ДРЕЗДЕН
1941 год
Старшему сыну: 56 лет
Младшему сыну: 48 лет
Война началась два года назад. Толпа молодых парней добровольно пошла на фронт. Меня никто не пригласил. И хорошо. Я бы всё равно не согласился. Удо больше не работал в штабе. Он находился где-то в Берлине. Он больше не майор. Отец оказался прав: в начале новой войны старшего брата повысили до штандартенфюрера СС. Он именовался теперь полковником. С появлением Вермахта в 1935-м году многое поменялось. Германия, в принципе, изменилась. Теперь мы все СС. Появился фюрер. Новый идеал. Новая элита. Герр Гитлер в точности, как Отто Мориц. Он поднимал национальную составляющую нашего государства. И знаете что? Каждый в Германии верил словам фюрера. Каждый. И я в том числе. Всему виной радио и газеты. Они заполонили мой разум. После Первой Мировой войны от Германской империи ничего не осталось. Каждая иностранная скотина сожрала по куску от моей страны. Они пожалеют. Они уже пожалели, когда в 1939-м году мы заявили о себе. Германия восстала из пепла. Весь мир страдал. Я жил в Дрездене почти десять лет. Какая ирония. Я ведь защищал окрестности этого города в 1917-м году. Я пострадал, но противник сюда не добрался. Я приехал сюда в 1933-м году после того, как сбежал из Циттау. Массимо Ломбарди купил мне квартиру на мои инвалидные пособия. Третий этаж пятиэтажного дома. Однокомнатная квартира инвалида, о котором здесь никто ничего не знал. Я начал новую жизнь в Дрездене. Здесь никто не слышал мою фамилию. Массимо я видел последний раз восемь лет назад. Не знаю, что с ним стало. Да мне и неинтересно. У протезиста еврейская внешность, думаю, он платил за неё сполна. Удо я видел последний раз четырнадцать лет назад. Его часто печатали в газетах. Полысевшая голова, огромный нос, монокль на левом глазу, отсутствие левой кисти, всегда ровная спина. Стать. Уважение. Почтение. Идеальный немец. В свои пятьдесят шесть лет Удо так и не женился. Мой брат — самый завидный жених Германии. Родителей я так и оставил в 1933-м году. Они продолжали жить в Циттау. Отто Мориц ни разу не показал своего младшего сына Бруно. Писали, что герр Отто вместе с фрау Беатой держат сына взаперти. Как смешно. Почему вы не писали об этом раньше, когда я действительно был взаперти? Я залпом выпил стопку шнапса и подкурил папиросу. Родителей нет, поэтому можно делать всё что угодно. Я сидел за барной стойкой на первом этаже моего дома. Очень удобно. Когда я напивался, на деревянной ноге не так далеко идти до квартиры. — Не рановато ли ты начал, Бруно? — спросил Ганс, бармен. — Который час? — Двенадцатый. — В самый раз. — Сейчас утро, Бруно, а не вечер. Я залпом выпил следующую стопку шнапса. Массимо создал для меня жалостливую легенду в 1933-м. Якобы он спас меня из ужасного дома для инвалидов. Мой паспорт, медицинскую карту и прочие документы проверили, на фамилию даже не обратили внимание. Хозяин многоквартирного дома поверил, даже слезу пустил, и вселил меня в одну из квартир. В будущем на работу я не пошёл. Зачем, когда тебе выплачивали солидную инвалидность? Первое, что я купил по прибытию в Дрезден, это плитку шоколада. Шестнадцать лет не ел ничего сладкого. Даже на линии фронта нам давали конфеты. Первой дорогой вещью, купленной за свои деньги, был проигрыватель. Так уж повелось, что я любил музыку. Спустя годы я заработал себе определённую репутацию — местного алкоголика. Нет, не такого, который валялся и кричал на улице, а такого, который в любое время выпивал за барной стойкой. Свою инвалидность я никогда не скрывал. Своё лицо я никогда не скрывал. Все в районе понимали, что денежные сбережения у меня имеются, и я лакомый кусок для воров, однако никто не смел ко мне подходить. Лучше быть бесфамильным алкоголиком Бруно, чем младшим Морицом. — Сегодня не ты один начал рано, Бруно, — протирая стакан, Ганс кивнул в сторону окна. Приехал гауптштурмфюрер СС в ослепительно красивой чёрной форме. Сегодня кого-то заберут на фронт. — Как думаешь, кого? — спросил бармен. — Конечно, Гельмута. Парню вчера исполнилось семнадцать. — Ну хотя бы мальчишка успел выпить свою первую стопку шнапса, — с иронией произнёс Ганс. В бар зашёл капитан, и все разговоры прекратились. Уважение перед человеком в форме. Новая идеология. Офицер поднялся наверх, скорее всего, на третий этаж, именно там рядом с моей квартирой жила семья Шюллеров: Гельмут с отцом Альбрехтом и матерью Анной, а также маленький братик Гельмута — Матиас. — Да, на войне сейчас все нужны. Ты бы пошёл на войну, Бруно? — Кому я там нужен? Одноногий, однорукий, одноглазый. Я своё уже отвоевал. — Но руки-то помнят. Ты бы взял сейчас оружие в руки? — С рождения я правша, но после войны мне пришлось переучиваться на левшу, так как от больной руки толку ноль. Ганс, я могу убить человека прямо сейчас, — залпом выпил тертью рюмку. Ганс перестал вытирать стаканы и стопки. Его напрягли мои слова. Все знали, что я и мухи не обидел, за восемь лет и пальцем никого не тронул. Однако рост почти в два метра и вес в сто кило от глаз посторонних не скрыть. Я мог забить до смерти любого одним лишь костылём. Спустился капитан. Снова наступила тишина. Офицер оглядел этаж и вышел на улицу. — Что-то он быстро, — отметил Ганс. — Видать, только одного сегодня заберёт. — Гельмут уже, наверное, готовится. — Их же теперь сразу забирают? — Наверное. Я не знаю. В бар вернулся офицер. Краем единственного глаза я заметил, что в руке у него был чемодан. Он подошёл к Юргену, местному алкоголику. — Доброе утро. Подскажите, где найти герра Бруно Морица? Юрген даже не поздоровался с офицером: — Морица? Первый… раз… слышу, — сказал с заминками алкаш. — У нас есть один… Бруно, но это точно не он, — Юрген засмеялся, и его смех подхватили ещё два человека с кружками в руках. — Да, верно, — послышался незнакомый голос. — От нашего Бруно будет мало толку на войне. — Поговорите с барменом, герр, — Юрген рассматривал погоны капитана, но так и не понял, кто перед ним, — офицер. Ганс всегда здесь бывает. Гауптштурмфюрер ничего не ответил и пошёл в сторону бара. — Надеюсь, это не за мной, — занервничал Ганс и натянул улыбку на лицо при виде капитана. — Доброе утро! Чем помогу помочь офицеру СС? — спросил бармен. Я услышал стук каблуков сапог — так офицер поприветствовал меня: — Гауптштурмфюрер СС Бруно Мориц? На этих словах все окружающие повернулись в сторону бара, а Ганс выронил из рук стакан. — Чем могу быть обязан Германии? — спросил я, делая сигаретную затяжку. — Вам письмо, — такой же по званию, как и я, офицер протянул конверт. — Зачитай. — Не могу. У меня приказ лично отдать Вам в руки. — Не «выкай». Мы с тобой одного звания. — Никак нет. Я повернул на него голову так, чтобы увидеть офицера левым глазом: — Ладно, — зажал папиросу пальцами и забрал конверт, — почитаю как-нибудь, — убрал письмо во внутренний карман потёртого пиджака. — Гауптштурмфюрер Мориц, этот чемодан так же, как и конверт, я должен передать Вам. — Что там? — Ваша новая форма. Ганс уронил второй стакан. — Гауптштурмфюрер, вероятно произошла какая-то ошибка. Видите ли, я больше не солдат, — в доказательство показал недвигающейся кистью на дыру вместо правого глаза. — Германия помнит, — сказал капитан в чёрной форме. — Что от меня нужно? — На улице Вас ожидает личный водитель. У Вас есть три часа на сборы. Водитель отвезёт Вас на место. — Куда? — Мне неизвестна данная информация. — А если я не поеду? Не хочу. — У меня нет полномочий Вас удерживать или заставлять ехать. Всю необходимую информацию Вы найдёте в письме. Офицер проводил меня до квартиры на третий этаж, донёс чемодан. Из квартиры Шюллеров слышался шум и топот. — Три часа? — уточнил я. — Так точно. Капитан стукнул каблуками сапог и удалился. Я открыл дверь ключом и вошёл внутрь. В 1918-м году, сидя в своей комнате на втором этаже дома в Циттау, я пообещал, что больше никогда не надену военную форму. Прошло двадцать три года, и снова наступила война. Я сел на кровать и пододвинул к себе чемодан. Он большой и сделан из дорогой ткани. Открыв его, я увидел новые кожаные сапоги, серо-зелёную офицерскую форму, фуражку, бумажный конверт, пистолет Люгер — оружие офицера СС. На ощупь в конверте что-то барахталось. Помимо одежды, в чемодане лежала трость с ручкой в виде змеи. Довольно изысканно и в то же время агрессивно. Я поставил трость к прикроватной тумбочке и достал из кармана пиджака конверт с письмом. Германии нужны такие люди, вроде Вас, герр Бруно. Вы, как никто другой, знаете, что война может отнять всё. Пришло время вернуть то, что принадлежало когда-то Вам, и даже больше, взять то, о чём Вы всегда мечтали. Инвалидность — не приговор, герр Бруно. Я уверен, что Вы уже это поняли. Настало время повернуть в противоположную сторону свои недостатки. Ведь идеалов без плюсов и минусов не бывает. Каждый человек уникален. Так давайте же выведем нашу уникальность на новый уровень. Давайте поставим нашу уникальность во главе всего мира. Мы очистим землю от грязи, вероломства, обмана и лжи. Мы уничтожим крыс, которые ходят по улицам нашей Великой Германии. Крыс, что так и лезут из каждых дыр Европы и Америки. В мире должна существовать только одна нация, герр Бруно. Наша нация. Вы доблестно сражались на линии фронта Германской Империи. Вам сказали «спасибо» за это? Вам пожали руку в госпитале после того, как Вы очнулись от полугодовой комы? Вам смотрели в глаза с гордостью и уважением? От моего лица, от лица Третьего Рейха и лично от лица нашего фюрера я благодарю Вас за то, что Вы взяли в руки пулемёт МГ 08 и стояли на защите своей Родины до последнего патрона. Поверьте, Германия — это не все люди. Это Ваш слуга, рейхсминистр пропаганды, и лично сам фюрер. Так вот, герр Бруно, Германия помнит Вас и гордится Вами. За такими смелыми, сильными и отважными людьми стоит будущее Великой Германии. Ни одна награда на Вашей форме не передаст тот ужас, что Вы видели в начале 20-о века. Однако по приказу фюрера Вас повышают до звания штандартенфюрера СС и, в качестве моей личной памяти, Вас награждают Почётным крестом Гинденбурга. Я помню ветеранов Первой Мировой Войны. Для Вас выбрано специальное место на войне. Расценивайте это, как работу, на которой лично Вы ничего не будете делать, а Вас будут слушаться беспрекословно. Нам нужны люди с холодным сердцем и душой, герр Бруно. Я считаю Вас идеальным и единственным достойным этой должности. В Вас наша с фюрером надежда. Мы очистим этот мир, герр Бруно. Германия победит, помните это. Она уже победила.Третий Рейх.
Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Германии
д-р Й. Геббельс.
Доктор Геббельс сам инвалид. Он понимал меня, как никто другой. Кто мог похвастаться письмом от самого Йозефа? Уж точно не Удо! Я вытащил конверт из чемодана и открыл его. Там оказался крест, подвешенный на ленточке, и новый жетон. Я достал форму с новыми погонами и петлицами. Она отличалась от той, что я оставил в шкафу комнаты на втором этаже дома в Циттау. Новая офицерская форма сделана из плотной и дорогой ткани. Откуда они узнали мои размеры? А вдруг она мне не подойдёт? Фуражка по центру украшена черепом. Мы не злодеи. Мы истребляем грязь. Чемодан полностью опустошён. Все необходимое я вытащил из него. Что мне делать? Я подошёл к окну и увидел, что внизу стоит военный легковой кюбельваген с откидным верхом. Рядом с автомобилем водитель, который ждал пассажира. У меня есть меньше трёх часов. Первым делом я пошёл в душ. Протез снял — иначе он заржавеет. После — ритуал, который я привёз из Циттау: побрил голову и щетину на лице. Готово. Снова надел протез. Из шкафа достал некоторые вещи, которые возьму с собой, и положил их в чемодан. Я решил воспользоваться новым, а не моим старым, с которым сюда приехал. Майки, трусы, рубашки, носки, пару брюк — на всякий случай. Да, всю свою службу я прохожу в военном мундире. Из тумбочки достал свои старые награды и прицепил их к новой форме, не забыв о кресте Гинденбурга. Интересно, какая будет реакция у людей в баре, когда я пройду мимо них с Железным крестом 2-го класса? Они ведь даже не догадывались, кто такой алкоголик Бруно. Паспорт со всеми документами отправился в чемодан. Я встал перед зеркалом в полный рост. Пора одеваться. На шею надел цепочку с новым жетоном. Старый потерял смысл. Плюс одноногого — один носок. Брюки я научился надевать левой рукой. Довольно приятная к телу ткань. Офицером всё-таки быть выгодно. Рубашку застегнул двумя руками. Пальцы на правой со временем разработались. Заправил рубашку в брюки, надел подтяжки. Галстук. Последний раз я носил галстук больше двадцати лет назад, но руки помнили, как его завязывать. Здоровую ногу в один сапог, деревянную — в другой. С размером обуви модельеры не прогадали так же, как и со всей формой в целом. Осталось две вещи. Военный мундир не обтягивал ни мой живот, ни мою грудь, но и не висел на мне, как мешок. Они что, сняли с меня мерки, когда я спал? Левый нагрудный карман пуст. Я положил туда две разные половинки двух разных жетонов. Пауль и Герман, мы снова идём на войну. Туда же я опустил свой старый жетон. Три молодых фельдфебеля умерли 2 мая 1917 года. Над воротничком рубашки видны шрамы на шее, из правого рукава мундира торчала кисть с осколком. Ни одна одежда не скроет мои раны. Кобуру с пистолетом я пристегнул к поясу мундира. Давно уже перестал бояться оружия. И последнее — фуражка. Я повернул голову в профиль к зеркалу и надел головной убор больной рукой. Большой палец под подбородком, средний — под козырьком. Фуражка должна идеально сидеть на голове. Я повернулся в анфас к зеркалу. Синий глаз виден под козырьком. Над ухом справа виден глубокий шрам. Почти всё готово. В окно я помахал рукой водителю, чтобы тот зашёл за мной. Незачем ждать ещё целый час. Есть одна вещь, которую я так ни разу в жизни и не надел. Это белая глиняная маска, которую мне сделал Массимо вместе с первым протезом. Со временем подарок приобрёл другой оттенок — стал больше подходить к моему цвету кожи. От скуки, уже давно ещё в Циттау, я её раскрасил: нарисовал бровь и глаз. Только глаз сделал чёрного цвета, а не синего. Никаких креплений нет на глине, поэтому я просто приложил маску к правой стороне лица. Она вросла в плоть от надбровной дуги до уголка губ. Я последний раз посмотрелся в зеркало — теперь готов. В дверь постучали. Я открыл. — Гауптштурмфюрер СС, — затараторил молоденький парень, — ой, штандартенфюрер СС, — сержант обратил внимание на мои погоны, нашивки и петлицы. Его глаза увеличились от удивления, а лицо покраснело. Да, меня повысили с простого капитана до полковника СС. Одним щелчком. И мой отец даже не постарался. — Как тебя зовут? — спросил я. — Сержант Ланге! — ответил тот и стукнул каблуками сапог. — А имя? — Мартин, штандартенфюрер! — Мартин, возьми, пожалуйста, мой чемодан. — Есть. Сержант поднял чемодан, который стоял возле двери. Я напоследок осмотрел свою квартиру и заметил трость. Да уж, костылём давно перестал пользоваться. Может, опираться на трость будет солиднее? Я взял элегантную палку и сжал рукоятку. Главное, чтобы змея не треснула от давления моего тела. Мы вышли с сержантом на лестничную клетку. Пока я запирал квартиру на ключ, слышал разговор людей, стоящих возле соседской квартиры. Я приподнял голову и увидел семью Шюллеров в полном составе, полностью повернулся к ним, чтобы они смогли разглядеть мою форму. Четыре человека в полном недоумении. Даже маленький Матиас понимал, что перед ним офицер. Я дал рукой знак Мартину, чтобы тот спускался вниз. — Доброе утро, — поздоровался с соседями. — Штандартенфюрер СС! — Гельмут выпрямился по струнке передо мной. — Удачи, Гельмут, — я коснулся пальцами больной руки козырька фуражки и спустился по лестнице вниз. В баре пройти незамеченным не удалось. Но в принципе я этого и не хотел. Нет, дело не в том, что я выскочка. Никогда таким не был. Дело в том, что каждый мог оказаться не тем, за кого себя выдавал. В баре меня узнали по телосложению и грузной походке. Никто не ожидал увидеть на мне форму, тем более, форму полковника. В самом деле: что делать одноногому, одноглазому, однорукому на войне? Я кивнул всем присутствующим в знак прощания и вышел на улицу. Мартин уже положил чемодан на заднее сиденье и ждал меня. Он открыл передо мной дверь, и я сел в машину. Водитель занял своё место и завёл мотор. — Куда мы поедем? — спросил я. — На место Вашей службы, штандартенфюрер. — Это какое-то секретное место, о котором ты знаешь, и о котором ты намерено не говоришь? — Нет, штандартенфюрер, это не секретное место, но говорить мне о нём пока нельзя. Вы должны сами увидеть его своими глазами. — А где это территориально? Мы ехали уже пятнадцать минут. Яркое солнце светило в глаз. — В двухстах километрах отсюда. Бранденбург. — Ты уже был там? — Никак нет, штандартенфюрер. — Мартин, сколько тебе лет? — Девятнадцать. — Ты уже два года на войне? — Так точно, штандартенфюрер. — Мне было двадцать один, когда я пошёл на войну. — Мой отец воевал в 1914-м. Он был миномётчиком. Дослужился до фельдфебеля. — Я тоже. Мартин, скажи, а что входит в твои обязанности? — Я — Ваш личный водитель. Куда прикажете, туда и отвезу Вас, штандартенфюрер. — Значит, ты будешь со мной и в Бранденбурге? — Так точно. — Ты же будешь не только меня возить? Я — твой непосредственный начальник, и ты выполнишь любую мою просьбу? — Так точно, штандартенфюрер. — Для начала, когда мы вдвоём, перестань называть меня штандартенфюрером. Я не могу слышать, когда ты так быстро тараторишь. Называй меня герр Бруно. — Так… — замялся водитель, — точно, герр Бруно. Через четыре часа мы приехали в Бранденбург, а ещё через полчаса добрались до его окрестностей. Мартин пересёк колючую высокую проволоку и въехал на мёртвую территорию, по середине которой стояли бараки и небольшие постройки. Это место несло на себе холод, несмотря на кирпичные глыбы с трубами в небо. Водитель высадил меня у административного здания. Мои вещи остались в машине. Мне предстоял разговор с местным начальством. Когда моя нога ступила на деревянный мостик, я понял, что попал в ад. Я знал, что это за место. Таких мест полно на земле. Я прочитал название на вывеске. Шлангенхёле. Концентрационный лагерь.