Your Hell Will Be My Heaven

Воздух, сухой и пыльный, приятной тяжестью оседает в груди. Подошвы истоптанных кед цепляются за горячий шершавый асфальт. Небольшие домики окраин Найт-Сити плывут призрачным маревом стараниями раскаленного оранжевого солнца, что уже плавно катится к горизонту. Невероятно жаркий конец мая даже для здешних широт. От духоты Ви уже начинало становиться дурно, в светлую макушку напекло, а тонкая свободная водолазка намертво прилипла к спине. В сознании его удерживало только редкое явление темно-зеленых пальм и вечно сухих кустов, далекий запах морской соленой прохлады и жужжание перегруженных городских артерий. С узкой пустынной улочки, застроенной домиками-близнецами, хорошо проглядывались затянутые смогом верхушки небоскребов и неугасающие даже днем яркие рекламные огни Центра и Корпоплазы. Как только солнце окончательно спрячется в безжизненные пески Пустошей, где-то по ту сторону суетливого муравейника, мегаполис будет готов переродиться и загудеть с новой силой. Ви лениво перебирал ногами, пытаясь запомнить каждую выбоину, каждую трещину на тротуарной дорожке, которая вела его домой. Парень с каким-то мазохистским удовольствием ловил лицом лучи этого раскаленного калифорнийского солнца, провожал взглядом заброшенные магазинчики, обрисованные ядовитого цвета баллончиками, никак не мог надышаться самим Найт-Сити — нефть с примесью отработанных газов фабрик; сдерживал себя, чтобы не пинать звонко от бордюра к бордюру ржавые банки из-под газировки и шелестящий мусор, без которого ландшафт Ранчо Коронадо выглядел бы неполноценно — горы хлама во двориках и облезшие, изъеденные коррозией остовы покинутых догнивать под кислотными дождями авто. Он пытался познакомиться с этим городом, понять его, почувствовать. Но тот в ответ лишь щерился битым стеклом витрин и серым шершавым бетоном, взрывался протестами и автоматными очередями, враждебно и заунывно выл вечерами полицейскими сиренами. Ви не оставалось иного выбора, кроме как мириться с новой действительностью. Какой бы временами жестокой и несправедливой та ни была. До дома оставались считанные шаги. Двор пустовал, гараж закрыт — отец снова поехал покупать запчасти на черный авторынок у границы. Ви загрохотал облезшей сетчатой калиткой. За соседским забором залилась лаем собака. — Мам, я дома. Парень скинул с нывшего плеча рюкзак, распутывая серые от дорожной пыли шнурки кед, и с облегчением ступил по прохладной плитке тесной прихожей вглубь дома. Он свернул направо, в сторону гостиной и небольшой обшитой пластиком кухни. Тихо бубнил бесконечными реалити-шоу старенький телевизор, сквозь прикрытые жалюзи пробивались лучи рыжего солнца, разрезая плотный, спертый воздух. В ярко-желтых полосах в хаотичном круговороте плясали серебристые пылинки. Ви плеснул из графина воды в свою щербатую кружку без ручки и жадно припал к целому краю. Взгляд зацепился за недопитый, еще исходивший паром стаканчик с кофе на высоком журнальном столике у потертого дивана, за еще не успевший потухнуть монитор старенького ноутбука. Мать снова весь день сводила в кучу счета по расходам мастерской, пытаясь придумать как им умудриться и дальше содержать их лавчонку, и не помереть с голоду, когда в конце месяца нужно будет отлистать Рику дань. Наверное, только после обеда смогла оторваться от дел и выбежать за кофе в закусочную у заправки, а сейчас отошла на второй этаж, развесить стирку. Ви четко уловил тонкий аромат бытовой химии. Может, не услышала как он зашел. — Мам? Заскрипели ступени, следом — паркет. Зашуршал под ногами лысый грязно-зеленый ковролин. Ви закинул рюкзак в свою комнату и остановился в проходе, прислушиваясь. Тишина, только где-то далеко за окном загудел мощным мотором подержанный спорткар. В комнате родителей пусто, на балконе — тоже никого. На втором этаже сильно накурено. Самая дальняя по коридору дверь приоткрыта. Ванная. Робкий стук. — Эй, ты занята? Так и не дождавшись ответа, парень толкнул скрипучую дверь. Она сидела на полу, оперевшись спиной о ванну. У худых длинных ног стояла полупустая пепельница, бликующая на свету толстыми боками, а в ней — пару окурков отцовских сигарет с отпечатками бледно-розовой помады. Ее левая рука лежала на бедре, поверх серых джинсовых шорт. Золотистые прямые волосы, в финальном сиянии солнца, ворвавшемся в комнату сквозь мутное мозаичное стекло небольшого окна, создавали над ее головой яркий горящий ореол, струились вниз по узким плечам и спадали на плотную майку. С левой стороны ее шелковистые пряди залиты кровью. Голова безвольно повисла на бок. Безжизненные голубые глаза смотрели прямо на него, грустно и отрешенно. Ее красивое, всегда умиротворенное, утонченное лицо залито кровью. За ней — белый пластик ванной. Залит кровью. Густой, темно-багровой кровью, стекающей жирными кривыми потеками на зеленоватую плитку. В расслабленных пальцах правой руки покоится массивный серебристый пистолет. Часы на полочке у раковины четко и монотонно отсчитывали секунды. Тик-так, тик-так. Вязкая теплая кровь с отвратительным хлюпаньем крупными каплями падала в темную лужицу. Кап-кап, кап-кап.

*

Острие ножа оставляет маленькие ямки-кратеры на гладкой поверхности кухонного стола. Матовая рукоять холодит кончики пальцев. Поднять повыше. Отпустить. Снова встрял в пластик и стоит гордо черно-стальным силуэтом, глубоко вгрызшись лезвием. Выдернуть. Раны бездушной мебели совсем не кровоточат, но Ви кажется обратное. Правая рука свербит мелкими, стянутыми тонкими корочками порезами. Чужие голоса с улицы и шелест сухих кустарников вводят в настоящий транс, а духота жаркого лета помогает погрузиться с головой в медитативный ритуал. Мягкий стук. Скрип стали о пластик. В отдалении гудит двигатель, звенят инструменты — отец занят работой. Теперь он всегда занят работой. Сейчас, думает. Вгоняет нож в столешницу и, ухватившись двумя руками, распарывает поверхность, поднимая в воздух облачко стружки. Острый. Ви уходит наверх, к себе, с тихим щелчком запирает двери. Долго стоит у окна и курит, осматривает пустынный задний дворик, слушает гул сто первого шоссе, вглядывается в незашторенное окно пустующего соседского дома. Так же пусто и на душе, и в голове. Абсолютное спокойствие, только жрет дыру в сердце невыносимая тоска. Он наблюдает, как с каждой затяжкой уголек загорается ярким желто-горячим свечением и так же резко тухнет. Дым обволакивает комнату туманом, попадает в глаза и жжет легкие. В горле ком, горят влагой щеки. Дым, да, он плачет потому, что в глаза попал дым. Он душит, это он просочился в голову, поэтому так больно. Он травит, травит, и Ви готов был глотнуть побольше этой отравы. Она излечит и после того, как станет невыносимо больно, станет так же невозможно легко. Он подставил руку под горячие лучи рвущегося сквозь створки окна солнца. Горячо, должно быть очень горячо, но он не чувствует. Сигарета истлела до фильтра и он вжимает уголек в запястье. Больно, должно быть очень больно, но… Не чувствует. Слезы покатились крупными солеными каплями, разбиваясь об ожог. Ничего. Должен же чувствовать хоть что-то. Злость, досаду, страх, обиду. Должен осознавать этот момент. Должен впитать последний раз бледно-зеленый блеск травы, теплый ветер в волосах, запах дома. Навсегда унести в памяти лица тех, с кем ему уже не увидеться. Но внутри пугающая пустота. Нож оттягивал карман весом своей сейчас значимости и важности. Ви присел на пол, солнечные полосы разрезали босые ступни. Порывы ветра поднимали в воздух пепел с подоконника, вздымая его к потолку, и опадал он медленно, кружил, как январская метель. Рукоять тяжелая и холодная, медленно нагревается в ладони. Лезвие легло точно на линию жизни, тянущуюся от края до края, беспрерывно. Горькая улыбка расползлась ненормально широко, вырвался смешок, а следом еще один, перерастая в тихие истерические всхлипы — какая же ирония. Лезвие входит глубже, разрывает тонкую кожу. Острый. Светлая липкая кровь собирается в складочках, стекает тонкими ручейками по локтю. Глубже. Режет у сухожилий на запястье, вспарывая голубые вены. Почувствовал — щекотно. Унимает чесотку новыми царапинами, рассекая тонкую молочную кожу. Стоит ли кричать? Нужно ли оставить что-то? Решил, что не имеет смысла. Ничего больше не имеет смысла. Кончик ножа входит глубоко у ямки локтя. Закружилась голова и взгляд туманится. Лезвие ползет дальше, встречается со старыми шрамами, раскрывает зияющую красным липкую рану. Пальцы дрожат, из горла вырывается болезненный хрип. Темнота накрыла полностью, шипованным покрывалом, зажигая каждую клетку тела болью и страхом. Звон металла об истертый пол. Красный теплый ручеек растекается океаном. Он точно слышит далекий шепот прибоя и свист ветра. Метель и холодные волны синего северного моря. Ви пробирает дрожью, пока он наблюдает, как порез расползается отвратительно широкой и длинной багровой расщелиной. Голова наливается тяжестью, веки слипаются, будто его полностью обливает вязкой кровью. Прилечь — сил нет держаться. За окном по небу плывут редкие пушистые облака. Так легко, блаженно и свободно. Ничего не имеет смысла. Он устал. Не прощаться, просто уйти.