ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

СУТЬ КОНЦЛАГЕРЕЙ

В 7:55 я стоял на перроне. — Общий сбор. — Слушаюсь. Параз отдал приказ, и по громкоговорителю передали, чтобы все в Шлангенхёле собрались в центре лагеря и отправились на перрон. В 7:58 я стоял на возвышенности и видел, как из ворот без вывески выходит толпа людей в военной форме и в полосатой робе. Восемь квадратов выстроилось на траве перед железными путями. Мартин стоял сбоку перрона возле Ингрид. Парень нашёл себе мамочку, и я не против. Более семи тысяч заключённых и сто пятьдесят человек немецкой администрации. Я видел доктора Наделя и группу девушек в белых халатах. Я снял маску и положил её возле себя на траву. Я стоял в профиль, поэтому правую часть моего лица никто не видел. В 7:59 ко мне подошёл лейтенант Параз: — Штандартенфюрер, Шлангенхёле полностью в сборе. — Иди ко всем. Паразит быстрым шагом пошёл на перрон. В 8:00 я повернулся в анфас к железнодорожным путям, и передо мной предстали жалкие души Змеиного Логова. Для того, чтобы тебя услышали, микрофон не нужен. — Меня зовут штандартенфюрер СС Мориц! С сегодняшнего дня я — комендант концентрационного лагеря Шлангенхёле! Более четырнадцати тысяч глаз прикованы ко мне. Слыша мой громкий металлический голос и не видя изуродованного лица, люди ждали перемен. Они понимали, что я не комендант фон Майер. Они ещё не понимали, в чьи руки попали. — С завтрашнего дня вы все будете жить иначе! У вас у всех будет новое расписание. Никакого отдыха! Только работа! Никакого уклонения! Только непрекращающийся рабский труд! Все, кто носят полосатую робу, будут работать! Мужчина! Женщина! Ребёнок! Еврей! Поляк! Русский! Цыган! Гомосексуалист! Лесбиянка! Все! Вы не носите военную форму! Вы не носите обычную одежду! Вы носите исключительно полосатую робу, и вы все должны работать! Ни один человек в полосатой робе не покинет пределы Змеиного Логова! Вас привезли сюда, и вы останетесь здесь навсегда. Они начали опускать головы. Им страшно. Они поняли, что уже завтра их жизнь навсегда изменится. Маленькие дети на руках женщин заплакали. — Никаких криков! Никаких слёз! Вы будете говорить и плакать тогда, когда Я вам разрешу! В Змеином Логове будет царствовать тишина! Вы даже не чихнёте без Моего разрешения! Вы думали, что концентрационные лагеря построили для того, чтобы изолировать вас от арийской нации?! За многие годы вы все проникли глубоко нам в душу! Мы должны освободиться от вас! Я видел мужчин с длинными чёрными бородами. Я видел женщин: кто-то был с обритой головой, кто-то — с распущенными грязными волосами. Они несли за собой грязь и вонь. Крысы. Бактерии. Вирус. Свиньи. Отбросы. Чума. — С сегодняшнего дня я — комендант Шлангенхёле! Запомните этот день! День, когда в Змеином Логове появился Змей! Завтра наступит новый день! Идите спать… Тем, кто ложится спать, спокойного сна. Спокойной ночи. Я вытянул вперёд правую руку, и администрация ответила на моё немецкое приветствие победителя. Паразит отдал приказ: «Отбой». Сегодня лагерь уснёт рано. Перрон медленно пустел. Заключённые краем глаза смотрели на меня, не поднимая головы. Они услышали меня. Я поднял с земли маску и посмотрел на неё. Моё лицо раскрыто, маска мне больше не нужна, но выкидывать её жалко. Это же подарок. Через пару минут на перроне остались два человека: сержант и лейтенант. Ко мне направился Паразит. — Герр комендант? — Иди стирать форму, Параз. До завтра она должна быть сухой и выглаженной. — Слушаюсь! — Подъём в 7 утра. Надель проводит селекцию. Слабых мужчин отправляешь на разбор газовых камер и бани. Сил у них хватит держать в руках молоты и кирки. Крепкие и здоровые мужчины закладывают новые постройки. Завтра я посмотрю бараки. Узники слишком много проводят там времени. У них там что, кровати стоят? — Никак нет. Деревянные койки. — С матрасами? — Никак нет. — Они будут заходить в бараки, когда прозвучит приказ «отбой». — Так точно. — В ближайшую неделю никаких поездов. Нужно подготовиться. — Неделю? Уже неделю, а не две? — Не беспокойся, Параз, — я встал к нему изуродованной частью лица, — я высосу из тебя все соки до твоего отъезда. — Герр комендант, я не хочу уезжать в Аушвиц. — Вот как? Почему? Лейтенант поправил мундир: — Хочу увидеть кошмар в Шлангенхёле. — Иди спать, Параз. Завтра поговорим. Лейтенант зашёл на территорию лагеря, и ко мне пошёл навстречу Мартин. — Вам помочь? — Нет, спасибо, — я сильнее захромал, трость заскрипела, голова раскалывалась. — Мне тоже идти спать? Мы с Мартином шли вместе к административному блоку. — Я тебе ни мать, ни отец. Делай, что хочешь. Сегодня ты мне больше не нужен. Никаких поручений к тебе нет. — А… а завтра? — Посмотрим. Пока не могу сказать что-то конкретное. В бараках заключённых горел свет, охранник закрывал двери на засов. — Ой, я же забыл, — Мартин из кармана брюк достал ключ. — От Вашей комнаты. Я забрал ключи и перед тем, как открыть дверь своей комнаты, увидел, что далее по коридору стояла высокая худая женщина и кого-то ждала. — Кажется, там живёт Параз, — шепнул помощник. Это оказалось правдой. Через пару секунд появился лейтенант и открыл комнату. Черноволосая женщина вошла внутрь. Паразит кивнул мне и крикнул: — Спокойной ночи! — его глаза блестели в свете лампочки, а острая улыбка отрезала нижнюю часть лица. — Видимо, кое-кто не собирается пока ложиться спать. — Держись от него подальше, Мартин. Он ещё покажет себя, будь уверен. — Так точно, герр Бруно. Я открыл дверь комнаты, но не пригласил водителя внутрь. — Спокойной ночи, штандартенфюрер. Если что, зовите. — Спокойной ночи, Мартин. Я остался один. Маску и фуражку положил на стол, снял мундир и расслабил галстук. Слишком много событий для одного дня. Я очень устал. Слишком долго ходил, слишком много сидел. Моё тело уже отвыкло от таких нагрузок. На столе стоял графин с водой и пустой стакан. Я наполнил ёмкость и выпил. Горло пересохло после речи перед перроном. Сейчас бы чего-нибудь покрепче… Я открыл ящик стола бывшего коменданта фон Майера и нашёл полупустую бутылку шнапса. Отлично. То, что нужно. Голова болит… Я потёр виски, но боль не ушла. А мне ещё нужно разобрать чемодан. Взял ли я таблетки? Положив чемодан на кровать, начинал его разбирать. Вещей не так много, но один пузырёк лекарств всё-таки затерялся среди маек. Я достал таблетку и запил её водой. Она мне не поможет, но мечтать никто не запрещал. В шкаф поместились все мои вещи. Я сел за стол. На часах 8:38. Мне нужно работать. Фон Майер, наверное, забыл разобрать стол. Внутри осталось много его вещей: тетради со списками, карандаши, отдельные листочки с пометками, снова какие-то книги, руководства по эксплуатации. Не хочу сейчас ничего читать. Хочется курить, а пепельницы нет. В верхнем ящике стоял железный подстаканник. Сойдёт на первое время, а завтра попрошу себе нормальную пепельницу. Из мундира, висящего на спинке стула, я достал пачку сигарет со спичками и закурил. Пустые тетрадные листы передо мной, карандаш в левой руке. Лучше записать свои мысли, иначе я забуду всё из-за головной боли. Шёл уже пятый глоток шнапса, когда ко мне постучались. На часах 9:57. — Это Мартин, штандартенфюрер, — послышался слабый голос водителя. — Войди. Скрип деревянной двери, и на пороге стоял сержант в расстёгнутой куртке и с тарелкой в руке: — Каюсь, после отбоя я решил наведаться к Ингрид на кухню. Она передала Вам это. Я и забыл про свой ужин. Мартин поставил на стол две тарелки. На одной — порция картошки с мясом и хлебом, а на второй — салат с вилкой. Овощи были свежими. Вероятно, кухарка не стала давать коменданту уже испорченные порции с ужина или побоялась. Пока мне неизвестно. Ясно одно, уважение от Ингрид получено. — Пить будешь? — я положил карандаш на стол и пододвинул к себе обе тарелки. — Пить? Я вообще… — Не пил, что ли, никогда? — Было пару раз, — сержант закрыл за собой дверь. Я налил немного водки в свой стакан и подал его Мартину. — У меня голова будет болеть утром, — парень неуверенно взял стакан. — Нестрашно. У меня есть таблетки. Мартин отошёл и сел на пол, оперевшись на дверцу шкафа. — Да, — со вздохом сказал я, — а второго стула в комнате нет. — Всё в порядке. У меня привычка сидеть на полу. — Чем на этот раз тебя накормила Ингрид? — я съел пару кусочков мяса и вилку картошки. Да, с такой едой здесь не пропадёшь. — Парой бутербродов, — помощник смутился. Я взял тарелку с салатом правой рукой и протянул её Мартину: — Закусывай, а то тут же опьяняешь с первого глотка. — Нет, герр Бруно, это Ваша еда. — Это приказ, сержант. — Слушаюсь, — Мартин взял тарелку с овощами и поставил её рядом с собой. — Почему с тобой так нужно разговаривать? — Как? — Приказами. По-человечески ты не понимаешь меня. — Вы — мой начальник. Не хочу отнимать у Вас еду. Я пристально посмотрел на него и кивнул на стакан. — Ну, — парень набрал в лёгкие воздух, — добро пожаловать в новый дом. Пить сержант явно не умел. От шнапса он поморщился и сразу закусил четвертинкой помидора. — Не страшен ли тебе такой дом? — Конечно, страшен, но кто-то же должен это делать. — Я напугал тебя? — Чем? — Мартин передал мне пустой стакан, и я наполнил его. — Своими словами, своим внешним видом. Парень посмотрел на дыру у меня на лице: — Не знаю, что я ожидал увидеть под маской. Конечно, было не по себе, когда я подошёл к Вам там, возле перрона, но сейчас уже не так страшно. Простите, если разглядываю Вас. Это происходит невольно. — Привыкнешь. Я тоже не мог долго привыкнуть, — глоток водки и последние кусочки мяса. — Я слышал стоны и женские крики из комнаты Параза. У меня аж дрожь пробежала по телу. Что он там с ней делает? — А то ты не знаешь, чем могут заниматься мужчина и женщина в комнате, — я снова передал наполненный шнапсом стакан Мартину. — Да в том-то и дело, что знаю. Но там явно не это. Параз как будто убивает девушку. — Тебе-то что до них? — Жалко мне её. Это низко для мужчины так делать. Да, она еврейка, но всё же. Я бы никогда не лёг в одну постель с жидовской девчонкой. — Ты сам себе противоречишь. Тебе её и жалко, и в то же время нет. — Мне жаль её, как девушку, но как еврейку — нет. — У мужчин свои потребности, Мартин. Вырастешь — поймёшь. Параз испытывает два удовольствия в одном: удовлетворение от женского тела и удовлетворение от насилия. — И Вы это одобряете? — Я знаю, что так никогда не сделаю. Для меня, как для немца, это низко. А ты можешь поступать, как захочешь. — Нет. Я не хочу так. Еврейки грязные и вонючие. — Медсёстры, молодые девушки. Как раз твоего возраста. Присмотрись к ним. — Да ну их! Вот Ингрид… идеальная. — Любишь постарше? — я улыбнулся. — Она тебе в матери годится. — Возраст — это же не главное, герр Бруно. Главное, чтобы готовила вкуснее, чем мама. — Надеюсь, твоя мама это никогда не услышит. — А Вас кто-нибудь ждёт дома? В этот момент я пережёвывал жёсткий кусок мяса, и мои челюсти остановились. — Нет, Мартин. У меня никого нет. — У меня есть девушка в Мюнхене, — задумчиво произнёс помощник, — но, мне кажется, мы не будем вместе. — Почему? Неужели, Ингрид так покорила твоё сердце? — Из лагеря я вернусь другим человеком. Она не примет меня другим. Думаю, Лаура поступила бы так же. — Мартин, скажи, ты заранее знал, что везёшь меня в концлагерь? — Да, — сержант так и не передал пустой стакан и сейчас вертел его в руках. — Мне сказали приехать за офицером в Дрезден. Сказали, что этот гауптштурмфюрер СС отличается от других военных. Внешне и… внутренне. Я не знал, как он выглядит, и какой у него характер. Меня поставили, потому что я — обычный парень из Мюнхена. Мне всё равно, кого возить, если честно. Тот капитан, что передал Вам чемодан с вещами, сказал, чтобы я не пялился на Вас. Я тогда сразу понял, что с Вами что-то не то. А потом офицер сказал, куда Вас нужно отвезти. Я подумал, что простого человека не назначают комендантом лагеря. — Тебе сказали только меня отвезти и всё? — Нет. Сопровождать. Мне сказали, что из-за физических особенностей Вам нужна постоянная помощь. А дальше Вы знаете, как всё произошло. — Называй вещи своими именами. — Да, — чуть помедлил Мартин, — мне сообщили, что Вы — калека. Я откинулся на спинку стула: — Уже почти двадцать пять лет я несу на себе это клеймо. Все считают меня калекой, уродом, недочеловеком. — Но Ваши особенности говорят и о другом. Вы — сильный человек, раз пережили тот момент, когда Вам нанесли эти раны. А также Вы сильный потому, что не прячетесь за ними. Ваша речь перед железной дорогой… — Она была ужасной. — Вы напугали всех возле перрона. Я знаю, я был там и видел слезящиеся глаза узников. Мне самому стало невероятно жутко, ведь до этого я видел Вас совсем другим. Да и сейчас Вы не тот человек, как у перрона. — Знаешь, в чём сила страха? В правде. Каждый боится услышать правду. Я не сказал заключённым, что они все умрут, но они поняли, чего я добиваюсь от лагеря. — В этом и суть концлагерей. Здесь должны умирать заключённые. Мартин доел салат, встал с пола и забрал мою пустую тарелку. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я снова остался один. В бутылке было немного шнапса — допить. Голова всё так и не проходила. Ещё полчаса я сидел и записывал свои мысли по перестройке Шлангенхёле. В голове зазвенел металлический осколок. Я разобрал кровать, разделся, снял протез и поставил его возле кровати. Ещё одна таблетка от головной боли. Я не засну, а утром вставать в 7 утра. Ночью я слышал женские крики. Так кричат не от удовольствия, а от страданий. Параз — ублюдок, но без него мне пока не справиться. Через неделю лейтенант построил новые бани. А ещё через неделю крематории были готовы работать на полную мощность. Шлангенхёле превратилось в фабрику смерти. Пока только визуально. Оставалось дело за малым. — Они знают, куда пребывают, — я стоял на перроне под новой железной вывеской у входа на территорию. — Через две минуты прибытие, — Параз сверился с наручными часами. — Где доктор Надель? — Идёт. — Всем доброе утро! — сказал подошедший «Доктор Смерть». — Пару секунд, беглый осмотр, три группы. Повтори. — Первая группа: те, кто могут работать — здоровые мужчины, женщины, подростки. Вторая группа: дети, карлики, близнецы. Третья группа: старики, инвалиды, женщины с маленькими детьми, больные и слабые мужчины. Я слышал приближающийся поезд. Пятьдесят охранников вышли на перрон. — Печи разожгли? — Так точно, — ответил Паразит. — За два часа третья группа должна быть полностью сожжена. Выполнять. — Слушаюсь! — лейтенант отдал честь. Я отправился в свой кабинет и ждал, пока пройдёт селекция. Две таблетки от головной боли. Через сорок минут в кабинет постучался лейтенант: — Прибыло 1735 заключённых. Из них 491 человек попали в третью группу. Остальным выдали полосатую робу, — Параз кинул мне на стол списки. — Здесь все данные о второй и третьей группах. Я не буду читать их имена. Зачем, если каждый получил нашивку с номером на куртку? Я взял списки и убрал в нижний ящик стола. — Третья группа готова к приёму бани. — По сто шестьдесят человек на одну баню. Всех раздеть и выдать полотенце и мыло. — Каждому? — А ты думал, для чего мы столько заказали мыла и полотенец? — Мне назначить солдат, которые будут высыпать циклон Б? — Одного. Это буду я, ты и ещё один солдат. Ровно в 10 часов на головы моющихся посыплются гранулы. Вопросы? — Никак нет. Я больше не ношу маску. Все и так в лагере знали меня в лицо. Все, кроме вновь прибывших, однако и они меня запомнят. В 9:45 я шёл к бане №1. У Параза баня №2, и к бане №3 направлялся фельдфебель. Возле каждой газовой камеры стояли толпы из ста шестидесяти человек. Возле склада накидана куча чемоданов. Прибывшим пообещали, что после дезинфекции они смогут забрать свои вещи. Чем ближе я подходил к постройке, тем больше людей обращали внимания на человека, опирающегося на трость. — Проходите внутрь и раздевайтесь. Одежду оставьте в предбаннике. Далее охранник скажет, что вам делать. Те, кто знал немецкий, кивал. Я старался говорить негромко и спокойно, чтобы расположить к себе доверие. Специально для газовых камер были пристроены лестницы, которые вели на чердак. Они располагались сзади постройки, поэтому заключённые видели, как я заходил за угол. Лестницы. Как я их ненавидел, но другого выхода нет. Спустя три минуты комендант оказался на чердаке. Я слышал, как внизу охранник велел пройти заключённым за железную дверь. Грудные дети плакали. Более сотни голых людей заполняли небольшую комнатку, и охранник закрыл за ними железную дверь. Я выключил свет на первом этаже, поставил трость к стене и подошёл к медицинскому столу. Надевать противогаз одной рукой довольно трудно, процесс занимает слишком много времени. Я слышал польский язык, иврит и немецкий. Они ждали, когда сверху польётся вода. Кто-то натирал тело мылом, а кто-то боялся темноты. Я взял банку с циклоном Б и открыл её. Синеватые гранулы уже через минуту окажутся внизу. Противогаз защищал меня от поражённого воздуха, а толстые перчатки — от воздействия яда на кожу. Я подошёл к кирпичной трубе, соединяющей первый этаж с чердаком, и открыл крышку люка. Свет, проникающий через окно за моей спиной, падал на лица людей в камеру первого этажа. Множество глаз видели человека в противогазе, который поднял левую руку с банкой, а правой рукой помог высыпать содержимое. Гранулы, словно песок, падали во тьму первого этажа. Я закрыл люк и услышал крики с плачем. Полупустая банка и мой противогаз заняли свои места на медицинском столике. Я смотрел в окно на небо и считал секунды. Пятьсот девяносто четыре. Теперь я слышал тишину. Удушение — самый эффективный и подходящий метод массового бескровного истребления людей. Спускаясь по лестнице на улицу, я заприметил встречающего меня Параза. — Через пять минут охранники будут перетаскивать трупы на кремацию, — доложил лейтенант. — Горючего хватит? — Так точно. — Пускай этим займётся Зондеркоманда. Евреев должны убирать евреи. — Там могут быть ещё остатки газа. Зондеркоманде не положены противогазы. — И что? Боишься, что и они задохнутся? — Э-м… — Наденут тряпочки на лица, если ты так переживаешь за них! — Слушаюсь! — Пускай Канада 1 разбирает чемоданы, а Канада 2 обыскивает вещи в предбаннике. Золото и драгоценности — в Берлин, одежду — в Мюнхен. Непрогоревшие зубы и коронки приравнивать к драгоценностям. У колючей проволоки, которая разделяла бараки от других построек, я заметил нескольких детей, женщин и пожилых людей. Они понимали, что здесь происходит. Они понимали, что я говорю. — Всем узникам побрить головы, — я смотрел на тех, кто взирал на меня со страхом в глазах. — Мужчинам сбрить бороды и пейсы. Завтра утром, когда прибудет поезд, обратно он не уедет пустым. Евреи, Параз, чуждый и опасный элемент. От них остаётся очень много отходов. Мы же возьмём лишь самое необходимое: то, что они отняли у нас. К газовым камерам подходила Зондеркоманда для того, чтобы закончить утреннюю церемонию. За ними следовала Канада 2. Есть уборщики — это Зондеркоманда, а есть ищейки — группы Канады. Охранник открыл дверь бани №1, и на улицу вырвался неприятный резкий запах, от которого моя голова заболела ещё сильнее. Уборщики и ищейки заходили в газовую камеру с опущенными головами. Я остановил одного еврея из Канады 1: — Если увижу, что твои карманы не пустые, а наполненные, я запихну тебе в рот синие гранулы. Ты меня понял? То, что остаётся от евреев, принадлежит нам — и только нам. — Д-д-да-а, — нервно закивал ищейка, — герр комммендант. Уборщики уже вынесли на улицу первые скрюченные трупы. — В крематорий! — скомандовал я. Евреи — странный народ. Кто-то слишком маленький, кто-то слишком большой. Некоторые чересчур худые, а другие заплыли жиром. Солдат, проводящий кремацию, сложил по одному трупу в каждый муфель печи. — У этого одни кости, — я указал на длинного старика во втором муфеле, — он будет полдня гореть. Положи к нему ещё пару детей и одну толстую женщину. — Слушаюсь! Когда я вышел на улицу из труб всех крематориев повалил чёрный дым. Безоблачное синее небо заволокли души недолюдей. Поначалу сладковатый запах через пару минут превратился в вонь горящей плоти. Мартин сидел в столовой и завтракал. Он не обязан присутствовать на конвейере смерти. — Доброе утро, герр комендант! — поздоровалась Ингрид. — Привет, — я подошёл к прилавку. — Сегодня у нас на завтрак каша. О, нет, только не это! — Манная?!… С комочками?!… — Очень вкусная, герр комендант! — кухарка выставила мне на стеклянную полку полную тарелку. — Нет!… Подступила тошнота, и рвотный позыв настиг меня. Ещё немного и я начну блевать. Завтракающие офицеры перестали есть и стали глазеть на коменданта возле прилавка. Они думали, что я не выдержал утренний конвейер смерти, но дело в том, что меня тошнило из-за каши. Я каждый день жрал кашу, которую готовила мне мать дома в Циттау. — Что такое? — Ингрид застыла с ложкой в руке. — Вам плохо? — Убери… убери, пожалуйста, эту тарелку от меня, — я закрыл рот рукой, мой единственный глаз покраснел. — Что Вы хотите, герр Мориц? Я приготовлю Вам всё, что пожелаете. Я уже перехотел есть. Мне нужно прийти в себя. Эта дурацкая каша! Эта дурацкая травма из прошлого! Я взял стакан с горячим чаем и выпил половину залпом. Сахар. Тошнота ушла, и теперь у меня сахар во рту. Да, так гораздо лучше. — У тебя есть бутерброды? — С сыром. Сейчас я сделаю ещё с колбасой. Кухарка достала деревянную доску и начала нарезать хлебный и колбасный батоны. Со спины ко мне подошёл Мартин: — Штандартенфюрер? — Ингрид, я возьму второй стакан чая? — Да-да! Конечно, герр комендант! — Мартин, возьми мне чай и тарелку у Ингрид, — я вытер вспотевшее лицо. — Слушаюсь. Кухарка выставила на полку тарелку с двумя свежими бутербродами и кивнула моему помощнику, чтобы тот взял посуду. Одной рукой Мартин взял стакан, второй — тарелку. — Ингрид, спасибо, — я забрал свой полупустой стакан с чаем. — Не за что, герр комендант. Кухарка проводила меня взглядом, а сидящие офицеры и солдаты, наконец-то переключили своё внимание на завтрак. Я сел за стол к помощнику, и Мартин поставил передо мной тарелку с бутербродами и стакан чая. Сержант ещё не доел свою порцию. Я увидел манку и почувствовал мерзкий запах. Меня снова затошнило, поэтому пришлось отвернуться. — Простите. Сейчас всё уберу. Пока Мартин относил тарелку на мойку, я допил свой чай. Тошнотворный приступ снова отступил. — У Вас аллергия? — сержант доедал бутерброд с сыром. — Я просто терпеть не могу каши. Я до сорока лет каждый день жрал их. — Сегодня на ужин гречка. Я замер, откусывая колбасу: — Твою мать… — Гречку тоже не едите? Я вспомнил, как мать заталкивала в меня гречневую кашу, а потом я блевал прямо на обеденный стол. — Тоже, — тяжело ответил. — Я скажу Ингрид, чтобы она готовила Вам отдельную еду. — За две недели ты уже прописался на кухне? — Я помогаю Ингрид. Чищу овощи, рублю мясо, а она учит меня готовить. Вы против? — Нет, совсем нет. Я не хотел, чтобы Мартин видел, как работают газовые камеры и крематории, и, тем более, участвовал в казнях. — Может, Ингрид научит тебя уму разуму. — Она знает, что нравится мне. — Да ну! — я чуть не поперхнулся крошками. — Ты это серьёзно? — Да, — Мартин засмеялся. — Она не сказала «нет». — Она что, сказала «да»? Мартин, она мне ровесница, а я старше твоих родителей! — Да ладно Вам, герр Бруно! Мы просто общаемся с Ингрид. Она сказала, что мне нужно немного подрасти. — Лет до сорока пяти хотя бы, да? — Нет, до двадцати трёх. — И что будет дальше? Ты увезёшь её в Мюнхен? Познакомишь с родителями? Женишься? — Я пока не думал о будущем. А как бы Вы поступили на моём месте? Я глотнул чай и пристально посмотрел на помощника: — Ты меня видишь, Мартин? — Конечно. — Думаю, что ты умный парень и поймёшь, что до такой ситуации я не дойду. — Это всё так странно со стороны выглядит, да? — Ты — молодой: кровь кипит, отходит от головного мозга вниз, организм требует. А Ингрид — взрослая женщина. Она воспринимает тебя, как сына, но не как любовника. Если у вас что-то получится, я, правда, очень удивлюсь, но буду искренне рад. — Будете свидетелем на свадьбе? — Ха-ха! — я посмотрел на Ингрид за прилавком. — Если надумаете — зовите. — Осталось только Вам подыскать видную фройлен. Кстати, медсёстры тут очень даже ничего. — Я не преследую такие цели. — Вам по статусу положено. Знаете, чем известна супруга коменданта Бухенвальда? — Ильза Кох? Нет, такие женщины меня не привлекают. Ильза, жена Карла Коха, известна своими особенными пристрастиями. Она мучает заключённых наравне с супругом. Её страсть — человеческая кожа. Их особняк на территории Бухенвальда обставлен разными предметами роскоши, сделанными из человеческой кожи. — А какие привлекают? — Наверное, не монстры. Женщина должна оставаться женщиной. — С большой грудью, с широкими бёдрами и голубыми глазами? — Описываешь Ингрид? — Такие женщины нравятся всем мужчинам. — Но не мне. — А, правда, интересно, какая она: женщина Вашей мечты? — У меня нет мечт. В ней меньше метра шестидесяти. Пятьдесят килограмм. Чёрные кудрявые волосы, как у отца. Чёрные глубокие глаза, как у матери. Тонкие губы. Короткие пальцы с подстриженными ногтями. Размер обуви у неё тридцать третий. Говорит она на чистом немецком без акцента. Даже в полной темноте, едва услышав её голос, я тут же представлю девушку. Я запомнил её такой в далёком 1914-м году. Женщина моей мечты — итальянка, которую зовут Лаура Бассо, но в моей памяти она навсегда осталась Коротышкой.