ПАПА И МАМА
1944 год
Старшему сыну: 59 лет
Младшему сыну: 51 год
Как вернуть человека к жизни? Как вдохнуть жизнь в тело, захороненное в земле? Аненербе считало, что это возможно. Сколько костей мы выкопали за год? Сколько оккультных церемоний провели? Сколько раз Генрих Гиммлер видел наши безуспешные попытки возрождения? Нет, человека нельзя оживить. Это понимали все, но останавливаться никто не собирался. Мне нужно нечто совсем иное. У меня так мало времени. Германия разваливалась. Эту войну нам не выиграть, что бы ни говорили фюрер и доктор. Властью не могли обладать люди, только Боги. Мне нужно стать Богом. Мне нужно стать всемогущим. Мне нужно время. 20 апреля 1944 года в свой день рождения, когда Германия праздновала день рождения фюрера, близ Бад-Дюркгейма, когда все искали золото, я нашёл хрусталь. Золото хорошо блестело в земле, его легко заметить. Поэтому, когда рядовые и фельдфебели в очередной раз выкопали яркие и тяжёлые доспехи с мечами, я спустился в карьер и очистил от земли хрустальный череп. Он загорелся в моих руках. Я нашёл то, что искал. Многие исследовательские отделы Аненербе уже распущены и давно бездействовали. Например, отдел народных легенд, сказок и саг. Как жаль. Гиммлер решил, незачем тратить время на изучение вымыслов. Но только в вымыслах есть смысл. Я связался с информатором в районе Байрейта. Именно там хранились архивы. Оказалось, действительно существовала легенда о таинственном хрустальном черепе. Это африканская легенда 1483-о года. Именно тогда всё началось. Я попросил информатора прислать мне книгу под названием «Хауса». Прочитав её, я понял, что нашёл именно то, что требовалось. Я мог загадать желание, и моя ошибка исправится, только неизвестно, кто умрёт на этот раз.***
6 февраля 1945 год
Старшему сыну: 60 лет
Младшему сыну: 51 года
Поздним вечером я шёл с чемоданом в руке в северную часть замка Вевельсбург. Чувствовал себя маленьким мальчишкой, который хотел похвастаться находкой перед старшим братом. Из комнаты Удо выбежала эффектная высокая женщина. Она была очень злой. Видимо, у любовничка ничего не вышло. Разумеется! Удо исполнилось шестьдесят лет, а поздравление от меня он не услышал. Я поставил чемодан на пол и поднёс кулак к двери. Не успел постучаться, как услышал озлобленный шёпот брата: «Я хочу, чтобы родители умерли». Мой чемодан засветился. Точнее, это засветился череп, который лежал внутри. Удо Мориц загадал желание. На следующий день я попросил Йоэля отвезти меня по личным делам в другой город. Мартина больше нет — теперь новый водитель. — Куда ты собрался? — спросил Удо, когда я садился в машину. — На раскопки, — соврал. Машина отъехала, и водитель посмотрел в зеркало заднего вида: — Так куда мы едем, штандартенфюрер? — На мою Родину, Йоэль, в Циттау. Двенадцать лет назад я сказал Отто Морицу, что однажды вернусь домой. И вот я возвращаюсь в последний раз. — Ты же сделаешь всё, что я попрошу, Йоэль? — Так точно. Дом не изменился. Это дом двух стариков. Отто должно быть восемьдесят четыре года, а Беате — восемьдесят. Какие они сейчас? Худые, сморщенные, седые, сухие. Эти люди воспитывали меня сорок лет, но я не мог назвать их родителями. Дом Бассо полностью зарос и развалился. После Змеиного Логова мне ещё больнее смотреть на маленькую Италию. Я открыл дверь в свой родной дом. Она не заперта. Теперь папа с мамой не запирают её. Йоэль зашёл вместе со мной. Я прошёл на кухню и увидел Отто: он сидел за столом, читал газету и курил. Играло радио. Ничего не изменилось. Отто оторвал голову от газеты, и его шея хрустнула. Он старый и слабый. Старик снял очки при виде меня и затушил сигарету. — Я всегда знал, что тебе пойдёт чёрная офицерская форма, — Отто отодвинул от себя газету и очки. Я дал знак Йоэлю, и водитель выключил радио. — Присаживайся. Скоро мама придёт. Она поехала в город. Должна уже вернуться. Я стоял на месте, опираясь на трость, и не собирался садиться. — Помню тебя двенадцать лет назад, — продолжил Мориц старший. — Помню, как ты сказал, что вернёшься, и это будет последний раз, когда я тебя увижу. — Ты готов? — Я прожил долгую жизнь, сынок. Знаешь, я ни о чём не жалею. Жалость — это отвратительное чувство. — Я не твой сын. Я нашёл своего настоящего папу. Мы с ним так похожи. Он хотел назвать меня Эмилем. Ты знаешь, что означает имя Эмиль? Оно переводится, как «старающийся не уступать, соперник, ревностный». Папа понимал, в какой семье меня воспитают. Он ничего не мог с этим поделать. — Я тебя воспитал. Я — твой отец. — Ты для меня никто. Я кивнул Йоэлю, и водитель зашёл за спину Отто. Фельдфебель подошёл к плите и включил газ. Конфорка загорелась огнём. Мориц старший это услышал. — Ты не прав, говоря о жалости. Есть ещё более отвратительное чувство, — я кивнул водителю. Йоэль коснулся плеча Отто, и старик поднялся. — Это равнодушие. Я не убил Отто Морица своими руками. Это сделал Йоэль. Он схватил Отто за шею и положил его голову на горящую конфорку. Я знал, как пахнут плавящаяся плоть и волосы. Этот запах впитался в мою кожу. Я слышал истошный крик Отто. Я видел горящую голову и стекающую с костей старую кожу. Отто Мориц смотрел на меня — смотрел на своего любимого сына. — Я люблю тебя, папа. Особой любовью. Тело Отто Морица упало на пол, и Йоэль выключил конфорку. — Поехали, — велел водителю. Я сел в кюбельваген и попросил фельдфебеля поднять вверх машины. — Домой? — спросил Йоэль. — Да, но поедем другим путём — через автобусную остановку. Я увидел мать ещё вдалеке. Узнал её несмотря на то, что старость сложила женщину пополам. Она шла в сторону дома, а мы ехали ей навстречу. У неё сумки в руках. Даже в восемьдесят Беата Мориц ездила в магазин. — Езжай вперёд. Не останавливайся. — Так точно. Беата Мориц ничего не сделала. Старые суставы не позволили ей убежать от автомобиля. Её тело ударилось о капот и перелетело через крышу. Я видел, как сухое лицо моей матери тут же окрасилось кровью от удара о стекло. — А теперь домой.***
Вечером мне пришло письмо. Родители умерли. Я плакал, как маленький ребёнок. Я попросил Томаса позвать моего брата. — Мама с папой умерли, — сказал я со слезами на глазах вошедшему полковнику. — Соболезную, — его глаз даже не намок. — Они и твои родители тоже. — Нет. Я налил себе полстакана шнапса и хотел выпить. — Это не повод пить, Удо, — брат подошёл и забрал стакан у меня из руки. — Ты никогда не пил и не курил, — он сам залпом выпил алкоголь. — Сейчас это неважно. Их не вернуть! — А тебе оно нужно? — Это же мама и папа… — И что? — никаких эмоций у брата. — Они любили нас. — Они любили только тебя. — Опять ты за своё! Они мертвы! Слышишь меня? Теперь никто никого не любит! — Мы не любили их, Удо. — Говори за себя. Я снова потянулся за алкоголем, но не смог наполнить стакан. Я не пьяница. Никогда не пил. — Вчера ты говорил иное, — послышался из-за спины голос брата. — Это ты? — я повернулся к нему. — Ты причастен к их смерти? — Это ты, Удо.