. Но в этот раз к этим звукам добавился ещё голос девочки. — Что ты делаешь? — спросила меня девочка. Я знал, кто это. Она жила по соседству. Я заметил её, но не отвечал на вопрос, возвращаюсь к своему привычному делу. — Можно к тебе присоединиться? Она подошла и взяла с земли палку, показывая её: — Такая пойдёт? Я краем глаза смотрел на неё, но не отвечал. Она кинула палку далеко-далеко в озеро и запрыгала от счастья: — А я кинула дальше, чем ты! У неё чёрные глаза, как у матери, и чёрные кудряшки, как у отца. Она подобрала сучок и начала очищать его от коры: — Почему ты такой красивый и грустный? Я красивый? Она шутила? — Ты ходишь в школу? Там все так одеваются? На мне классическая форма ученика начальных классов: пиджак, шорты, рубашка и галстук. — А как девочки одеваются? Я пойду в первый класс в следующем году. Ей шесть лет, а мне — десять. Мы с ней одного роста. Ребята в школе правы: я с легкостью сойду за первоклашку. — А в школе плохо? Ты грустный, потому что тебе не нравится в школе? Эти царапины на лице тебе сделали в школе, или у тебя есть кошка дома? У меня вот нет домашних животных. А я тоже буду грустная, когда пойду в школу? Столько много вопросов. Мой мозг уже вскипал, поэтому я принялся быстрее кидать ветки в воду. — Ты живёшь рядом со мной? Я тебя видела. Ты живёшь с ещё одним мальчиком, таким, светленьким, взрослым. Это твой брат? Он мне не понравился. Интересно, почему? — У него нос большой. В этом девочка права. Папа говорил, что Удо достался нос дедушки, что обозначало очень сильное чутье. — У вас в доме часто играет музыка. Мама говорит, что у вас в доме стоит машина с музыкой. А ещё я слышу радио из вашего дома. И ещё музыку. Мама говорит, что это пианино. Мне нравится, как играет пианино. Кто у тебя играет на пианино? — Это я играю. — Ты? А как? Как играют на пианино? — Пальцами. Девочка растопырила пальцы на обеих руках: — Вот так играют? — Вот так, — я растопырил пальцы и задвигал ими по воздуху. — Музыка идёт из твоих пальцев? — Музыка идёт из-под моих пальцев. Я нажимаю на клавиши, и они играют. А ещё там есть педали. На них нужно нажимать ногой. — Что такое клавиши? — Штучки такие белые с чёрным. Нажимаешь на них, и они подпрыгивают. — Как мячик? — Не так сильно. — А что за педали? Как на велосипеде? — Почти. Их не надо крутить. — А как тогда машина заработает, если не крутить педали? — Пианино работает не от педаль. Это тебе не велосипед. — А как выглядит пианино? Оно большое? — Нет, небольшое. Большое — это рояль. Ты никогда не видела пианино? — Только на картинках в книжках. — Тогда ты должна знать, что и как выглядит. Я взял ветку и кинул её в озеро. — Нарисуй мне своё пианино, — попросила маленькая девочка. — Зачем тебе? Оно такое же, как и на картинках. — Нет, оно другое. Потому что ты на нём играешь. — Оно не отличается от других. Оно чёрное. — У тебя нет чёрного карандаша? Тебе принести? — У меня есть все цвета. — И даже жёлтый? — Конечно. — А у меня жёлтый карандаш сломался. Теперь я рисую красное солнце. — А оранжевый у тебя есть? Солнце может быть и оранжевым. — Нет, у меня немного цветных карандашей, — девочка опечалилась и опустила голову. Мне стало жаль её. Я помнил себя в шесть лет. Я помнил, что никому не мог пожаловаться на свои проблемы. — Хорошо, я нарисую тебе своё пианино. — Здорово! — девочка сразу же заулыбалась. Это была самая искренняя улыбка, которую я ещё никогда ни у кого не видел в жизни. — Только сначала мне нужно будет сделать уроки, а потом я тебе нарисую пианино. — Я буду ждать, — девочка хотела кинуть в воду очищенный от коры сучок, но передумала в последний момент. — Это тебе, — протянула веточку. — Зачем он мне? — не понимал я. — Чтобы помнить обо мне. Я взял сучок, и Лаура стала отходить от берега. — Ты куда? — заволновался я. — Домой. — А ты не боишься идти одна? Дом далеко, а ты маленькая. — Я немаленькая. А идти я не боюсь. — А твои мама с папой знают, что ты так далеко ушла от дома? — Не-а. — Ты знаешь, что они будут ругаться на тебя? — Не будут. — Почему? Ты же не слушаешься их. — Я никого не слушаюсь. Я поднял портфель с земли и подошёл к Лауре: — Пойдём вместе. Я отведу тебя до дома, — я взял девочку за руку. — А тебя не будут ругать мама с папой? — Почему они должны меня ругать? — У тебя царапины на лице, — она показала пальцем. — Хочешь, я могу сказать, что это сделала я, когда мы играли, а не мальчишки в школе? Меня не будут ругать. — Знаешь, — мы остановились на секунду; в моей руке рука Лауры, — наверное, да… я хочу, чтобы ты так сказала. И мы пошли в сторону дома. Впервые за десять лет я заговорил. Я ни с кем до этого не говорил. И самое странное, что я заговорил с девочкой, что живёт со мной по соседству. И мне это понравилось. — Меня зовут Коротышка, а тебя? — спросила у меня Лаура по пути. — Тебя так не зовут. Я знаю, как тебя зовут. — А вот и зовут. Бассо, в переводе с итальянского, означает «коротышка». А Бассо — это моя фамилия. — Хорошо, я буду называть тебя Коротышкой. А тебе не обидно такое прозвище? — Нет. Я маленькая и проворная. Я могу залезть куда угодно и спрятаться от кого угодно. — Хорошо. Ты меня убедила. — А тебя как зовут?***
— Беата, твои дети все дома? — спросила Орнелла, заходя к нам на участок. — Старший — дома, младший должен приехать со школы. А что такое? Перед тем, как отправиться в город на работу, папа сказал мне нарубить дров. Школу я уже закончил, аттестат получил, мне восемнадцать, пора думать о будущем. Я ещё не подавал документы в высшее учебное заведение, моя мечта — жить и работать в Берлине, но отец хочет, чтобы я прошёл весь мир в сапогах. Боюсь, что Мориц старший никогда не примет тот факт, что я хочу стать учёным. У деда был нож, у отца — ручка, а что у меня? По мнению отца у меня должно быть ружьё. Какой из меня военный? Я ведь даже оружие в руках не умею держать. Я колол дрова, пока мама и Орнелла разговаривали рядом с нашим крыльцом. — Лаура убежала. Мы были в саду, я поливала цветы — оглянулась, а эта девчонка уже куда-то убежала. Весь участок проверила, её нигде нет! Ты не видела? — Нет, я была дома. Отто на работе. Удо! — крикнула мать. — Ты не видел Лауру? — Нет! — крикнул я в ответ. — Она такая маленькая, что её не заметишь! — Не знаю, что уже с ней делать. Она совсем не слушается ни меня, ни Калисто! Твои ребята были такими же в детстве? — Как и все мальчишки, наверное. Когда-то не слушались, когда-то слушались. Сейчас, вроде, оба успокоились, стали старше. Лаура ещё малышка, пускай шкодничает. — Я не против её неугомонности. Я уже привыкла к отсутствию тишины у нас в доме. Я не хочу, чтобы она убегала, не зная куда. Не переживу, если с дочкой что-то случится. Проблема семьи Бассо была в том, как говорил отец, что Орнелла и Калисто стали родителями в довольно позднем возрасте, им обоим перевалило уже за тридцать. А по мнению Морица старшего семью надо заводить как можно раньше. Я увидел две фигуры, вышедшие из леса. Они были примерно одного роста. Чем ближе они подходили к нам, тем отчётливее я понимал, кого вижу. — Орнелла! — позвал я соседку. — С Вашей дочкой всё в порядке! — указал рукой на двух детей. — Это что, твоя дочка и мой младший сын? — спросила моя мама. — Я не вижу точно отсюда, — присмотрелась Орнелла, — но, кажется, ты права. — Они держаться за руки и разговаривают?— не верила своим глазам мама. А я верил своим глазам. Мой брат действительно вёл за руку маленькую девочку. Они разговаривали и смеялись. Лаура держала в ладошке маленький букетик из листьев и цветов, а у брата из кармана пиджака торчал сучок. — Вы откуда, молодые люди? — спросила Орнелла с умным лицом, когда дети подошли. — Мы гуляли, — ответила Лаура, улыбаясь. — Сынок, тебя опять обижали в школе? — не удивилась мама. — Это я его поцарапала, когда мы играли. Я случайно, я не хотела, — мальчик отпустил подружку, и девочка обняла свою маму. — Ты сделаешь то, что обещал? — Конечно, — ответил мой брат, чей голос я впервые услышал за десять лет.***
После того, как уроки были сделаны, я сел рисовать Коротышке пианино. Очищенный от коры сучок лежал на столе. Я запомнил Лауру, как она и хотела. Рисование — не мой конёк, но я старался. Через несколько минут всё было готово. За ужином папа рассказывал, как прошёл его день. Количество экземпляров «Немца» увеличилось на несколько десятков журналов. Папа похвалил Удо за то, что тот порубил дрова. О моих царапинах на лице никто и словом не обмолвился. — Спасибо, — произнёс я и отодвинул пустую тарелку. Удо и мама уже слышали мой голос, а вот для папы это было шоком. Он оторвался от своей тарелки и посмотрел на меня. — На здоровье, сынок, — сказала мама. Я встал из-за стола и пошёл к себе в комнату, остановился и сел в дверном проёме. — Что произошло? — спросил папа. — Твой сын заговорил. — Беата, я это слышал. Почему он заговорил? — Десять лет молчал, а сегодня решил, что тишине настало время уйти из его сознания. — А тебя не удивляет тот факт, что его речь абсолютно здоровая и правильная для ребёнка, который молчал десять лет? — В этой истории нет ничего удивительного, — подал голос Удо, — и в то же время это самая удивительная история. На следующий день я пошёл на участок Бассо и постучал в их дверь. Мне открыл Калисто. Калисто Бассо представлял из себя низенького, но крепкого мужчину с выразительными чертами лица. Самой яркой его особенностью была причёска — грива чёрных кудрявых волос. Папа говорил, что обзавидуется Калисто в старости, потому что у соседа будет седая копна волос, а у папы — лысина, ведь это генетическая особенность всех Морицов по мужской линии. К счастью или к сожалению, меня это обойдёт стороной. Калисто — портной, он работает на фабрике и шьёт костюмы для всех мужчин в городе. — Здравствуйте, — поздоровался я первым. — Доброе утро, синьор! — у Калисто выразительный итальянский акцент. — Что желаете? Могу сшить для Вас костюм, что носят в Италии. — Благодарю, но я пришёл к Вашей дочери. — Она тебя ждёт. — Думаю, да. — А это не был вопрос, синьор. Это было утверждение. Лаура действительно ждёт тебя. Laura! — позвал отец дочь. По лестнице со второго этажа застучали маленькие ножки, и через мгновение рядом с отцом появилась Коротышка. — Bambino, к тебе гости. — Привет, — улыбалась Коротышка. — Привет, — поздоровался я, смущаясь. — Bambino, идите в сад, посидите там, пока мама готовит обед. Лаура взяла меня за руку и повела в сад. Сад Бассо намного прекраснее, чем сад Морицов. Это сказка, это совсем другая страна: яркая, тёплая, сочная. Я никогда не был в Италии и, наверное, никогда там не буду. Я видел её на картинках, но в реальности она оказалась куда красивее, чем на бумаге. Мы расположились за столом в саду. — Вот рисунок, как ты и просила, — я положил на стол лист и пододвинул Лауре. У девочки загорелись глаза от счастья: — Это твоё пианино? — Да, оно именно так и выглядит. Я ещё нарисовал тебе жёлтое солнце, — ткнул пальцем на яркий кружок возле угла белого листа. — На твоё пианино светит солонце? — Нет, но я бы хотел, чтобы солнце освещало игровую комнату. Наверное, поэтому я и играю. — Ты когда-нибудь сыграешь мне? — Не знаю, если мама с папой разрешат тебя пригласить к нам. — Ты забыл, кто я? Я могу проскользнуть незамеченной куда угодно! — она водила крохотными пальцами у меня перед глазами, словно сейчас покажет самый удивительный фокус. — Я… я подумаю над этим, — что-то кольнуло меня в кармане брюк. — Я принёс тебе ещё кое-что, — достал из кармана цветные карандаши. — Вот, это тебе. Ты сказала, что у тебя есть не все цвета. Дарю тебе недостающие карандаши. — Здесь есть жёлтый, зелёный, фиолетовый, — Лаура перебирала карандаши, — даже розовый! — Да, это целая упаковка. — Но… а как же ты? Ты отдаёшь мне очень много карандашей! — Не волнуйся, у меня их много. — Спасибо тебе. Коротышка поцеловала меня в щёку. Всё лето мы провели с Лаурой вместе. Бассо старшие знали, что их дочь дружит со мной, и были не против. Морицы же никак не комментировали моё поведение. Мать продолжала давать мне таблетки от идиотии, она верила, что я заговорил исключительно от действия лекарств. Папа же по вечерам, когда все засыпали, или когда мы оставались с ним вдвоём дома, приходил ко мне в комнату и закрывал шторы на окне. Каждый раз он повторял, как сильно меня любит, и спрашивал больно ли мне. Я сидел в игровой комнате и занимался на пианино. Удо уехал в город, папа на работе, а мама находилась на первом этаже и слушала радио. — Ты был прав, солнце не освещает пианино, — Лаура залезла через открытое окно в комнату. — Как ты сюда пробралась? Как ты залезла на второй этаж? — я оторвался от клавиш и подошёл к девочке помочь отряхнуть штаны. — Очень просто. Сначала на дерево, а потом прыгнула на окно. — Говори тише, — я приложил палец к губам, — мама может тебя услышать. — Она, кроме радио, ничего не слышит. Ты говорил, что пианино небольшое, а оно оказалось огромным! — Что ты тут делаешь? Если моя мама сюда придёт, то она накричит и на тебя, и на меня. — Продолжай играть, и она не придёт, — Лаура уселась на стул возле пианино. — Это моё место. Садись рядом, — я взял ещё один стул. — Я подвинусь. Нам двоим хватит места на одном стуле. Я хочу лучше слышать музыку и лучше видеть, как ты играешь. Лаура отодвинулась, и я сел рядом: — У тебя есть предпочтения в музыке? Какая тебе нравится? — Та, которую играешь ты. — Я не пишу свою музыку, а играю то, что уже написано. — А кто написал? — Бах, Моцарт, Вагнер, Шуберт. — Никого не знаю. — Тебе понравится Бетховен. Композиция называется «к Элизе». — Кто такая Элиза? — Не знаю. Никто не знает. — Его подружка? — Может быть. Композиция довольно простая, но музыка зависела от того, как ты сыграешь её. Она написана в тональности ля минор, отчего улыбку никогда не вызовет. Её можно играть быстро, а можно — медленно. В зависимости от настроения пианиста. Мои пальцы коснулись первой клавиши, затем второй, и так далее. Лаура не отрывала взгляда от моих рук. Девочка кивала головой в такт музыки. А когда композиция закончилась, она сказала: — У тебя красивые руки. — Ты знаешь… а мы можем сыграть её в четыре руки. Мы можем сыграть её вместе. — Но я не умею. — Я покажу, на какие клавиши нужно нажимать, и ты будешь их нажимать. — Я боюсь всё испортить. У тебя так хорошо получается, я сделаю только хуже. — Если не попробуешь — не узнаешь. Лаура внимательно смотрела на мои пальцы и запоминала, куда должна нажимать. С пятой попытки, и преодолев смех, мы сыграли в четыре руки. Сегодня игровую комнату осветило солнце. — Я никогда не слышала, чтобы ты смеялся. В комнату вошла мама. Она не заметила Лауру — девочка исчезла. — Прости, больше так не буду, — извинился я перед мамой. — Нет-нет. В нашем доме давно не было детского смеха. Удо уже вырос. С этими словами мама ушла, оставив меня одного. В самом деле, Удо вырос, но родители забыли, что их младший сын ещё ребёнок.***
1904 год
Старшему сыну: 19 лет
Младшему сыну: 11 лет
— И как тебе в школе? Я качал Коротышку на качелях. Мы были одни на детской площадке недалеко от наших домов. — Я завела много друзей, но мы общаемся с ними в школе. Они все живут в городе. — Никто твоего возраста не живёт в посёлке? — Ты же видел, что в автобусе по утрам едет мало детей. Только мы с тобой. — Твой отец разрешил мне провожать тебя до школы. — А я уже привыкла задерживаться и ждать, пока у тебя закончатся уроки. — Есть уже какие-то любимые предметы? — Пока нет. Они все кажутся мне одинаковыми. А у тебя какой любимый предмет? — Наверное, музыка. — Неудивительно, — засмеялась Лаура. — Ещё мне нравится история. — У меня её пока нет. Я стал раскачивать Лауру сильнее, а её чёрные кудряшки колыхались по ветру. — Те мальчики, что тебя обижают после школы, продолжают бить? — Да, — с грустью ответил я, — бывает. — А почему ты их не обижаешь? — Потому что они правы. Я задумался над этим и перестал слушать Лауру. Ребята правы: я не такой, как Морицы. Удо пошёл в армию — папа заставил. Брат служил в Мюнхене в первом Баварском телеграфном батальоне. Он добился того, чего хотел — уехал в большой город. После многочасовых и многодневных истерик сына папа всё-таки принял тот факт, что его старший сын не хочет держать оружие в руках. Мориц старший нашёл альтернативу. Вместо спускового крючка Удо будет нажимать кнопки. Вместо свиста пуль будет звучать азбука Морзе. Такова судьба Удо Морица. Куда пойду я после окончания школы? Я понятия не имел, чем хочу заниматься по жизни. Мысли поглотили меня, и я слишком сильно раскачал качели. От глубоких размышлений мой мозг разбудил удар. Лаура упала с качелей. — Прости! Прости! Прости! — я подбежал к лежащей Коротышке. — Всё в порядке. Я просто головой сильно ударилась, — она потёрла кровавое место на голове. — Очень болит? У тебя там кровь… — Да не очень… только… голова кружится. Я надел обо портфеля на плечи, взял Лауру на руки и понёс в сторону дома. — Синьор и синьора Бассо! — кричал, подходя к маленькой Италии. — Синьор и синьора Бассо! Из дома вышли оба итальянца. — Mamma Mia! — завопила Орнелла. — Что случилось? — Я слишком сильно раскачал её на качелях, и она упала. Это моя вина. Это только моя вина. Калисто выхватил свою дочь у меня из рук, и его зелёные глаза впервые напугали: — Ты очень пожалеешь об этом. — Лаура! Лаура! — Орнелла осматривала дочь. — Калисто, нужно срочно везти её в больницу. — Мориц! — заорал итальянец, глядя на окна моего дома. — Герр Мориц! На улицу выбежали мама с папой и увидели меня, окружённого семейством Бассо. — Калисто, что случилось? — спросил папа. — Твой сын покалечил мою дочь! — Ты? — папа посмотрел на меня. — Это ты сделал? Я кивнул опущенной головой. — Калисто, идём к Фишерам, у них есть машина. Я поеду вместе с тобой. Орнелла, останься дома. — Я должна быть вместе с дочерью! — Орнелла билась в истерике. — Я буду с твоей дочерью. А ты, — папа посмотрел на меня, — ты ответишь за это. Отто Мориц и Калисто Бассо с Лаурой на руках пошли к соседям Фишерам за машиной. Я остался один с мамой и Орнеллой. — Уверена, с ней всё будет хорошо, — успокаивала мама соседку. — Это ужасная, ужаснейшая случайность, — Беата Мориц взяла за плечи Орнеллу Бассо и повела женщину в её дом. — Пойдём, надо немного успокоиться. Я остался стоять с двумя портфелями на плечах. — Иди домой и даже не думай выходить из своей комнаты, — твёрдо сказала мама. Женщины зашли в дом, я перекинул через забор портфель Лауры и пошёл к себе в комнату ждать наказания. — Калисто больше не разрешает тебе подходить к Лауре. Ты больше не будешь провожать и встречать её со школы. Вечером папа вернулся домой. Мама так ещё и не пришла от Бассо. — У девочки сотрясение мозга и огромная шишка. Серьёзно она не пострадала, но отец у неё слишком эмоциональный. Если Орнелла и Калисто увидят тебя рядом с Лаурой, мелкий итальяшка такое разнесёт по всему городу! Ты же не хочешь, чтобы у нашей семьи были проблемы? Конечно, немцы встанут на мою сторону, но когда они узнают, что именно ты покалечил девочку, боюсь, наша фамилия тебе не поможет. Ты меня понял? Я кивнул. Папа закрыл шторы и выключил ночник. Очищенный от коры сучок, лежащий на письменном столе, скрылся во мраке.***
1906 год
Старшему сыну: 21 год
Младшему сыну: 13 лет
— Твои родители меня убьют, если узнают, что мы здесь вместе! — Они уже и забыли о том случае. — Мне кажется, такое не забывают. У герра Шнайдера росли самые лучшие подсолнухи в посёлке. В школе мы с Лаурой договорились, что ночью пойдём к Шнайдеру на участок и оторвём один цветок. — Я не перелезу через забор сам, помоги мне. Лаура схватила меня за руку, сидя на заборе, и затащила наверх. Она маленькая, но очень сильная. — Ты что-нибудь видишь в такой темноте? Я ничего не вижу. — Я, как кошка, вижу в темноте. Мы с Коротышкой перепрыгнули через забор на участок Шнайдера и, принюхиваясь к земле, Лаура нашла те самые подсолнухи. — Нюх у тебя, как у собаки? — Ты можешь говорить тише? Шнайдер же сейчас проснётся! — прошептала Лаура. — Да он храпит! Его храп слышен на всю улицу! — Так же, как и твой голос. Замолчи и подсади меня. Я сел на корточки, и Лаура забралась мне на плечи. Когда я встал в полный рост, руки девочки держались за мою голову. — Нож, — Коротышка протянула ладонь. — Что? — Ты взял нож? — Нет, ты не говорила! — А как я буду тебе его отрывать? Зубами? У меня не хватит сил, чтобы вытащить подсолнух с корнем! — Тсс! — я прислушался. — Храп прекратился… Быстрее рви его хоть как-нибудь. Сейчас Шнайдер оторвёт нам головы! — Опять воришки пришли на мой участок? — послышался голос хозяина. Лаура со всей силой вцепилась зубами в стебель подсолнуха и оторвала цветок. От раскачивания на плечах я рухнул на землю вместе с Коротышкой и усыпанным семечками подсолнухом. — Та-а-а-к, — вышел Шнайдер из дома, освещая лампой ночную улицу, — ну и кто тут? Лаура запрыгнула мне на спину, и мы побежали к забору. Я перекинул Коротышку через штакетник и сам перелез на другую сторону. — Вот шустрые, вот хулиганы! — кричал нам вслед Шнайдер. — Не подавитесь семечками, дурачки! — Ты просто сумасшедшая, Коротышка! — сказал я Лауре, когда мы прибежали на автобусную остановку. — Зато со мной не скучно, — она выковырнула семечку и засунула её в рот, не очищая. — Их надо чистить, с шелухой они невкусные. Я сел рядом к подруге на лавочку и стал выковыривать семечки. Очистил одну и дал Лауре. — А Шнайдер прав оказался, его подсолнухи самые вкусные, — призналась Коротышка. — Ты спать не хочешь? Завтра в школу. — Нет, не хочу. Давай прогуляем завтра школу? — Ты ещё маленькая, а уже хочешь прогуливать уроки! — Пойдём завтра на луг? Там интереснее, чем в школе. — Тебя возит в школу отец. Как ты от него сбежишь? — Легко и просто. Я посмотрел на неё, увидев лишь очертания чёрных кудрявых волос, и спросил: — И почему мы дружим? — А почему нет? Мы быстро съели все семечки и ещё несколько часов просидели на лавочке. Была автобусная остановка, мы с Коротышкой и звёздное небо. Это была лучшая ночь в моей жизни. — Как тебе удалось обмануть отца? Мы лежали с Коротышкой на лугу и обводили пальцами облака на небе. — Он довёл меня до ворот школы и ушёл. Я обошла здание и вылезла через железные прутья. — Ловко. — Смотри, — Лаура указала на кучку облачков, — похожа на змею. Я присмотрелся: — Где же там змея? — Она свернулась кольцом, — Коротышка обвила облако пальцем, и получилась спираль. — А это, — прдруга нарисовала непонятную фигуру, — её голова и раскрытая пасть. — Ты боишься змей? — Нет, а ты? — И я нет. — А пойдём на озеро? — Кидать ветки? — Купаться! — Коротышка встала с травы и поднимала меня за руку. — Вода холодная, мы замёрзнем. — А мы тогда просто ноги помочим. Придя на озеро, мы оба сняли обувь и носки. Лаура осталась в блузке и сарафане, а я снял пиджак и закатал рукава рубашки. Вода оказалась и вправду холодной, но только первое время. После того, как Лаура начала плескаться и бегать от меня, нам стало жарко. — А ты дома разговариваешь на итальянском? — В основном с папой, с мамой — редко. — Поэтому у твоего папы такой сильный акцент? — Ага. Мама предпочитает немецкий, а папа до сих пор мыслями в Италии. — И каково это: знать два языка? — Мне нравится. И это несложно. — Что означают имена твоих родителей? — Орнелла — цветущий ясень, сильная, как орлица. Калисто означает «красивый». — А твоё? — Тебе не понравится. — Почему? — Моё имя означает «увенчанная лавром», а ты неверующий. — Я ничего не имею против веры и верующих. — Зато твои родители имеют. Лаура поставила ботинки и села на них, чтобы не испачкать юбку сарафана. Я тоже сделал так же, как она. Мы сидели плечом к плечу друг к другу. — Папа часто называет тебя «Bambino». Что это значит? — Малышка. — Ух, ты! Здорово! — Мы дружим уже три года, а ты знаешь всего несколько слов на итальянском. Это не дело. — Научишь меня? — Sei un bel ragazzo, Bruno. — Я надеюсь, что ты согласилась, — на моём лице появилась улыбка. Лаура засмеялась, и я не мог оторвать взгляда от девочки с копной чёрных кудряшек: — Знаешь, я не похож на родителей, не похож на брата. Я совсем другой. — Знаю, — Коротышка повернулась ко мне лицом и коснулась ладошкой правой щеки. — Ты очень красивый мальчик, Бруно.