МОГИЛЬЩИК И ГАУПТМАН
1913 год
Старшему сыну: 28 лет
Младшему сыну: 20 лет
— Синьор Бассо, можно мне увидеть Вашу дочь? Калисто смотрел на меня снизу вверх. Двадцатилетнему парню итальянец еле доходил до пояса. Я стал самым высоким Морицом среди всех мужчин в семье. Мой рост составлял метр девяносто, в то время как отец и Удо не достигали даже метра восьмидесяти. — Нет. Мориц, иди домой. Я тебе не разрешаю видеться с Лаурой. Калисто закрывал перед моим носом дверь. — Но, синьор, — я успел остановить дверь ногой, — почему? — Спроси у своего отца. — Калисто, прошу… — итальянец выпучил на меня зелёные глаза. Я впервые обратился к нему по имени. — Вы же знаете, я не имею никакого отношения к его делам и, тем более, к его журналу. Я работаю на кладбище, выкапываю могилы. — Вот и иди к мертвецам. Я хорошо закончил школу. Университет? Кому нужен ученик-идиот? В армию меня тоже не взяли — я опасен и непредсказуем. На работу сначала не брали — боялись подпускать к мертвецам, но со временем работодатели меня приняли. Работа хорошая, спокойная, тихая. — Калисто, я читал последний выпуск «Немца». Я не разделяю мнение отца по поводу европейцев и других наций. Я знаю Вашу семью всю свою жизнь и ни разу не усомнился в Вас. Прошу прощения за себя перед Вами и Орнеллой. — Ты хороший парень, но семья у тебя паршивая. Пожалуйста, не подходи к Лауре. Я убирал ногу и дал Калисто закрыть дверь.***
Я постучался в дверь, и открыла мать. Она бросилась мне на шею и зацеловала: — Каким ты стал! Ты так похож на отца! — Мам, перестань и вытри слёзы. — Отто! — кричала мама в дом. — Удо приехал! Я зашёл в свой некогда старый дом, и меня встретил отец. — Командир! — мужчина отдал честь. — Герр Мориц! — отдал я честь в ответ. — Иди сюда, дай обнять любимого сына! — отец обнимал меня и целовал. — Китель то, что надо, — папа приглаживал ладонями мой китель. — Я знал, что форма будет тебе к лицу. — Я не хожу в нём каждый день, пап, — расстегнул пуговицы под грудью и снял фуражку. — В любом случае, ты уже давно не носишь форму обычного солдата. В восемнадцать лет я был рядовым солдатом телеграфистом. В девятнадцать лет я стал лейтенантом. В двадцать четыре года я стал гауптманом. Я перестал не работать телеграфистом, а сидел в штабе и читал почту, пока отец договаривался о моём повышении. Со второго этажа спустился младший брат. Я его даже сначала не узнал: — Ого, как ты вымахал! — он был выше меня на целую голову. — Привет, — опущенные синие глаза и пальцы, нервно поправляющие волосы на макушке. — Привет, — я протянул брату руку, и он пожал её. — А рукопожатие у тебя слабенькое. Что, всё ещё продолжаешь бренчать по клавишам и ничего тяжёлого в руках не держишь? А мама говорила тебе, ешь больше кашу, сын! — я тыкнул ему в живот. — Он работает могильщиком, — напомнил отец, — могилы выкапывает. — А-а, значит, от возвышенного к земному, — я улыбнулся, но лицо брата осталось неизменным. — Мальчики, — позвала мать, — идите за стол. Праздничный обед по поводу моего приезда. Я старался редко приезжать домой, меня сюда не тянуло. Я, наконец-то, стал свободным в Мюнхене. Однако родителей продолжал уважать, и раз в год мне приходилось их навещать. Одного раза мне хватало сполна. — Как Мюнхен? — спросил отец. — Живёт. Дышит полной грудью. Не то, что Циттау. — Циттау — совсем другой городок, Удо, — вмешалась мать. — Да, ты права, он для таких, как вы: тихих и спокойных. В Мюнхене вам бы не понравилось. — Удо, у тебя уже появились серьёзные планы в Мюнхене? — Я живу там десять лет, мам, о каких планах ты меня спрашиваешь? Я понимал, какой разговор заведёт мать. — С каждым годом мы с отцом стареем… — И? — Тебе почти тридцать лет. — Двадцать восемь, мама, не увеличивай мой возраст, — глоток компота из стакана. Я за рулём, поэтому никакого алкоголя. Да и в принципе я не употреблял спиртное. — Хорошо. В любом случае. У тебя высокий пост, высокий чин и грандиозное будущее впереди. — Не переживай, до вашей смерти папа ещё успеет накидать мне звёздочек и полосок на погоны. — Не сомневайся, Удо. Генерал-майор тебе обеспечен, — успокоил меня отец. — Жду с нетерпением, — я улыбнулся и подмигнул. — Удо, тебе пора, помимо званий, думать и о личной жизни. — С этим всё в порядке, мама! — разговор начинал раздражать. — Ты уже нашёл себе невесту? — Что? Невесту? Зачем она мне? Я не собираюсь жениться! Моя жизнь — моя карьера. Моя жизнь — моё имя. Вот и всё! Я что, один могу сделать тебе внуков? Все покосились на младшего сына: он опустил голову в тарелку. — Кажется, не только я в этом доме взрослый. — Но ты первый, Удо, старший ребёнок, — не унималась мать, — нам с папой хотелось бы, чтобы ты первым женился и стал отцом. — Хотите, — я кивнул обоим родителям. — Что ещё вам могу сказать? Оставшуюся часть обеда мы с отцом говорили о политике, о военном обеспечении государства, о будущем нашей империи. К единому мнению мы так и не пришли. Отец сидел в Циттау и дальше своего носа ничего не видел. Он верил радио и слухам, а я жил в одном из самых крупных городов империи и видел всё своими глазами. Мир готовился к войне, быть может, к самой страшной. После обеда я попросил брата выйти со мной на улицу, подышать свежим воздухом. Родителей и так всегда беспокоило, что их дети почти не общаются. — Как у тебя дела? — спросил я у брата. Мы были на заднем крыльце. Младший сидел на ступеньках, что аж коленки упирались в горло, а я стоял на траве под ступеньками. — Хорошо. Всё хорошо. У тебя как дела? — Да не всё так хорошо, как я говорю. — Что такое? У тебя проблемы? — В крупных городах неспокойно. Народ начинает нервничать и шептаться. — О чём? — О войне. — Какой войне? — не понял брат. — Мы собираемся с кем-то воевать? Это из-за журнала отца? — Да нет. Отец здесь не при чём, — я спустил подтяжки с плеч. — Думаешь, для чего Германская империя объединяется с другими странами? — Союзники — это всегда хорошо. Разве не так? Прости, я не особо понимаю в военной истории. — Когда на союзника нападут, Германская империя вступится за него, и начнётся война. Это лишь вопрос времени. — Ты что-то знаешь и молчишь? Не хочешь пугать родителей раньше времени? — Я много чего слышу и многое запоминаю, но молчу об этом. Я буду далеко, а тебе придётся резко повзрослеть. — Но меня же не возьмут на войну. Меня и в армию-то не взяли. — На войне всё равно: идиот ты или вундеркинд. — Но я не хочу воевать… Папа сделает так, чтобы я не пошёл на войну. Он и тебе поможет. — Папа с мамой хотят гордиться нами. Мы же с тобой Морицы. А война — это идеальный повод заявить о себе. — Они гордятся тобой, а о себе я заявил с рождения, — брат отвернулся. — Удо, я не готов к такому. Я даже не умею держать винтовку в руках. По правде говоря, я тоже не умел держать оружие в руках. У меня его и нет. Даже пистолет я не носил на поясе. — Научат. Очень быстро научат. Германской империи нужны солдаты. Все не готовы. — Ты поможешь мне? — взгляд с надеждой. — Мы с тобой слишком разные. Мы будем в разных полках. Тем более, я офицер, а ты будешь просто солдатом. — Ты приедешь за мной? — Сразу, как только узнаю.***
1914 год
Старшему сыну: 29 лет
Младшему сыну: 21 год
Рано утром пришло письмо. Война началась. Меня призывали служить Родине. Мама с папой не знали, что делать. Никто к этому не был готов. Я написал несколько слов на листке и пошёл к дому Бассо. Окно в комнате Коротышки открыто. Я залез на дерево и пустил самолётик подруги. «Встречаемся на нашем месте. Срочно». Лес, где мы впервые повстречались с Коротышкой, стал нашим особым местом. Здесь мы купались в озере летом, собирали букеты для гербария в школу и просто были вдвоём с Лаурой. — Проходя мимо дома Морицов, я услышала крик. Что такое случилось с твоими родителями? Я сидел на корточках возле берега и кидал ветки в воду: — Война началась. — Да, я читала в газетах. Удо пойдёт на фронт, поэтому твои родители так разнервничались? — она остановилась в нескольких метрах от меня, но не решилась присесть. — Кажется, они впервые подумали обо мне. Я пойду на фронт, Коротышка. Меня призывают. — Что? Ты шутишь? Это же невозможно. Коротышка знала о моём заболевании. Она никогда не считала меня идиотом. — Не шучу, — я встал в полный рост и перестал бросать ветки в воду. — Я ухожу на войну завтра. — А можно не идти? — она подошла ко мне вплотную. — Можно как-то сбежать? — Это только ты можешь затеряться в толпе. Такого, как я, всегда заметят. — Но… но… а папа не может тебе помочь? Тебе же нельзя на войну. — Мне никто не поможет, Коротышка. Лаура опустила голову и всё никак не могла поверить в услышанное: — А когда ты вернёшься? — Я не знаю. Наверное, когда закончится война. — А когда она закончится? — Этого никто не знает. Подружка обвила руками мой поясницу: — Ты не увидишь, как я закончу школу. Когда ты вернёшься, я тебе всё расскажу. Возвращайся поскорее, я тебя буду ждать. Я положил подбородок на кудрявые волосы Коротышки и вдохнул их запах. Пахло яркими вкусными специями. Пахло Италией. Я запустил Лауре в волосы свои пальцы, и мягкие пружинки обвили их. У Коротышки самые красивые волосы, которые я больше никогда не увидел. К вечеру мать собрала мои вещи. Не без помощи отца, разумеется. — Ты уже оброс, сынок, — в комнату вошла мама с тарелкой пены и острым лезвием. У меня уже давно начала расти щетина, от которой я избавлялся каждый день, потому что отец не любил бороды, но мама самостоятельно продолжала брить мне голову. — Не хочу, чтобы завтра твою голову брил кто-то посторонний. Я сел на край кровати, и мать начала свою многолетнюю церемонию, которую проводила каждые две недели вот уже двадцать один год. — Ты думаешь, отец не знает? — спросил я маму. — Знает что? — Кто я такой. — Ты его сын, — холодное лезвие прошло по макушке. — У меня никогда не было вшей, мам, и ты это прекрасно знаешь. — Они могут появиться у тебя в любой момент. — Папа знает, — рука мамы застыла в воздухе. — Папа давно знает. В 7 часов утра при полном параде в военном мундире приехал Удо на Бенце с открытым верхом. Таких машин я никогда не видел в Циттау. — Я привёз тебе форму, — на крыльце Удо передал мне чемодан. — Иди, переодевайся. — Я думал, что поеду в обычной одежде, а переоденусь уже на полигоне. — Чтобы мой брат носил чёрт знает что? Я что, зря запоминал твои размеры? Я взял чемодан с формой и отправился наверх. Никогда ничего подобного не носил и обращаться с такой одеждой даже представления не имел. — Твоя форма — твоё лицо. Запомни это, — сказал Удо, застёгивая на мне куртку. — А оружие? — Беречь его, как зеницу ока. Ни в коем случае не бросать, не терять, не обменивать. Это твоё личное оружие. Понял? — Да. — С оружием в могилу. Запомни. Очищенный от коры сучок лежал на своём месте на письменном столе. Синица за окном прилетела попрощаться со мной. Не знаю, когда я вернусь в свою комнату. Не знаю, вернусь ли я. Когда я был уже полностью одет и собран, мать с отцом холодно со мной попрощались. Зато Удо они провожали со слезами на глазах. Выйдя из дома, я напоследок обернулся в надежде, что больше сюда никогда не вернусь. Я обратил внимание на соседский дом — на прикрытое окно Коротышки. Я вернусь. Обещаю. Я вернусь ради тебя. Сев в Бенц, мы поехали на полигон в Мюнхен. — Куда меня могут распределить? — спросил я Удо. — Понятия не имею! — из-за ветра брата плохо слышно. — В бронетехнику с таким ростом тебя явно не возьмут! Будешь обычным пехотинцем! — А ты? Продолжишь служить в штабе? Работать за телеграфом? — Разумеется! Кто-то же должен этим заниматься! Спустя несколько часов мы с братом зашли на полигон. Довольно странно выглядели — как не братья. — Гауптман Курц, — поздоровался Удо с командующим полигона, — Морицы прибыли. Капитан был возрастом, как наш отец. Человек старой закалки. Он осмотрел нас обоих с ног до головы и почесал висок: — Братья, значит? — Так точно, — ответил Удо. — Сколько лет? — Двадцать девять и двадцать один. — А ты и воевать будешь за младшего брата, гауптман? — удивился Курц. — Если понадобится. — Младший, вообще, разговаривает? — Так точно! — ответил я. Курц ещё минуту постоял и подумал: — Ты, — кивок в мою сторону, — ты сильный? С ростом тебе больно не повезло. Из окопа будут видны твои коленки. — Так точно, сильный. — Удержишь в руках тридцать килограмм? — Так точно, удержу. — Поедешь в Лейпциг, в пулемётный батальон. Я буду пулемётчиком? — Кажется, это подходит, — сказал Удо и протянул Курцу конверт. Гауптман тут же спрятал его во внутренний карман кителя. — Давайте прощайтесь. Мориц младший отправляется в Лейпциг немедленно. У нас крайняя недостаточность пулемётчиков. Удо отвёл меня подальше: — Ты всё понял, что я тебе сказал? — По поводу формы и оружия? — уточнил я. — Да. Пулемёт — опасная вещь. Удержи его в руках. — Удо… — нервы шалили. — Я… не готов ко всему этому, — рядом с нами молодые ребята проходили полосу препятствий, кто-то чистил оружие, кто-то одновременно брился и курил. — Это не для меня. — Что значит не для тебя? — Я не хочу убивать… Как это: забрать у человека жизнь? — А у врага? — брат пристально смотрел на меня голубыми глазами. — Он — человек в первую очередь. Я никогда никого и пальцем не тронул… — Придётся измениться. На войне не любят тихонь. Покажи себя с лучшей стороны, прошу. И самое главное — не восхваляй нашу фамилию. Лучше не болтай, а действуй. — Сесть за пулемёт и расстреливать приближающуюся толпу народа? Это значит действовать? — Защищать свой народ — это значит действовать. Пулемётчик — большая ответственность. Один твой промах может изменить ход всего сражения. Пропустишь одного, — Удо щёлкнул пальцами, — потеряешь голову. — А как же ты? Как же твоё обещание? Ты не пользуешься оружием. — Война — не место обещаний, — брат вытащил из кармана часы на цепочке и сверил время. — Мне пора, — Удо схватил меня за плечи. — Я прошу тебя, гляди в оба глаза и не потеряй голову. — Мориц младший, время истекло, — сказал Курц, — грузовик тебя ждёт. — Удачи тебе, — сказал старший брат. — И тебе удачи, Удо. Мы попрощались. Старший брат дождался, пока мой грузовик скроется из виду. Я увидел Удо только через несколько лет. При других обстоятельствах. И с другим чувством.***
— Что ты с ним, как с маленьким, гауптман? — У тебя есть брат или сестра, Курц? — Пятеро. Три брата и две сестры. — А он у меня один. Я всегда буду заботиться о нём, сколько бы лет ему не было. — А если он погибнет на войне? — Я никогда не прощу себе этого. Я попрощался с Курцем и поехал в штаб. Разумеется, это был спектакль. Я заранее договорился о будущем брата. Отец сказал, что младшего нужно закалять, сделать из него мужчину. Надеюсь, война послужит на пользу двухметровому громиле. — Шарлотта, есть новости? — спросил секретаря и по совместительству свою любовницу. Мы не делили с ней один кабинет, но порой она заходила ко мне и оставалась на чуть дольше, чем должна. — К Вам приехали, гауптман. — Кто? — Вас ждут в кабинете. Шарлотта взволнованна. Даже когда приезжала проверка, она вела себя более спокойно. Так кто приехал? — Поговорим потом, возвращайся к работе, Лотти. Секретарь села за стол и вытерла слезу из уголка глаза. Кто-то её обидел. Этот кто-то сейчас в моём кабинете. Незнакомец расположился на кожаном диване и листал мои документы. Чувствовал он себя, как дома. На погонах я прочитал — лейтенант. Он ниже меня по званию, но только он имел власть здесь. — Гауптман Удо Мориц? — голос с издёвкой. — Чем обязан столичному лейтенанту? Он приехал из столицы. Кому из Берлинского штаба я перешёл дорогу? — Меня прислали лично вручить Вам повестку, герр Мориц, — лейтенант встал и подошёл ко мне. У него светлые зачёсанные назад волосы и прыщи на двадцатишестилетнем лице. — Повестку? Телеграфисту? Смешно, — я нагло посмеялся. — Простите, не вижу здесь телеграфа. Лейтенант полез в карман и вытащил конверт. Я открыл его и прочитал самые страшные слова в своей жизни. — Это… это ошибка? — У Вас плохо со зрением, гауптман? Носите очки. — У меня всё в порядке со зрением, лейтенант! — Значит, собирайтесь и отправляйтесь в Циттау. Вам, кажется, известен этот городок? — Вы не представляете насколько. — Отлично. Сто второй Саксонский пехотный полк ждёт Вас. — Зачем пехотной бригаде телеграфист-гауптман? — не понимал я. — Незачем. Германской империи нужны солдаты, гауптман, пехотинцы. И чем больше, тем лучше. — А я-то тут причём? — внутри меня пылали ненависть, злоба и обида. — Отныне Вы солдат, Удо. До Берлина дошли Ваши грандиозные повышения, и он захотел посмотреть на Вас в деле. Вам дадут оружие. Уютный кабинет Вы поменяете на линию фронта. Армия Вам знакома же? Значит, Вы знаете, как держать оружие в руках. Я не умел держать оружие в руках. — Ваш отец — Отто Мориц, верно? — лейтенант приблизился, и меня обдало запахом столичного одеколона. — Не запачкайте его репутацию своими предубеждениями, гауптман.