ЭХО

Дания, Центральная Ютландия Муниципальный округ Орхус, Анника 20 декабря 2012 г. Чернильно-синее небо вспыхивает за окном электрическим янтарём фонарей. Они проливают медно-ядовитый искусственный свет в тёмную комнату, где экран монитора мерцает в тишине, нарушаемой лишь гулом процессора. По потолку движутся синие тени – полосы, отбрасываемые планками жалюзи. Можно сделать перерыв, встать, размять затёкшие от долгого сидения за компьютером мышцы, может быть, даже выйти на улицу, подышать воздухом. Но всё же лучше это отложить ненадолго. Сначала дело. Время уже было затрачено на обдумывание плана, на сбор информации, на организацию некоторых деталей. Неужели трудно будет подождать ещё несколько минут, которые нужны, чтобы подготовить и запустить, наконец, атаку? Короткий взгляд за окно, на тёмную улицу посёлка – несмотря на то, что время не особо позднее – всего лишь одиннадцать вечера, снаружи практически никого нет. Все сидят по своим уютным домам, за столами, перед телевизором, в кругу семьи и, возможно, друзей. Ужинают, общаются, смеются, выясняют отношения – в общем, ведут обычную, привычную жизнь. И даже не подозревают, что вести эту спокойную жизнь им осталось лишь несколько минут. После чего останется только разделить её на «до» и «после». А на что они надеялись? Что, совершив зло, не получат его же в ответ? Не выйдет. Отвечать всё равно придётся. Не в этой жизни, так в следующей. Впрочем, ждать следующего воплощения вовсе не обязательно. Большинству начхать на то, что с ними будет «в следующей жизни» – она когда ещё будет, если будет вообще. Ведь ещё неизвестно, есть ли она, следующая жизнь. И кто его знает, что там вместо неё в таком случае. А может, они вообще ни о чём не задумывались – просто миновали очередной этап и пошли дальше, не оглядываясь, не утруждая себя мыслями о том, что натворили. Вот это скорее всего. Ну и зря. Думать нужно – хоть иногда. Но фокус в том, что большинство думать и вовсе не умеет. Правда, почему-то это становится проблемой вовсе не для них. Как там в старой шутке: «Носорог очень плохо видит. Но при его весе это уже не его проблемы». Ну ничего. Теперь их собственная слепота и тупость обернётся против них самих. Вообще-то первый шаг был уже сделан – трюк с украденными благотворительными деньгами был «пробным шаром» и проверку прошёл с блеском. Как эти две гадины, две чокнутые сплетницы, эти «святые» суки, Гретта и Мирья, рыдали! Как на всех углах кричали, что невиновны, что их кто-то подставляет! Но реветь они могли хоть до посинения – факты опровергали все их клятвы и слёзы. Факты, созданные чужими руками, сделали двух моралисток, достойных всяческого доверия, отвратительными воровками, повинными в гибели детей и в тяжёлых заболеваниях у выживших. Кстати, говорили эти твари чистую правду: всё – начиная с кражи денег и создания учёток на PayPall «их руками» до оплаты мебели ворованными деньгами от имени Мирьи – было именно подставой. А трагедия в детском саду – действительно роковой случайностью. Но об этом никому знать не надо. Никто и не узнает. Отныне Гретта Линнхольм и Мирья Мяки – изгои, которым только ленивый вслед не плюнет. Вот и отлично, пусть хорошенько уяснят, каково приходится невиновному, которого по чужой глупости или злой воле все считают мразью. Теперь настал черёд остальных. Никто не избежит наказания. Одна за другой загружаются фотографии, по монитору бодро бежит, разрастается строка текста. Виновные ответят за всё. Загрузка файлов завершена. Отправить сообщение. Рука уверенно жмёт «Enter», словно курок – и незримый двоичный цифровой поток, мощно рванув вперёд, вливается в ткань событий. *** Оле Хенриксен не мог понять, что происходит и почему так злится Эмма. Ещё пару минут назад всё было в порядке – они поужинали, досмотрели их любимый фильм, уже собирались ложиться спать. Но тут на телефон Эммы пришло какое-то сообщение – и буквально в одну секунду жена превратилась в бешеную фурию. Она не была просто сердита – её захлёстывали волны злобы. Уже немолодое, но всё ещё красивое лицо перекосилось от ярости и такого отвращения, словно ей вдруг кто-то кинул на колени дохлую крысу. – Какая же ты сволочь! – гремела супруга на весь дом. – О чём ты, Эмма? Что с тобой? – Оле попытался подойти ближе, но жена отступила – вернее, отпрыгнула от него, словно от чумного. Её рука взметнулась было для удара, но Эмма одёрнула себя и просто прошипела угрожающе: – Не сметь до меня дотрагиваться, извращенец! – Я? Да в чём дело, чёрт возьми, Эмма?! – В этом! – жена, потыкав дрожащими пальцами в экран телефона, ткнула ему под нос какое-то фото. Оле пригляделся и перед глазами зарябило, словно он секунду как сошёл с бешено крутившейся цепочной карусели. Кровь резко прилила к голове, руки стали ледяными, а ладони противно вспотели. Фотографий было всего пять. Не порнографические, но совершенно недвусмысленные фото. Полуголая парочка целуется на широком диване. Он и Ребекка, с которой его недавно угораздило связаться. Ребекка Торп, в одном нижнем белье, у него на коленях. Чёрт подери! – Ей четырнадцать лет! – красная, трясущаяся Эмма всё-таки вкатила ему затрещину. Отстранённо Оле даже удивился тому, откуда у его жены такая силища в хрупких руках. Но основная мысль, занявшая практически все закоулки сознания и заглушившая боль от удара, была одна: кто узнал, кто смог узнать? Ведь всё так тщательно скрывалось. Собственно, скрыть интрижку с молодой девушкой было легко – она жила в другом посёлке, да и встретились они лишь пару раз, а переспали и вовсе один. Тогда он и понятия не имел, сколько ей лет. Ребекка при знакомстве сказала, что ей девятнадцать, да примерно так и выглядела. Была высокой – почти одного роста с ним, черноволосой и довольно смуглой, сильно и ярко красилась, детская угловатость в ней отсутствовала начисто, да и повадки были вполне взрослые. Конечно, всё равно девятнадцать – это слишком мало для мужчины, которому катит пятый десяток, но хотя бы в рамках закона… Выплывшая правда была для него настоящим шоком: он переспал с девочкой, не достигшей возраста согласия, стал преступником, сам того не желая. Оле и впрямь испугался тогда: а что если об этом все узнают? Тогда ему конец – Эмма нипочём не простит измены, да ещё и такой измены, а репутация вообще полетит к чертям. И большим везением будет, если он за решёткой не окажется за связь с несовершеннолетней… Оле тогда просто-напросто сбежал от Ребекки без предупреждения. Слава богу, она даже номера его телефона не знала, не то что адреса. А вот получается, что выяснила… Он изо всех сил постарался забыть об этой истории. Слава богу, Ребекка за месяц так и не объявилась и не предъявила никаких требований, вот он и решил, что всё окончено, можно жить дальше, сделав вид, что ничего не было. Идиот! Придурок! Вот, хлебай теперь последствия… – Эмма, послушай… – начал он, не особенно надеясь переубедить, но чтобы хотя бы не молчать, как пень. Жена договорить не дала: – Ничего не желаю слушать! Я завтра же подаю на развод! – Эмма, чёрт подери, дай же хоть слово сказать! – Оле тоже не выдержал и заорал на весь дом. – Неужели ты не понимаешь, что это кто-то нарочно нас ссорит? – Хочешь сказать, что это не ты на фото с малолетней девчонкой? – Эмма внезапно успокоилась, только прищурила вмиг заледеневшие глаза. И Оле понял, что это действительно конец. Эмма потеряна для него навсегда. И не просто потеряна – он для неё больше не существует. Умер, закопан и забыт. – Ты – мразь, Хенриксен, - отчеканила Эмма. – Я подаю на развод, и только попробуй не дать согласия. И благодари бога, что я не стану говорить об этих снимках полиции. Понял? Теперь убирайся. Твои вещи я пришлю сама. – Ты в своём уме, куда я пойду на ночь глядя? – Куда хочешь. Хоть на улице ночуй. Не уберёшься через десять минут – я звоню в полицию. Она отвернулась, давая понять, что разговор окончен. На негнущихся ногах Оле пошёл за сумкой – собрать самое необходимое. Он действовал, как лунатик, не совсем осознавая, что и зачем делает. Всё происходящее казалось ему не совсем реальным, словно затянувшийся дурной сон. На миг мелькнуло на краю сознания смутное чувство «дежа вю», словно нечто подобное уже когда-то было. Но это ощущение, пополоскавшись пару секунд на первом плане, быстро затерялось, потонуло в общем «белом шуме». Жизнь, привычная и казавшаяся такой стабильной, рушилась на глазах. А ведь предстояло ещё как-то объяснить такой внезапный развод – друзьям, родственникам, коллегам... Когда брак, которому больше двадцати лет, распадается в одночасье, это просто не может не вызвать вопросов. Новость о том, что Хенриксены разводятся, облетела весь посёлок в считанные часы и вызвала немалое удивление: с чего вдруг люди, которые вместе уже двадцать лет, могли такое вытворить? Причём, слепому видно, что Эмма своего практически бывшего мужа люто ненавидит, хотя и старается выглядеть спокойной. Но ни от неё, ни от самого Оле толковых объяснений никто добиться не может. И друзья, и общие знакомые пытались их разговорить, но сами Хенриксены как воды в рот набрали. Оле временно перебрался жить на другой конец Анники, в пустующий дом своих родителей, на который пока не нашлось покупателей. С Эммой не общался и, что самое странное, старался поменьше бывать на людях. Даже вроде бы голову начал вжимать в плечи, словно чего-то боялся. В общем, странностей вокруг этой истории хватало. Развод Хенриксенов, ещё толком не состоявшись, вовсю обрастал версиями, догадками, сплетнями и домыслами. И совершенно закономерной оказалась попытка Брууна всё-таки докопаться до правды. Он сумел подловить Оле после работы по дороге домой и, разумеется, потащил его в бар, невзирая на мрачное сопротивление. – Что вы с Эммой за цирк устроили, с чего это разводиться вздумали? – недоумевал Бруун за уже третьей кружкой крепкого пива. – Вот уж действительно, седина в бороду, бес в ребро… Кто из вас налево загулял, придурки? – Никто, – сквозь зубы процедил Оле, мрачно разглядывая кружку в своей руке – внутри оставалось ещё на пару глотков пива. – Да? Кому другому заливай! Инесс вчера виделась с твоей Эммой – говорит, она тебя ненавидит. Такое бывает с ничего? Ну разве что она вдруг свихнулась на ровном месте, но что-то слабо в это верится. – Отстань, – огрызнулся Оле и опрокинул содержимое кружки себе в горло. – Это наше личное дело, ясно? – Ваше, ваше, – согласился Бруун. – Странно просто. Что за муха вас укусила, раз вы оба так не желаете об этом говорить? Ладно, допустим, кто-то из вас интрижку завёл на стороне, в конце концов, это не редкость. Но обычно при разводе из этого секрета не делают, уж обманутая сторона точно растрепала бы, да ещё и приукрасила. Нет, тут явно дело почище. – Чего ты ко мне пристал? – рявкнул Оле. – Заняться нечем? – Мы хотим вам помочь, – не отступал приятель. – Может быть, у вас с Эммой ещё есть шанс помириться. Подурили – и ладно, хватит. Серьёзно, Оле. Глупо, прожив вместе столько лет, разбежаться за пару дней. – Никаких шансов, – отрезал Хенриксен. – Да почему? – Да потому что! Кончено у нас всё с ней, понимаешь? Кон-че-но! Просто отстаньте вы все от нас! Только хуже сделаете… – последняя фраза вышла прерванной на середине – словно Оле, опомнившись, прикусил язык, чтобы лишнего не сказать. Разумеется, это только усилило подозрения Брууна, что дело тут нечисто. Игнорируя злое выражение лица приятеля, он ринулся в бой с новыми силами: – Знаешь, я всё понять могу: кто-то из вас что-то натворил, вы на эмоциях наговорили друг другу всякой дряни, а потом уже и отступать вроде как поздно стало, так? Хорохоритесь теперь перед окружающими, строите из себя непримиримых врагов, чтобы взбалмошными идиотами не казаться. – Отвали, в последний раз прошу, – предупредил Оле. – Не заткнёшься – получишь по морде, слышишь? Лицо у него было при этом такое, что Бруун даже не усомнился – свою угрозу Оле выполнит. Но, помимо раздражения и злости, от него просто удушающе несло липкой, прогорклой паникой. Да ещё эта оборванная фраза, что, мол, «станет ещё хуже»… Что ещё за «хуже» такое, интересно? Нет, настороженность Брууна никуда не делась. Просто он свалил из бара от греха подальше, чтобы не попасть Хенриксену под горячую руку – тот и впрямь выглядел слишком агрессивным, готовым в любую секунду огреть его тяжёлой кружкой по голове. А странный разговор уже ничто не мешало обсудить в семейном кругу. Как, собственно, и тем, кто ещё был тогда в баре и невольно всё это слышал. Сам же Оле Хенриксен вернулся домой лишь за полночь. И назвать его трезвым нельзя было даже при очень большом желании и абсолютной слепоте. А утро началось для него с смс-сообщения со скрытого номера. Наверное, решил он, ещё толком не проснувшись, кто-то просто ошибся. А вдруг что-то важное? Может быть, это Эмма решила всё-таки нормально поговорить? Но почему же тогда номер скрыт? Ерунда какая-то. Оле открыл сообщение. «Зайди на Фейсбук». Ну да, определённо это не Эмма. Тогда кто? И что ему от него нужно? При чём тут вообще «Фейсбук»? Он, конечно, ради интереса создал аккаунт лет пять назад, когда соцсеть стала популярной и многим – в том числе и ему – захотелось найти старых знакомых и школьных приятелей, с которыми развела жизнь. А когда полгода назад на «Фейсбуке» появилась группа их посёлка, то вступил и в неё. Но всё равно заходил довольно редко, максимум раз в неделю, считая, что социальные сети всё-таки больше годятся для молодёжи, чем для человека, уже справившего сорокалетие. Всё ещё плохо понимая спросонья, что происходит, Оле машинально поднялся, подошёл к столу, включил ноутбук, вышел на нужную страницу и потряс головой в изумлении: число непрочитанных входящих сообщений просто зашкаливало. Ощущая стремительно нарастающую панику, он открыл первое попавшееся: «Какая же ты мразь!» – Что за чёрт? – произнёс Оле вслух и не узнал своего голоса – он не говорил, а сипел, словно чем-то подавился. Остальные сообщения были не лучше первого: «Ты урод! Тебе место в тюрьме или в психушке!» «Ты и в самом деле спал с малолетней девчонкой? Не ожидала такой мерзости от тебя. Не смей больше к нам подходить». «Увижу рядом с нашими детьми – задушу своими руками». «Ты просто тварь!» «Заболей раком, извращенец!» И уведомление о добавлении его в какую-то публикацию. Уже хорошо понимая, что именно он увидит, Оле, обливаясь ледяным потом, перешёл по ссылке. Так и есть: его фото с Ребеккой Торп были выложены на странице группы Анники. С подробным пояснением – как зовут его партнёршу, сколько ей лет и откуда она. Со ссылкой на его и её аккаунты. Ещё ниже была выложена ссылка на «LiveLeak», куда залили видео с его и Ребекки участием. Мало того – в публикацию, помимо него самого, была добавлена ещё куча народу – вплоть до его непосредственного начальства. Число репостов и комментариев росло с каждой секундой, и комментаторы в выражениях не стеснялись, выказывая завидное красноречие – самое мягкое, что он прочитал, было «сраный педофил». «А вот это конец, – отстранённо подумал Оле, всё ещё стоя у стола с бешено колотящимся сердцем и ощущением какой-то нереальности бытия. Мир вокруг моментально сделался чёрно-белым, плоским, двухмерным. – Теперь меня не оставят в покое. А скорее всего, ещё и посадят. И что же делать?» Но, как он ни старался найти выход из ситуации, в голове было пусто – словно кто-то наглухо завесил внутренний взор белым экраном. *** Филадельфия, штат Пенсильвания Честнат-Хилл 29 марта 2013 г. Йоран Харди попал под проливной дождь в новом элегантном пальто, купленном только вчера. Он с детства относился к вещам, особенно к дорогим, с почти болезненной щепетильностью, и несовершенство выводило его из равновесия. Конечно, ему бы и в голову не пришло разгуливать в ливень без зонта. Но кто мог знать, что безотказно работающий три года, приобретённый в салоне с иголочки «Порше панамера» заглохнет намертво прямо посреди безлюдного шоссе, а совершенно безоблачное небо прямо на глазах затянет мрачными тучами – их моментально нагнал резкий, сбивающий с ног холодный ветер, пока он, натянув перчатки и открыв капот, пытался устранить причину неполадки самостоятельно. Наверное, следовало с самого начала не лезть туда, тем более во всём новом, а просто вызвать бригаду из автосервиса и дождаться их в машине, но реакция на форс-мажорные ситуации всегда была его слабой чертой. Он словно резко глупел, хотя нужно было наоборот – собраться. Ум лихорадочно работал, но словно вхолостую. Вот и вышло в результате то, что вышло. Дождь хлестанул резко и сразу плотной стеной, и Харди, не успев опомниться, вымок чуть ли не до костей. Мокрый насквозь, он, преодолевая брезгливость, забрался в салон машины, пачкая светлую кремовую обивку, вызвал службу эвакуации для автомобиля и такси для себя, и домой заявился злой, как чёрт. С грохотом захлопнув входную дверь, Харди вошёл в просторный полутёмный холл – тут же под высоким потолком вспыхнул ряд автоматических светильников. Харди раздражённо швырнул кейс и ключи на ажурный столик, пыхтя, вылез из пальто и придирчиво его осмотрел. Тут уж ему вовсе захотелось завыть в голос: на рукавах глумливо темнели масляные пятна, покрывая их чуть ли не до локтя. Он и не заметил, как измазался, копаясь в моторе. Ничего перчатки не помогли. – Дрянь паршивая… – выдавил Харди, непонятно, в чей адрес – заглохшей не вовремя машины, ливня, испачканной одежды или всего сразу. Однако основные эмоции уже схлынули по дороге домой, и Йоран, выпустив пар, тут же начал успокаивать сам себя. Ладно, всё не так уж плохо. Одежду прямо с утра нужно будет отправить в чистку, машиной и обивкой сидений займутся в автосервисе, можно не сомневаться, всё будет, как новенькое. А он всего лишь немного потратится. В конце концов, он слишком долго отчаянно карабкался наверх, чтобы теперь выпадать в осадок из-за вещей, которые у него не единственные и не последние. И дорогой красивой одежды, и автомобилей представительского класса в его жизни будет ещё, бог даст, немало. Взгляд Харди прояснился. Всё ещё стоя в холле, он огляделся вокруг и смог оценить изысканность обстановки, стоившей ему немалых усилий и денег. Он не без оснований гордился своим домом – двухэтажным кирпичным особняком с белыми колоннами и мансардой в грегорианском стиле, с просторной верандой, выходящей в ухоженный сад, сливающийся с лесом. Именно в таком доме, считал он, и должен жить успешный и известный врач, услуги которого обходятся отнюдь недёшево. Он давно уже почти не вспоминал, как именно началось его продвижение и что послужило своеобразной рекламой – как-никак, прошло около девяти лет. И, если вдуматься, о чём тут таком можно постоянно вспоминать? Он, в сущности, ничего плохого не сделал – тогда никто не умер, значит, укорять его нечем. Но именно с того момента в определённых кругах прошла информация, что доктор Харди – тот человек, которому можно доверять. И на качество работы тоже жаловаться никому не приходилось. Он довольно быстро сделал себе и имя, и репутацию – сначала в так называемых неофициальных кругах, а затем и в официальных тоже, ведь подобная востребованность его услуг оказалась и у людей очень влиятельных. А уж они-то умеют быть благодарными – особенно если знают, чем им грозит неблагодарность. И потеря денег и власти тут далеко не на первом месте. Конечно, при таких условиях много кто захотел бы от него избавиться, но и тут он подстраховался просто и элегантно – заручился поддержкой их прямых противников. Да и у него самого нашлось бы, что обнародовать в случае крайней необходимости... Настроение у Йорана существенно улучшилось, однако раздражение из-за неудачного вечера всё ещё не улеглось окончательно. Он решил приготовить себе коктейль и расслабиться на сон грядущий. И хорошо, что с завтрашнего дня у него начинается отпуск – будь впереди очередной рабочий день, он не рискнул бы пить. Так уж устроен был его организм, что даже не особо большие дозы алкоголя ещё сутки сказывались на быстроте реакций и точности манипуляций. А он всё-таки один из видных филадельфийских пластических хирургов, и его состояние в рабочее время должно быть безупречным. Потому что от этого, в конечном счёте, зависит его репутация, а значит, и деньги, и возможности. Большие деньги и большие возможности. «Всё нужно делать безупречно или не делать вообще» – это стало его девизом ещё лет в пятнадцать, и с тех пор ни дня в его жизни не проходило без него. Распространялось это и на учёбу, впоследствии на работу, на внешний вид, и даже на ту огромную часть его жизни, которая не была видна окружающим. Тщательно вымыв руки и войдя в гостиную, Йоран включил свет… …и увидел неизвестно откуда взявшегося человека, которого предпочёл бы никогда, ни при каких обстоятельствах не видеть и даже не вспоминать. Единственный, кого Харди боялся хуже огня, единственный, чью смерть он отметил бы бутылкой шампанского, невзирая на предстоящий рабочий день. Не в силах отвести взгляд от его лица, Харди застыл на месте соляным столпом, не в силах пошевелиться. «Но ведь ему я ничего плохого не делал, зачем он пришёл?» Неожиданный визитёр, между тем, почти неслышно ступая, оказался рядом – восприятие Йорана вдруг обострилось до предела, и он видел каждую пору на его лице, каждый волосок на светлых бровях. А тот, не меняя бесстрастного выражения лица, глядя внимательно и хладнокровно, словно интересуясь, что будет, неуловимым движением воткнул пальцы в его правое подреберье. От дикой и неожиданной боли Харди согнулся пополам и рухнул на колени. Рот непроизвольно широко открылся, наполняясь слюной, глаза почти вылезли из орбит. Йоран хотел закричать, но не смог выдавить из себя даже тихого хрипа. Он лишился не только способности двигаться, но и голоса. *** Балтимор, штат Вирджиния 29 марта 2013 г. Логан с утра был мрачным и подавленным, хотя старался этого не показывать, а вечером пригласил Лукаса на ужин. Такое иногда случалось, и тогда они шли в стейк-хаус, расположенный неподалёку от офиса. Лукас приметил это заведение, когда только начал работать у Экхолза. Там отлично готовили за вполне нормальные, не наглые цены, плюсом был интерьер – лаконичный и оригинальный, много света и свободного пространства. Их обычный стол, на удачу, был свободен, они разместились в удобных креслах и стали ждать, когда подойдёт официант. Экхолз оставался таким же мрачным, молчаливым, хотя всё же немного расслабился в неформальной обстановке, и Лукас гадал, в чём причина, а спросить напрямую почему-то не решался – ему казалось, неизбежно наткнётся на что-то очень личное. Если надо, решил он в итоге, Логан сам расскажет, не зря же позвал его сюда. Так и вышло. – Слышал, на днях в Ричмонде возле церкви, девочку нашли убитую? – нарушил молчание Экхолз. Лукас помрачнел: – Да, я знаю. Об этом много говорят. Говорили действительно много. Уж во всяком случае, его новые соседи точно. Лой, Мартин и Талланд буквально рвали и метали по этому поводу: у самого Мартина двое детей того же возраста, после развода они остались с бывшей женой, но Мартин регулярно с ними виделся и помогал, как мог, деньгами. А неженатые и бездетные Лой и Талланд в принципе переживали. Просто так. – Я её с пелёнок знал, – продолжал между тем Логан. – Она дочь Роджера Марлоу, моего старого приятеля. А он государственный обвинитель, понимаешь, откуда ветер дует? Какая-то сволочь девочку похитила и отравила... В общем, сам понимаешь, Лукас, каково мне, я уж про Роджера молчу, – он махнул рукой. – Он, конечно, мужик сильный, справится, о том, чтобы запить с горя, даже речи не идёт, но всё-таки. Сначала жена погибла, да так нелепо – со скалы сорвалась из-за неисправного снаряжения, теперь вот дочь потерял. Лукас снова поймал себя на том, что думает о Кларе – случись, не дай бог, что-то подобное с ней, Тео и Агнесс не пережили бы... Так, стоп, хватит. Не думать о них. Не думать о прошлом. Легко сказать – «не думать». А как не думать, если оно не отпускает? Как не думать? Рано он расслабился, решив, что всё изменилось за год с небольшим. И впрямь изменилось, но лишь отчасти. А впрочем, чего он хотел? Вряд ли получится забыть о своих злоключениях, но и относиться к ним по-другому возможно станет не сразу, ох не сразу… Лукас поморщился, чувствуя, как давит в солнечном сплетении, потянулся к стакану с ледяной минералкой и осушил его наполовину. – Ты что есть будешь? – донёсся до него голос Логана. О чём он? Какая нафиг еда? Лукас недоумённо уставился на него и только тогда понял: за всеми этими мыслями он напрочь забыл, что они вообще-то собирались ужинать. И подошедший официант уже принимает заказ. А он даже в меню не удосужился заглянуть. – Что ты будешь? – повторил Экхолз. Лукас чуть было не ответил «без разницы», но вовремя одумался. – Давайте без меню, – обратился он к официанту. – Большой стейк средней прожарки, с печёным картофелем, ещё одна бутылка минеральной, лёд и кофе, чёрный, без сахара. – Десерт? – Спасибо, не нужно. – И принесите ещё нам бутылку сухого красного, – добавил Логан. – Какое посоветуете? – «Маркес Де Рискаль», урожай 2010 года, – тут же бодро отрапортовал официант. – Отлично, давайте. – Ты разве не за рулём? – уточнил Лукас, когда официант, приняв заказ, отошёл от их стола. Логан махнул рукой: – Такси возьму. Лукас, ты ведь знаешь, мне за семьдесят, а насчёт детей я так и не сподобился. Не то чтобы я об этом сейчас жалею – упущенный шанс и всё такое. Не жалею. На свой счёт у меня иллюзий не было и нет, я не Роджер и был бы хреновым отцом, у которого нет времени и душевных сил на общение с детьми, на решение их проблем. Ни добра, ни ума это не прибавило бы ни мне, ни моим детям. Но это не значит, что я бревно бесчувственное. Такие вот новости всё равно выбивают почву из-под ног. – Прекрасно понимаю. Тем более когда это дети близких друзей. Логан горячо закивал: – Вот именно! Роджера я знаю, он, в конце концов, выплывет: максимум через месяц встряхнётся, поймёт, что Реджину не вернуть, и нужно как-то жить дальше. Ни опускаться, ни сводить счёты с жизнью не станет. Но без дочери для него это будет не жизнь. Существование – да. Скорее всего, уйдёт с головой в работу, чтобы ни о чём больше не думать. И как ему помочь, я не представляю. Посоветовать удочерить сироту? Или жениться снова? Возможно. Но советовать подобное можно будет только через год или два. Сейчас он об этом и думать не захочет. После гибели Алисии он о других женщинах и слышать не хотел. Потом начал об этом задумываться, но из соображений – девочке нужна мать. А полюбить кого-то так же, как Алисию, он не смог бы. А уж с дочерью подобное и подавно не пройдёт. – Честно, я не представляю, – покачал головой Лукас. – Никого нельзя заменить никем. – Это точно. Сейчас у него одна мысль – найти виновного в смерти дочери. А тут, похоже, действовал серийный убийца – Реджина не первая убитая с религиозным подтекстом. – Да, я читал об этом. – Небось, на «Tattle Crime»? – догадался Логан. – Да, там. Мне этот сайт знакомые показали. – Я часто его читаю, – признался Логан. – Даже виделся пару раз с этой Фредди Лаундс. Она человек своеобразный, не скажу, что очень приятный, но попробуй-ка быть ангелом с подобной работой. А в умении соображать и добывать ценную информацию ей не откажешь – ловкая девица, повсюду пролезет. От такого информатора я не отказался бы, но она сама по себе. Что ж, имеет на это право. Вот что ты сам думаешь о её размышлениях о деле Реджины? Им принесли заказанное вино, и Лукас воспользовался образовавшейся паузой – пока официант открывал бутылку и разливал вино по бокалам, он успел припомнить содержание статьи и немного подумать. И, когда официант отошёл, ответил: – Я не специалист, ничего такого не изучал и никогда не пытался что-то расследовать. Но похоже, что это действительно серия. И убийца верен своему стилю. Но только у меня такое чувство, что там не просто религиозный мотив, там есть что-то ещё. – Вот как. И что, по-твоему? – Не знаю, но это что-то личное. Он не ненавидит детей, тем более девочек. Скорее какое-то явление, что ли, которое их объединяет. Но вот насчёт явления соображений пока нет. Религиозный мотив бросается в глаза, даже нет – его словно нарочно под нос суют. Но это что-то вроде ширмы, упаковки, что ли. Логан смотрел заинтересованно, слегка прищурив левый глаз – верный признак, что его зацепило всерьёз: – Почему ты так думаешь? – Не знаю, как правильно сказать – слишком просто, что ли. Я, конечно, доказать этого пока не могу, но весь этот религиозный антураж – только попытка обратить внимание на само явление, объединяющее девочек. Извини, я плохо формулирую, – Лукас помолчал примерно полминуты, собираясь с мыслями, а затем его озарило: – Явление, которое может сопровождать религиозный фанатизм. – И что это за явление, по-твоему? – Я тут кое-что прочитал о религиозных сектах, где применялись физические наказания, больше похожие на пытки. Причём, возраст вообще не имел значения. А было и такое, что и связи с несовершеннолетними практиковались вовсю, даже считались привилегией особо просвещённых, – говоря об этом, Лукас не замечал, как его лицо исказилось от отвращения. – Возможно, убийца сам из семьи фанатиков, и в детстве порядочно хлебнул из-за этого. Да так, что дошло до помешательства. Логан задумчиво повертел в руках телефон, потом осторожно положил его на край стола: – Ты хочешь сказать, убийца таким образом пытается привлечь внимание не к религиозному фанатизму как таковому, даже не к сектантству, а к преступлениям в отношении детей? – Да, точно, – Лукас и сам уже понял, что именно эту мысль и пытался сформулировать. Им пришлось прерваться, потому что в этот момент подошёл официант с их заказом и принялся расставлять на столе тарелки с едой. Дождавшись, пока он уйдёт, Логан подлил вина себе и Лукасу и продолжил: – Думаешь, потому будет его легче вычислить и поймать? – Возможно, но не факт. Ведь даже то, что это серия, удалось выяснить только сейчас и благодаря тому агенту, Уиллу Грэму, на которого ссылается Фредди Лаундс. А ведь несколько лет никому это и в голову не приходило. – Тоже верно, – Логан отпил немного вина и снова замолчал, похоже, надолго. Лукас принялся за заказ, не сознавая вкуса – еда, на вид безупречная, казалась сделанной из картона. Уже второй раз его буквально носом суют в это дело, это ли не явный намёк? Хорошо, пусть, а на что намёк-то? Чтобы он занялся расследованием? Ну да, конечно. Самому-то не странно так ставить вопрос? Полиции и ФБР только его участия и не хватало, мало им своих людей. Которые, между прочим, специально этому учились, в отличие от него. Если уж за пять лет они едва продвинулись, то что он, дилетант законченный, сможет сделать? Нет, про свежий взгляд со стороны и прочая понятно, но кто сказал, что этот взгляд будет правильным? И снова это отчётливое ощущение о пазах и деталях разной формы. Хоть головой об пол бейся, не даёт покоя и всё тут. – Лукас, – он понял, что Логан обращается к нему и, похоже, уже не в первый раз. – Что это с тобой? – Знаешь, у меня ощущение, что я должен что-то важное понять, но не могу, – Лукас отложил нож и вилку, осознав, что всё равно лишился аппетита. – Ты про этих убитых девочек? – Да. И это не в первый раз. Как только начинаю об этом деле думать – и буквально преследует ощущение, будто я собираю паззл, но пытаюсь совместить детали не той формы. – Так-так, – Логан тоже перестал есть и снова принялся внимательно его разглядывать. – Знаю я нескольких частных детективов, у которых именно с этого всё и началось. С ощущения «что-то здесь не так, и хочу понять, что именно». А до этого кем только ни работали. – Иди ты, – отмахнулся Лукас, понимая, куда клонит Экхолз. – Отмахивайся на здоровье, потом посмотрим, кто из нас был прав. Ты хоть обратил внимание, что сказал пару минут назад? – Что я сказал? – «Я, конечно, доказать этого пока не могу». Пока. Улавливаешь? Да ещё и специально искал информацию о религиозных сектах. Ведь специально? Можешь не отвечать, по глазам вижу, что специально. – Ты на меня посмотри, какой я к чёрту сыщик. – А я и смотрю. Ты хоть одного сыщика живого видел? Я про полицейских не говорю сейчас. – Не видел. – А ты почём знаешь? – ухмыльнулся Логан совершенно по-хулигански. – На лбу ведь не написано. Про тех, о ком я говорю, тоже на первый взгляд и не подумаешь. А на счету уже десятки раскрытых дел. Ощущение «неправильного паззла» снова замаячило назойливой мухой. Да что ж ты будешь делать! – И что ты предлагаешь? – уточнил Лукас слегка раздражённо, выливая в стакан остатки минералки. – Заняться поисками серийного убийцы? – Я ничего тебе не предлагаю, Лукас. Ты ведь сам уже всё решил, разве нет? Ещё когда впервые об этом задумался. Решил… Ничего он ещё не решил. Да даже если вдруг и захочет – главный вопрос, почему? Что у него за мотив, если те девочки ему никто? Неужели только жалость к погибшим детям, которым бы ещё жить и жить? Это, несомненно, страшная трагедия, но, положа руку на сердце, разве первая и последняя, о которой он слышал и ещё услышит? Совсем нет. И если не стараться обмануть самого себя – он хочет этим решить свои личные проблемы. О которых он вроде бы начал забывать – по крайней мере, хотел так думать. Но мигом вспомнил, когда вдруг принял мёртвую Реджину Марлоу на фотографии за Клару Ларсен. Какие ещё намёки ему нужны? Прошлое рядом. И ситуация до ужаса напоминает пресловутого слона в гостиной. Вот и хватит делать вид, что никакого слона, то есть, проблемы не существует. Тогда, два года назад, он не смог защитить себя, не провёл своё расследование, хотя, может, и стоило бы. А он только злился, обижался и ждал, что всё прояснится и наладится. И прояснилось, но как-то криво. Ощущение собственной запачканности и досада на то, что не сделано, не оставляли его ещё долго. Засветить по физиономии тем, кто утратил чувство реальности – это, конечно, замечательно, но вообще-то полная ерунда по сравнению с реальными действиями. Что же: его нынешний зуд и желание разобраться в происходящем – это попытка компенсации за своё прошлое бездействие? Из оперы «лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть»? Возможно. Пусть так. Пусть всё сразу. Лукас поднял взгляд на Логана и уже спокойно ответил: – Да, решил. – А я и не сомневался, – Экхолз разлил оставшееся вино по бокалам. – Почему? – Лукас, не забывай, сколько мне лет и кем я всю жизнь работаю. Уж людей я видеть научился. Хоть иногда. Дания, Центральная Ютландия Муниципальный округ Орхус, Анника 27 декабря 2012 г. Если раньше фраза «ад на земле» имела для Оле Хенриксена очень размытое значение и сводилась большей частью к картинам эпидемии, стихийных бедствий, бомбёжек и так далее, то в последние несколько дней он на себе испытал, что это значит в обыденной жизни, в мирное время. И сделал вывод, что попасть в эпицентр взрыва было бы для него куда меньшим злом. Взрыв, в конце концов, не длится долго – раз, и всё кончено. А быть объектом всеобщей ненависти в посёлке, где все друг друга знают, совсем другое дело. Для него начался его личный, персональный ад. И конца этому не предвиделось. В тот день, когда его фотографии с Ребеккой только появились на «Фейсбуке», он так и не вышел на работу – просто не смог найти в себе силы выйти из дома. Телефон буквально разрывался от звонков и входящих сообщений, но заставить себя ответить хотя бы раз не получалось – он даже прикасаться к телефону боялся, словно тот мог взорваться в его руках. Оле просто сидел за столом, непрерывно курил и тупо пялился прямо перед собой, совершенно не представляя, что ему делать дальше, как действовать. Но, в сущности, что бы он теперь ни сделал, ему всё равно крышка. Вечером стало ещё хуже. Сумерки наступили неожиданно рано. Хотя, возможно, ему просто показалось, что рано – слишком уж не хотелось, чтобы наступал этот момент. Оле беспокойно бродил по дому, включив свет во всех комнатах. Но это решило проблему очень относительно: темноту удалось разогнать только в доме. А казавшийся теперь таким враждебным мрак на улице лишь сгустился, превратившись в желе. Казалось, он давит снаружи на стены и вот-вот раздавит и дом, и его самого, словно сухую яичную скорлупу. И пришёл страх другого рода: Оле казалось, обозлившиеся соседи следят за ним – его дом как на ладони. Он снова нервно заходил по комнатам, на этот раз выключая свет. За окном качались и поскрипывали от ветра чёрные голые деревья на фоне тёмного неба, раскинув ветви, словно костлявые руки. Слышались невнятные шорохи, потрескивание, будто кто-то ходил по твёрдому снежному насту прямо под окнами дома. Звуки неприятно царапали по сердцу. Оле встал, чтобы задёрнуть плотные шторы, и застыл. В глубине сада мелькнула человеческая тень. Метнулась за разросшийся куст шиповника. Человек, видимо, заметил в окне хозяина дома. И разобрать-то не удалось, мужчина это или женщина. Может быть, просто одинокий воришка пытался что-то стащить из сада? Ну да, как же, держи карман шире… Пригнувшись, чтобы его не было видно из окна, Оле подобрался к выходу из гостиной. Крадучись, пробрался в прихожую, проверил дверные замки – закрыто. Так же тихо прошёл в спальню, закрыл дверь на задвижку, залез, не раздеваясь, в постель и укрылся одеялом с головой. Но уснуть просто так не получилось – ему всё время казалось, что под окнами кто-то ходит. Даже пару раз вроде бы удавалось уловить обрывки чужого разговора – шёпотом переговаривались двое, видимо, прямо под окнами. О чём говорят? Оле изо всех сил напрягал слух, но так и не смог разобрать ни слова. Но даже думать не хотелось о том, чтобы встать и подойти поближе к окну. Однако интонации незнакомцев говорили сами за себя. Ничего хорошего. Задремать получилось только ближе к рассвету, когда от стен и оконных стёкол стала отступать удушающая плотная тьма. Плюс взяла своё банальная усталость. Утром обнаружилось, что закончились продукты, да и сигарет осталась всего пачка, и та начатая. Оле вынужден был признать, что, хочешь не хочешь, а придётся выбраться из дома хотя бы в магазин. И как теперь быть с работой? Он так туда и не позвонил, но теперь-то и там наверняка в курсе того, что произошло, а значит, его место уже свободно. Он всё-таки решил осмотреть сад, не особо, правда, понимая, что надеялся там найти. Маловероятно, что люди, ходившие под его окнами, оставили всё проясняющие следы. Если они там вообще ходили и это не плод его разгулявшегося воображения. Он обошёл дом, внимательно глядя себе под ноги. Ничего не нашёл. Впрочем, он не криминалист, не сыщик, откуда ему знать, как должны выглядеть улики, если это не очевидная вещь вроде ножа или пистолета? Следы от обуви он просто не разглядит – здесь повсюду либо твёрдая скользкая наледь, либо ледяная каша, которая если и удержит форму следов, то на очень короткое время. Ну и к чему эти изыскания? Понимая, что он просто тянет время, чтобы не выходить за пределы своего сада на ставшую враждебной улицу, Оле глубоко вздохнул и направился к гаражу – доехать в закрытой машине ему показалось безопаснее. И в этот момент увидел то, что старался и одновременно отчаянно не хотел найти. На двери гаража покачивалась на ветру завязанная крепким двойным узлом траурная лента. Нечего и говорить, что в магазин Оле заявился в совершенно взвинченном состоянии. Но и там было не лучше. При его появлении разговоры и какое-либо движение резко прекратились. Весь зал таращился на него. Оле, внутренне съёживаясь и стараясь не встречаться ни с кем взглядом, шёл вдоль полок с продуктами, машинально кидая что-то в корзинку. Но его деланое спокойствие явно проигрывало натиску чужой враждебности. Она превратилась в нечто осязаемое, почти материальное, и тяжело колыхалась вокруг него, словно болотная жижа. Во рту поселился привкус ржавого железа и какой-то тухлятины, а желудок сжимался в болезненных спазмах. «Вот интересно, ударит меня кто-нибудь или нет?» – подумал Оле, мучаясь от каких-то смутных, не осознанных пока ассоциаций. Никто не двигался с места. Зато на улице обнаружилось, что у его машины пробиты все четыре колеса, ветровое стекло облито краской, а на двери криво, уродливо нацарапано «Сдохни, сука!». Оглянувшись на здание супермаркета, Оле увидел, что на лестнице неподвижно стоят и с вызовом смотрят на него пятеро молодчиков лет по двадцать. Машину испортили они, это точно. А что он может сделать? Ничего. Их много, а он один. – Какого хрена ты уставился? – рявкнул высокий коренастый блондин в сером свитере, брюках цвета хаки и резиновых сапогах. – Вали отсюда, пока цел. Оле и самому страшно хотелось «свалить» немедленно, но на секунду в нём вдруг взыграл протест: – А ты здесь не командуй, – слыша свой голос как бы со стороны, он запоздало подумал, что совершенно зря нарывается, но почему-то ничего не мог с собой поделать – видимо, подавляемое напряжение искало выход и вот нашло. В самый неподходящий момент. – Че-е-его? – презрительно протянул коренастый. – Ничего! Думаете, за порчу чужого имущества вам ничего не будет? Тут камеры на фасаде магазина, не знали? – Насрать нам на камеры. – А на полицию вам тоже насрать? – исходя внутренней дрожью, Оле демонстративно вытащил из кармана телефон. – Давай-давай, звони. Тебя же первого и арестуют, падаль. Когда узнают, за какое дело твою тачку попортили. И скажи спасибо, что только тачку. За такое убивать надо. – Я звоню, – предупредил Оле. – Звони-звони, – ухмылялись оппоненты. «Они знают, что я блефую, – паника, охватившая его, стала такой сильной, что даже собственное тело Хенриксен почти перестал ощущать – он словно состоял из вибрирующего клубка нервных волокон. Голова неприятно гудела и страшно тянуло проблеваться. – Знают, что никуда я не позвоню, вот и издеваются». – Ну и что ж ты не звонишь? – подначивали его с крыльца магазина. – Боишься, что за четырнадцатилетнюю соплячку тебя самого упекут? Правильно делаешь, что боишься. Таким, как ты, и нужно бояться. – Я не знал, сколько ей лет! – истерично выкрикнул Оле, понимая, что оправдания не помогут. Ответом был взрыв издевательского, злобного смеха: – Прямо-таки, не знал он. – Я правда не знал! – Вот что, убирайся отсюда, пока не побили. И не суйся сюда. Оле сделал последнюю попытку огрызнуться: – Вы эту улицу не купили! Захочу – и буду соваться. – Да? – фыркнул коренастый. – Тогда потом не жалуйся. Понимая, что проиграл, Оле резко повернулся, чтобы уйти, и столкнулся с невысокой светловолосой девушкой. Она, видимо, только подошла, потому была не в курсе инцидента и его причины. Недоумевающе уставилась на пунцового от досады Оле, потом перевела взгляд на изгаженную машину и группу зубоскалов на крыльце и спросила низким, чуть хрипловатым голосом: – Что-то случилось? – Извините, – выдохнул Оле и, подхватив пакеты, быстро пошёл прочь. Ещё сутки прошли практически в полной изоляции, а потом ему дозвонился Матиас Халль, владелец магазина, и потребовал убрать со стоянки машину – во-первых, занимает место, не давая припарковаться кому-то ещё, а во-вторых, у неё совершенно непотребный вид, и любоваться на такое уж точно ни ему, ни покупателям не хочется. – Вот интересно, – завёлся Оле, раззадоривший себя славной порцией огненной воды, – ты хоть что-то сделал, чтобы помешать этим дебилам уродовать мою машину? – А почему я должен был им мешать? – холодно возразил Матиас. – Ты не тот человек, за которого следует заступаться. Оле бросило в жар и сразу же в холод. Чужое лицемерие поражало: – Ах ты, козёл помоечный… – протянул он с брезгливым удивлением, в котором уже вовсю сквозили ноты ненависти. – Полегче на поворотах, а то и схлопотать можно за оскорбление. – Да тебя природа уже оскорбила, двуличная ты гнида! – Оле ожидаемо сорвался, и остановиться уже не мог. Он ещё долго выкрикивал в трубку ругательства, пока понял, что ответом ему давно служат гудки отбоя. Вечером, снова выпив для храбрости, он попытался забрать машину со стоянки, но напрочь забыл, что колёса пробиты. Пришлось вызывать службу эвакуации. А время до их приезда – без малого час – провести под чужими недобрыми взглядами. Прибывшие, наконец, работники аж присвистнули при виде изуродованной машины: – Ни хрена себе, это кто же постарался? Да ещё на таком бойком месте? Оле не стал им ничего объяснять, угрюмо заплатил указанную сумму – благо на счету ещё оставались деньги, договорился об отправке машины в сервис и отправился, наконец, домой. Звук разбившегося стекла и глумливый свист за спиной заставили его резко остановиться и обернуться. На асфальте, всего лишь в паре метров от него, валялись разлетевшиеся осколки пивной бутылки. А на следующее утро к нему домой явился комиссар полицейского участка, Сорен Тиндердал. Несколько секунд он бесстрастно созерцал помятую физиономию, красные глаза и косматую шевелюру Хенриксена – для последнего не прошла даром бессонная ночь наедине с бутылкой «Аквавита» – затем продемонстрировал своё удостоверение и ровным голосом объявил: – Господин Хенриксен, мне нужно задать вам пару вопросов. «Неужели этот слизень Халль на меня нажаловался?» – аж задохнулся от ярости Оле, пропуская комиссара в дом. Но всё оказалось куда хуже. – Вчера мы получили по электронной почте видеофайл и фото откровенного содержания, – объяснил Тиндердал, разместившись в гостиной. – Хотите посмотреть? – Не надо! – резко отреагировал Оле, отлично понимая, о чём идёт речь. Сердце внезапно оказалось почему-то в горле и, бешено колотясь о его стенки, начисто закупорило доступ воздуха. Голова закружилась, и Оле едва не сел мимо стула. Ну теперь его точно арестуют. И упекут чёрт знает насколько. Наверное, в этих случаях полагается звонить своему адвокату, но у Хенриксена его отродясь не было, да тут и никакой адвокат не поможет. Но кто мог прислать это видео? И кто выложил фото на «Фейсбуке»? Неужели Эмма? Нет, она не могла, ей как раз не хотелось афишировать это и пачкаться самой. Значит, Ребекка. Больше некому. Камера стояла в её доме. – Это всё Ребекка сделала? – спросил Оле. – Ведь так? – Что «всё»? – заинтересовался Тиндердал. – Ну… всё это. И видео, и фото – их сначала отправили моей жене, потом выложили в группе на «Фейсбуке» и на «LiveLeak». Вы наверняка в курсе. Больше недели назад. – В курсе, – не стал отрицать комиссар. – Как только мы получили это видео и подробное сообщение, кто именно там фигурирует, с вашим точным адресом в том числе, мы провели проверку. Разумеется, публикации в Интернете мы тоже нашли и с вашей практически бывшей женой поговорили. Но, видите ли, Ребекка Торп никак не могла всё это проделать, потому что она умерла месяц назад от передозировки наркотиков. – Передозировки, – тупо повторил Оле, потом до него дошло: – Она что, была наркоманкой? Комиссар подтвердил: – Сидела на «крэке». – На чём? – Наркотик на основе кокаина, у неё дома был найден внушительный запас, так что вряд ли она его только принимала – скорее всего, и распространяла тоже. Впрочем, это не имеет отношения к делу. Что вы о ней вообще знаете? – Ничего. Только как её зовут… звали, и адрес. – Что ж, понятно. Этот адрес? – комиссар назвал посёлок, улицу, номер дома. – Да, этот. – Ребекка жила там вместе со своими официальными опекунами, двоюродными родственниками отца. Они и обнаружили тело, когда вернулись из поездки в Копенгаген, где провели около суток. Очевидно, именно в этот период вы и побывали у Ребекки дома. Опекуны, кстати, до последнего не догадывались о её наркозависимости, Ребекка хорошо умела притворяться. Это точно, Оле и сам бы в жизни не подумал, что девушка наркоманка. Видимо, ей от природы достался крепкий организм, и препарат ещё не успел отразиться на внешности. Но внешние признаки – это одно, а вот крупные траты не заметить куда труднее, потому что регулярное употребление наркотиков – дорогое удовольствие. Впрочем, комиссар, скорее всего, прав – она распространяла его, на кого-то работая, и ей платили за распространение товаром. Потому она и не тратила на него денег. – Но к тому времени, как всё это попало к вашей жене и в Интернет, Ребекка Торп была уже давно мертва. Вся эта история с рассылкой фото и видео – не её рук дело, господин Хенриксен. – А чьё же тогда? – Мы этого пока не знаем. Тот, кто это сделал, очень грамотно подчистил за собой все следы. Для того, чтобы отправить фото вашей жене, использовали так называемый «одноразовый» телефон с сим-картой, зарегистрированной на несуществующего человека. Письма на нашу электронную почту и публикации на «Фейсбуке» и «LiveLeak» были сделаны с анонимных аккаунтов, там целая цепочка левых ip-адресов… Впрочем, вам эти подробности ни к чему. Важно то, что при таких условиях шансы вычислить автора сообщений нулевые. Это настоящий профи и, похоже, вы ему крепко насолили. – Вы о чём? – Всё, что говорил полицейский комиссар, долетало до Оле как сквозь толщу липкого густого киселя, в который он словно погрузился с головой. Мысли ползали еле-еле. А встряхнуться, преодолеть противную вялость и отупение никак не получалось. – Человек, который это проделал, должен очень сильно вас ненавидеть, – терпеливо пояснил комиссар. – Не припомните, у кого могли быть основания для подобной мести? – Нет, я… Какая месть? Я ничего не понимаю. Вы сказали – Ребекка умерла. А больше никто не мог мне мстить. У меня нет врагов. – А вот выходит, что всё-таки есть. – Может быть, у Ребекки был парень? И он от ревности… – Насколько нам удалось выяснить, постоянно она ни с кем не встречалась, так что это отпадает. – Тогда я не знаю. Ничего не приходит в голову, – Оле сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и решительно выпалил: – Скажите, меня посадят? За Ребекку. Ей ведь было четырнадцать лет. Но, честное слово, я не знал этого. Она сказала, что ей девятнадцать, да и выглядела действительно взрослой, а требовать у неё документы мне и в голову не пришло. Ему показалось или в глазах полицейского мелькнула на секунду презрительная усмешка? Впрочем, подобную усмешку он теперь видел в глазах каждого. Без исключения. И никогда ему от этого не избавиться. Тиндердал ответил: – Не вы первый, кто так попадает в неприятности с несовершеннолетними. Что до суда – у неё не осталось близких родственников, только опекуны, с которыми лишь отдалённое родство и, мягко говоря, натянутые отношения. Им, в сущности, не было до Ребекки особого дела – они только формально выполняли свои обязанности, и то спустя рукава. Ждали её совершеннолетия, чтобы отправить на все четыре стороны. Сама Ребекка мертва. Так что некому подавать на вас в суд. Можно сказать, на этот раз вы выкрутились. Оле скривился, словно от резкой боли, прострелившей голову, и горько, надтреснуто рассмеялся: – Выкрутился! Как бы не так! Меня теперь сожрут с потрохами. Весь посёлок в курсе этой истории. Меня все ненавидят. Жена ушла. Да вы сами, небось, знаете. – Ну так, господин Хенриксен, вы сами в этом виноваты, – жёстко ответил комиссар. – Барышня Торп вас не силой в постель затащила. Примите совет: в следующий раз обязательно выясняйте, сколько на самом деле лет понравившейся девице. Иначе можно нарваться на куда более серьёзные неприятности. «В следующий раз», – угрюмо повторял Оле уже после ухода комиссара, снова заливая липкий страх «Аквавитом» и не чувствуя никакого облегчения. В следующий раз, скажешь тоже! И что за «более серьёзные неприятности» могут быть, если ему и так максимально хреново? За решётку не угодил, это да, но это единственное, в чём ему повезло. Из Анники придётся уезжать, продавать родительский дом, и это без вариантов. Здесь нормальной жизни точно не будет. Какая может быть нормальная жизнь, если каждый выход из дома теперь – пытка? Как сквозь строй приходится идти, и кажется, будто его хлещут кнутами, каждый взгляд бьёт наотмашь. Даже если со временем история потеряет остроту и его перестанут откровенно травить, никто больше не будет относиться к нему, как прежде. Снова шевельнулось внутри чувство «дежа вю», уже более навязчивое, почти приобретшее расплывчатые, но конкретные черты, словно сигнал будильника, запертого в сейф. Но разве с ним такое раньше было? Нет, не с ним. А с кем? Оле тряхнул головой. Впрочем, всё это уже не имеет значения. Мало, что ли, людей оказываются «изгоями поневоле»? Наверное, миллионы таких. Хотя в его случае – чёрта с два «поневоле». Никто его не заставлял спать с Ребеккой. Прав комиссар: не под дулом пистолета, чай, в постель полез. И возразить-то на самом деле нечего – формально он совершил преступление, и от тюрьмы его спасла лишь смерть Ребекки и безразличие её опекунов. То, что о её настоящем возрасте он знать не знал, дела не меняет. У него в любую минуту была возможность уйти. Нет, пошёл на поводу у своей похоти, вот и доигрался – кто-то поимел уже его самого. Да так, что врагу не пожелаешь… Твою мать! Как же он раньше этого не понял: Ребекка появилась в его жизни совсем не случайно! Да её элементарно наняли, чтобы она связалась с ним! Она же сама к нему подошла в этом чёртовом баре! А когда сделала своё дело, её почти сразу же убрали, ведь устроить передоз наркоманке проще простого. Оле вскочил с дивана и заметался по комнате. Господи, как всё просто. И ведь у него даже тени сомнения не возникло, что юная красавица им всерьёз увлеклась. Ему и в голову не пришло, что он, стареющий и не слишком привлекательный, совсем не богатый, ни при каких условиях не может быть интересен молодой девчонке. Если только девчонка эта не слепая или не страдает психическими отклонениями. Наверное, решил Оле, горько усмехнувшись, сыграли на неистребимом мужском самолюбии. Все они всегда готовы поверить, что их хотят. Самодовольство, граничащее с непроходимой тупостью… Он вернулся к столу, вылил в стакан остатки «Аквавита» и проглотил почти залпом. И не заметил, что спиртное уже перестало обжигать горло. Итак, его заманили в классическую «медовую ловушку». Причём, этот человек отлично знал их обоих. Видел их насквозь. И заранее был уверен, что Оле клюнет, а Ребекка ради денег не погнушается ничем. Так и вышло – переспала с ним перед камерой и глазом не моргнула. Или не знала о камере? Да неважно, знала или нет! Главное – тот, кто её нанял, получил снимки и видео, послал фотографии Эмме, а потом, чтобы добить его окончательно, ещё и выложил их в сети и настучал в полицию! И по всему выходило, что кто-то неизвестный по непонятным причинам просто взял да разрушил его жизнь. Раздавил его, лишил честного имени – просто размазал по полу, словно его и не было. И оставил его, ничего не понимающего, всеми ненавидимого, метаться в бессильном отчаянии. Как там сказал полицейский комиссар? «Человек, который это проделал, должен очень сильно вас ненавидеть». – Но почему… почему? – монотонно бормотал Оле, обращаясь к равнодушной стене за неимением другого оппонента. – По какому, собственно, праву?.. Стена, разумеется, молчала. Но, словно в ответ на его вопрос, на столе коротко просигналил телефон. Это пришло сообщение со скрытого номера. Оле нетвёрдой рукой разблокировал экран, открыл сообщение: «Ты это заслужил, скотина».