ИМЯ НА ФРОНТЕ
— Рядовой Мориц! Позвал меня такой же рядовой и вручил жетон, на котором были выбиты моё имя и фамилия, дата и место рождения, а также воинская часть. — Куда мне его положить? — спросил я у него. — В карман, или найди верёвку и повесь на шею. Никогда его не теряй, если не хочешь проблем. Пришёл офицер, и рота выстроилась в шеренгу. Из всех солдат я самый высокий. Это вызывало жуткий дискомфорт, потому что мне приходилось смотреть сверху вниз, даже на офицеров. Капитан что-то говорил, но я не слушал. Вернулась старая привычка — уходить в себя. — Ты что, глухой? — спросил подошедший ко мне гауптман. — Никак нет! — я выпрямился и стал ещё выше остальных. — Фамилия? — Рядовой Мориц. — Мориц? Что-то знакомое. Твой папаша не автор ли «Немца»? — Так точно! — Я слышал об Удо Морице, который служит в штабе Мюнхена. Не твой ли родственник? — Мой старший брат. — Фамилия здесь тебе не поможет, Мориц. Ты меня понял? — Так точно! — Вы — пулемётчики! — обратился к солдатам капитан. — Ваше основное оружие — станковый Машиненгевер 08. Мне неважно, сильные вы или слабые, вы должны таскать на себе пулемёт, весом в шестьдесят килограммов. Если вам не хватит двухсот пятидесяти патронов в ленте, воспользуйтесь пистолетом на поясе. Ещё и пистолет. Два оружия в одних руках. — И самое главное, — продолжил гауптман, — не отключайте мозг. Слушайте, что говорят вам офицеры и сослуживцы. Это помогает не сойти с ума. Первый бой самый запоминающийся. Грузовики привезли нас прямиком на линию фронта. Помимо пулемётчиков, машины везли и стрелковые отряды. В земле уже прорыты окопы и туннели. Кругом шум взрывов и свист пуль. Я увидел его. МГ 08. Моё оружие. Это настоящая машина для убийств. — Рядовой! — крикнул офицер. — За орудие! Я должен подчиняться, но даже подойти к пулемёту не могу. — Ты глухой или тупой?! Бегом к пулемёту! Я всё-таки подошёл к оружию. МГ 08 огромный: больше метра в длину, массивный ствол, четырёхногий станок. Один солдат подбежал менять ленту. Зализанный брюнет высокого роста с крючковатым носом. Это Герман. Я запомнил его. Он стоял справа от меня в грузовике. Кто-то слегка подтолкнул в спину: — Давай, нам нужно выполнять приказы. Не бойся. Это оказался низкорослый рыжеволосый парень со шрамом через левый глаз. В руках он держал винтовку. Это Пауль. Я запомнил его. Он стоял слева от меня в грузовике. Я взялся за рукоятки пулемёта. Мои кисти затряслись. На нас бежали отряды противника. Я знал, что делать. Мне объяснили это на полигоне в Лейпциге. Я должен в них стрелять. Более того, знал, как стрелять. Мне показали. Но я не мог нажать на курок. — Огонь! — приказал гауптман. Я должен был начать стрелять, но не мог. Пауль уже стрелял — он убирал с винтовки дальних, Герман с автомата отстреливал ближних, но их патронов и скорости не хватало, чтобы убрать армию из сотен человек. — Пулемётчик, открыть огонь! — Я не могу! — кричал я. — Не могу! Мой крик услышал весь окоп. Гауптман нацелил на меня пистолет: — Не выстрелишь ты — выстрелю я в тебя! Фамилия, рядовой? Я отошлю весточку твоей матери, что её сын — дезертир! Мои пальцы окаменели. Мой разум уже не здесь, он дома: вот мать пришла с тарелкой пены и острым лезвием, а вот отец закрыл шторы на окне. Маленькая синица щебетала за стеклом, а потом её щебет перебили голоса: — Бруно, я тебя прикрою, Герман — тоже, но без тебя нам не справиться. Только ты сможешь спасти нас, если они подойдут ближе. Это Пауль. — Мы с тобой, Бруно. Мы переживём это. Это Герман. И я выпустил половину пулемётной ленты. Около сотни людей пало замертво. Мой разум вернулся ко мне. Я не хотел домой. Домой, где не называли меня по имени.***
Мне выдали новую форму — форму рядового. Теперь я такой же, как все. Мне выдали Люгер и винтовку Маузер. Они хотели, чтобы я стрелял, чтобы убивал. — Мне не нужно оружие, — сказал майору. — Как же ты будешь воевать, рядовой? — спросил старший по званию. — Я не умею воевать и не хочу. В руках у офицера моё досье. Он знал, кто я, знал, из какой семьи солдат перед ним. — Здесь написано обратное, гауптман. — Вы верите в написанную ложь или своим глазам? Майор задумался. Мне не предназначено быть солдатом, я должен быть офицером — так говорил мой отец, но без первого не стать вторым. — У тебя есть стать и характер, будущий майор. А также фамилия, которой ты должен соответствовать. Умеешь быстро бегать, рядовой Мориц? Я ненавидел физкультуру в школе — постоянно её прогуливал. — Говорят, у тебя хорошие мозги? Бегай быстро, чтобы их не прострелили. Майор достал из ящика цинковый жетон и протянул мне. Мой новый жетон. — Отдай мне свой старый жетон, Мориц. Он тебе больше не понадобится. Ты сам сделаешь себе новое имя, и отец тебе в этом не поможет. Если захочешь повышение — получишь его по праву, а не по договорённости. Отныне ты, рядовой Мориц, посыльный. Отказываешься убивать — будешь бегать. Не будь солдатом, убийцей, как ты обычно высказываешься, будь немецкой овчаркой, которая разносит письма. — Для этого служат настоящие подготовленные собаки. — Хочешь сказать, что собака умнее тебя? Я же вундеркинд. Настало время использовать свою особенность. — В детстве у меня была собака. Немецкая овчарка. Мой отец заставил убить её. После этого я пообещал, что больше никого не лишу жизни. Герр майор, я буду посыльным, буду немецкой овчаркой. Я сделаю себе новое имя.***
1915 год
Старшему сыну: 30 лет
Младшему сыну: 22 года
Я всегда знал, что война — это сон, потому что такого по правде не бывает. Быть не может. Нет. Прошёл год с начала войны. Я уже никогда не буду таким, как прежде. Сколько боёв прошло? Я не знал. Сколько патрон выпустил мой пулемёт? Я не знал. Сколько людей я убил? Я знал. Очень много. — Мориц, ты уже получил новый пулемёт? — спросил сержант. — Да. — И как тебе? — Я уже привык к старому варианту. МГ 08 образца 1915-о года значительно изменился. Он стал почти на двадцать килограммов легче, вместо четырёхногого станка — две сошки, появилась пистолетная рукоятка. Я уже привык таскать на себе старый вариант. Пауль всегда нёс станок, Герман обматывался патронной лентой, на себя брал самое тяжёлое — непосредственно само орудие. На поле боя я всегда молчал, ребята следовали моему примеру. Разговаривали мы только в казарме. О чём говорить, когда ты несёшь смерть? — Когда нам поменяют погоны? — спросил Пауль. — В конце недели должны, — ответил Герман. Три месяца назад нас троих повысили до сержантов. На прошлой неделе нас повысили до фельдфебелей. Гауптман нами очень гордился. — Сержант Фухс, Вам письмо, — рядовой вручил Паулю конверт. — От Корины? — поинтересовался Герман у друга. Фухс раскрыл конверт: — Да, от неё, — рыжеволосый парень ослепительно заулыбался. Корина — невеста Пауля. В скором времени они хотели пожениться. — Тебе так никто и не пишет, Бруно? — спросил сержант со шрамом на глазу. Я помотал головой. За год мне никто не написал. Да и сам никому не писал. В действительности же я ждал писем от брата и Коротышки, но мне никто не писал. Фельдфебель Мецлер увидел довольное лицо Фухса: — Баба? — Девушка, — ответил Пауль. — А тебе, Мориц, баба пишет, или у тебя нет бабы? — солдат оголил кривые чёрные зубы. — Ты успел до войны вкусить какую-нибудь девчонку? — Не отвечай ему, Бруно, — шепнул Герман. — Мецлер — козёл, это знают все. — Вы слышали новости? — спросил рядовой с газетой в руках. — сержант Мориц, Удо же твой брат? — Да. — Про него написали, — рядовой раскрыл газету на нужной странице и стал зачитывать. — «Всеми любимый фельдфебель Удо Мориц, сын создателя известного журнала «Немец» Отто Морица, пострадал во вчерашнем бою. В результате взрыва гранаты, герой нашумевших газетных новостей потерял левую руку. Обстоятельства несчастного случая точно неизвестны. Однако сам герр Мориц младший заявил». Далее цитата: «Посыльный может передавать письма и одной рукой. Инвалидность — это не повод покинуть линию фронта. Я доставляю письма уже год. Я не убил ни одного человека. Я буду исполнять свой долг перед Германской империей всю жизнь». Вот так. В казарме начали перешёптываться. Всех в стране удивил подвиг Удо Морица: гауптман из Мюнхенского штаба добровольно пошёл на фронт обычным рядовым. За год он повысился до фельдфебеля. Поговаривали, что скоро его наградят Железным крестом. Брат поднял на уши многие батальоны и дивизии, он отказывался использовать оружие по назначению. Ему нашли применение — почтальон. На его счету тысячи писем, а на моём — тысячи трупов. Удо Мориц обманул меня. Именно брат заставил меня убивать. Сам же Удо не отрёкся от своего обещания, и даже война ему не помешала. — Не принимай это на свой счёт, Бруно. Когда-нибудь и про тебя напишут в газете. — Никто и не знает о моём существовании, Герман. Да и слава мне не нужна. Удо делает из своей службы спектакль. Он хочет быть у всех на слуху. На полигоне, когда мы в последний раз виделись, брат пообещал мне, что будет защищать Родину, что переосмыслит свои предубеждения. Он обещал. Удо сказал мне это, потому что я не хотел воевать, не хотел убивать людей. И что в итоге? — я посмотрел на Германа. — Мои руки и спина отваливаются от тяжести пулемёта. Ладони все в мозолях от рукоятки. Моё оружие самое чистое, потому что брат велел мне следить за ним. А что сделал он? Какой долг выполняет Удо? — Он потерял руку. Такая потеря добавит ему ещё звёздочек на погоны, — размышлял Герман. — Не удивлюсь, если родители ещё вчера приехали к нему с супчиками. Герман с Паулем засмеялись над моей мыслью. — У вас с самого детства ненависть друг к другу? Вопрос Пауля заставил меня задуматься. А была ли ненависть между мной и Удо? — Я думаю, что между нами нет ненависти. Просто не мы выбрали своих родителей.***
Очень болели ноги и спина. Наверное, я зря прогуливал физкультуру в школе. Варикозные вздутия на обеих икрах. Первые полгода с начала войны все рядовые и офицеры косо на меня смотрели. Никто не поверил в мою легенду: добросовестный гауптман отказался от своих званий и пошёл на фронт. Я старался доставлять как можно больше писем, чтобы не пересекаться ни с кем на поле боя или в казарме. Бегал на самые дальние дистанции, чтобы быть как можно дальше от Циттау. Я чувствовал себя, как мой младший брат — изгоем, балластом. Я мог вытерпеть физическую боль от постоянных перебежек, но упрёки и косые взгляды в свою сторону — никогда. У меня характер Морицов — я не дам себя в обиду. Благодаря любви отца его сына любят во всей империи. «Немец» приобрёл лицо — моё. Имя Удо Морица несло за собой храбрость, отвагу и чувство долга. Меня восхваляли за пределами фронта, но в окопах ненавидели. Повышение мне тоже многого не дало. Даже рядовые не видели моей значимости на войне. Скоро всё изменится. Очень-очень скоро. — Рядовой Золлер, тебя вызывает лейтенант, — сказал я новенькому. — Ему надо, пускай и зовёт. Ответ Золлера подхватили смехом четверо рядовых и сержантов. — Это приказ, рядовой, — настаивал на своём. — Ты не имеешь права отдавать мне приказы. Ты не военный! Снова смех. — Что для тебя представляет военный? — поинтересовался я. Я стоял перед рядовым в зимней шинели. Мои сапоги стёрлись от твёрдой земли. Мне тридцать лет, а я уже сильно полысел. Не знаю от чего это: либо от ужасов войны, что видел, либо из-за генов отца. В любом случае от моих светлых волос остались небольшие клочки на висках. В компенсацию лысине я отрастил усы. Бороды нам запрещено носить, а с усами зимой теплее. Многие их носили. Они поднимали тебя в глазах сослуживцев, но меня ничто не поднимало. — Тот, кто держит оружие в руках, — сказал сквозь зубы Золлер. — Я уже три дня на фронте и убил тридцать пять человек. Сегодня или завтра получу Железный крест. А чего добился ты за год, фельдфебель? — моё звание рядовой намеренно выделил голосом. — Железный крест для тебя так значим? Награда, которую дают каждому смертнику, так тебе желаема? — Я не сдохну, пока на моей груди не будет сотни наград! Я готов застрелить миллионы людей ради этого. «Такие люди и правят миром» — подумал я. У меня на поясе висела связка гранат. Я никогда ими не пользовался. Люди любили шоу, любили, когда человек надрывался. Только под стрессом тебя смогут заметить. Я отстегнул с пояса связку и отбросил её подальше от себя. Взял в левую руку одну осколочную гранату. — Власть у того, у кого оружие в руках? — спросил у рядового. — Фельдфебель, ты с ума сошёл?! — заорал Золлер. — Положи гранату на место! Остальные четверо сержантов и рядовых тут же поднялись с мест. Как только я отвинчу крышку в нижней части рукоятки, они все побегут от меня прочь. — Ты прав, Золлер. Оружие — это власть. Мне не нужны пули, чтобы вас пятерых лишить жизни. Этого вы хотите? — я отвинтил крышку в нижней части рукоятки, откуда выпадал шнур с фарфоровым кольцом. — Или вы хотите спасения? — я заметил, как один рядовой дёрнулся. — Стоять! — нацелил на него гранату. — Это приказ старшего по званию, рядовой. Хочешь пойти под трибунал? — солдат замер на месте. — Золлер? — Да, фельдфебель? — Ты всё ещё дышишь, потому что я вовремя отношу письма, которые приводят к нам подкрепления. Ты дышишь благодаря мне — человеку, который не выпустил ни одной пули за год. — Так точно, фельдфебель! — На войне есть люди, которые убивают, а есть те, кто спасают. Так вот, я — второй тип людей, — дёрнул за шнур гранату и бросил её высоко-высоко в воздух. Моя левая рука так и осталась поднятой вверх. — Я мог вас убить, но только я вас спасу, — пятеро человек разбежались в разные стороны, и через шесть секунд граната, упавшая мне обратно в руку, взорвалась. Я закрыл лицо правой ладонью, но мелкие осколки вонзились мне в шею и в глаз. Я не чувствовал левую кисть, что-то мокрое текло под рукав шинели. Опустил руку и увидел два пальца: большой и указательный. Трёх других нет так же, как и части ладони. Спектакль удался. Я заранее разобрал одну гранату и собрал её по новой. Взрывчатка меньшей силы. Такая граната не убила бы шесть человек, только слегка покалечила. В итоге я сам себя покалечил. Принял весь удар на себя. Я сам сделал себе имя. Помощь отца мне не потребовалась на фронте.