ВЕВЕЛЬСБУРГ
1943 год
Старшему сыну: 58 лет
Младшему сыну: 50 лет
Я не отступил от своих принципов. Я никогда не отступал от своих принципов. Обещание, данное ещё в 1900-м году в возрасте пятнадцати лет, я нёс до сих пор. Сейчас мне пятьдесят восемь, и я никого не убил. В 1938-м меня призывали на службу в качестве штандартенфюрера СС, разумеется. Прежние заслуги перед Родиной показали Третьему Рейху моё мировоззрение и убеждения. Я поменял свой любимый штаб в Мюнхене на организацию под названием «Аненербе», штаб которой находился в Берлине. Я всегда мечтал жить в Берлине. Аненербе — именно то, что мне нужно на войне: история. Я привык работать головой, мозгами, а не оружием. Моё призвание — изучение, а не убийство. Я лучше буду работать лопатой на раскопках, чем командовать полками. Именно за мой пыл меня и любили в Аненербе. Мне не составит труда взять лопату и начать раскапывать могилу германского предка вместе с рядовыми солдатами бок о бок. Мой исследовательский центр выкопал уже множество реликвий и артефактов, которые до сих ещё не изучены. Пока Германия теряла бойцов под Сталинградом, мы же, учёные, искали победу в таинственном будущем. Исследования, эксперименты, опыты — вот, в чём сила человека, а не в огнестрельном оружии. — Удо, кажется, мы нашли идеального кандидата. В мою комнату зашёл Томас, майор. — Кто он? — Мальчик семи лет. Мы забрали его из Аушвица. — У него есть татуировка? — Да. — Что с ним? — Бессонница. Ребёнок абсолютно не спит. — Вы говорили с ним, почему он не спит? — Мальчик боится, что, когда заснёт, из барака уведут его родителей, и больше он их никогда не увидит. — Грустная история, — я пригладил усы. — Ты хочешь проверить новые лекарства? — Да, возможно, ещё что-то добавлю. — Только не переусердствуй, Томас, прошу тебя. Я не хочу, чтобы всё было, как в прошлый раз. Ты знаешь, как я отношусь к детским смертям. — Разумеется, Удо. В этот раз ошибки не будет. — Мальчик заснёт? — Я бы сам с удовольствием лёг в ту постель, которую мы ему приготовили, — Томас зевнул и потянулся. — Придёт время, и мы отоспимся. Следи за мальчиком. И скажи, как его зовут, я запишу имя в список. — Беньямин Крауч. Я записал имя ребёнка в общую тетрадь, в которой числились все подопытные экспериментов. — Только одного ребёнка вы забрали из Аушвица? — Да. Маленький Олли слишком слабый, а маленького Руди нам не отдали. Офицеры сказали, что им он нужен больше, чем Аненербе. — Что это значит? — Мальчик — стукач. Рассказывает офицерам всё, что происходит в бараках. — Понятно. — А ты не взглянешь на Крауча? — Нет, Томас. После последнего раза я решил дистанцироваться от детей. У меня до сих пор перед глазами смерть малышки Урсулы. — Хорошо, я тебя понял. Да, кстати, как дела с Магдой? — Томас поднимал тёмные брови. — Хорошо, — я заулыбался, — у нас всё хорошо. — Хорошо в смысле, как хорошо? — Томас, ты видишь в моей комнате Магду? — Нет. — Это значит, что всё хорошо. — То есть, никакого будущего? — Ах, перестань! У нас было всего пару раз. Мне понравилось, ей понравилось. Что ещё нужно? — Действительно. А я вот скучаю по жене и детям. Очень сильно хочу их увидеть. — Вот поэтому у меня никого нет. Мне не по кому скучать. — Ты помнишь про завтра? — майор потёр носком сапога край коврика и засунул руки в карманы брюк. — Что именно? — Гиммлер сказал, что к нам переводят нового полковника. — Ах, точно! — я стукнул себя по лбу. — И забыл совсем! Ты что-нибудь знаешь о новеньком? Откуда его перевели? — Нет, не знаю. Гиммлер сказал, что это было личное прошение полковника. — Личная просьба? И Генрих так легко её выполнил? Он уверен в офицере? — Гиммлер сказал, что этот немец и так видел слишком много. Аненербе его не испугает. — Надо подготовить новенькому форму. У нас есть? — Да, уже отложено. Этот новый полковник крупных размеров. Томас попрощался и пошёл спать. 22:31 вечера. Завтра очередной день раскопок. Гиммлер жаждал найти что-то стоящее. Пока что мы откопали только сотни костей, корон, доспех и мечей. Этим войну не выиграть. В дверь постучали. — Да? — сказал я. — Томас, это снова ты? Дверь открылась, и вошла женщина лет тридцати. На ней была дорогая шуба, а на голове укладка по последнему писку моды в Берлине. Она блондинка. У неё слишком много макияжа на лице и колец на пальцах. — Штандартенфюрер СС Мориц? — Всё верно, — я встал с кожаного кресла и прислонился к дубовому столу. — А Вы кто? — Хельга Браун, — она протянула руку, и я её пожал, — актриса. — Если Вы хотите попасть в фильм доктора Геббельса, то ничем помочь Вам не могу. Он лично отбирает актрис для своих киношедевров. — Я пришла к Вам, Удо. — В такой поздний час? Знаете ли, я уже ложусь спать. Честно говоря, мне не понравилась фройлен Хельга. Такого рода женщины не в моём вкусе. Я предпочитал женщин из сословий пониже и старался не пользоваться буржуазной фамилией отца. — А я слышала, что в такое время Вы занимаетесь совсем другими делами. — Да, бывает много работы, которая затягивается до самого утра. Это правда, не отрицаю. — И все всем довольны? — Что, простите? — я тряхнул головой. — Не понял. — Вашей работой довольны все? — Я стараюсь. По крайней мере, на меня не жалуются. — Да, я слышала, что Вы пользуетесь особой популярностью у женщин. Даже несмотря на свою довольно обыкновенную внешность, — Хельга подошла ещё ближе ко мне. — Простите, а зачем Вы сюда пришли? Кажется, не по своей воле. — Ну, что Вы! Никто меня за руку сюда не привёл. — Отец? Мать? Или оба? — Вы что же, ещё не поняли предпочтений своих родителей? — В том-то и дело, Хельга, что понял. Все женщины, которых они посылали ко мне, все они одинаковые. И, увы, я сразу Вас вычислил. — И что же Вы предлагаете? — Я предлагаю Вам, — оторвался от стола и встал напротив актрисы, — покинуть мою комнату. — Отчего же? — Я не разделяю мнение родителей. — Вы их не уважаете? Их мнение Вам так безразлично? — Вы знаете, сколько мне лет, Хельга? — Пятьдесят восемь. — А Вам? — Тридцать четыре. — Вас ничего не смущает? — Нет. — Вам нужна моя фамилия и честь, верно? — Для Вас женитьба — это лишение чести? — Это пустая трата времени. Моего и Вашего. Найдите себе кого-нибудь помоложе и поздоровее, Хельга, а лучше даже не одного, а нескольких симпатичных офицеров, — я указал на дверь. — Вам пора. — Думаете, Вас никто не полюбит из-за инвалидности? — Инвалидность мне никогда не мешала в жизни. И тем более, женщины не считают меня калекой или уродом. Как Вы сказали? Даже с моей довольно обыкновенной внешностью я влюбляю в себя женщин. Но главное не внешность, Хельга. — Интересно, а что же? — Мой голос. Мой характер. Моя стать. Моя военная выправка. Моя элитарность. Моё умение пользоваться собой и умение показывать себя. — Значит, вот, в чём Ваш секрет, Удо? — она смотрела на меня снизу вверх, и её подведённые глаза текли под ярким светом люстр. — Что сказали мои родители? — Чтобы я не смела уходить, пока не женю Вас на себе. Я громко засмеялся: — В самом деле? Это слова матери, я уверен. Она больше не может ждать, когда я, наконец, решусь на отчаянный шаг! — Так а почему Вы не порадуете свою мать? — Потому что не хочу. Я не хочу иметь жену. Я не хочу иметь детей. Я говорил это сто раз родителям, но они пропускают всё мимо ушей. И кстати, так, как Вы, лучше с мужчинами не знакомиться. — Я Вам неприятна? — она сделала шаг ко мне. — Вы не в моём вкусе. Увы. У нас ничего не выйдет. Так и передайте Морицам. — Даже одну ночь? Мне нужны доказательства, — её губы оказались напротив моих. Слишком близко. — Фантазируйте, Хельга, разрешаю Вам, — я отстранился от неё — не хотел её. — Только если с Вами. — Извольте! — поднял правую руку в знак протеста. — Ничего в голову не приходит. — Тогда доверьтесь мне. — Не доверяю женщинам, которых вижу в первый раз. — А зачем тогда Вы даёте им визитки с номером? — Хельга снова подошла слишком близко. От её мехов мне становилось жарко. — Вам бы я не дал свою визитку. Вы предпочитаете полноценных мужчин. — Так Вы именно такой, — рука Хельги скользнула по моим брюкам в области паха, — и даже больше. — Не стоит начинать. — Стоит попробовать. Фройлен Браун слегка коснулась моих губ. Ничего не понял. Затем она поцеловала меня глубже, и я почувствовал на губах её помаду. И только. Я отстранился от неё: — Скажите моим родителям, что я Вас бросил наутро. Скажите им, что я Вам не понравился в постели. — Они не поверят мне. — Вы же актриса. Сделайте так, чтобы два старика поверили Вашей игре. Хельга ушла. Я подошёл к зеркалу и увидел красную помаду на своих усах. Это уже десятая «невеста» за последние полгода. Когда родители уже успокоятся? — Он будет работать в моём исследовательском центре? — Сам с ним разберёшься. Думаю, вы договоритесь. Два полковника не найдут общий язык? Мы с Томасом стояли у ворот замка и ждали приезда новичка. Шёл мелкий снег, который ложился на погоны наших чёрных плащей. — Надеюсь, Гиммлер знает, что делает, — огласил вслух свои опасения. Подъехал кюбельваген с поднятым верхом. Из машины вышел водитель и открыл дверцу пассажира. Появился высокий офицер с тростью. — Твою мать… — Что такое, Удо? — обеспокоено спросил Томас. — Почему ты мне не сказал? — Что? — Что это мой брат. — Как?! Он? Мы оба смотрели на приближающегося полковника в серо-зелёной шинели. Он опирался на трость с ручкой в виде змеи. Его тяжёлая походка принадлежала самой смерти. — Хайль Гитлер, — поздоровался Томас с офицером. — Хайль, — ответил мой младший брат грубым голосом. — Штурмбаннфюрер СС Томас Рунге и штандартенфюрер СС Удо Мориц, — представил нас майор полковнику. — Добро пожаловать в замок Вевельсбург. — Штандартенфюрер СС Бруно Мориц, — представился новичок. Наступило молчание. По мнению Томаса я должен был заняться братом. — Пойдём внутрь, — подал я голос. — Тебе покажут твои апартаменты и выдадут новую форму. — Это сделаешь ты? На брате не было лица. Он очень плохо выглядел. Кожа белая, единственный глаз красный, чёрный круг под нижним веком. Младший Мориц постарел на несколько лет. Он выглядел гораздо старше меня. Последний раз я видел его восемь месяцев назад в концлагере. Тогда он был другим человеком, если термин «человек» подходил для палача. В это время водитель достал чемодан. Я подошёл к солдату и взял вещи брата. Это другой водитель, не тот светловолосый сержант с морщинами от службы в лагере. Передо мной фельдфебель: брюнет с аккуратной бородкой и очень маленькими глазами. В этих глазах служение, беспрекословное служение своему начальнику. Он не просто водитель, он экзекутор. — Я здесь главный, — предупредил я, проходя мимо брата с чемоданом в руке. Морица младшего поселили в южной части замка, в отдельной башне. На вешалке уже висела новая чёрная форма. Брат вошёл в комнату и снял шинель. Я поставил его чемодан возле письменного стола и расстегнул плащ. Водитель внёс в комнату огромное упакованное полотно и удалился. — Что это? — Картина, — ответил брат. — Не знал, что ты любишь искусство. И что там изображено? — Мой портрет. — А что за художник? — Самый лучший. — Что происходит? — я не мог больше терпеть этот театр. — Что ты тут делаешь? — Теперь я тут работаю, — брат сел за стол и поставил рядом трость. — А концлагерь? Тебе же там так нравилось! Что, люди закончились? Всех уничтожил? Надоело? — У меня были причины покинуть его. — Кажется, ты ошибся местом. Здесь не убивают людей. — Я не убивал людей в концлагере, — покрасневший синий глаз медленно поднялся на меня. — Они сами это делали, да? А ты просто сидел в своём кабинете. — Я не хочу вспоминать Шлангенхёле. Неужели лагерь так повлиял на брата? Он пробыл там два года. Это неживой человек. Это труп сидел за столом. — Ты болеешь? Что с тобой? Ты отвратительно выглядишь. Снова головные боли мучают? — Нет. Они, наконец-то, прошли. Уже год у меня не болит голова. — Тогда что? Что бы между нами не было, что бы между нами не происходило, я — старший брат, который должен заботиться о младшем. — Я устал, — и без того низкий голос опустился на самую бездну. — Просто… устал. — Ты написал лично Гиммлеру о переводе? — Да. — Почему сюда? — А куда? На линию фронта? — Попросился бы домой, где ты там живёшь. Уверен, фюрер бы вошёл в твоё положение. Только сейчас я заметил второй Железный крест на серо-зелёном мундире брата. Да, его работу в лагере оценили. — Я не хочу домой. У меня есть дела. — Где? Здесь? Что ты тут собрался делать? — я бродил по комнате, не зная, куда себя деть. Не понимал — я не понимал, почему так происходило: почему брат так внезапно свалился мне на голову. — Искать. — Что? — То, что мне поможет. Мориц младший в Вевельсбурге уже неделю. Мне трудно это признать, но чёрная форма ему к лицу. Его шрамы, его ампутации, металл в его коже отлично сочетались с элитной нацистской формой. В исследовательском центре главный я, но брат затмевал меня всем своим видом и поведением. Ему шла служба, ему шла война, ему шла смерть и всё, что с ней связано. — Томас, поехали в Падерборн. — Что? Зачем? — оторвался от бумаг мой заместитель. — Я хочу развеяться. Надоело сидеть в каменной глыбе. — А-а-а! Я тебя понял. Мне погулять по городу? — Томас, мы вместе будем гулять. — Но я никого не собираюсь искать. Удо, у меня есть жена! — Я тебя поздравляю с этим! Я сказал: мне нужно развеяться. Через полчаса на моём кюбельвагене, за рулём которого был Томас, мы прибыли в Падерборн. — И кого мы ищем? — спросил майор. — Одну особу. Молодую, симпатичную фройлен Беккер. — Ты уже и фамилию её знаешь? Мы стояли на углу пекарни неподалёку от Падерборнского собора. Майор ел булку с сахаром. — Я интересуюсь девушками, которым интересен я, — оторвал кусок булки у Томаса. — И кто она? Потянуло на верующих, Удо? Ты же вроде далёк от веры. Я не успел ответить на вопрос заместителя, как из собора вышла шатенка среднего роста в пальто. Рядом с ней была ещё одна девушка. — Вон она, — кивнул я на остановившихся фройлен. — Которая? — Томас, конечно, та, что весит сотню кило! — стукнул майора по фуражке. — Я же таких обожаю! — Ладно-ладно, понял! А вдруг это её мать? А ты о ней так говоришь. — Это не мать, а сестра. — Ты что, уже и со всем семейством Беккер знаком? — Заткнись, Томас! — прошептал я. — Не ори. Они на нас смотрят. Ешь свою булку и мне дай, — оторвал половину сахарной булки. — Веди себя естественно. — А я-то тут причём? Ты собрался их кадрить! — Никого я не собрался кадрить, — краем глаза видел, как фройлен Беккер следила за мной. — Мне просто нужно, чтобы она меня заметила. — И давно ты её знаешь? — Я не знаю её. Просто увидел пару месяцев назад в Падерборне. В это время они с сестрой всегда посещают собор. — Ну и? Познакомился? — Нет. Я не подходил к ней. Томас открыл рот и выпучил серые глаза: — Ты же у нас герой-любовник! — И что? Это всё происходит иначе. Думаешь, я знакомлюсь с девушкой и тут же тащу её в постель? — А разве нет? Я снова стукнул майора по фуражке: — Тупица! Девушку нужно сначала заинтересовать. Она видела меня множество раз в городе, за это время узнала из газет или от людей, кто я. — Думаешь, она тебя хочет? — Томас поднял левую бровь. — По другому быть не может. Девушки обнялись на прощание и пошли в разные стороны. Это мой шанс. — А я-то тебе зачем здесь, Удо? — не унимался Томас. Фройлен Беккер младшая пошла вдоль собора. Сейчас она перейдёт дорогу и обогнёт два больших дома. А уже тут мой выход. — Стой здесь, Томас, и жди меня. — Но… Я ничего не ответил и пошёл огибать пекарню с другой стороны. Я быстро ходил — привык ходить быстро с прямой спиной. Беккер уже обогнула дом, нас разделяло одно здание и десяток метров. Ещё пару шагов, и я выйду на неё в лоб. Ещё один поворот. Ещё один угол дома. Её туфли заскребли асфальт от неожиданной остановки. Она упёрлась своими руками мне в грудь, чтобы не удариться лбами. — Ой, Господи! Я схватил её за локоть, чтобы она не упала: — Напугал? — Ещё как, штандартенфюрер! Беккер выпрямилась в полный рост и крепко стояла ногами на асфальте. Я отпустил её локоть, дабы показать, что приставать не намерен. — Такая юная, а разбираетесь в званиях, — комплимент с моей стороны. — Я не разбираюсь в званиях, просто… — Просто Вы обо мне читали. Верно? Беккер засмущалась и пыталась отвести от меня взгляд. Её дыхание учащалось рядом со мной. — Многие обо мне читают, — продолжил я, — и это нормально, фройлен Беккер. — Откуда… откуда Вы знаете мою фамилию, штандартенфюрер? — У Вас свои источники, у меня — свои. Мы не первый раз видимся, а я замечаю тех, кто замечает меня, — намеренно опустил голос чуть ниже, но не грубил. Намеренно говорил медленно, выговаривая каждое слово. — Я не понимаю, о чём Вы… — по расширенным зрачкам я понимал, что она лжёт. — Это Вам, — достал из внутреннего кармана мундира свою визитку и протянул. — Вот, держите, — девушка посмотрела на мои пальцы с бумажкой и ещё больше смутилась, — держите, держите. Не стесняйтесь, — Беккер взяла визитку и рассматривала её. — Там адрес. Надумаете, — наклонился надо её левым ухом, — я буду Вас ждать. Скажете охране, что ко мне. Лишних вопросов к Вам не будет. Даю слово полковника. Я потихоньку отходил от неё. — Я… я не приду, — неуверенно произнесла Беккер. — Я так не думаю, — подмигнул фройлен правым глазом и скрылся за угол. — Так и не понял, Удо, какой смысл мне было ехать с тобой? — Ты погулял? — я подошёл к Томасу; обёртки от булки уже не было в руках майора. — Немного. — Вот и отлично! Поехали домой, — обнял майора за плечо и повёл в сторону машины. — Томас, ты же понимаешь, что мне не очень удобно водить кюбельваген одной рукой? — Понимаю. Ты сделал меня личным водителем! — Нет, Томас, — я засмеялся, — личного водителя мне никогда не видать, увы. Она пришла ко мне в 8 вечера. Томас лично проводил её ко мне в комнату. — А говорила, что не придёшь, — я сидел за столом, рабочие бумаги отодвинул подальше от себя. — Не знаю, что здесь делаю, — растерянно произнесла Беккер. — Знаешь, — я встал с кожаного кресла и направился к ней, по привычке засунул обе руки в карманы брюк. — Ты очень красивая, Ивон. — Вы говорите это каждой женщине, которой даёте визитку? — Да. Потому что выбираю только самых красивых. — А я думала, что Вы выбираете самых богатых и именитых. — В моей постели не было ни богатых, ни именитых. Мне нравятся девушки вроде тебя: красивые и простые. — Молоденькие дуры? — Тебе тридцать один. Ты не замужем, а значит уже не дура, — я заулыбался, представляя последующие прекрасные часы с девушкой. — А мама с сестрой говорят, что я дура. У Ивон нет пышной причёски и накрашенных губ. Нет десяти колец на пальцах. От её пальто не исходил жар, как от шубы, а её лодыжки скрывали ткани платья и верхней одежды. — Мой тебе совет: беги от них. Они ничему хорошему не научат. Не слушай их. Поступай, как душе угодно. Ты же не сказала им, с кем проведёшь сегодня ночь. — Откуда Вы знаете, что я проведу с Вами ночь? Я подошёл совсем близко к Беккер. От неё пахло морозом. — Все в окрестностях знают, что ко мне приходят девушки. Эти девушки потом разносят обо мне слухи? Не слышал ничего подобного, — поджал губы. — Ивон, я не делаю ничего плохого. Ты пришла ко мне, потому что я тебе понравился, а я пригласил тебя, потому что ты мне понравилась. Я вытащил руки из карманов и снял с девушки пальто. Беккер не покосилась на мою культю. Я провёл пальцами по её левой щеке. — Боишься меня? Ивон не ответила. — Я страшный? Ивон посмотрела мне в глаза и уверенно ответила: — Нет. — Даже без руки? — А люди первым делом смотрят на твою руку? — Да. — Я не смотрела на руку. Пыталась разглядеть твои глаза. Я снял монокль и положил его в карман брюк: — Так лучше? — Гораздо. — И? — я то приближался, то отдалялся от её губ. — Веки отличаются, — она коснулась моего левого глаза. — Это из-за монокля. Он деформирует веко и немного бровь, потому что я постоянно хмурюсь этим глазом, — продемонстрировал повреждённую кожу. — Ты со всеми девушками такой? — Я простой, Ивон, — стальное кольцо на мизинце прошлось по тыльной стороне ладони Беккер. — Такой же, как все. Меня отличает только форма. Платье Беккер коснулось моей рубашки на груди и галстука. Женская рука легла мне на бедро, а вторая — на спину. — Сила и стать — вот, твоё преимущество. Она поцеловала меня. И я в ней не ошибся. В 3 часа ночи я слез с неё и завалился спиной на кровать. Мне пятьдесят восемь лет, всё-таки возраст уже давал о себе знать. Я тяжело дышал, задыхался, но Ивон посчитала, что это из-за усталости. Ведь любой бы на моём месте устал после четырёх раз с женщиной. — Мне кажется, что нас слышали, — нотка страха и одновременно восхищение мной. — Тут стены толстые. Не должны пропускать звуки и стоны. — Но дверь-то деревянная. — Думаешь, какой-то солдатик будет подслушивать тебя? — Скорее, завидовать тебе, — Беккер прошлась пальцами по ещё твёрдому члену. Ивон легла мне на грудь, а я обнял её. Моя культя лежала у неё на плече. Редко встретишь девушку, которую не будет бросать в дрожь от вида физического уродства. Утром она уедет. Нет, не я отвезу её в город, а какой-нибудь солдат. Я давно уже не посыльный. Я пересплю с Ивон Беккер, возможно, ещё один или два раза. Она мне скоро надоест. Увы, я непостоянен. Мне не нужны отношения, любовь. Это скучно. Это однообразно. Какая женитьба почти в шестьдесят лет? Какого монстра в столь пожилом возрасте я мог сделать? Может, в постели я действовал гениталиями, но в жизни работал мозгом. В южной части замка находилась комната моего брата, и что-то мне подсказывало, что всё-таки мы с ним последние из рода Морицов.***
В 8 вечера молодая девушка принесла мне в комнату ужин. 8 вечера? Не слишком ли поздно? В Змеином Логове мы ужинали в 7. Она поставила передо мной на журнальный столик тарелку и кружку с чаем. Я даже не знал, как её зовут. Она здесь играла роль обслуги. Обслуга… В Аненербе офицеров тоже обслуживали молодые женщины. — Ужин всегда в 8 часов? — спросил я. — Так точно, штандартенфюрер, — у неё очень молодой и писклявый голос. — Сколько тебе лет? — Восемнадцать, — девушка клала приборы и на меня принципиально не смотрела. — Что входит в твои обязанности? — Я приношу еду, убираю комнаты, собираю вещи в стирку. Всё это уже было у меня. — Больше ничего? — Простите, штандартенфюрер? Я сидел на кожаном диване, девушка стояла слева от меня. Её голова опущена, глаза немного подняты на офицера. — Как тебя зовут? — Эмма. — Эмма, посмотри на меня. — Мне… мне запрещено, штандартенфюрер. — Смотреть на меня? Я встал с дивана. Девушка оказалась ростом мне по грудь. С каждым моим шагом Эмма отдалялась и вжимала голову в плечи всё сильнее. — Нам нельзя смотреть на офицеров. Это касается всех девушек. — Лжёшь. Вы смотрите на всех. Я вижу, как солдаты и офицеры строят вам глазки. — Нет, штандартенфюрер, Вы не так поняли… — Посмотри на меня, — шёпотом над её головой приказал я. Эмма подняла взгляд на моё лицо. — Почему ты не смотришь мне в глаза, а смотришь только в левый? — Потому что он у Вас один. — Боишься? — Никак нет. Я слышал по голосу, как Эмма меня боялась. Замечал, как она хотела отвести от меня взгляд. — Знаешь, кто я? — Полковник. — Знаешь, откуда я прибыл? — не отрывал от прислуги свой единственный глаз. У девушки от страха появилась испарина над верхней губой. — Никак нет. — Молодец, — я навис над ней: мои губы слишком близко к её губам, — и не надо знать. Я почти коснулся рта, как заметил, что Эмма дёрнула в сторону лицо при приближении моих губ. Наши взгляды встретились, и девушка осознала, что совершила. — Уходи. Поджав губы, Эмма покинула мою комнату. Это не я её обидел, и не она обидела меня. Я не хотел её целовать. Уверен, что при поцелуе ничего бы не почувствовал. Прошло слишком мало времени. Мало времени с тех пор, как я закопал труп под маленькой берёзкой. Только она считала меня красивым, глядя на абсолютного урода во всех смыслах. Лишь она никогда не отводила своих губ от моих. Мне никто не нужен, только она.