KILLPOP
— Он открыл глаза. — Нельзя, чтобы он отключался, — говорит Мэтью, — иначе мы его окончательно потеряем. Мужчина, которого мы нашли в центре города у скамейки, не выглядит бездомным. На нём чёрный костюм. Пострадавший смотрит на меня синим глазом. — Давай, здоровяк, не спи! Мы почти приехали, — подбадривает коллега. Осталось всего несколько миль до больницы. Ещё немного, и пациент окажется в реанимации, потому что второй раз у Мэтью не получится завести человеческое сердце. Я не знаю, как зовут мужчину в чёрном костюме. Мы расстегнули ему пиджак и рубашку — у него всё тело в дырах, а на груди множество белых рубцов. Кажется, это не первый раз, когда у пострадавшего останавливается сердце. — Кортни, посмотри на прибор, у него снова падает сердцебиение. Мужчина хватает воздух в кислородной маске и закатывает синий глаз. — Руки убери, — просит меня Мэтью и даёт разряд в несколько сотен вольт в сердце человека в чёрном костюме. Тело пациента подпрыгивает, но не его пульс. Он падает ещё ниже. — Твою мать, Кортни, мы его теряем! Остаётся одна миля до больницы. Сердце неизвестного еле-еле бьётся под кожей. Я вижу его. Под синяками от дефибриллятора стучит слабый орган со скобами. Кусочки металла под натянутой кожей. Я не так давно работаю фельдшером, в отличие от Мэтью, но такого еще не наблюдала. — Мэтью, ты тоже это видишь? — Что? Я показываю на грудь мужчины, на сердце, обтянутое кожей. — Я… — старший фельдшер теряет дар речи от увиденного, — сердце же защищают кости. Почему оно бьётся прямо под кожей? — Оно бьётся, Мэтью, и это главное. — Жуть… Полная жуть… Из машины скорой помощи нам помогает вытащить каталку водитель. На улице идёт ливень. Он снова начался, немного передохнул пару часов и заново пошёл. Тело пациента намокает под стеной воды. Слабое сердце стучит гораздо медленнее, чем в машине. Из больницы выбегают двое в белых халатах и перехватывают у нас каталку с лежащим мужчиной. — Что случилось? — спрашивает доктор. — Обширный инфаркт, — отвечает Мэтью. — Когда мы его нашли, пульс был два, в машине скорой помощи я завёл сердце, а сейчас оно вновь почти не бьётся. — Понял, — кивает доктор. — Готовьте реанимацию. Медики завозят каталку в больницу. Мы с Мэтью так и не узнаем, спасут ли доктора мужчину в чёрном костюме. Когда я в последний раз взглянула на умирающего, синий глаз был закрыт, а кислородная маска не потела. Человек перестал дышать. — Как ты? — спросил старший фельдшер. — Не знаю. Так странно. Мы с тобой простые фельдшеры, и только что у нас на руках умер пациент. — Он ещё не умер, Кортни. Тем более, даже если умрёт, все люди умирают. — Ты видел, сколько людей окружили его у скамейки? Умереть вот так на глазах у всех — всё равно, что публичная казнь. — С чего ты решила? — Все на тебя смотрят, но никто не может помочь.***
Я приехал, как только нашёл нужную больницу. В центре города их несколько. Искал ту, в которую привезли пациента с инфарктом. — Как он? Я стою возле стекла в палату интенсивной терапии. Эмиля уже прооперировали. Надеюсь, он не вернётся в реанимацию. К его телу подключены аппараты жизнеобеспечения. Огромная трубка торчит изо рта моего пациента. — Кома. Сами догадаетесь, как он себя чувствует, или Вам подсказать? Главный врач больницы Персиваль Ротгер показывает явное недовольство по поводу нахождения здесь Эмиля Бакланда. — Доктор Ротгер, я понимаю… — Нет, доктор Льюис, Вы не понимаете! Мои врачи тратят время, препараты и оборудование на пациента, который сам выбрал свою судьбу. Вы видели его сердце? — Ротгер указывает пальцем на Эмиля за стеклом. — Там же нет живого места, оно всё в железках! Знаете, что мы, врачи, говорим про таких пациентов? Ходячие трупы. Мы не лечим таких, мы не спасаем таких, потому что в этом нет смысла. — Вы давали клятву Гиппократу, — напоминаю я главврачу. — Как Вы можете такое говорить? — Мы оба понимаем, что я имею в виду, доктор Льюис. У меня приказ спасать людей с ожогами после поджога тюрьмы. Моя больница переполнена, моих врачей не хватает! А Ваш пациент Бакланд занимает здесь чужую палату. Мы прооперировали его, успешно. И что теперь имеем? Кому. Когда он выйдет из неё? Думаю, что никогда. Увы, Льюис, но Бакланд должен покинуть больницу в течение дня. Либо на своих ногах, — главврач тычет мне в грудь пальцем, — либо на Ваших. Трупам здесь не место, их место в морге. Доктор Ротгер даёт понять, что Эмилю здесь больше не помогут. Главврач оставляет меня у палаты, а сам направляется куда-то вдаль. — Я могу к нему зайти? — спрашиваю вслед Ротгеру. — Делайте, что хотите, Льюис. Это Ваш пациент, а не мой. Эмиль лежит неподвижно. Его грудную клетку сковывают многочисленные бинты. Аппарат показывает пульс: сорок. Эмиль жив, и это самое главное. Я из тех врачей, которым тяжело осознавать, что его пациент умер. Мне трудно отпускать людей, которым не помогает моё лечение. Я сижу у кровати Эмиля, когда в палату заходит медсестра: — Ой, извините, не знала, что пациент принимает посетителя. — Нет-нет, ничего страшного. Вы хотели поменять ему капельницу? — Да, но я могу сделать это попозже. Не буду вам мешать. — Скажите, — останавливаю медсестру, которая собралась покинуть палату, — есть прогнозы? Девушка качает головой: — Соболезную. — Спасибо, — отвечаю я, когда медсестра уходит. Он, как ненужный кусок мяса. Сначала они будут менять ему капельницы, а потом возьмут и выкинут. — Эмиль, — наклоняюсь к лежащему, — ты слышишь меня, я знаю. Это доктор Льюис. Я нашёл тебя. Мне сложно это говорить, но ты здесь по моей вине. Я напугал тебя тогда, в своём кабинете, когда сказал, что ты не переживёшь третий инфаркт. Невозможно жить в страхе. Операция не помогла. Все врачи в больнице понимают, что ни сегодня так завтра твоё сердце остановится навсегда. Это лишь вопрос времени. Знаю, что ты не пил лекарства, которые тебе выписали. Ты не такой человек, который борется за жизнь. На твоём месте я бы поступил так же: тоже смирился со своей участью, — перевожу дыхание. — Мне так жаль. Мне так жаль, что я тебе не помог. Прости меня, что не спас тебя. Каждый мечтает о смерти во сне. Потому что… это так просто. Взять и заснуть. Навсегда. — Я хочу спать. Он появился передо мной: сидит напротив меня на стуле, нас разделяет его лежащее тело. Я знаю, что в коме душа покидает физическую оболочку, но не мог представить, что увижу душу. Эмиль одет в чёрный костюм, рубашка застёгнута на все пуговицы, галстук ослаблен — именно в этот момент его сердце остановилось, а не в отделении реанимации. Я перевожу взгляд на тело, на аппараты, на трубки и немного отодвигаюсь на стуле. — Я хочу, наконец-то, заснуть, — продолжает Эмиль. — Я так давно не спал. — Ты сейчас спишь. — Моё тело, но не я. Я так устал, Льюис. Наверное, я так больше не могу. Сегодня у меня окончательно опустились руки. Не виню тебя ни в чём. Твоей вины нет. Только моя. Только я во всём всегда виноват. Эмиль плохо выглядит: слабым, уставшим и старым. Неужели, инфаркт так отразился на его лице? — Что случилось? — Она умерла. Снова. Я опять не видел, как Она умирает. Увидел Её уже бездыханное тело. Она трижды умирала. Сначала семьдесят три года назад в поезде, затем сорок восемь лет назад в пожаре, а теперь сегодня ночью. — О ком ты говоришь? — О Коротышке. О девочке, что жила по соседству. — Тебе стало плохо из-за неё? — Я сидел на скамейке, и у меня остановилось сердце. А до этого был в церкви — там проходило прощание. Я нёс Её гроб на своих плечах. Думал, что переживу этот момент, но не сумел. Прости, Льюис, я перенервничал и потерял контроль над сердцем. — Мне жаль, Эмиль. Я соболезную. — Я слышал всё, что ты мне сказал. Слышал, что тебе сказал тот доктор — напыщенная сволочь. — Эмиль, не принимай услышанное близко к сердцу… — Мне всё равно. Я уже труп. Ни сегодня так завтра меня переведут в морг. Мы с тобой оба это знаем. — Но так нельзя… ты не виноват, что тебя отказываются лечить. Ты не виноват в том пожаре, что накрыл город. — Виноват. Поверь, Льюис. Только я виноват. Я создал этот Пожар, я его и потушу, — он поворачивает голову к окну и смотрит на ливень. — Я ничего не знаю о тебе, Эмиль. Может, следует кому-нибудь позвонить? У тебя есть семья? — У меня никого нет. Я прожил жизнь впустую. Так хотел, чтобы новая жизнь отличалась от той, предыдущей. Так хотел жить по-другому. Ничего не вышло. Я — монстр, и я создал монстра. — О ком ты? — У меня есть сын. — Ты же сказал, что у тебя никого нет. — Сын не знает меня. — Может, пора заявить о себе? Эмиль хватает воздух челюстями: — Мне надо подумать. Я должен поступить, как отец, должен спасти его. Эмиль исчезает, оставляя меня одного с лежащим телом. Аппарат показывает пульс: тридцать. Эмиль думает.***
За полдня я третий раз меняю капельницу пациенту в коме. Аппарат показывает пульс: двадцать. Доктор Ротгер ждёт, когда у пациента в коме остановится сердце. У меня звонит телефон. Обычно в палатах я не отвечаю на звонки, да и главврач запрещает пользоваться сотовым, но в это раз мой разговор никто не подслушает. — Да, Кимберли? — говорю в трубку. — Привет, Роза. Отвлекаю? — У тебя есть одна минута. Что тебе? — Ты написала эссе? Нам завтра его сдавать. Мы учимся на третьем курсе университета. Самых лучших студентов отобрали на помощь в больницы. В такие моменты я хочу быть двоечницей. — Как завтра? Нам же дали две недели! — Роза, эти две недели уже прошли. — Чёрт! У меня совсем нет времени на учёбу! Я в больнице провожу целые дни. Ким, я не знаю. Я ещё не писала. У меня к тому же тема такая дурацкая. «Человек в мире». О чём это? Попробую что-то написать сегодня ночью. — Ну ладно. Я хотела у тебя списать, но видно не судьба. Давай, тогда увидимся в универе. Кимберли отключается. Лучше бы я была двоечницей. — Ты снова утопаешь в себе. Боже мой, какой милый грех. Думаю, больше ничего не остаётся, кроме как идти до конца. Ты чувствуешь, что всё хорошо, поэтому не закрываешь глаза. Ты улыбаешься и отвечаешь, но, кажется, это ничего не значит. Я заблудился среди своих грязных мыслей. И что-то мне подсказывает, что я тот, кого поймают. Металлический голос принадлежит человеку в коме. Его глаза открыты, но он не смотрит на меня. — Вам… Вам лучше? — спрашиваю я. — Я всё решил: я буду последним, — он встаёт с койки: на нём одни трусы, его грудь полностью перебинтована. — Это Slipknot «Killpop». Классная песня. Она любит рок, громкую музыку, а я — классику, но противоположности притягиваются, — пациент приближается и спрашивает меня: — где мой костюм?***
— Я сегодня освобожусь пораньше. Что я, обычный доктор, что ли? Зачем мне сидеть допоздна в вонючей больнице с вонючими дохлыми больными? — короткий смешок главврача. — Ну так что? Поработаешь сегодня со мной? Я скажу жене, что завал на работе. Я вхожу в кабинет доктора Ротгера, и он подпрыгивает на кресле, убирая ноги со стола. — Позже перезвоню, — говорит врач в трубку и отключается. — Как Вы смеете входить в мой кабинет без разрешения?! Кто Вы такой?! Я даю ему время вглядеться в меня, и его желваки надуваются. — Твой рабочий день уже подходит к концу, Перси? — Не «тычьте» мне! — Тебя только это сейчас беспокоит? Или есть что-то иное? — я подхожу всё ближе и ближе к нему, а доктор держится за дорогой дубовый стол. Одна рука Ротгера в кармане. — Лучше перестать держать шариковую ручку в кармане халата, а взять себя за яйца, а то у тебя они потекут от страха. Ротгер вытаскивают руку из кармана. Она болтается вдоль тела, как ненастоящая. — Как… Вы себя чувствуете? — главврач старается принять более респектабельный вид. — Когда Вы вышли из комы? — Только что. — Я так… рад за Вас. Значит, лечение пошло на пользу. — Грудная клетка болит, и дышать тяжело, — признаюсь доктору. — Это после операции. Вы перенесли операцию на сердце. Вам нужно быть под постоянным наблюдением врача. — Зачем? — удивлённо спрашиваю. — Нужно поддерживать состояние. Таблеточки разные, перевязки, потом потребуется снять швы. — Ты мне это обеспечишь? — Конечно. Это моя работа. Вы — мой пациент. Я начинаю громко смеяться перед лицом Ротгера: — Я всё знаю, Перси! Я всё слышал! Слышал, как ты меня назвал. — Вы… Вы что-то путаете… — мерзкий докторишка переступает с ноги на ногу. — Я ничего Вам не говорил. — Не мне, а про меня. Ни одно стекло не заглушит твой противный голос, Перси. Не говоря уже о твоих грязных мыслишках, — Персиваль выпучивает карие глаза и двигает губами, как имбецил. — Твоя жена всё знает, Перси. От тебя за версту воняет шлюхой. И дело даже не в Миранде, проститутке, которой ты платишь, чтобы она удовлетворяла тебя. Шлюха, Персиваль, это ты. Ты всем отдаёшься за бесплатно. — Что Вы себе позволяете… в моём же кабинете… — Лучше бы я сдох? Верно? — обнажаю все зубы, оставшиеся после войны. — Я ведь занимаю чьё-то место. А чьё место занимаешь ты? — Мне кажется, Вам уже лучше, мистер… Ба… — он забыл мою фамилию, точнее, даже её не запомнил. — …кланд, — поправляю пиджак и цокаю языком. — Передавай привет Миранде. А также мои пожелания ей выздороветь. — Выздороветь? — переспрашивает Ротгер. — Ага. Сифилис — болезнь неприятная, но вылечить её можно. Миранда выздоровеет, — я вновь улыбаюсь, — а вот ты — нет. Квартира Эмиля Бакланда осталась в прошлом. Теперь у меня другое убежище. Многоквартирный дом на западе города. Зачем мне это? Чтобы встречаться с Сарой. Я раздеваюсь топлесс, и только бинты обвивают грудную клетку, как змея на моей шее. Операция прошла полдня назад, а сердце до сих пор не может забиться в полную силу. Я всё-таки пережил третий инфаркт. Для чего-то, но пережил. В дверь стучат. Не хочу никого видеть. Грохот усиливается. Незваный гость требует, чтобы ему открыли. Я встаю с дивана и подхожу к входной двери, отпираю замок, и передо мной появляется она. — Какого хера ты не отвечаешь на мои звонки?! — с порога заявляет мне Сара. — Что… — она переводит взгляд на мою грудь, — почему ты в бинтах? — Заболел. У тебя что-то срочное? Я сейчас не в состоянии принимать у себя гостей. Извини. Понятно, что она не уйдёт. Какую бы стерву Сара из себя не строила, девушка испытывает ко мне жалость в первую очередь. Я отдаляюсь от двери, оставляя её открытой, и подхожу к кухонному столу, достаю из пачки сигарету и подкуриваю. Перемещаюсь на диван. Сара заходит в квартиру и подсаживается ко мне. — В тебя стреляли? Порезали? — Ни то, ни другое. — Дело в сердце? Как я и говорила? Не хочу разговаривать. У меня нет сил произносить слова. Я вдыхаю горящий табак и выпускаю дым. — В таком состоянии ты ещё куришь! — упрекает меня проститутка. — Не строй из себя мамочку. — Ты идёшь на хер, Эмиль, а я иду в аптеку тебе за лекарствами. Сара покидает квартиру. Я чувствую, как бинты на груди намокают. Мне нужны перевязка и покой. Через пятнадцать минут девушка возвращается, а я продолжаю заниматься тем, чем занимался. — Туши сигарету. Сара снимает с себя куртку и завязывает на голове хвост. У неё тёмные от природы волосы, которые она неровно покрасила в светлые пряди. Проститутка моет руки в раковине и берёт со стола нож. — Блять, Эмиль, я же сказала потушить сигарету! — она даже не представляет, какую власть имеет надо мной. Я тушу сигарету в пепельнице, и Сара садится рядом со мной на диван. — Руки убери, мне так неудобно. Я распрямляю руки в стороны и кладу их на спинку дивана. Сара ножом разрезает бинты. На груди появляется месиво из крови и ниток. Девушка берёт ватные спонжики и выливает на них прозрачную жидкость из бутылька. Спиртом не пахнет, вообще ничем не пахнет. Холодная вата соприкасается с моей кожей, и я подавляю в себе стон боли. — Не строй из себя мужика. Если больно, то я не против увидеть твои слёзы. Я отворачиваюсь от Сары, делая вид, что не понимаю, о чём она говорит, но девушка видит, как мне больно: мой живот напрягается от каждого нового соприкосновения обработанного спонжика. — Мне из тебя силами вытягивать, или ты сам расскажешь, что произошло с тобой? — Сдали нервы. — Я знаю, что порой ты можешь быть импульсивным и эмоциональным. За это ты мне и нравишься. Протирая спонжиком послеоперационную рану, Сара тянет за нитку. Все нервы вздуваются под кожей, и я рычу от боли. — Прости! Прости! Прости! — Сара убирает от меня руки. — Всё в порядке, — из синего глаза вытекает слеза. Я чувствую женские пальцы у себя на затылке в волосах и жмурю глаза. — Дело в той девушке? — Её больше нет и никогда не будет. Сара осторожно отрезает ножом торчащую нитку и заканчивает обрабатывать рану. — Забинтуй меня, пожалуйста. Сам не смогу. Я очень устал и хочу спать. Через пару минут Сара по новой забинтовала мою грудную клетку. Я заваливаюсь на кровать и смотрю в потолок. Шум воды — проститутка моет руки. — Ботинки сними, если собираешься лечь спать. И на живот не ложись, — она снова включает мамочку. — Мне уйти? — Как хочешь. — Ты хочешь побыть один? Я не хочу быть один. Я всю жизнь один. Сара ложится рядом и просто рассматривает меня. — Ничего нового на моём лице не появилось. — Я соскучилась по тебе, Эмиль. — Вчера ты говорила другое. — Я вспылила, ты же знаешь, — её пальцы касаются моего подбородка, а затем ложатся на губы. Сара делает в точности, как Она. — Кажется, ты мне нравишься. — Тебе кажется? — Определённо, ты мне нравишься. — И что мы будем делать? Сара пододвигается ещё ближе ко мне и целует. Несколько дней назад я пытался коснуться её губ. Она тогда обиделась, но я вернул девушку, а вчера Сара первой поцеловала меня, и моё сердце забилось в полную силу. — Я не могу сейчас. Нет, — отпускаю женские губы, — Сара, только не сейчас. — Не уйду, пока не вылечу тебя, а ты не заснёшь, пока я не сделаю всё сама, — одной рукой она расстёгивает ремень на чёрных брюках.