ВОСПЛАМЕНЕНИЕ
Спустя четыре месяца теоретическая часть была полностью готова. Я добавила в неё немного отсебятины, стыриной из интернета, основной текст исправила под себя, написала выводы и… время браться за практическую часть. — Как мы проведём эксперимент? Мне поджечь себя? — Что? Даже не смей! — А как тогда, профессор? Теперь я сидела в кресле на колёсиках и печатала за компьютером, а Доу занял стул. — Будем ссылаться на этот эксперимент. Можем написать, что провели повторный, и он ничем не отличается от старого. Перерисуй картинки на компьютере, предай им более менее современный вид. Мон, итог будет один и тот же. Ничего не изменилось за двадцать лет. — Это говорите мне Вы, а мне что говорить на защите? Я даже не видела этот эксперимент. Мне нечем подтвердить свои выводы. — Я видел всё своими глазами, но не сумел предьявить доказательства. — Фотографии. У вас есть фотографии того человека, когда он горел? — М-м-м… дай подумать. Кажется, я его не фотографировал. Нужно поискать дома. — Это и будут наши доказательства. Через неделю Доу принёс фотографии. Конечно, качество желало лучшего, но… — Я попросил мастера обработать фотографии, чтобы они выглядели современно. — Это… это настоящий поджёг? — Воспламенение. Я держала в руках фотки, на которых был изображён человек. На одной — горящая рука. На второй — горящие нижние конечности. На третьей — торс. На четвёртой — спина. На последней — горящий человек в полный рост, пламя охватило его целиком. И, как бонус, фотография с последствиями. Спина подопытного была в трещинах, и огонь горел, словно вытекала лава. Больше всего меня поразило, что никакого обугливания, никаких повреждений внутренних тканей не было зафиксировано. — Чем Вы его облили? Простой зажигалкой нельзя так поджечь человека. Огонь не сможет распространиться с такой силой и интенсивностью по плоти. — Э-м, ничем. Я поджигал его не зажигалкой. — Горелка тоже не подходит. Здесь же видно открытое пламя. — Я сначала поджёг полено, а уже от него подопытного. — Больше походит на правду. Я положила фотки в сканер, и получившиеся картинки вставила в работу. — У тебя через месяц предзащита? — Да. Вы будете? — Скорее, нет. Я должен готовить к экзаменам другие группы, — профессор сделал глоток горячего кофе, и половина напитка вылилась изо рта. Разумеется. Я догадывалась, что Доу не будет помогать мне отстаивать нашу работу на предзащите. Потому что он нелюдим. — Можно спросить? — Конечно. — Это личный вопрос. — Мне сорок шесть лет, и я не женат. Ни с кем не встречаюсь. Я покачала головой и заулыбалась: — Я не про это. — Я думал, что студенткам интересны такие подробности личной жизни. — Я имела в виду не личную жизнь. Это Ваше дело, и мне неинтересно. Но за откровенность спасибо. — И на невидимый ус ты себе намотала. Я уткнулась в монитор компьютера и переваривала «услышанное»: — Хорошо, Вы правы, если Вам так будет угодно. Я запомнила, что Вы сказали. — В таком любопытстве нет ничего зазорного. Ты молодая красивая студентка, я… твой преподаватель. Мы одни в лаборантской… Я оторвалась от монитора и спокойно посмотрела на профессора. — Нет! Нет! Нет! — руки Доу быстро заговорили в воздухе. — Мон, забудь, что я тебе только что наговорил. Я… не это имел в виду. Я… Боже мой, я сболтнул лишнего. Мне… — он закрыл лицо руками, — мне стыдно. Сказал какую-то ерунду. Пожалуйста, забудь. Я… не то имел в виду… У меня нет плохих мыслей. Тем более, по отношению к тебе. — Доктор Доу, Вам не хватает общения. Вы приходите в универ и первым делом закрываетесь в лаборантской. Звенит звонок на урок, Вы проводите лекцию, а со звонком снова запираетесь в лаборантской. Вы не ходите по коридорам, не заходите в учительскую, не посещаете педсовет, не едите в столовке. Вы не разговариваете ни со студентами, ни с коллегами. Вы ни с кем не пересекаетесь. Вы живёте в своём отдельном мире. Вы нелюдим. Вы боитесь людей. Вам нужно общение. Простое, по душам. На разные темы. Это нормально. Я готова разговаривать с Вами о чём угодно, но при одном условии: Вы ответите на мой вопрос. — Хорошо, — закивал Доу. — Спрашивай. — Что произошло? — я посмотрела на его рот. — Мы уже полгода вместе пишем работу, а ты спрашиваешь обо мне только сейчас. — Потому что мне это не мешает. Я не обращаю на это внимание. Доу отвернулся и спустя минуту заговорил: — Я таким родился. В 1962-м году во французской деревне Мутье-Сент-Мари, что расположена на юге Франции. Мать воспитывала меня одна, отца я никогда не видел. Врачей как таковых не было, да и денег тоже. Соседи говорили маме, что это, — доктор поднёс руки ко рту, — ненормально. Но мать бездействовала. Воспитывала меня, как могла, учитывая все мои особенности. За что я, кстати, благодарен ей, потому что вырос вполне адекватным человеком. Мама умерла, и я попал в детдом. Там не хотели заниматься уродливым ребёнком. Шли годы, и операция потеряла смысл. Стало поздно. Я не выздоровею, ткани не срастутся, зубы не выпрямятся. Я не заговорю. Хоть я и слышу, хоть и знаю, как должны звучать звуки и слова, не смогу их повторить. У меня нет практики, понятия не имею, как двигать челюстями, языком, губами, — Доу немного перевёл дыхание рук. — Я вырос, но продолжаю не раскрываться людям. У меня не было друзей, меня часто предавали. Поэтому я нелюдимый, Мон. Как можно улыбаться в лицо человеку, а потом за его спиной говорить гадости? Я знаю про Дональдса. Знаю, что он обо мне говорит. Пускай… это не моё дело. Мой удел — тишина и эта лаборантская. Я уже привык. — Вы сорок шесть лет прожили в одиночестве? — Сорок… лет. Мне было шесть, когда мамы не стало. — Вы знаете французский? — Oui. Certainement. — А? — Да, — профессор улыбнулся, — конечно. Теперь я поняла Доу. Вероятно, я единственная в университете, кто знал историю профессора гистологии. Нет, не так. Я единственная, кому доктор открылся. Когда я вышла из аудитории, где проходила предзащита, меня встретил Доу, грызущий ногти от переживаний: — Ну? Как всё прошло? Гистолога не волновала толпа студентов, стоящая рядом. Его внимание было приковано ко мне. — Тяжело. Задали кучу вопросов. Придрались к задачам работы, ну и так ещё по мелочи. — А по основной части? Что они сказали про практику? Эксперимент? — Ну… закатили глаза, когда перешли ко второй части. Мне кажется, комиссия ничего не поняла. Вопросы задавали дурацкие, чёрт знает, что они от меня хотели. Толком никакой конкретики. Наверное, на защите они отымеют меня по полной. Простите, профессор, за такие выражения. — Но тебя допустили к защите? — Да. — Сколько у нас ещё есть времени? Два месяца? — Девять недель, если быть точной. Не знаю, доктор, у меня через семь недель экзамены, ещё к ним нужно готовиться. Думаю, мне необходим небольшой перерыв, я зашиваюсь. — Через семь недель экзамены, а потом ещё через две недели защита диплома? — Ага. — Давай так. Оставим пока выпускную в покое. Ты отдыхаешь и готовишься к экзаменам. Я всё это время работаю с твоим дипломом. Нам ещё нужно, чтобы он прошёл плагиат. — Я уже прогоняла его. Там всё в норме, порог проходим. — Отлично. У тебя есть ещё занятия сегодня? — Нет. Я домой. — Хорошо. Тогда до встречи. Доу опустил взгляд мне на плечо, хотел дотронуться, но не осмелился. Профессор ушёл, а толпа студентов смотрела ему вслед. Экзамены я сдала на «отлично». Фух. Дональдс сидел в комиссии, но, слава Богу, мне достался билет не по хирургии. Дипломная прошла плагиат, мы с гистологом оказались в огромном плюсе. Конечно, вся вторая часть писалась самостоятельно, без использования интернета и литературы. — Он сожрёт меня завтра с потрохами. — Кто? — Дональдс. Я сидела за компьютером на месте профессора Доу и подавала ему распечатанные страницы дипломной. Гистолог стоял в стороне и сшивал через аппарат мою выпускную. — Хочешь, убьём его? — доктор держал в руке скальпель. — Ха-ха! А пилы у Вас нет? Я хочу, чтобы он страдал. — Знаешь, — Доу полазил по шкафам, — кажется, нет пилы. — Жаль, — я передала профессору следующий листок. — Что ты забиваешь им голову? Ты его боишься? — Он сам меня запугал. Он меня предупреждал. Завтра он отыграется на мне за весь учебный год. Я ведь так и не посещала его лекции. — Ты же говорила, что не ходишь на его факультатив. — Ага. А потом и вовсе перестала ходить на его занятия. — Самоубийца, — Доу заулыбался, а я засмеялась. — Может, что-нибудь посоветуете? Как мне вести себя на защите? — Будь самой собой. Будь в себе уверена. Это главное, я считаю. Ты прекрасно понимаешь то, о чём будешь говорить. А на остальных — наплевать. — А с Дональдсом? Боюсь потерять дар речи, когда его увижу. — Мон, Дональдс неуч. Он это говорит про меня, но сам же для своих дипломников тырит всю информацию из интернета. Ты видела в его кабинете книги? Именно книги по хирургии? — Э-м-м… дайте вспомнить. — А их нет, Мон. Да, Дональдс прекрасный хирург, я это признаю, но преподаватель он отвратительный. В операционной равных ему нет. На практике он прекрасен. Но теория… хм… Дональдс не знает элементарных вещей. Если бы он работал в больнице, представь, он совершает абсолютно дурацкую ошибку. Что ему будет? — Выговор. — Человек умирает во время операции. — Тяжёлый выговор. — Нет. Смех. Дональдса сначала высмеют, потому что он облажался. Совершённую им ошибку не повторит даже первокурсник. Именно поэтому Дональдс не идёт работать в больницу. — Он боится, как Вы сказали, облажаться? — Да. Он боится стать посмешищем, боится признать кого-то умнее себя. И чтобы по-настоящему тебя успокоить, Мон, ты гораздо умнее и профессиональнее Дональдса. — Это Вы уже перегибаете палку, — я встала с кресла, спина затекла, подошла к профессору и протянула последний листок. — Тогда почему я согласился стать твоим научным руководителем? — Доу взял листок у меня из рук. — Потому что я Вас уломала. — Ха! Нет… Профессор стоял передо мной с последней страницей диплома в руках. Нас освещал приглушённый синий свет лампы. От доктора исходил жар. Я потянулась к нему и коснулась уголка губ. Не стала целовать прямо в расщелину не потому, что брезгую, а потому, что он ничего не почувствует. Доу отстранился: — Это плохая идея. Я положила руку ему на щеку и почувствовала жар. Притянула профессора к себе и сильнее поцеловала. Мой рот и губы загорелись, и я тут же отстранилась от гистолога. — Вот поэтому это плохая идея! — страница в руках Доу почернела, и он положил его на шкафчик. — Больно? Я обжёг тебя? Дать воды? — Всё… в порядке, — я закрыла рот рукой и зажмурила глаза от боли: обожгла губы и язык. Доктор налил в стакан воду из графина и подал: — Запей. Станет легче. Мне жаль, но по-другому я не могу. Я сделала глоток и остудила пожар во рту: — Что произошло? Почему я обожглась? А с бумагой что? Доу отступил от меня и сел на стул: — У тебя завтра защита. Не хочу тебя травмировать. Ты должна быть спокойной. Завтра тяжёлый день. — Я не успокоюсь, пока Вы мне не объясните. Джон, пожалуйста. — Меня зовут не Джон Доу. Это имя я выбрал, когда перебрался в Америку после детского дома. Мать назвала меня другим именем. Я не сумел достойно защитить диплом, потому что подопытным был я, Мон. Те рисунки — это мои личные наблюдения над самим собой. — А фотографии? Фотки, которые Вы мне принесли. — Это тоже я, Мон. Я специально не фотографировал лицо, чтобы ты меня не узнала. Пока Доу сидел с опущенной головой, я выпила целый стакан воды, и пожар потушился. — Огонь Вас не уничтожает? Не причиняет боль? — Нет. Я не пользуюсь зажигалками, когда курю, а сам поджигаю сигареты. Я не обливаю себя керосином и не поджигаю себя — сам воспламеняюсь. Этот жар, который ты испытываешь в кабинете гистологии и моей лаборантской, от меня. Мон, я — пироман, ходячий вулкан, и я управляю огнём, — профессор поднял на меня глаза. Это новость шокировала, но я ничего не могла сказать, кроме, как: — Покажите. 10 часов вечера. В университете почти никого не осталось. Доу снял белый халат и надел пиджак. Я переоделась и взяла с собой рюкзак. «Не здесь, я могу сжечь здание» — сказал профессор и повёл меня на автобусную остановку. Мы проехали четыре мили до окраины города — в глухой лес на возвышенность. — Мон, я не могу до тебя дотронуться, поэтому ступай аккуратно, не спотыкнись. Здесь темно, а фонарей нет, — профессор шёл рядом со мной, и я чувствовала его жар. — Мы пришли. Пригорок, а перед нами весь город, освещённый огнями. — Ты уверена? — Доу обернулся. — Мне что-то нужно делать? — Нет. Стой здесь и не приближайся. Если станет совсем жарко, то отойди ещё дальше. Тебе нужны доказательства для диплома? Можешь фотографировать и снимать, но так, чтобы не было видно моего лица. Ты поняла? — Да. — Извини, но мне придётся раздеться до трусов, иначе одежда сгорит. Нам ещё ехать обратно, а голым я не смогу. — Да-да. Конечно. Доу снял очки, пиджак и развязал чёрный галстук, расстегнул бордовую рубашку и освободился от тёмно-синих брюки. Я достала телефон и положила на землю рюкзак. Мне нужны доказательства. На докторе остались полосатые боксеры. Я узнала его тело, его фигуру, оно было запечатлено на фотографиях, которые принёс мне сам Доу. — Готова? Я кивнула. Гистолог стоял ко мне профилем и сделал несколько шагов на фоне ночного города. Я открыла камеру на мобильном и стала снимать. Доу продолжал идти, а потом постепенно загораться. Сначала пламя объяло его руки и переместилось на торс. Огонь пошёл ниже на ноги, от трусов уже ничего не осталось. Последней воспламенилась голова. Я держала телефон на уровне груди, не хотела, чтобы аппарат мешал мне видеть реальное сожжение человека. Трава под ступнями Доу загоралась и тут же тлела. Передо мной горящий человек, не как иначе. Телефон в моей руке стал трястись. Хоть доктор был и далеко, пот у меня на лбу выступил. Профессор начал потухать, пламя становилось всё меньше и меньше. И передо мной уже не было горящего человека — голый, повернувшийся ко мне спиной Доу, и картина ночного города. Я остановила запись камеры и подошла к профессору. — Близко не подходи, — показал жесты одной рукой доктор, — ты можешь задохнуться от гари. На его спине трещины, в которых ещё не потух огонь. Я снова включила запись на камере и положила на тлеющую кожу свою руку. Доу тяжело дышал, его спина поднималась под моей ладонью. Камера зафиксировала необъяснимую плоть человека и мою обожжённую руку. Я нажала на выключение записи и убрала телефон в карман. Доктор повернулся лицом. Он выше меня на четыре дюйма . Я смотрела снизу вверх на человека, от которого шёл пар. Его кожа постепенно восстанавливалась и обретала изначальный вид. — Теперь ты всё видела. Теперь у тебя есть доказательства. Я отвернулась, пока Доу надевал рубашку и костюм. Он проводил меня до дома, а сам поехал в университет доделывать мой диплом. В автобусе я не сказала ему ни слова. Лишь скинула видео на почту, чтобы он добавил их в работу. Я пришла домой и легла спать. Доу сейчас в своей лаборантской последний раз пробегал глазами нашу работу. Завтра я буду защищать диплом. Я не расскажу секрет Джона Доу. Он не придёт, не поддержит меня. Я больше не боюсь профессора Дональдса. Я знаю, о чём буду завтра рассказывать, потому что видела это своими глазами. Да, в мире существует человек, которого огонь не убивает. Я видела его. Я знаю его. Он обжёг меня, когда я его поцеловала. Я защищусь завтра на «отлично». Готовую работу вместе с флешкой я нашла утром в кабинете гистологии. Аудитория была открыта. Вероятно, Доу не закрыл с вечера кабинет, потому что из лаборантской не шёл жар, значит доктор ещё не пришёл. Я пролистала страницы диплома — профессор вставил скриншоты из видео, он также добавил сами видео в презентацию, я поняла это по ссылкам в дипломной речи. — Мон, ты тут? — в кабинет вошла Бетти. — Нам пора. Через сорок минут начало. Председатель комиссии сказал всем собраться перед аудиторией. Ты как? Готова? — Да, — я взяла флешку и переплетённую работу. — Хочу, чтобы это поскорее уже закончилось. Мы заходили по алфавиту. Я — пятая. Флешка в одной руке, диплом с речью в другой. Ладошки потели. Сегодня мы без белых халатов и шапочек, на мне длинное платье и каблуки. В среднем на каждого студента выделяли двадцать минут. Боже, как долго! Можно всё рассказать в двух словах? Я смотрела в коридор — никого нет, кроме студентов. Он не придёт. Из аудитории вышел Энди и тяжело выдохнул: — Это полнейшая жопа! Меня перебивали и завалили вопросами! Мон, удачи тебе. Раз. Два. Три. Сейчас всё решится. Я схватилась за ручку… и потянула дверь на себя. Я получу «отлично» за работу. Меня никто не завалит. Не позволю. Я видела то, что не видел никто.***
Я напугал её. Знаю. Она мне этого не сказала. Я всегда буду её пугать. До двух часов ночи я редактировал дипломную работу, презентацию и речь. У неё всё должно получиться. Она умница. Она храбрее меня. Утром я купил цветы. Еле-еле объяснил продавщице, какие именно мне нужны. Голыми руками не мог до них дотрагиваться, поэтому поставил букет в бумажный пакет. На мне моя лучшая однотонная рубашка и клетчатый галстук. Даже на своей защите я так презентабельно не выглядел. От волнения начинал потеть, на лбу появлялись волдыри, кожа щипала. Надо успокоиться. Тогда организм будет регенерировать. Я узнал, в какой аудитории проходит защита, но опоздал, Моники уже не было в коридоре. Рядом с кабинетом стояла группа студентов. Кто уже вышел и защитился, бурно обсуждал комиссию, а кто ещё нет — нервничал. Моё появление явно привлекло внимание. Конечно, когда можно увидеть гистолога не в кабинете и даже без белого халата? — Извините, — я обратился к студентам, — Моника Бауэр уже защитилась? — Профессор Доу? — я узнал Энди, будущего генетика. — Энди, где Мон? — Она буквально две минуты назад вошла в аудиторию. Вы немного опоздали. Опоздал. Чёрт! Всё из-за нервов! Нет, я не войду в кабинет. Я уже облажался однажды, Моника не повторит мою ошибку, — не помешаю ей. Я встал напротив закрытой двери в аудиторию. Мон почувствует тепло, она поймёт, что я не отказался от неё. Я отошёл и сел на кожаную банкетку, пакет с букетом поставил рядом. Я слышал перешёптывания студентов сзади меня. Теперь они обсуждали обезображенного гистолога. Как бы хотелось не слышать их. Я снял очки и протёр глаза. Как же я переживал за Монику. Почему? Мы же хорошо подготовились, много раз прогоняли речь и презентацию, Мон отвечала на все мои вопросы. Почему? Потому что я влюбился… А студентка влюбилась в меня, хоть и пыталась это скрыть. Она понравилась мне ещё в первый раз, когда пришла на факультатив. Я молился, чтобы студентка Бауэр выбрала гистологию, но она выбрала меня, и я растерялся. Хочу быть с ней, но не могу. Снова вспотел лоб. Я достал из кармана брюк платок и вытер капли. Успокойся и регенерируйся! Который час? Сколько времени прошло с тех пор, как Моника зашла в кабинет? На стене в коридоре не висели часы, а я не носил наручные, потому что ремешок мог сгореть или расплавиться. Ещё минут пятнадцать. Пятнадцать минут комиссия будет мучить студентку Бауэр с моей дурацкой темой — темой, в которой я раскрыл себя. Но утаил самое главное: огонь не убивал меня снаружи, он уничтожал изнутри. Тридцать минут я просидел в коридоре. Открылась белая дверь, и из аудитории вышла Моника. Она в платье и на каблуках. Боже, какая она красивая. Мон тут же заметила меня, я встал со своего места и подошёл к ней. — Ну? — спросил я не руками, а глазами. — Оценка будет известна в конце, когда все выступят, — Моника говорила громко, чтобы студенты позади меня тоже слышали. — Я ответила на все вопросы, их было очень много, — Мон перевела взгляд. — Кажется, им всё понравилось. Комиссия всё поняла. Что именно поняла? Она узнала меня на видео? Там же не видно моё лицо! Я стоял вдалеке, когда Моника взяла рюкзак и положила в него четыре страницы дипломной речи. Она накинула портфель на плечи и подошла ко мне. — Выйдем на улицу? — Мон держала в руках открытую бутылку воды. — Хочу подышать. Я задохнулась, пока всё рассказывала. — Это тебе, — я протянул бумажный пакет с букетом. — Поздравляю тебя. — Спасибо, но не стоило. Она не оценила подарок. Что ж, так тому и быть. — Ты долго была в аудитории, — я закурил сигарету на улице, и Моника увидела, что зажигалка не использовалась, — около тридцати минут. — Много вопросов. — Теория или практика? Только не говори, что они придрались к введению. — Практика. Сначала я не хотела показывать видео. Комиссия не поверила в подлинность моих гипотез и выводов, решила, что рисунки — фальшивка, и завалила меня вопросами. — Какими, например? — «Есть ли оправдание сказанной Вами чуши, студентка Бауэр?» — спросил Дональдс. — Тварь… — Он также спрашивал о Вас, «месье научрук». Откуда он знает, что Вы француз? — Понятия не имею. Может, видел моё досье. Там сказано, где я родился. Чем ему опять я не угодил? — Когда Вы в последний раз проходили психиатра, раз додумались дать мне такую тему? — Понятно, — с грустью на лице я стряхнул пепел на траву, — всё, как обычно. Причём тут я — не понятно? Личные счёты в таких случаях оставляют за пределами аудитории. — Он настаивал на «тройке». — Что? — Они обсуждали работу и оценку при мне. Всех удивило, что Дональдс первым закричал о «тройке», потому что другие были полностью поражены нашей работой. Его не впечатлило видео. Он посчитал это фотошопом. — А остальные? — Даже сели поближе к экрану, чтобы лучше рассмотреть Ваше превращение. Они поверили в Ваше существование. — А сама как себя оцениваешь? — Не знаю, — Моника пожала плечами. — Я сказала всё, что думаю. Я ждал от неё пояснений. Моя сигарета скурилась до фильтра. — Поэтому Вы изучаете гистологию? Хотите понять себя? — С таким вопрос я поступил в медицинский, но ответа до сих пор так и не получил. «Загадка природы» — так я называю себя. — Удивительной красоты загадка, — Моника поправила рюкзак на своих плечах и подняла с травы бумажный пакет. — Спасибо за цветы. Мне, правда, приятно. И спасибо, что пришли. Вы хороший научрук. Я желаю Вам удачи в дальнейшем со студентами. — Я не буду больше брать дипломников. Кажется, ты написала то, что мне было необходимо. — Значит, так тому и быть. Моника достала из маленького отдела рюкзака слуховой аппарат и надела его. Она слышала меня, а мне было, что сказать ей… и я не мог. — Мон, спасибо за то, что провела этот год со мной. Я всегда буду помнить об этом. Она ушла обратно в университет, а я поехал домой. Спустя час на электронную почту мне пришло письмо. Моника получила «отлично» за диплом. Это исключительно её заслуга. Сейчас она, наверное, принимала поздравления и отмечала с семьёй или одногруппниками. А я сидел в кафе и пил горячий кофе с виски. Высокая температура кипятка забивала привкус воды в алкоголе. Моника знала номер моего сотового, но никогда не писала мне смс-ки. У нас нет текстового диалога. Ещё пару стопок виски, и я начну диалог. Нет, напишу то, что так и не сумел сказать. Больше я не увижу Монику, но помогу ей в будущем. Я встретился со своим другом Заком, директором частной клиники. Он возьмёт Мон к себе на работу. Ему нужен молодой и амбициозный гистолог. У моей бывшей студентки грандиозное будущее. Надеюсь, она воспользуется предоставленным шансом.