ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

НАЧАЛО

Мой путь начинается. Я разобрала сумку и развесила рубашки на вешалки. Кроме одной. Особенной. Косуха тоже весит среди остальной одежды демона. Широкополая шляпа аккуратно лежит на полке. Я стою на палубе и чувствую на себе прохладный ветер. С погодой сегодня повезло — солнечно. Отличный день, чтобы уехать. Отличный день, чтобы исполнить свою мечту. — Если ты его увезёшь, он будет жить. Ты хочешь, чтобы он жил? — Да, конечно! — Как тебя зовут? — Моника. — Соберись с духом, Моника, и возьми ситуацию под свой контроль. — Меня будут искать. Детектив в конечном итоге найдёт меня. — Он не тронет тебя. Джиму нужен Мурир. Он отстанет от тебя, увидев то, что осталось от пироманьяка. Моника, достаточно. Достаточно пожаров. Ты же умная девчонка, ты же понимаешь, что бесконечно это не может продолжаться. — Детектив решит судьбу Джона? — Судьба пиромана уже решена. Я стою на палубе в чёрной рубашке с ярким принтом. В его рубашке. Сотовый телефон отныне мне не нужен. Туда, куда я собираюсь уплыть, мне ничего не нужно. Живот снова болит. Я хватаюсь рукой, но болевая схватка не проходит. Он ещё совсем маленький, но всё чувствует. Он не от Сееры. Мурир поглотил воду, а я — огонь. Он будет как мать или как отец? Если я чувствую боль, значит он — худшее, что может быть. Мурир оставил после себя наследие. Я хотела исполнить свою мечту, хотела убежать от людей. Я уплываю вдаль, увозя с собой ребёнка огня и воды. Мурир никогда не узнает о нём, они никогда не встретятся. Я рожу монстра, который может убить меня во время родов, но не избавлюсь от него. Я не убью его. Он не виноват в том, кто его родители. Возможно, я буду хорошей мамой. Мне так хочется быть лучшей мамой для такого ребёнка. Мальчик или девочка? Наверное, у нас с Муриром будет дочка. Да, я хочу дочку. Мой сотовый телефон летит за борт. С прошлой жизнью покончено. Я спасла миллионы людей, но себя мне пришлось погубить. Погода сегодня отличная. Светит солнце, и я оставляю эту жизнь навсегда. Теперь белая яхта — мой новый дом. Здесь я рожу, здесь же воспитаю ребёнка. Моя стихия — вода. Моя сущность — быть ундиной. Болевая схватка отпускает, и я глажу свой живот. Он ещё совсем маленький, ему всего неделя. Новый год я встречу не одна. Отныне каждый день, каждый праздник меня будет сопровождать самое ужасное существо на свете. Мой ребёнок. Теперь же я буду мамой.

***

Когда я вбегаю в музей на «Гранд Авеню», меня останавливает охранник. На бейджике — «Боб». — Воу, приятель, полегче! Позвольте увидеть Ваш билет, мистер. — Я не посетитель, у меня нет билета. — Без билета не могу пропустить Вас дальше. — Мне нужно всего пару минут. Я должен увидеть один экспонат. Клянусь, ничего не буду трогать. — Так все говорят. — Боб, я знал Роуча. Он был моим другом. Глаза охранника покрываются прозрачной плёнкой. Видно, что он скучает по начальнику. — Молли ещё работает? — Откуда Вы… — не понимает охранник. — Да, работает. Она не покидает стойку ресепшена на третьем этаже. Секретарь есть секретарь. — Кто владеет этим музеем после ухода Роуча? — Никто. Он стал всеобщим. Любой художник может провести выставку своих произведений. У музея нет хозяина. Каждый, кто проводит выставку, на один вечер становится хозяином «Шабе». — А что за название такое? Что означает «Шабе»? — Это идея господина Роуча. Название переводится, как «таракан». Роуч — таракан. Шабе — таракан. — Что это за язык? — Немецкий. Мистер Роуч говорил, что у него немецкие корни. Удо вкладывал в каждую вещь, в каждое название частичку себя настоящего. — Боб, а остались картины со времени работы Артура? — Конечно. После ухода босса ничего не изменилось. — Ты хорошо знал Артура? — Он был скрытным человеком, но очень приятным. — Если я спрошу тебя, была ли особенная картина в жизни Роуча, ты ответишь, в каком зале она находится? — стоя в коридоре, замечаю, что музей разделён на квадратные зоны. — Шестой зал. Число имени Удо — шесть. — Благодарю, Боб, — я без разрешения иду в сторону зон. — Эй, мистер! — кричит охранник. — У Вас пять минут. Я сжимаю кулак и показываю большой палец вверх. Время: 11:03. В музее, на удивление, ходит народ и рассматривает картины. Краем глаза, проходя из зала в зал, я разглядываю экспонаты. Психоделика, как и говорила Эва. Возможно, так выглядела душа Роуча, душа Удо. Она была тонкой, прозрачной и кричащей. Шестой зал. Всё та же психоделика. Она должна быть здесь. Среди неровных и непонятных человеческих форм я нахожу ту, что является идеальной. Старая пожелтевшая фотография в тёмной раме. Я помню этот кленовый сад. Я помню эту скамейку. Девочка лет десяти. Я не видел её в таком возрасте, но сразу же узнаю. Не из-за костылей и больных ног, а по позе. Она сидит не в профиль, а чуть в сторону, голова опущена, но я узнаю её волосы, её нос, её губы. Я встречу её через пять лет и тут же влюблюсь, а через три года женюсь на ней. Рядом со скамейкой на траве сидит плюшевый мишка. Через восемь лет она оставит игрушку на этом самом месте. В углу чёрным пером написано название картины: «Сокровище». Натали — дочь Удо. Мы должны верить не словам, а глазам. Я увидел картину, осталось найти письмо. Как найти старую вещь в новой квартире? Сейчас мой дом выглядит так, когда в нём не было Натали. В комнате кровать, собранный диван и письменный стол. Когда-то здесь стояли стол с полками и проигрыватель. В нашей с Натали квартире часто играла музыка. Супруга так любила музыку. Я сажусь за стол, за которым никогда не сидела моя жена. Наверняка она написала письмо здесь, но уже за другим столом. Я уверен, что меня не было дома. Открываю ящики по одному: пусто, лишь мои старые ежедневники. Нет и намёка на Натали. Что из прошлой жизни я перенёс в новую? Если письмо здесь, в этой квартире, оно где-то в старой мебели. Этой кровати уже давно нет, этот диван мы заменили креслом, а стол разобран на доски. Куда… Шкаф. Шкаф, в который когда-то я спрятал хрустальный череп. Я выбегаю в коридор и осматриваю высокий шкаф. Мы не выкинули его. Натали сказала, что он хороший, но вот ножка одна шатается. — Натали, подай мне, пожалуйста, бумажку. — Она же совсем тонкая. Шкаф всё равно будет шататься. — Возьми листок и сложи его несколько раз. Я подложу под ножку, и этот гигант не будет больше шататься. Это был 2011-й год. Мы семь лет жили вместе. Семь лет я никак не мог починить шкаф. Я попросил её принести бумажку, и она принесла, а на следующий день Натали не могла встать на ноги. Тогда начался период, когда моя жена оказалась в инвалидном кресле. Сажусь на пол перед шкафом и вытаскиваю бумажку. Гигант шатается, и я с трудом достаю пожелтевший сложенный листок. Раскрыв его, узнаю правду или облажаюсь и почувствую себя идиотом? Пыль сыплется у меня из рук, а перед глазами появляются буквы. Это почерк Натали. Дорогой папа. Папа. Нет, я не могу к тебе так обратиться. Прости, я не могу назвать тебя отцом, но и имени твоего не знаю. Кто же ты? Как ты выглядишь? Мне сказали, что мы похожи. Думаю, что проверить это невозможно. Я пишу это письмо в стол, его никто никогда не прочитает, поэтому могу писать всё что угодно. Я ничего о тебе не знаю, поэтому расскажу о себе. Меня зовут Натали. Мне двадцать четыре года. С самого рождения я жила в детском доме «Трежа». Было поначалу сложно, но потом стало легче. За восемнадцать лет я не завела ни одного друга. Думаешь, я чувствовала одиночество? Нет, потому что была не одна. Меня сопровождал воображаемый друг. Он всегда держал за руку и не давал упасть. Сначала я думала, что он — мой папа, но это оказалось не так. У него не было имени, он просто был моим другом. Восемнадцать лет в детском доме могут показаться адом, но для меня это были лучшие годы в жизни. Всё это время я ждала тебя, но ты не пришёл. Сейчас я замужем. Мой муж — детектив полиции. Я очень люблю Джеймса. Я не искала в мужчине отца, я искала любовь, и она меня нашла. Джеймс — прекрасный человек, и порой мне кажется, что я его недостойна. Детей у нас пока нет, но знаю, что муж мечтает о ребёнке. Когда у тебя появится внук или внучка, я сообщу тебе в этом письме. Моя жизнь складывается так, как должна. Я приняла её и не жалуюсь. В жизни не бывает только чёрных или только белых полос. Жизнь — непостоянна. И если в начале было очень трудно, то потом ты обретёшь счастье. Быть может, я тебя увижу. Быть может, я даже что-то почувствую, но, в первую очередь, ты сам должен захотеть этой встречи. Если на протяжении двадцати четырёх лет ты не появлялся в моей жизни, я хочу быть уверенной в том, что ты хотя бы обо мне думаешь. Воображаемый друг сказал, что ты — хороший человек, но почему тогда ты не пришёл ко мне? Я просто хочу услышать ответ на этот вопрос. Почему тебя не было в моей жизни? Я знаю, что ты где-то существуешь, но почему ты скрываешься от меня? Моё детство было чудесным, но без тебя. Меня зовут Натали. Мне двадцать четыре года и кажется, что я не доживу до тридцати лет. Я простила тебя. Всё-таки я — твоя дочь, и я благодарна, что появилась на этот свет. Когда я поставлю точку в конце письма, обещаю, что больше никогда не буду думать о тебе. Пожалуйста, появись хотя бы раз. Позволь мне тебя увидеть. Я обещаю. Я складываю листок и возвращаю под ножку шкафа. Только что в голове у меня звучал голос Натали. Именно жена читала эти слова. Она была рождена от демона, но воспитал её Бог. В ней течёт их кровь. Натали — дарованная. Я должен был загадать желание, чтобы жена встала на ноги, чтобы она не умерла. Ни демон, ни Бог не причинили мне вред потому, что я — часть их семьи. Они приняли меня. Видела ли Натали Удо? 2011-й год? Он был в виде Роуча. Такой человек, как Артур, мог выйти из тени и появиться перед дочерью. Как же я хочу, чтобы Натали видела его. Я встаю с пола и иду на выход, по пути вытаскиваю из кармана очки с красными линзами и надеваю их на улице. Солнце светит так ярко, что спасают очки. Ветер прохладный. Шапка, конечно, не закрывает уши, но вот появляющаяся лысина моя спрятана от холода. Я сажусь в машину и включаю музыку. Время 11:23. Пора на работу. Выезжаю со двора и огибаю дом. Проезжая мимо парка, я замечаю на лавочке светло-русую девушку. Педаль тормоза в пол. Она сидит на лавочке и слушает музыку в наушниках. Когда я подхожу к ней, девушка вынимает их из ушей и поднимается. — Снова Вы? Снова будете ко мне приставать? — Нет-нет. Мы друг друга тогда неправильно поняли. — Ну да. Поэтому в этот раз Вы решили скрыть свою внешность за очками и дурацкой шапкой? — Просто солнце ярко светит, и ветер холодный, —я больше похож на хипстера, чем на маньяка или, тем более, на детектива. Она стоит передо мной: немного ниже меня ростом. На Натали тонкая куртка и шарф, а глаза прячутся под чёрными круглыми линзами. Я помню эти очки, она забрала их из детского приюта, взамен оставив плюшевого медведя. Непривычно видеть её без костылей. — Я хочу попросить прощения за ту выходку. Я был резким и настойчивым. Прости меня. — Мы уже на «ты»? — Простите меня. Я чувствую, что улыбаюсь, как дебил, но ничего не могу с собой поделать. Я вижу жену, которую люблю уже пятнадцать лет. — Я прощу Вас при одном условии: Вы перестанете меня преследовать. — Я… я Вас не преследую, просто мой дом находится рядом с парком… — И каждый раз, когда Вы меня видите, подходите завести разговор. — Ничего не могу с собой поделать. Вы снитесь мне. — Надеюсь, в кошмарах? — она саркастично улыбается. — Я не могу назвать эти сны кошмарами. Знаете, — оглядываюсь по сторонам, смотрю на кроны деревьев, — в моих снах такие блёклые краски, холодные, не такие, как сейчас вокруг нас. В моих снах никогда не светит солнце. У Вас такие же сновидения? — Нет. Сколько себя помню, мне всегда снились яркие и красочные сны. — Бог Снов любит Вас. — Кто? — Я уверен, что существует некто, кто создаёт нам сны. — А я думала, что сны снятся под воздействием реальности. То, с чем мы сталкиваемся в действительности, переносится и в сон, но под другим углом. — Если наша встреча — сон, то это самый яркий сон в моей жизни. — Вы — странный, определённо странный. Я улыбаюсь и спрашиваю, кивая на наушники у неё в руках: — Что Вы слушаете? — Классику, — отвечает Натали, сжимая провода. — Я знал девушку, которая предпочитала классику. Она слушала её исключительно на музыкальном проигрывателе. Заставила купить меня эту бандуру первой в наш дом. — И правильно сделала, я бы поступила точно так же, — Натали меня не боится, я сумел её заинтересовать. — А почему Вы любите классику? Это такой своеобразный жанр. Сейчас все слушают рэп, попсу. — Я выросла на классике, меня приобщили к такому жанру, и я считаю его лучшим. — Жанр или человека, что заставил Вас полюбить музыку? Она немного смущается и задумывается: — Их нельзя разделять. Они — одно целое. А Вы что слушаете? — Ну сейчас в машине у меня орало радио, но когда моя жена слушала классику, я наблюдал за ней. — И что она? — Она была счастлива. — Ты женат? — Когда-то был. — Почему расстались? — Я загадал желание. — Чтобы расстаться? — нервный смешок. — Чтобы она выздоровела. — Ладно, с тобой было приятно пообщаться, — Натали засовывает наушники в уши, — но мне пора. — Погоди, — я кладу свою руку на её, — можешь считать меня сумасшедшим, но ты должна кое-что знать. Девушка вытаскивает наушники и смотрит глазами без очков. — Ты очень похожа на своего отца. Мне довелось работать с ним. У тебя такие же голубые глаза. Я застал его, когда он уже был седым, но в юности у него были такие же светло-русые волосы, как у тебя. — Откуда… откуда ты знаешь, что это мой отец? У меня нет отца. — Он очень сильно тебя любил, Натали, и всегда о тебе думал. — Нет… Ты говоришь совсем о другом человеке, — она убирает мою руку со своей и отдаляется. — В его сердце всегда было сокровище. Натали замирает. Её глаза намокают. — Мне пора… — совсем отходит и отворачивается. — Показать тебе его фотографию? — громко спрашиваю я. Моя жена останавливается в нескольких дюймах от меня и медленно поворачивается. — Фотка, конечно, так себе, — достаю телефон и открываю галерею, — но я запомнил его именно таким, — я передаю мобильник жене, и та берёт его. С минуту Натали разглядывает фотографию Сееры и красного мустанга возле полицейского участка. — В тебе немецкие корни, Натали. Твой отец был немцем. — Как его звали? — жена отрывается от экрана и передаёт сотовый мне. — Его звали Удо. Он был военным, добропорядочным и ответственным человеком. Твой отец всегда держал своё слово и свои обещания. — Это всё нереально, — Натали вытирает слезу, — такого не могло быть. Я снимаю с мизинца маленькую серьгу Сееры и протягиваю жене: — Держи. Оно твоё. На память. — На память о ком? — Тебе решать. Она долго её рассматривает. Наверное, понимает, что это вовсе не кольцо, а серьга, ведь кольцо не может быть с замком. Натали надевает его на безымянный палец правой руки. — Ещё у тебя есть дядя. — Ты сейчас шутишь? — Он был очень умным, высоким, очень начитанным. Он вкусно готовил. Любил музыку и был музыкантом. От этих слов у Натали перехватывает дыхание, и глаза бегают в разные стороны — она вспомнила воображаемого друга. — У него были татуировки? — У каждого свои отметины, — я улыбаюсь. — Твоего дядю звали Бруно. Когда-то он был солдатом. — Откуда ты всё это знаешь? Откуда ты знаешь меня? — Потому что ты — моя жена. — Но это не так. — Твоя семья рассказала мне всё о тебе. — С какой стати? — Потому что я — твой муж. Она мне верит, но сомнения есть. Она хочет убежать прочь, но что-то её останавливает. — Меня зовут Джеймс, — я подхожу к ней и протягиваю руку, — и ты очень красивая. Хоть мы с тобой и женаты, руку и сердце я тебе не предлагаю. Давай подружимся? Мне кажется, у нас много тем для разговоров. — Где сейчас мои отец и дядя? — Они существуют, — я утвердительно киваю подбородком, — где-то они существуют. Жена пожимает мне руку и говорит: — Натали. Очень приятно, Джеймс. — Ты сказала, что спешишь. Я могу тебя подвезти. — Нет, не стоит. Я предпочитаю ходить пешком, — она отпускает мою руку и отходит, — но, если хочешь, можешь меня проводить. Я чешу висок и отмахиваюсь. Всё равно работать мне сегодня не предстоит. Натали уже сделала пару шагов по каменной дорожке, но я её догоняю. — Дашь послушать свою музыку? Натали протягивает один наушник, и я засовываю его себе в ухо. Играет Бетховен. «К Элизе». По дороге мы без умолку разговариваем. Я рассказываю о себе, она — о себе. Мы ни разу не говорим о нас. Мы узнаём друг друга заново. Натали то и дело мерит на себя очки отца и шапку дяди. Естественно, она даже не догадывается, кому принадлежат эти вещи. Время беспощадно идёт, а я его не замечаю. Мы уже давно вышли с парка и теперь направляемся к ларьку: жена хочет пить. — Здесь есть супермаркет, но я думаю, там народа будет много, — размышляет Натали вслух. — Сейчас ещё утро, — смотрю на экран мобильника. Время 11:38. — Скоро праздники. Нормальные люди закупаются задолго до застолья, только дураки покупают всё в последний момент. Мы идём вдоль проезжей части. Машин так много, и каждая сигналит. Вдруг поднимается ветер и сносит с моей головы шапку. Он несёт её по асфальту всё дальше и дальше от нас. — Джеймс, она сейчас улетит! Я бегу за шапкой, не отрывая от неё взгляда, чтобы не потерять из виду. Кажется, сбиваю прохожих, потому что постоянно бьюсь плечами о кого-то. Сильный удар чувствую левым плечом — какой-то прохожий моего роста. — Ой, извините, — быстро тараторю. Я не успеваю разглядеть его лицо, потому что всё время смотрю на асфальт, на шапку, и бегу дальше. Кажется, на прохожем было что-то чёрное, что-то большое на голове, похожее на шляпу. Моя шапка цепляется за канализационную решётку, и я наконец-то её подбираю. Победно поднимая вещь над головой, я показываю шапку Натали. Она радуется и аплодирует, как маленькая девочка. В этот момент я понимаю, что вернул жену. На проезжей части, неподалёку от супермаркета, я вижу красного дьявола такого же, как у меня, с таким же номерным знаком.

***

Меня будит звонок в дверь. Кого несёт в такую рань? На часах 10:32. Это оказывается курьер. В руках он держит переноску и сумку. — Миссис Стэнфорд? — спрашивает высокий парень. — Мисс. — Извините. Ваша посылка, — он протягивает переноску, и в ней что-то шевелится. Из-за решётки на меня смотрят блестяще-чёрные глаза. — Здесь документы, паспорт, родословная, — парень ставит сумку на пол, — заводчица передала корм на первое время. — Э-э… спасибо. — Оплата у Вас была онлайн? Я держу в руках переноску и не понимаю, что делать. Щенку четыре месяца, а вес, как у трёхлетнего ребёнка. — Да, предоплата полная. — Как назовёте? — Ещё не решила. — Тогда удачи Вам с щенком. И поздравляю с приобретением нового члена семьи. Курьер уходит, и я остаюсь одна. Нет, не одна. Ставлю переноску на пол и сажусь рядом с ней, открываю дверцу: — Привет. Щенок лежит, забившись в угол. Сквозь темноту сверкают угольные глаза. — Не бойся. Вылезай. Я тебя не обижу. Теперь это твой новый дом. Девочка медленно выходит из переноски, словно пантера появляется из тьмы. — Какая ты красивая. Чёрная блестящая шерсть, уши уже поставлены. Когти маленькие, пострижены. Больше всего меня поражают глаза. Зрачок не сливается ни с радужной оболочкой, ни с цветом шерсти. Собака идеальная. Она — настоящий хищник, но в ней скрывается что-то нежное и утончённое. — Добро пожаловать домой, Омега. Первое впечатление обманчиво. Пока я показывала квартиру Омеге, девочка вела себя скромно и осторожно, с опаской заглядывая в каждую комнату. Но стоило ей увидеть свою лежанку и гору игрушек, от хищника ни осталось и следа. В доме появился маленький ребёнок. За десять минут она сожрала резиновую курицу. — Надеюсь, это ребячество. Надеюсь, что ты быстро вырастешь. У тебя чёрная шерсть, а у меня — светлые полы. Без проблем не обойтись, — я сижу на нашей с мужем кровати, а Омега валяется в лежанке. Смотрю на дога и умиляюсь. — Подумать только, я и представить не могла, что ты окажешься такой. У меня ведь никогда в жизни не было собаки. Как к тебе относиться? Как к животному или как к человеку? Омега отвечает на мой вопрос. Она вылезает из лежанки и садится напротив меня на полу, жалобно посматривая на кровать. — Что? Сюда хочешь? — провожу рукой по покрывалу. Щенок скулит. — Иди сюда. Запрыгнешь сама? Омега встаёт на задние лапы, а передними упирается в кровать. — Не можешь? В ответ питомец громко ругается. — Всё-всё! Поняла, — я поднимаю собаку на кровать. Питомец обнюхивает покрывало. — Чем пахнет? Наверное, мужем. Омега ложится и принимается вытирать морду, при этом хрюкая. — Да, это место мужа, на этой стороне кровати он спал. Кажется, ты выбрала себе место, — я треплю собаку за морду и уши, а она ещё сильнее хрюкает и в конечном итоге забирается на подушку супруга. — Спокойны и флегматичны? Это явно не про тебя. Внутри тебя что, маленький моторчик? В своём мобильнике я читаю утреннее сообщение от Эвы Винтер. Подруга уезжает и прощается со мной. Как жаль… мне будет её не хватать. Бедная девочка. Она поистине мне нравилась. Пока я умываюсь, Омега сидит возле моих ног в ванной. — Нравится? — спрашиваю набитым пастой ртом. — Посмотри, сколько я тебе шампуней и полотенец накупила. Надеюсь, когда ты вырастешь, то ванна не окажется для тебя маленькой. Я сплёвываю пасту в раковину и смотрю на себя в зеркало. Что со мной не так? Лицо какое-то другое и постаревшее, множество морщин под глазами. Мне тридцать лет, а на лицо все несколько сотен. Муж всегда называл жену красавицей. В каком месте у меня красота? Всё-таки изменить цвет волос было хорошей идеей — немного осветлить мою тёмную натуру. — Может, сходим погулять? — спрашиваю собаку. — Нужно приучать тебя к улице. Скоро совсем станет холодно, ты должна привыкать к зиме и морозам. Я зализываю волосы назад, надеваю синие джинсы, кофту с болотной курткой и ботинки на тракторной подошве. Шапку не буду, вроде, яркое солнце светит на улице. На Омегу надеваю толстый ошейник и прицепляю поводок. К первой прогулке мы готовы. На улице прохожие часто засматриваются на нас, наверное, потому что мы очень похожи. Разумеется, старые бабки кривят свои сморщенные рожи, видя, что собака без намордника. Собачьи слюни люди принимают за бешенство, а Омега просто рада улице и прохожим. Таким образом она показывает свои впечатления. Какой намордник щенку? Вы что, с ума сошли?! Вот, когда она подрастёт, тогда я задумаюсь о нём. На удивление, Омега сделала свои дела без проблем. Кажется, с одной важной частью мы справились. В центральном районе особо нет мест для прогулок с питомцами. У нас собачья площадка-то одна на пять кварталов. Кругом асфальт и люди, нет местечка для уединения. А с канарским догом нужно гулять долго, нужно, чтобы он выплёскивал свою энергию. Мы с моей новой подружкой проходим четыре квартала, но усталостью от собаки и не пахнет. — Тебе бы побегать, да? В ответ Омега смотрит на меня умоляющими глазами. Мы заходим в какой-то сквер, в котором я даже никогда не была, и там отпускаю собаку с поводка. Забор здесь железный и высокий, щенок не должен выбежать на проезжую часть. — Далеко не убегай, — легонько хлопаю её по попе. Собака стоит пару секунд и рвёт с места вперёд. — Пожалуйста, не убегай далеко! — кричу ей вслед. — И не жри ничего, Боже упаси! Омега пробежала несколько кругов по скверу, сверкая блестящей шерстью. Я зову её к себе, и она возвращается. Питомец хорошо слушается меня. — Время только без двадцати двенадцать. Мы, конечно, можем ещё погулять, но мне кажется, что нам пора завтракать, — я нагибаюсь, чтобы пристегнуть поводок, но собака дёргается, будто что-то чует, и бежит со всей силы прочь. — Стой! — не успеваю схватить её за ошейник. — Омега, стой! Ко мне! Она меня не слышит. Она упорно бежит вон со сквера. — Омега! Омега! Я гонюсь за ней. Больше всего страшно то, что на проезжей части собаку могут сбить машины. Холка встаёт дыбом, Омега явно что-то чует. — Иди ко мне! Я бегу со всех ног, но питомец то и дело отдаляется от меня. Кричу вслед прохожим, чтобы они остановили пса, но быстрая пантера сбивает всех людей с ног. Флегматичная? Ну да, конечно! Это самый неуловимый щенок на свете! Кажется, я пробежала уже пару миль. У меня больше нет сил, в боку что-то колет. Я — ужасная хозяйка, раз в первый же день потеряла собаку. Через щель в воротах Омега забегает на огромную территорию, в центре которой стоит четырёхэтажное кирпичное здание. — Омега! Собака оббегает главный вход и скрывается за стеной. На вывеске я читаю название: «Дом для инвалидов». На заднем дворе навстречу мне идёт мужчина с опущенной головой. Омега подбегает к нему и встаёт на задние лапы. Подходя к ним, я слышу звонкий мужской смех. Незнакомец стоит на одном колене и гладит щенка, а тот облизывает ему нос и щёки. — Прошу прощения, мистер. Моя собака убежала и… — Что за порода? — Канарский дог. — Судя по лапам, вырастет большой девочкой. Я узнаю голос незнакомца, узнаю интонацию — такую родную. — Да уж, огромной. — Как зовут эту красавицу? Мужчина поднимается в полный рост и смотрит почти на меня. Я видела его на протяжении последних десяти лет. Каждую ночь, засыпая, видела его лицо и слышала его голос. — Омега. — Конец? Он смотрит почти на меня голубыми глазами. Его обыкновенный шарм исчез, он выглядит, как обычный человек. Дорогой костюм сменился синими джинсами и тонкой курткой с погонами, из-под которой выглядывают тёмно-синяя рубашка и серая футболка. Он как обычно гладко выбрит. Нижняя губа рассечена слева. Может, упал, или кто-то его ударил. Отсутствие прежнего шарма оголяет его настоящее лицо: мешки под глазами, тяжёлые веки, старческие морщины. Ранее светлые волосы немного потемнели. Я свои осветлила, он — затемнил. На голове хаос, а не аккуратная причёска. Он всегда был старше меня, но теперь наша разница в возрасте у него на лице. — Да, конец моей прежней жизни. — А как же Альфа? — Может, когда-нибудь придёт и начало. — Знаете, мне кажется, что и моя прежняя жизнь закончилась. В это время Омега сидит возле ног мужчины и смотрит на нас. Она убежала из-за него, она почувствовала его запах. Собака убежала, чтобы показать мне его. — У Вас очень красивые глаза, — признаюсь я ему. — Толку от них никакого. Именно из-за их красоты я нахожусь в доме для инвалидов. — Давно? — Достаточно, — он стеснительно улыбается и смущается. — У Вас замечательная собака, мисс. Я всегда мечтал завести такого зверя. И у него есть шанс. — Могу я услышать Ваше имя? — Лилит, — я протягиваю ему руку, надеясь на пожатие слепого. Он наклоняет голову немного в бок и смотрит куда-то позади меня. Затем его зрачки смещаются на мои, и он приковывает зрячие голубые глаза. Внизу живота я чувствую укол. Муж подаёт руку и, улыбаясь, произносит: — Самаэль.