ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ СИНЬОРА ЛОМБАРДИ

Утром я стоял возле комнаты Параза. Когда он открыл дверь, его мундир ещё не был застёгнут. — Герр комендант? — удивился Паразит. — Пора заняться списками. Этим займёшься ты. — Слушаюсь. — Отныне по прибытию каждого поезда, ещё до селекции, ты записываешь профессию каждого унтерменша. — Для отчётности? — Найди мне протезиста, Параз. В этот раз я решил устроить настоящий спектакль на перроне. Уж я-то это умел делать. В 9 утра поезд привёз 2319 заключённых. По моему приказу Параз выстроил их всех перед железной дорогой. Почти все были с чемоданами в руках, но ещё хуже выглядели жидовки с маленькими детьми. Их всех нужно стерилизовать и кастрировать, чтобы не плодились. В этот раз я не кричал с возвышенности, а ходил перед носами вновь прибывших на перроне. — Дамы и господа, добро пожаловать в Шлангенхёле! Вас привезли сюда для того, чтобы вы работали. А как вы знаете, за работу обычно платят в Германии, — я остановился напротив одного старика, который улыбался. — Мы рады видеть всех: и молодых, и пожилых! Для всех мы найдём работу, не переживайте. Каждый из вас оставит свой вклад! И каждый из вас получит свою награду! — грудной ребёнок на руках молодой женщины жевал хлеб. Я улыбнулся, но желание у меня было проломить череп тростью этой маленькой свинье. — Мы, и в частности я, ценим труд, но, более того, мы ценим человечность! Мы с превеликой радостью приветствуем вас в рядах Змеиного Логова и надеемся на ваши сильные руки, которые поспособствуют вам задержаться здесь подольше! Ведь пока вы работаете, вы живёте! — у многих заключённых перестали сиять улыбки на лицах. Многие опустили головы. — Меня зовут комендант Мориц, и за каждого из вас я отвечаю головой перед фюрером, — рядом со мной встали Паразит с листком бумаги и доктор Надель с медсёстрами. — Параз, если здесь не будет протезиста, я твою ногу отрежу и пришью к своей культе. — Так точно, герр комендант, — тихо ответил лейтенант. — Я ещё со старыми списками не разобрался. — Надель, готовься распределять их на группы. — Слушаюсь. — Паразит, отправляй малыми группами унтерменшев в бани. Отберёшь первых пятьдесят крыс — отправляй мыться, наберёшь следующую партию — во вторую баню, и так далее. — Есть. — Дорогие новоприбывшие, — я обратился к двухтысячной толпе, — лейтенант Параз и доктор Надель зададут вам пару вопросов. После чего вы со всеми вещами отправляетесь к баням. Не волнуйтесь! Своё имущество вы получите обратно после того, как пройдёте дезинфекцию. Вам выдадут новую одежду, и вы же понимаете, что чистота — это не только привилегия арийской расы, чистота души должна быть у каждого из нас! Охранники откровенно улыбались и смеялись. Даже водитель поезда проникся моей речью. — За работу, Параз. — Слушаюсь. Я зашёл на территорию Шлангенхёле и закурил. У меня есть пара минут, пока лейтенант начнёт отправлять первую партию заключённых в мою баню. — Они поверят в любую ложь, — подошёл Мартин. — Или как там говорил доктор Геббельс? — Не помню дословно, но смысл такой же. — Ваш последний шанс, герр Бруно? — Не хочу думать об этом. С каждым днём культя натирается всё сильнее и сильнее. Мне проще передвигаться без протеза, чем с ним. — Вон, — Мартин указал на ворота, — первая партия идёт. — Ладно, мне пора, — я затушил недокуренную сигарету. — Встретимся за завтраком. — Там сегодня что-то очень вкусное! — сержант от меня отдалялся. — Не знаю, что там, но пахнет обалденно. И это точно не каша! — Давай иди уже помогай своей невесте! Я засмеялся и пошёл в сторону бани №1. Чёрт, как же болела нога! А ещё лестница впереди… Справа от меня вдоль колючей проволоки выстроились охранники, а по ту сторону — заключённые. Послышался крик: — Герр комендант! Штан… Правым ухом я плохо слышал, а то, что происходило справа от меня, совсем не видел. Я шёл вперёд, но кто-то сзади кричал. Охранники оборачивались на проволоку и отгоняли кого-то от заграждения. — Герр… — снова послышалось откуда-то справа. Один охранник замахнулся автоматом и ударил по заграждению, но шумиха продолжилась. — Герр комендант! Я не обращал внимания. Ещё один выкрик, и охранники застрелят жида. — Bru-u-uno-o-o! Душераздирающий крик. Я замер на месте. Мало людей называло меня по имени. Я помнил каждого. Я помнил каждого, кто говорил по-итальянски. — Старая жидовская свинья! — сказал охранник и оттянул затвор. — Отставить! Я обернулся и увидел мужчину с окровавленным лицом, повисшего руками на проволоке. Он был в скрюченном положении, но я узнал эти широкие плечи. Одежда на нём висела, а когда-то этот человек носил дорогой чёрный костюм. — Нет… — прошептал себе под нос, но мужчина меня понял. Я отвернулся от него. Он всё также носил круглые очёчки. Когда-то он был такого же телосложения, как я, а теперь от его мускул ничего не осталось. Мама больше не кормит его в Неаполе на убой. Я отодвинул охранника от проволоки и подошёл к узнику. Руки, что держались за ограждение, когда-то я считал их руками лесоруба, но со временем увидел в них руки ювелира. Я посмотрел в застывшие зелёные глаза под круглыми очками. — Почему…? — Я не справился со своей работой, малыш. Его когда-то низкий голос с итальянским акцентом. От того голоса остался только акцент. У заключённого повязка на шее, из-под которой выступали натянутые связки. Тёмные короткие волосы сменила седая постриженная лысина. Этот человек когда-то меня спас. Массимо Ломбарди. Человек, который сделал мне два протеза. Человек, который приезжал в госпиталь и учил меня ходить на деревянной ноге. Человек, который подарил мне белую глиняную маску. Человек, который купил мне квартиру в Дрездене. Массимо Ломбарди. Человек, который меня спас из дома в Циттау, стоял передо мной в полосатой робе с жёлтой звездой Давида и номерным знаком I731903, где I означало «итальянец». Я нашёл протезиста. В бане №1 сегодня не будет палача. Параз это понял и поставил вместо меня сержанта на чердак. Я ворвался в свой кабинет в административное здание и первым делом налил полный стакан шнапса. Выпив залпом напиток, я начал крушить всё вокруг себя. Документы, папки — всё разорвано. Шкаф с книгами — опрокинут на пол. Кажется, в кабинет стучали, но я не ответил. Портрет фюрера? Я хотел выкинуть его в окно, но подумал, что это уже чересчур, поэтому просто порвал его об угол стола. Почему? Почему так всё происходит? Что мне теперь делать? Как мне его спасти? Как уследить за одним старым протезистом среди девяти тысяч узников? Я ещё налил себе шнапса и выпил. Мне нужно поговорить с Массимо. — Убрать всё в моём кабинете, — приказал секретарю, — и повесить новый портрет фюрера. Я направился в сторону бараков. Чем быстрее шёл, тем сильнее протез натирал культю. Осколок в голове снова зазвенел. На часах время завтрака. В такие моменты узники находились в блоках, а солдаты и офицеры партиями заходили в столовую. Я прошерстю каждый барак, но найду Массимо. — Герр комендант! Герр комендант! — сзади послышался голос Паразита. Лейтенант бежал с листком в руке, а я продолжал идти вперёд. — Нашёл! Точнее, рядовой Ширн нашёл! Параз наконец-то догнал меня и шёл рядом, тыкая пальцем в листок бумаги с фотографией. — Массимо Ломбарди. Родился в Неаполе в 1874-м году. Мать — итальянка, отец — еврей. В Италии он начинал, как лесоруб, но после перестал рубить дрова и переключился на обработку древесины. Подпольно он изготавливал протезы для стариков и маленьких детей, причём ничего не брал за работу. В возрасте тридцати одного года Ломбарди переехал во Францию и уже там сколотил своё протезное состояние, — Параз задыхался. Приходилось быстро идти и ещё быстрее рассказывать. — Он стал самым известным протезистом во всей Европе. Куча его магазинов с протезами существуют от Польши до Англии, даже в Германии есть несколько. Его лавочки украшают вывески с изображением марионетки на верёвочке, которую держит человек или рука, это… — лейтенант вчитывался в листок, — il popolo arti… простите, герр комендант, я не знаю итальянский. — Il popolo articolato del signor Lombardi, — произнёс я на итальянском. — Верно, — удивился заместитель. — Мастерские протезиста называются «Шарнирные люди синьора Ломбарди». Это сам Массимо держит за верёвочки кукол. Герр комендант, самый известный протезист мира находится в Шлангенхёле вот уже три года. Я остановился, а лейтенант чуть не упал: — Как он мог прятаться у нас под носом? Тем более, столько лет! — Герр комендант, я никогда не занимался списками. За это всегда отвечал комендант фон Майер, вероятно, он знал, кого держит в лагере, поэтому и не убивал его. — Параз, я уже полгода здесь! Забудь о фон Майере! Почему я не знал, что ОН здесь? Как шестидесятисемилетний старик живёт так долго под моим командованием?! Мой крик слышали охранники и часовые, которые уже успели позавтракать. Я отчитывал лейтенанта, как нагадившего щенка. — Ломбарди сильный, герр комендант. Его умение работать с деревом помогает ему выживать. Он ходит рубить деревья в лес. Сильный? Какой сильный? Он же совсем худой… При росте в метр девяносто итальянец весил от силы килограммов пятьдесят. Массимо просто хотел жить. — Номер блока и барака, где обитает протезист. — Девятый блок, третий барак. — Пошёл вон, Параз! Я не хочу видеть тебя! Лейтенант перевёл дыхание и отдал честь, развернулся и ушёл проводить казнь. Я наорал на него просто так. Я наорал на него потому, что у меня адски болела голова, и потому что мой друг оказался в кошмаре, который я сам же и создал. Девятый блок, третий барак. Охранник проводил меня внутрь, и я увидел тридцать грязных недолюдей. При виде меня все узники встали, а Массимо вышел немного вперёд. Он понимал, что я пришёл за ним. Лично. Когда-то высокий человек уже не мог стоять с прямой спиной, видимо, старческая болезнь или нагрузки поразили его кости. — Signor Lombardi, — сказал я по-итальянски с грубым немецким акцентом. Мы молча шли с Массимо в сторону перрона. Нас никто не сопровождал. Мне нужно поговорить с протезистом наедине. Мой кабинет разгромлен, в мою комнату его нельзя водить. Только за пределы лагеря. Только на волю. Оказавшись на перроне, мы перешли через рельсы и ступили на возвышенность, где ещё полгода назад я напугал всех, в том числе и Массимо. Уже декабрь. Морозный воздух. Падали мелкие снежинки, но на землю не ложились. Я обернулся на Шлангенхёле и увидел, что из труб крематориев шёл чёрный дым. — Я помню тебя в тот день. Ты стоял здесь, на этом самом месте. Я видел тебя. Я смотрел в сторону леса, Массимо стоял чуть поодаль от меня и держал в руках полосатую шапку. — Сядь на траву, тебе тяжело стоять, — попросил, не глядя на него. — Я не имею права сидеть в присутствии коменданта. — А в присутствии старого друга? — Я бы очень хотел. Я оторвал взгляд от высоченных дубов и подошёл к протезисту: — Сядь. Прошу тебя. Массимо хотел ухватиться за меня, но не сделал этого. Он медленно опустился на траву, и я услышал треск позвонков. — Почему ты появился только сейчас? Почему всё это время, пока я здесь, ты молчал? — Как я мог показаться раньше? — Ломбарди схватился за горло. Его голос звучал так, словно ему в горло накидали брёвен. — Да и когда? После того, как ты… появился перед лагерем впервые? Меня бы тут же расстреляли. — Ты бы мог попросить кого-нибудь об аудиенции со мной. — Личная встреча еврея с комендантом? — А сейчас что по-твоему? — Я видел тебя потом ещё несколько раз. Когда ты проходил вдоль бараков, когда ты заходил в баню, но подойти не осмеливался. Мне нечего тебе говорить. Было бы странно, если бы я невзначай сказал тебе, когда ты спускаешься с чердака бани: «Привет, Бруно. А я… а я здесь». Массимо всегда был чисто выбрит. Сейчас на нём седая щетина. — Что произошло? Как ты попал сюда? — я стоял над протезистом, а нога продолжала ныть от боли. — Немцы уже напали на Польшу тогда, а я как раз был в Варшаве. Я приехал делать протез одной панове. Сделал. Но задержался, потому что другой пан, бакалейщик, попросил меня помочь его ребёнку. Я изготовил протез девочке. Я надевал деревянную руку на культю, когда немецкие солдаты ворвались в дом. Ребёнка застрелили у меня на глазах. Она никогда не будет носить мой протез, — зелёные глаза заслезились. — В тюрьме меня узнали. Всё-таки фамилия Ломбарди известная. В Треблинку не стали отправлять, думаю, сжалились. Протезист больше нужен немцам, чем узникам. — Ты делал здесь протезы? — Да, — Массимо опустил голову. — Меня так воспитали: помогать всем, кому я могу. Когда ребёнку отстреливают кисть, я не могу сидеть без дела. Многие протезы, которые сейчас валяются на складе, моего производства. Никогда не думал, что мой протез продолжит существовать, а человек, для которого я его сделал, умрёт. — Для этого ты рубишь лес? — Дуб, конечно, хороший материал, но у меня здесь нет инструментов, с помощью которых его можно хорошо обработать. Те протезы, которые я делаю, это не мой уровень. Делаю их на скорую руку и совершенно не обрабатываю древесину. Это ужасные, отвратительные протезы! Но узники рады. Они плачут от счастья, когда получают новые конечности. — Зондеркоманда помогает тебе? И Канады? Массимо отвернулся. Он не хотел быть стукачом, не хотел, чтобы другие люди погибли из-за него. — Когда я впервые тебя увидел в 1917-м году, то подумал, что ты — лесоруб, а потом поменял своё мнение. — Я тридцать лет не рубил лес. По правде, уже и забыл, как это делать. Но здесь это единственное занятие, которое позволяет мне остаться в живых. Если бы я не рубил лес, то умер бы ещё полгода назад. Я старый, больной. Моё место в печи. Я — свинья, герр комендант, как и все. — Ты болен? — У меня туберкулёз. Что-то с костями. Суставы совсем не сгибаются и не разгибаются. — Почему ты появился? Ты так и не ответил мне. — Я стал замечать, что твоя походка изменилась. В свой первый день пребывания здесь ты хорошо ходил, но не теперь. У меня с возрастом ещё больше упало зрение, но даже через штанину вижу, что с твоим протезом что-то не так. Новый, увы, не смогу тебе сделать, но подлатать старый, возродить идеальный протез я ещё в силах. Я посмотрел на него и понял, что он лгал. Этот человек отстаивал меня перед моими же родителями, а сейчас он боялся сказать правду, потому что боялся меня. Массимо славился тем, что говорил в глаза правду, и сейчас я отнял у него его способность. Я не буду слушать ложь, нет, только не от Массимо. — Я так и не научился бегать на протезе. — Зато быстро ходишь. Это хорошо. У тебя красивая трость. Всё-таки солидно ходить с ней, чем с костылём. Я не обнял его, когда Массимо оставил меня со спокойной душой в новой квартире в Дрездене. Тогда я не понимал, что такого Массимо Ломбарди я видел в последний раз. А сейчас так хотелось его обнять. Протезист никогда не отводил от меня взгляда, он никогда не считал меня никчёмным, он всегда называл меня по имени. — Что ты хочешь? Чтобы я спас тебя, Массимо? Ломбарди оторвал травинку и намотал её на палец: — Я больше не могу держать в руках топор, Бруно. Это означало, что его дни сочтены. Он появился сегодня, чтобы попрощаться и выполнить свой долг. — Какие инструменты тебе нужны? — У меня всё есть. — Я могу достать лучше и больше. — Пилки, отвёртки, плоскогубцы, дрель. — Ты будешь улучшать протез или ногу мне отпиливать? Массимо засмеялся больным горлом: — Это звучит страшно. Однако ты же знаешь, что я — ювелир. — Сегодня вечером после ужина за тобой придут и отведут в мой кабинет. — Хорошо. Я буду ждать. Я протянул ему руку, и Массимо не смог её взять. Я дал ему трость, а сам подошёл к сидящему Ломбарди сзади. Схватив протезиста за тощий живот левой рукой, поднял его с травы. — Они все… на нас… смотрят, — задыхаясь, сказал Массимо. — Солдаты, что сидят на смотровых вышках. Я отряхнул траву и грязь с его штанов и поправил на нём куртку: — Всё хорошо, Массимо. Я что-нибудь придумаю. Обещаю. Я что-нибудь придумаю. Ломбарди заплакал. Протезист помнил эти слова. Он произнёс их перед тем, как меня спасти. Мы медленно пошли обратно на территорию лагеря. Настал мой черёд спасать Массимо Ломбарди. Протезист отправился в барак. В столовой я нашёл Мартина. — Штандартенфюрер, — сержант встал из-за стола с набитым ртом. — Сиди. Приятного аппетита. — Спасибо. — У меня есть поручение к тебе. — Сделаю всё в лучшем виде. — Я надеюсь. Нужно, чтобы к семи вечера мой кабинет был идеально убран. — Слушаюсь. Там же вроде никогда не было грязно. — Дело не в грязи, Мартин. Я устроил там погром. Сержант не решился вдаваться в подробности и просто кивнул. За прилавком как обычно кричала Ингрид: — Герр комендант! Что-то Вы сегодня поздно! Но я оставила для Вас порцию. — Нет-нет. Спасибо. Я не хочу, — есть мне и правда не хотелось. — Ингрид, у меня просьба к тебе. — Слушаю, — кухарка перегнулась через прилавок. — Не раскорми моего помощника, а то в постели от него толку будет ноль. — Что-о? — Ингрид помотала головой, не веря своим ушам, и часто заморгала. — Я пошутил! — по столовой разлился мой громкий смех. — Видела бы ты своё лицо! — Ну и шуточки у Вас, герр Мориц, была б моя воля, я бы ударила Вас полотенцем. Но извините, мужчин старше себя не бью. Я позволял кухарке произносить в мой адрес разного рода колкости. Мне нравилось это. Другому бы на её месте я уже вышиб мозги. — Любишь помоложе? — спросил, улыбаясь. Ингрид бросила взгляд на Мартина, а тот непонимающе посмотрел на нас. — Ладно, извини меня, пожалуйста. Я просто… всё никак не могу привыкнуть к вам с Мартином. Ну да ладно, — отмахнул мысли больной рукой. — Наклонись сюда, — Ингрид наклонилась и подставила правое ухо. — Мне нужно, чтобы ты перед ужином отложила одну порцию еды. Положи всё в миску и заверни в кулёк. Только не жалей. Насыпь побольше и положи пару тройку кусков хлеба. — Герр Мориц, так бы и сказали, что Вам некомфортно есть при всех. — Да, Ингрид, — я кивнул, — именно так. Поэтому положи для меня всё самое лучшее, а кулёк отдай Мартину после ужина. — Слушаюсь, штандартенфюрер. Когда я выходил из столовой, навстречу мне шёл Параз. — Герр комендант! Третья группа полностью сожжена. Я осмотрел его с ног до головы. Опять неопрятная форма! — Паразит, у меня к тебе два поручения. Первое: найди пилки, плоскогубцы, отвёртки и дрели — самого лучшего качества. — Принято! — И, наконец, второе: после этого, — я заорал на всю столовую, — ты идёшь драить свою форму! Почему заместитель коменданта выглядит хуже, чем жид в бараке? А? Отвечай? — Виноват, герр комендант! — лейтенант начал поспешно поправлять мундир и рубашку. — Виноват? Виноват? Пока будет сушиться форма, ты будешь ходить по лагерю голым! И даже без фуражки. А когда форма высохнет и выгладится, ты сможешь её надеть. — Но… — Паразит выпучил на меня и без того выпученные глаза. — Что-что? — я приложил руку к глухому уху. — Не слышу. — Так точно! — Повтори, пожалуйста, я глух на это ухо. Может, если ты скажешь погромче и почётче, я тебя услышу? — Так точно! Ходить голым по лагерю, пока форма не высохнет и не выгладится! — Вот! Другое дело! — я хлопнул его по плечу. — И трусы заодно постирай, герой-любовник. Ну ты понял, с ними ситуация будет такой же. — Так точно, — сказал лейтенант уже немного тише, — ходить по лагерю без трусов. Все присутствующие не засмеялись во весь голос, всё-таки Паразит старше их по званию, но ехидно заулыбались. Я решил отправиться на склады. В блоке с оставшимися от уничтоженных узников вещами был один заключённый из команды Канада 2: он складывал чемоданы. Я подошёл к мальчишке лет восемнадцати, на груди у него розовая нашивка — гомосексуалист. Он оторвался от своего занятия и увидел меня: — Герр комендант, — парень склонил голову и снял полосатую шапку, так обычно делали все узники в моём присутствии. — Это чемоданы с утреннего конвейера? — Так точно. — Покажи мне, где хранятся протезы. Гомосексуалист отвёл меня в другое помещение, в котором по стенке стояли столы, чьи поверхности полностью завалены деревянными ногами и руками. — А почему их не вывозят? — Герр заместитель коменданта приказал вывозить их, когда наберётся достаточно много протезов. Обычно с каждым конвейером добавляется по одному или по два протеза. — Значит, это протезы за несколько лет? — Так точно. При Вашем командовании не увезли ещё ни одного протеза. Я подошёл к началу стола и стал идти вдоль него, разглядывая деревянные части тел. Множество ног, детские стопы и взрослые. Ещё больше кистей и рук. Даже деревянные челюсти были. Я взял протез одной кисти с маленькими пальчиками и увидел гравировку «М.Л.», скорее всего, выцарапано гвоздём. Я не думал о том, кому принадлежал этот протез, ведь ребёнка уже нет в живых. Единственное, что осталось, это ювелирная работа Массимо. Да, пускай дерево неидеально обработано, и торчало много мелких стружек, это всё же сделал Массимо. Человек умирает, но протез остаётся жить. Наверное, после моей жизни тоже останется только деревянная нога. Я посмотрел ещё другие протезы, и на всех них была одна и та же гравировка. У меня невольно зачесалась лодыжка в том месте, где дерево. Фантомные мысли, не иначе. Я пошёл в административный блок. Когда подходил к своей комнате, рядом с комнатой Параза стояла жидовка. Я не успел её разглядеть, она тут же повернулась ко мне спиной и убежала прочь. Про себя отметил, что она маленького роста и лысая. Неужели, лейтенант переключился на детей? Если она ещё подросток, то могу назвать её сильной, ведь я до сих пор не слышал женских криков из комнаты Паразита. Голова снова разболелась, и я выпил таблетку, что дал мне доктор Надель. Пока есть время, обработал культю. Массимо наверняка обратит внимание на плачевное состояние остатка моей ноги. На внутренней стороне протеза я заметил следы крови — поранил одну болячку на культе. Что с протезом или что с ногой, я не понимал. Сегодня ужин мне не полагался. Мало ли, что случится со мной, если Массимо как-то не так затянет протез. Я стал больше курить и пить, а есть и вовсе перестал. Какой толк, если из-за головных болей меня рвало по несколько раз за день? Я не из тех людей, кто любил подолгу рассматривать себя в зеркале, но оно висело у меня в душевой. Я похудел, даже пришлось подтяжки затягивать иначе, чтобы штаны не свалились. — Герр комендант, — ко мне направлялся Мартин, — кабинет готов к использованию. Я даже портрет фюрера принёс из другого административного блока. Я сидел на скамейке и курил. Уже начало темнеть, а мелкий снег так и продолжал падать с неба. Скоро наступят холода, и придётся надевать шинель, но сейчас я не чувствовал холода. Возможно, я уже отвык от него, сидя в заточении на втором этаже дома в Циттау, или ещё не привык, живя в квартире в Дрездене. — Спасибо, Мартин. Что бы я без тебя делал? Иди на ужин. Там Ингрид должна кое-что тебе передать. Возьми это и принеси потом мне. — Так точно, — сержант повернул голову в сторону и засмеялся. — Боже мой, Вы только гляньте! К нам направлялся лейтенант в одних сапогах, а в руке он держал маленький деревянный короб с инструментами. Удивительно, но шёл Паразит с гордо поднятой головой. — Параз! — закричал я. — А я думал, что у тебя больше! Или ты так замёрз? Мартин, — шепнул водителю, — забери у него инструменты и отнеси в кабинет. — Слушаюсь, но я должен увидеть его лицо поближе, герр Бруно. — Так точно, герр комендант, — Паразит подошёл к нам в полном неглиже, — я замёрз. — Отдай инструменты Мартину, — лейтенант передал короб сержанту. — А знаешь, голым тебе идёт больше, чем в форме. — Желаете, штандартенфюрер, чтобы это вошло в привычку? Я заметил, как охранники отвернулись и засмеялись: — А я не против. Всем нам иногда хочется посмеяться. — Ещё указания будут? — Иди на ужин. Только не пугай Ингрид. — Её ничем не испугаешь. Она уже видела меня таким во время обеда. — Иди отсюда. И прикрой хотя бы руками своё хозяйство из приличия перед женщиной! Паразит убежал, сверкая белой, как мел, задницей. — И что сказала Ингрид? — спросил я у Мартина. Парень в ответ показал согнутый мизинец. — Не то, что у тебя Мартин! — я хлопнул его по животу. — Да? — Ингрид всё устраивает, — покраснев, ответил помощник и пошёл в сторону административного здания. Я скурил ещё две сигареты, и через двадцать минут вернулся Мартин из столовой с горячим кульком в руке. Я забрал у него передачку и сказал: — Иди в девятый блок, в третий барак. Найди там Ломбарди и приведи его в мой кабинет. Сержант странно посмотрел на кулёк, который я спрятал в кармане мундира, и, кажется, всё понял. Теперь мой кабинет выглядел гораздо лучше, чем раньше. Даже шторки висели на окне. Я взял графин и наполнил пустой стакан водой. Через пять минут в кабинет вошли Мартин с Ломбарди. — Благодарю, солдат, можешь быть свободен. — Слушаюсь, штандартенфюрер. Дверь закрылась, и Массимо сделал шаг вперёд. — Проходи и садись сюда, — я показал на своё место за столом. — Нет. Это твоё место. — Массимо, прошу. Протезист в сгорбленном положении прошагал к столу и сел за него. Я поставил перед ним стакан воды. — Можно. Пей. Итальянец тут же выпил половину залпом. — Погоди, не торопись. Остальное не влезет, — я достал из верхнего ящика стола кулёк и развернул его. Там была гречка, мясо и хлеб. Зрачки Массимо расширились. — Ешь, — положил перед ним ложку. — Я… я не буду. Мне нельзя. — Можно, если не запихнёшь в себя всё сразу, иначе тебе станет плохо. — Герр Бруно, от меня будет пахнуть едой в бараке. — И за это тебя сожрут там? — Они могут. — Если так боишься, можешь переночевать в блоке, где обитает Канада 2. — Нет, у меня есть своё место. — И оно тебе нравится? — я зачерпнул гречку с мясом и поднёс ложку ко рту Ломбарди. — Да, нравится. Трясущейся рукой Массимо взял прибор и открыл беззубый рот. Я отвернулся от него и переставил второй стул подальше на центр кабинета, сел боком к Ломбарди, чтобы не смущать его. — Зачем ты это делаешь? — спросил Массимо. — Что? — Кормишь меня? — Потому что ты хочешь есть. Мне было неприятно осознавать, что те пытки, которые я сам же и придумал, испытывал на своей шкуре Массимо. Я слышал, как гремела ложка по миске. — Это очень вкусно. — Да? А я не люблю гречку. — Я тоже её не любил. Когда ты голоден, ты будешь жрать и землю из-под ног. — Не торопись, пожалуйста, а то у тебя разорвётся желудок. — Тогда это будет прекрасная смерть. Да, это всё же лучше, чем задохнуться в газовой камере. Массимо доел и отставил от себя миску: — Спасибо. Спасибо тебе большое. — Налей себе воды из графина. Я слышал, как графин трясся в слабых руках. А потом услышал тяжёлые глотки. Я посмотрел на протезиста и увидел здоровые и счастливые глаза. До сих пор не мог поверить, что это он. Нет, от того Массимо ни осталось и следа. Я встал со стула и переставил его напротив себя. Массимо тут же поднялся со своего места. — Вот инструменты, — я указал на деревянный короб, — посмотри, подойдёт такое? — забрал у Массимо стул и поставил на место, где сидел до этого. — Да, это хорошие инструменты. Я снял мундир и повесил его на спинку, расслабил галстук: — Бери инструменты и садись напротив меня. Думаю, так тебе будет удобно. Протезист послушался и пододвинул стул поближе ко мне, а короб поставил рядом. Я снял подтяжки и освободил от штанины правую ногу. — У тебя заражение, — со вздохом сказал Массимо, — а у меня руки грязные, я не притронусь к твоей культе. — Обработай руки шнапсом. Бутылка стоит в шкафу, — я кивнул на третью полку во втором шкафу. Массимо обернулся и нашёл глазами полупустую бутылку водки: — Ты уверен? — Ты — протезист, но главный здесь я. Ломбарди встал со стула со скрипом в суставах и взял бутылку алкоголя с полки. Подойдя к столу, он подставил миску и по очереди помыл обе руки. — Мне отстёгивать ногу? — Нет, подожди. Мне нужно посмотреть, как она двигается, — итальянец сел за стул и ещё ближе пододвинулся ко мне. — Культя красная, — он аккуратно дотронулся до бинтов на коленке, — даже есть язвы. Они кровоточат. Подвигай немного ногой. Я приподнял правую ногу, а протез заскрипел. — Его надо смазать, а масел с собой нет. Я забыл тебе сказать про масло, — Массимо ударил себя по лбу. — Старая голова, уже ничего не помню. — Нестрашно. Я потом его смажу. Скажи, какое масло нужно? — Машинное подойдёт. Будешь смазывать только железные составляющие ноги. В идеале их бы поменять, конечно, потому что они ржавеют. Отсюда у тебя и раздражение на коленке. Массимо принялся отстёгивать своё изделие, а я невольно съёжился, потому что бинт зацепился за металлическое крепление. — Давай, я сам, — тугие ремни глубоко впились в плоть, отчего на бедре оставались красные полосы. Я полностью отстегнул деревянную ногу и передал её Массимо. Сняв бинты, показал свою повреждённую культю. — Ты обрабатываешь её? — Два, а то и три раза в день. Но каждый раз после ходьбы язвы прорываются. — Я, конечно, не доктор, но первое, что нужно сделать, это вылечить язвы. В противном случае поражённый слой культи придётся срезать. Бинты были немного в крови, поэтому она отпечаталась и на внутренней стороне деревянного крепления голени. — Я слегка подпилю эту часть, которая тебе натирает. В будущем должно помочь. Я достал пузырёк спирта из кармана мундира и вылил его на культю. Плоть защипала и запенилась. — Вот так ты можешь всё себе сжечь. Не увлекайся спиртом. На язвах должны появляться корки, которые со временем сами отвалятся, а тебе спирт сжигает болячки до основания, поэтому ничего и не проходит. Внешне вроде бы нет язвы, но она остаётся у тебя внутри под кожей. — Ты же не доктор. Массимо взял маленькую пилку по дереву и принялся корректировать протез. Сначала он подпилил верхушку крепления голени, а затем в его руке оказалась дрель. — Где розетка? — Вон там, — я показал ему за спину, — рядом со шкафом, — Массимо встал и подключил провод к розетке. — Зачем дрель? — Своего рода эффект шлифовки. Мне нужно сделать крепление тоньше, а пилой это сделать невозможно. Обычно я использую специальный рубанок, но не в этот раз. Засверлила дрель, и полетела пыль от дерева. — Ты его так не распилишь полностью? — я старался перекричать громкий инструмент. — Не переживай! Я использовал самое прочное и тяжёлое дерево. Даже падение с десятиэтажного здания не разломает такую ногу, — Массимо вернулся на стул и из короба достал плоскую отвёртку. — Теперь надо выровнять то, что я понаделал. Не знаю, сколько сил у Массимо в руках, но их хватало, чтобы разглаживать обыкновенной отвёрткой выпуклые части дерева. — Даже в таких условиях ты создаёшь шедевры. — Это моя профессия, Бруно. Где бы я ни был, я должен это делать. Я достал из кармана катушку бинтов и начал обматывать ими культю. — Ты снимаешь ногу на ночь? — Конечно. — Не моешься с ней? — Нет. — Сейчас уже началась зима, пожалуйста, держи протез в тепле. Даже самое прочное дерево от холодных температур и перепадов может гнить. — Да, знаю, как выглядит сгнивший протез. — Я достаточно подпилил крепление голени, поэтому теперь нога будет не так плотно прилегать к культе. Сегодня уже, наверное, не надо, но завтра, как проснёшься и станешь надевать протез, забинтуй побольше культю, чтобы протез не шатался. Ремни, конечно, не дадут ноге отстегнуться, но не нужно, чтобы она болталась у тебя ниже коленки, — Массимо взял плоскогубцы и принялся закреплять гайки и шурупы. Протез снова заскрипел. — Не бойся, — протезист увидел смущение на моём лице, — это не дерево скрипит, а металлические соединения. Когда смажешь маслом, не будут так скрипеть, — Ломбарди посмотрел на меня. — Будет, как новенький. Я вспомнил те протезы, которые увидел на складе. Они выглядели бы, как новые, если тонкое дерево не начало гнить. — Массимо, ты — еврей? Итальянец замер на секунду с плоскогубцами в руках и продолжил работу: — Я родился в Италии. Мама тоже родилась в Италии. Мои бабушка и дедушка, родители отца, переехали в Италию задолго до рождения сына. — Твой отец — еврей. Наполовину, на четверть, на треть, без разницы, в Массимо Ломбарди текла еврейская кровь. — Отец умер от холеры, когда мне было два года. Я его совсем не помню. Меня воспитала мама. А теперь я плачу́ за нацию человека, который умер больше полувека назад. Странно. Я не понимаю это. — Даже громкое имя не спасло тебя от участи таких, как ты. — Ты поменял обо мне своё мнение? В первую нашу встречу я отметил у Массимо добрые глаза и улыбку. Тогда он пришёл мне помочь. Когда Ломбарди учил меня ходить на моём первом протезе, он держал, не давая упасть. Тогда я ему сказал: «Отпусти меня… Ты не будешь со мной всегда». — Sei ebreo, Massimo, — я протянул левую руку, и протезист, опустив взгляд, передал мне возрождённую ногу. Больше мы не сказали друг другу ни слова. Ломбарди отвели обратно в барак, а я выкинул в помойку миску и стакан, к которым прикасался туберкулёзник. Каким бы хорошим и добрым человеком ни был Массимо, он был им. Да, он был им. А теперь он еврей, а жиды не могут быть хорошими и добрыми. Они даже не люди. Синьора Ломбарди не стало за три дня до Нового года. После того, как он возродил мой протез, еврей прожил не больше месяца. Тогда, в своём кабинете перед Массимо, я ещё не знал, что всё произойдёт именно так. — Эй, а что с этим? — спросил солдат. — А что? — ответил другой. — Так ты посмотри на него! Ничего не смущает? — снова послышался голос первого солдата. Я сидел в кабинете и заполнял отчёты для поездов, готовил огромную партию отходов от евреев для отправки в Берлин и Мюнхен. Окно было приоткрыто, и разговор двух солдат отлично слышен. Я встал со стула и увидел, что на территорию лагеря вернулись лесорубы из леса, каждый нёс на спинах по бревну. Один жид, согнувшись, держал на спине ствол дерева, словно крест. Его правая нога оставляла кровавый след на снегу. Я даже не накинул шинель, схватил трость и выбежал на улицу: — Это что ещё такое? — подошёл к солдатам. — Почему вы оба ничего не делаете, а просто стоите и смотрите на него? — Герр комендант! Эта свинья сама вызвалась донести бревно до лагеря, его никто не заставлял. Мы хотели на месте его застрелить, но он заверил нас, что с ним всё хорошо. — Хорошо?! А что у него с ногой?! Что у него в кармане куртки?! — я посмотрел на Массимо: он еле стоял на ногах с бревном на спине. — Да скинь ты уже это бревно наконец! — заорал на протезиста. Массимо повиновался, и огромное дерево упало на снег. Тело еврея затряслось от холода или от болевого шока. — Герр комендант, — обратился солдат, — этот заключённый выронил из рук топор и отрубил себе половину стопы. — Так он же протезист, — подал голос второй солдат, — сделает себе новую. Оба солдата переглянулись и тихо засмеялись. — А для чего ему засунули в карман отрубленную часть стопы? — поинтересовался я. — Вам смешно, что у него из нагрудного кармана куртки торчат его же собственные пальцы ног? Группа лесорубов в сопровождении охранников шла на склад, а Массимо стоял на месте со снежинками на костлявых плечах. — Идиоты! — я ударил тростью обоих солдат. — Смешно вам?! — снова удар. — Зачем ты привёл ходячий труп на территорию лагеря?! — ударил солдата, что доложил мне о происшествии. — Его нужно было на месте застрелить! Мало ли, что он говорит, ты что, слепой или тупой?! Куда мне его теперь деть? А?! Оставить тут его подыхать?! Застрелить на глазах у всех?! А может, мне обоих вас, идиотов, застрелить?! — я обернулся на Массимо: на его лице нет ничего. Он всё слышал, что я говорил, но мыслями Ломбарди был уже не здесь. — Вы оба берёте это чёртово бревно и тащите на склад! — Так точно, герр комендант! — солдаты закинули на плечи ствол дерева и ушли прочь. Я схватил Массимо за шиворот: — Svegliati, Massimo! Dai! — потащил Ломбарди в лазарет. Протезист в полусогнутом положении еле-еле передвигал ногами. Кровавый след от правой стопы оставался на белом снегу. — Мне не хватило сил удержать топор в руках, малыш, — сказал Массимо на немецком с итальянским акцентом. Заходя в смотровой кабинет Наделя, я толкнул тростью Ломбарди в спину, тот пролетел два метра и упал на колени, крича от боли в ноге. Его пальцы вылетели из нагрудного кармана куртки. — Герр комендант! — доктор оторвался от пациентки. Это снова была французская девчонка. — Вон отсюда! — крикнул я подростку. — Надель, у тебя новый пациент. Займись им. Французская уродка оделась и выбежала из кабинета. — Что мне с ним сделать? — нагнулся доктор над Массимо. — Этот ублюдок отрубил себе пальцы на ноге. Пришей их по-быстрому. Вон они валяются, — я указал на кусок окровавленного мяса на полу. Надель поднял протезиста с пола и посадил на кушетку. На Массимо не было обуви, вероятно, он снял её в лесу после того, как отрубил себе пальцы, чтобы вместо боли чувствовать холод снега под ногами. — Ой-ой-ой! — завопил Надель, осматривая рану Массимо. — Просто зашить не получится, пришить пальцы тоже не выйдет. Тут нужна операция. Разрезано много артерий и вен, — доктор снял с еврея полосатую куртку и обмотал ею кровавую ногу. На всём теле Ломбарди выступали острые кости. Ни одного намёка на мышцы и жир. Просто кости, обтянутые старой белой кожей. — Операция?! — закричал я. — Какая ещё к чёрту операция?! — Ампутация стопы. Ампутация для протезиста. Нет, никогда! — Я запрещаю! Заморозь, подпали, но сделай так, чтобы кровь не текла! Сделай так, чтобы он ходил! Я не знал, что мне делать. Не знал, как реагировать. Я подумать не мог, что такое может случиться с… моим другом. Я нервно кружился вокруг себя. Из-за злости и нервозности у меня заболела голова. — Думаю, герр Мориц, ему уже ничего не поможет, — Надель пощёлкал пальцами перед зелёными глазами под очками — они не реагировали. Я подошёл к кушетке и дал сильную пощёчину сидевшему: — Non dormire! Non ho permesso! — крикнул прямо в ухо Массимо, и тот очнулся. — Герр комендант! Герр комендант, умоляю простите, я не удержал топор! — Ломбарди заплакал, он понимал, что это конец. — Герр комендант, у заключённого отличная спина, — Надель провёл ладонью по выступающему позвоночнику протезиста и показал мне то, что нашёл. Татуировка. Огромная татуировка на всю спину. Серые гвозди, шурупы, железки, шарниры, винты, стёкла и деревяшки. Механизмы, которые создавал Массимо. Произведения искусства, созданные из металлолома. — Откуда у тебя такая татуировка? — спросил я у Ломбарди. — Это напоминание о том, кто я есть в первую очередь. Я сделал её во Франции, когда понял, чем хочу заниматься всю жизнь. Это не просто профессия, это моё существование. Я — протезист, герр комендант. Мы переглянулись с Наделем, и оба поняли, что нужно делать. Доктор отошёл от кушетки и полез в шкаф за препаратом и шприцем. — Не сиди, ляг, — сказал я Массимо, — сейчас боль уйдёт. С мокрыми глазами под очками Ломбарди лёг на татуированную спину: — Come conosci l’italiano? Надель готовил шприц с фенолом. Он следил за нами, но не понимал нашу речь. — Ragazza. Mi ha insegnato l’Italiano. — Lei va bene? — Bella. Маска Массимо со временем полностью вросла в кожу. Его нос так и остался быть неестественным, а глубокие шрамы с правой стороны больше походили на носогубные морщины. Массимо носил протез, но всегда это отрицал. Он приручил свой протез, фальшивый нос врос в человеческую плоть. Синьор Сета и золотая шкатулка. Я помнил историю Массимо. Подошёл доктор и кивнул — он готов. Я отошёл от кушетки, но продолжал смотреть на лежащего. Надель сделал укол в сердце, который протезист даже не почувствовал, и оставил его одного. — Buona notte, Massimo. — Buona notte, Bruno. Холодной зимой 1941-о года в 12:43 дня Массимо Ломбарди закрыл глаза, и его сердце остановилось. Доктор Надель убрал использованный шприц и ждал дальнейших указаний. — Клаус, срежь с его спины татуировку и отправь кожу в Майданек. Новогодний подарок Ильзе Кох от коменданта Шлангенхёле. — Слушаюсь, — в руках доктора появился скальпель. — Узник живёт, пока работает. Даже после смерти узник приносит доход, — я отошёл от трупа и направился на выход. — Клаус, а что ты делаешь с этой страшной французской девчонкой? — Изучаю, герр Мориц. У неё довольно занимательная кожа. Я пока не хочу её срезать. — Просишь меня не убивать её? — Для меня это было бы честью, если Вы оставите Клодетт пока в живых. — Мне не нравятся её карие глаза. Я предпочитаю голубые. Сделай что-нибудь. — Инъекция ядовитого фенола, думаю, осветлит её глаза. — Выполняй, Клаус. Массимо родился тёплой зимой 1874-о года в Неаполе. Массимо не стало холодной зимой 1941-о года в Шлангенхёле. Укол ядовитого фенола в сердце. Это было единственное правильное решение. Он подарил мне жизнь, а я ему — смерть. После гибели Массимо Ломбарди прошло три месяца. Три месяца мне снились кошмары. Что я совершил? Что я наделал? Мастерские с вывесками в виде человека с марионеткой до сих пор ждут своего мастера, но мастер больше не придёт. Шарнирные люди больше не будут создаваться, а Массимо больше не будет отрезать ниточки, освобождать своих марионеток. Конец эпохи настал. Я уверен, что в будущем протезную индустрию усовершенствуют, но я так надеюсь, что ещё останутся шарнирные люди, которые будут помнить Массимо Ломбарди. Они должны рассказать миру историю о том, как я убил самого лучшего протезиста на свете. Когда отправляли поезд с его кожей в Майданек, я сжигал все протезы во рву за пределами лагеря. Куда дели труп самого Массимо, я не знал и не хотел знать. У меня до сих пор перед глазами тело, которое выносили из лазарета. У меня до сих пор перед глазами кровавая спина без огромного куска кожи.