Richter: Path 5 — Grace Davidson, Max Richter
(https://t.me/die_pie_is_alive/1349)
Пепел кружился в воздухе, равнодушный и мёртвый. Застывшая вселенная, убийственный мрак — и огонь вдалеке, бьющийся в самые небеса. Казалось, что языки пламени достигали облаков — оттого они были такими черными, словно обугленными, как жженый пух. Кэйа понимал, что своим дыханием он тревожит безмятежный вальс крохотных искорок. Как красиво и страшно было это зрелище… Кэйа зачарованно смотрел в небо, совсем не ощущая того, как быстро и легко из разума вытекают все мысли. Остался лишь он один — и горящая вселенная. Внезапно закричали птицы. Испуганные пожаром, они покидали ближайшие деревья, с шумом и гулом стряхивая снег с черных ветвей. Кэйа крупно вздрогнул, опомнившись, и ударил по бокам испуганного коня, заставив и его ринуться прочь. Дилюк резко выдохнул, будто забыл, как дышать. — Эльзер… — выдавил он из себя, и это был жалкий, болезненный и беспомощный звук, как обреченный всхлип покинутого ребенка. Кэйа боялся оглянуться. Его душу сковал животный страх: в одно мгновение он слился с лесом, ощутил биение его сердца, а вместе с ним — шорохи, стенания и крики птиц, треск и грохот сгорающего пристанища. Но самым горьким и уничтожающим ощущением стала чужая боль. То, как впился в него Дилюк, то, как Руби спрятала лицо на плече матери, то, как Аделинда роняла молчаливые слезы, отчаянно вцепляясь в поводья своей лошади, почему-то сводило Кэйю с ума. Внутри жгло так, будто горел не дом в чаще леса, а его сердце — в груди. Кэйа гнал коня вперед — совсем не жалея, пытаясь поскорее скрыться от преследующих его запаха гари и отчаяния. Но со временем ему все-таки пришлось прервать безудержный побег. Аделинда и Руби отставали. Конь перешел на галоп и только спустя пару мгновение замер, громко и устало фыркая носом. Кэйа переводил дух, тоже тяжело и загнанно дыша, словно сам мчался по лесу подобно борзой лошади. Сердце билось обожженной пташкой, ведь тоже хотело поскорее спрятаться от огня, бушующего во всем теле. Дилюк мгновенно спешился, оставив Кэйю в одиночестве, и без каких-либо слов скрылся за деревьями — на девственном снегу темнели лишь его глубокие следы. Аделинда и Руби все еще были на достаточном расстоянии, но Кэйа видел их издалека: уставший конь шел медленнее обычного, но все равно не останавливался перед поставленной задачей. Горечь скапливалась на кончике языка. Всепоглощающая темнота и призрачный запах огня заползали глубоко-глубоко под кожу. Было жутко, страшно, невыносимо тяжело, словно небеса в мгновении ока обрушились на землю, и ничто не могло предотвратить приближающейся катастрофы. Кэйа выдохнул облачко пара, прислушиваясь к ритму своего пульса, но вместо него услышал сдавленный стон из-за деревьев, за которыми пару минут назад пропала фигура Дилюка. В эту же секунду Кэйа спрыгнул с коня и рванул в сторону Дилюка прямо по его следам, делая широкие шаги и нервно стискивая рукоять меча на боку. — Дилюк? — позвал он, оглядываясь по сторонам, выискивая фигуру в черноте густого леса. Никто не отозвался, и это больно ударило по нервам, но Кэйа постарался не суетиться, чтобы не спутать свои следы со следами Дилюка. Применив силу воли и вынудив себя в очередной раз остановиться, Кэйа еще раз внимательно осмотрелся. Он пытался вывести мысли в нужное русло, услышать дыхание леса, но тревога внутри перебивала все посторонние ощущения. Хотелось вопить и метаться, как волку, неуклюже попавшему в капкан. Кэйа достал меч из ножен, чтобы почувствовать себя увереннее. — Дилюк! — снова крикнул он, более сосредоточенно осматривая деревья и снежные кусты. Переплетения инеевых ветвей напоминали немощные руки висельников. Это пугало, а точнее — напоминало о том, что смерть, как ребро Адама, была неотъемлемой частью мира вокруг. Наконец, чуть поодаль вновь послышались негромкие звуки и глухие удары, и Кэйа смог найти правильный путь, слепо ориентируясь в пространстве. Он увидел силуэт Дилюка, когда подошел к нему почти вплотную. Тот не обратил на него совершенно никакого внимания, будто Кэйи не существовало вовсе. Сквозь тяжелые тучи слегка просвечивалась луна, и лишь ее тусклый и скупой блеск помог Кэйе разглядеть эмоцию на мертвенно-белом лице Дилюка. Ярость. Безумная, охватывающая с головы до ног, горящая, но, увы, совершенно бесполезная и беспомощная. Дилюк походил на дикого зверя, обезумевшего от схватки с врагом, и всем своим видом источал чудовищную агонию и злобу. Его глаза страшно горели, сочились кровью и ненавистью ко всему на свете, но лицо оставалось таким же белым, как и всегда. Первой мыслью Кэйи стала необходимость куда-нибудь исчезнуть, желательно — навсегда. Если бы он хотя бы намекнул Дилюку о своем присутствии, то тот бы не думая снес ему голову. Потому Кэйа застыл ночной тенью и вспотевшими пальцами перехватил оружие, тревожась, что Дилюк и правда мог вихрем броситься в его направлении. Но когда Дилюк внезапно замахнулся, Кэйа не успел ничего предпринять — он окоченел, вцепившись в меч, и внутренне содрогнулся от ожидания жесткого удара. Однако удар Дилюка был предназначен не Кэйе, а твердому стволу дерева перед ним. Кэйа дернулся, попытался что-то выкрикнуть, но Дилюк опередил все его никчемные попытки, нанося все больше и больше яростных, неукротимых и бесконечных ударов. — Перестань! — Кэйа бросил оружие в снег, упирая ладонь в предплечье Дилюка, чтобы остановить его, но тот все еще был глух и слеп ко всему, что выходило за рамки его собственных эмоций. — Дилюк, дьявол тебя возьми, хватит! — кора дерева пропиталась мутной кровью, стекающей с истерзанных костяшек Дилюка. Ему было плевать — он не чувствовал физической боли и не слышал слов Кэйи. Ему было плевать — на всё, кроме убийственного отчаяния. Кэйа не мог осознать, что испытывал сам в этот момент, но зато ощущал каждую эмоцию Дилюка — и понимал его. А еще понимал, что сожаления не помогут, а сделают лишь хуже, заведут в тупик в лабиринте эмоций, обездвижат и затушат остатки надежды в душе. Тогда Кэйа с силой толкнул Дилюка в плечо. Затем еще раз и еще — крепче и ощутимее. Дилюк покачнулся, но все еще противился, стиснув зубы и сжимая окровавленные кулаки. Кэйа толкнул его в очередной раз, рыкнув от усилий и чужого упрямства. — Пожалуйста, успокойся! — вырвалось вместе со сбитым выдохом, когда Кэйа наконец-то отпихнул Дилюка в сторону, заставив его попятиться. Тот мотнул головой, и его горящие глаза засияли ярче и опаснее, но Кэйа не испугался молчаливого предупреждения в алом взгляде. Чудом сумев увернуться от ответного толчка Дилюка, резкого и слегка неловкого, Кэйа навалился на него всем весом и рухнул с ним прямо в снег. Их падение почти не чувствовалось — глубокий снег скрыл шум и заглушил боль от столкновения, — но сердце Кэйи все равно ухнуло куда-то вниз и задушенно затрепыхалось. Дилюк брыкался под ним, пытался скинуть с себя и яростно смотрел исподлобья, как обозленный зверь — на своего убийцу. Кэйа стиснул его запястья, с трудом контролируя чужие порывы, жмурясь от боли во всем теле и одновременно стараясь не нанести и без того раненому господину еще больше увечий. — Пусти меня… — зарычал Дилюк, впервые соизволив по-человечески заговорить, хотя все еще был безумен и убит своим горем. — Немедленно. — Я подумаю над этим, когда придешь в себя, — бесстрастно ответил Кэйа, принявшись закидывать его снегом, чтобы скорее привести в чувства. Снег проскальзывал за шиворот, морозил кожу, застилал глаза. Это, казалось, взбесило Дилюка еще больше, но холод действительно мог остудить даже самые пылающие эмоции. Кэйа прильнул к чужому телу, утопая в сугробах, дрожа от страха, холода и переизбытка чувств, но упорно не выпуская Дилюка из своего плена. Тот все еще сопротивлялся, но вдруг хрипло простонал, закрыл глаза и обмяк так быстро и внезапно, словно в него по самую рукоять всадили клинок. Кэйа взволнованно вскинул голову, разглядывая болезненное, измученное и все-таки порозовевшее лицо Дилюка. Он выглядел как воин, пораженный во время битвы: в собственной крови, навеки запечатленный в последнем бою. Но Дилюк был жив — его дыхание свилось с дыханием Кэйи, едва теплое и тихое. Кэйа опасливо выпустил чужие запястья из своей хватки, аккуратно вплел пальцы во влажные рыжие волосы и приподнял голову Дилюка над снегом. Склонившись над ним, все еще придавливая к земле, Кэйа прижался своим лбом ко лбу Дилюка и тоже прикрыл веки. Ему было все равно, что думал о нем господин Рагнвиндр в этот момент. Ему было все равно, оттолкнет ли, ударит ли, отвернется ли… Кэйа просто чувствовал его дыхание, чувствовал его тело и чувствовал жизнь. Чувствовал дрожь, боль, злобу, печаль и вину, которые текли по жилам Дилюка вместе с горячей кровью. Снег забивался под одежду и тут же таял, как будто Кэйа и Дилюк были двумя кострами, соединившимися воедино. Пожар… От этого слова бежали мурашки по позвоночнику. Кэйа судорожно вздохнул, приоткрыв рот, и Дилюк что-то хмыкнул себе под нос, будто на последнем издыхании. Кэйа незаметно посмотрел на него — забывшийся в этой долгой минуте, тот все еще не открывал глаз, и в самых их уголках Кэйа заметил слезы. Сердце зашлось в сумасшедшем ритме — Кэйа мог обезуметь так же рьяно и неистово, как и Дилюк, только лишь от происходящего сейчас. Дыхание сбилось. Руки сами собой притянули Дилюка к себе, крепче обвивая за шею и затылок, почти насильно вынуждая уткнуться себе в грудь. Дилюк обессиленно повиновался. О том, что он плакал, догадаться было нельзя. Кэйа словно обнимал убитого. Время утекало сквозь пальцы. Напоминая лепестки пепла, снег неохотно срывался с небес. В темноте белели снежные хлопья, как падающие звезды, рассекающие небо, и Кэйа наблюдал за ними словно со стороны. Он смотрел и видел самого себя, прижимающего Дилюка к груди, будто зритель, следящий за актерами на сцене. Этот момент напоминал картинку в детской книжке. Он был таким же зыбким, ненастоящим и надуманным, как и все сказки для детей. Как все истории о злых волшебниках, о принцах, о драконах, о всепрощающей любви и войнах между добром и злом. Это все было настолько просто и одновременно настолько сложно, как и бывает в подобных витиеватых сюжетах. Кэйа зябко поежился, чувствуя, как холод сковывает его тело. Алые волосы Дилюка напоминали огонь. Кэйа прижался к ним щекой, думая согреться. Ему было тихо… Мир перестал биться, метаться из стороны в сторону, сбивая Кэйю с ног. Он успокоился. В глубине леса кто-то кричал. Кэйе потребовалось немного времени, чтобы вспомнить, что Аделинда и Руби потеряли их из виду. Они наверняка переживали, а это было ни к чему. Кэйа это понимал. И Дилюк — тоже. Однако они оба не сразу смогли отреагировать на зов здравого рассудка. Дилюк медленно отстранился, отводя глаза и пряча лицо, как провинившийся юнец, которого поймали с поличным. Кэйа криво усмехнулся самому себе, пока пытался провести параллель между тем человеком, каким казался Дилюк в своем поместье, и нынешним беззащитным ребенком. — Кажется, привал немного затянулся, да, господин? — вздернув бровь, тихо сыронизировал Кэйа сиплым от холода голосом. Дилюк под ним мгновенно побледнел, как по волшебству, неловко пошевелился, пытаясь встать, но с Кэйей сверху это оказалось слегка затруднительно. Тот коротко рассмеялся, покачав головой и поднялся первым. Он протянул Дилюку руку. — Господин! — голос Аделинды стал громче, чем минутой ранее. Кэйа услышал, что она уже неподалеку, встревоженная пропажей сразу двух спутников. Дилюк нахмурился, а затем крепко ухватился за руку Кэйи. Когда он встал, то помедлил, прежде чем оборвать прикосновение. Кэйа сказал: — Дамы нас потеряли. Нельзя заставлять их ждать. Дилюк согласно кивнул и стряхнул с одежды остатки снега. Он как будто специально ничего не говорил, чтобы не начать еще более неловкий разговор. Но Кэйа почему-то твердо знал, что рано или поздно они придут к тому, что заговорят. О том, о чем нужно заговорить. Не сговариваясь, они пошли навстречу голосам Аделинды и Руби. Кэйа едва волочил ноги. Он был испит сполна, вымотан и убит всем, что происходило вокруг него. Желание рухнуть обратно в сугроб стало почти осязаемым, но приходилось опять и опять пересиливать самого же себя. Спина Дилюка была ровной. И в снегу. Кэйа почему-то улыбнулся. Аделинда с великим облегчением выдохнула, когда увидела своего господина целым и невредимым. Она быстро кивнула Кэйе, как будто чувствовала, что на самом деле случилось с Дилюком и чему Кэйа стал свидетелем. Дилюк прятал сбитые в кровь костяшки пальцев, чтобы лишний раз не волновать обеспокоенную и не менее опечаленную последними событиями Аделинду. Кэйа устал настолько, что даже не стал спорить о том, кто поведет в этот раз. Дилюк решил взять на себя эту ответственность. Путь возобновился. Кэйа словно лишился всех чувств, лишь оказавшись в седле и обхватив Дилюка за крепкую талию. Даже сквозь сонное марево он помнил, что нельзя держаться слишком сильно — ведь рана Дилюка еще не зажила. Кэйа почти ни о чем не думал, когда прислонился к широкой спине и, казалось, всего на мгновение задремал. Он не испытывал более ни страха, ни агонии, он просто существовал и существовал жалко и никчемно, как букашка, попавшая в стужу. Просто был. Лес молчал, погони не было, запах гари почти исчез, осторожно падал снег. Постепенно исчезало все — Кэйа отключался от изнеможения. Безумная встряска, вскрик и ржание лошадей неожиданно привели Кэйю в себя. Он даже не успел опомниться от забытья, как вдруг снова ощутил острую боль и горько отметил про себя, что скоро сам будет состоять из одной лишь боли. Всё произошло слишком быстро — Кэйа смог понять лишь то, что их конь куда-то проваливался, испуганно фырча и перебирая копытами. Вокруг буйствовала метель, ранее спокойный и тихий снег превратился в дикого лесного зверя, бушевавшего из-за нежданных гостей на своей территории. Снег, как туча мошкары, застилал весь обзор. Кэйа попытался оглядеться вокруг, но так и не увидел ничего, кроме снежного полотна. Напряженная спина Дилюка казалась единственным, что сейчас существовало и было осязаемым. Кэйа едва не выпал из седла, когда Дилюк лихорадочно дернул поводья — конь встал на дыбы. Кэйа лишь чудом смог удержаться. Лошадь отчаянно заржала, и Дилюк выругался сквозь зубы: — Черт, что за… — Осторожнее, там, впереди!.. — крикнула ни то Руби, ни то Аделинда. Кэйа попытался было перехватить поводья, но было уже поздно — конь, упираясь ногами, скатывался вниз по крутому склону. Кэйа вильнул вправо, когда лошадь занесло в сторону и заштормило. Снова безудержное ржание и судорожный выдох, как из-под купола, накрывшего сверху. Только спустя секунду пришло осознание, что все закончилось и закончилось, к счастью, не смертью. Кэйа скорее упал, чем выпрыгнул из седла, и не отдавая себе отчета присел на землю, даже не предпринимая попыток узнать, что случилось. С этим, тем временем, пытался разобраться Дилюк, озирающийся по сторонам: — Аделинда, вы в порядке? — крикнул он, поднимая голову. На поверхности виднелись копыта чужой лошади, но с трудом. Погода как будто подчищала за ними следы — и это было неплохо, однако чересчур болезненно. — Да! Господин, вы ушиблись? — глухо донеслось с поверхности. — Ну… — протянул Дилюк, проводя пальцами по разбитой губе. Видимо, он еще не знал, что его щека тоже была оцарапана. — Нет! Не волнуйся. — Хвала небу! Мы с Руби попытаемся к вам спуститься, чтобы помочь… Подождите! — Не надо, — едва слышно проговорил Кэйа. — Покалечатся ведь. Мы сами найдем дорогу как рассветет. Сейчас не видно ни зги, — он был уверен, что Дилюк слышит его, потому что алый взгляд был обращен на него — серьезно, внимательно и хмуро. — Аделинда, оставайтесь там! Мы в порядке! Это овраг, отсюда есть выход на пригорок чуть дальше. — Тогда мы… — но не успела Адиленда закончить фразу, как Дилюк тут же прервал ее: — Заночуем так. Лошади устали. Мы… тоже. — Господин, это опасно! — А что сейчас не опасно? На этот вопрос у Аделинды не нашлось ответа. Ей оставалось только согласиться, пусть и с сомнениями. Овраг был не очень глубоким, но обрывистым и каменистым. У подножья лежал свежий снег, но не такой рыхлый, как везде. Все днище было устлано полотном из заледенелой земли, почерневших листьев, веток и снега. Кэйа забился под выступ, где снега было меньше всего. Дилюк утихомиривал взвинченного и перепуганного коня, который то и дело стучал копытом, жалобно ржал и пожимал ушами. Кэйа, приобнимая себя за плечи, нащупал под боком дорожную сумку и меч, впившийся рукоятью в бедро. Стягивая с себя все, что мешало, Кэйа запустил руку в сумку и достал небольшой узелок с кормом для лошади. Подозвав к себе Дилюка, он отдал ему узел. Накормив животное, Дилюк ободряюще погладил его по морде, ослабил узду и оставил отдыхать средь белеющего оврага. Кэйа следил за происходящим рассеянно и устало, не в силах сконцентрироваться или хотя бы подумать, что нужно сделать, чтобы не отморозить себе что-нибудь в течение всей ночи. Взгляд умудрялся цепляться лишь за действия Дилюка: какие-то шевеления, ходьба, ненавязчивый шум, иногда — едва слышные вздохи. Кэйа то засыпал, то просыпался, и каждый раз, когда он приходил в сознание, то не мог понять, сколько времени прошло и где он находится. Один раз Кэйа очнулся под трещащий звук огня. Он прищурил глаз, пытаясь разобраться — действительно ли он видит костер или ему лишь кажется. Не казалось. Дилюк забрал дорожную сумку и развел огонь при помощи огнива и веток, найденных под сухими камнями. Сам он сидел у огня, грея руки, и выглядел… измотанным. Лицо — такое же красивое, как и всегда, хоть и с застывшей кровью на нем, — выражало глубокую и, очевидно, тяжелую задумчивость. Потемневший взгляд был недвижим. Кэйа придвинулся ближе к теплу, вытянул задеревенелые конечности и с наслаждением отдался бурному жару, исходящему от пламенных всполохов. Как счастлив он был лишь от одного взгляда на костер! Огонь игриво вился вверх, горячие искорки брызгали из стороны в сторону, потрескивали ветки. А ведь какое-то время назад Кэйа и Дилюк мчались подальше от такого же огня. Каким смертельным тогда он казался — хотя был точно таким же жгучим и ярким, как и этот. Кэйа невольно засмотрелся на то, как тени заигрались на лице Дилюка. Крупные, быстрые, они то скрывали долгий взгляд, то обнажали его. И ни разу взгляд не изменился — был таким же застывшим. Глаза Дилюка всегда напоминали пожар — ярко-алый, как кровь, сильный, неистовый, — но сейчас они совсем угасли, будто кто-то сумел укротить нещадную стихию. Кэйа терялся в мыслях, не в силах успокоить себя. И все мысли — о нем, о Дилюке Рагнвиндре, с которым так жестоко свела судьба, не пожалев ни сердца, ни достоинства. Кэйа умел скрывать себя — будто в тени, утопая в недосказанности, — показывал лишь то, что хотел. Но сейчас не мог. Возможно, из-за усталости, возможно, из-за боли, возможно… Из-за Дилюка. Ресницы Дилюка дрогнули, когда он перевел взгляд на Кэйю. Слишком внезапно, чтобы успеть спрятаться за безразличием. Кэйа чувствовал себя обнаженным перед ним, но не так, как прежде. Теперь он… желал этого. Обнажался сам, медленно снимая маску за маской. Ждал реакции, хотя даже представить не мог, какой она будет. Слишком сложно и слишком просто. Выдох Дилюка вылетел изо рта вместе с морозным дыханием. Кэйа прикусил губу, не решаясь оборвать зрительный контакт — потому что иначе больше не смог бы утонуть в нем. По телу прошелся жар, забурлила кровь, как кипящая вода, и, отнюдь, не из-за костра — из-за взгляда, глубокого, неподвижного — но уже живого. Дилюк сказал лишь одно слово, чтобы полностью обрушить на Кэйю все каменные стены, башни и преграды, которые так долго выстраивались между ними. Чтобы разорвать все цепи, словно они были тонкими нитями, и не более. Чтобы вся вселенная вдруг схлопнулась, вспыхнула белым проблеском — и упала в пропасть. И этим словом было: — Спасибо. Кэйа вымолвил негромкое, но ровное, без нотки ехидства или лжи: — Пожалуйста. На большее не было сил. Над головами забрезжил прозрачный свет утренней зари. Наступление утра ощущалось в туманной дымке, которая скользила вдоль земли и снега, по степенно синевшим стволам деревьев и особенно колючему и морозному воздуху. Лазурь утопала в поднебесье, сладкая, как сахарный сироп. Кэйа видел, как прекрасно это утро, но не мог оценить его по достоинству: горло саднило от холода, голова была зажата в тиски мигрени, а рассудок раздирали мысли — одна безнадежнее другой. Дилюк сидя дремал, съежившись и хмурясь даже во сне. Он был похож на нахохлившуюся птицу, не успевшую улететь на юг до начала морозов. Конь ковырял копытом в снегу и земле, пытаясь найти корешки или выжившие ростки, но безуспешно — все живое гибло под коврами из снегов. Ночь протекла быстро — стало светать всего спустя час. Выспаться в таких условиях все равно было невозможно — можно было лишь перевести дух и постараться не заболеть. Кэйа подхватил свой меч с земли, вновь закрепил его на поясе и вынул из сумки лепешки, чтобы позавтракать. Присев на пятки напротив Дилюка, он аккуратно прикоснулся к его плечу, пытаясь разбудить, но долго стараться не пришлось: Дилюк мгновенно распахнул глаза, будто и не спал вовсе, и вздрогнул по инерции. — Эй, господин, все хорошо, — тут же успокоил его Кэйа, заметив, как заметался алый пожар разбуженных глаз Дилюка. — Вот, поешь, — он всунул ему в руку лепешку, а сам поднялся, чтобы подготовить коня к дороге. Держа хлеб в зубах, Кэйа крепко закреплял снаряжение, которое за все это время успело покоситься, пока лошадь, предчувствуя тяжелый путь, недовольно хлестала хвостом. Дилюк все это время не сводил с Кэйи глаз — и это было ощутимо. Сражаясь с желанием спросить Дилюка прямо в лоб, в чем же дело, Кэйа почему-то понимал, что еще не готов узнать правдивый ответ. Напряжение между ними прервала Аделинда, позвавшая их сверху. Она, Руби и их лошадь тоже уже были готовы двинуться дальше. Пока они шли, все еще не залезая на коня, а ведя его за собой, напряжение вновь возросло. Дилюк молчал, Кэйа — тоже, но не потому, что им не хотелось говорить. Наоборот, из-за того, что говорить хотелось — но не здесь и не сейчас. Из оврага они выбрались, когда солнце взошло почти на середину неба. Холодные лучи совсем не грели — лишь слепили глаза и блестели на сугробах, как драгоценности. Поравнявшись с Аделиндой, Кэйа и Дилюк оседлали коня — снова повел Кэйа, ведь была его негласная очередь, — и направились на север. По словам Аделинды, именно там находились проселочные дороги, по которым можно было выехать за территорию земель Рагнвиндров. — Думаю, если Эльзер останавливался где-то на ночь, то он примерно на таком же расстоянии, как и мы, — предположила Аделинда, и Дилюк как-то слишком громко согласился с ней: — Да. Хотя он мог опередить нас... Ведь у нас были некоторые заминки. Руки Дилюка, бледные, с красными костяшками, сильнее сжались на животе Кэйи, коротко дрогнув. Кэйа стиснул челюсти, с силой упираясь пяткой в стремя, чтобы затушить огонь негодования и яростной боли. Дилюк ведь понимал, что Эльзер мог не выжить. Просто не говорил — не хотел убить Аделинду своими словами, хотя сам медленно и верно погибал от этого осознания. — Надеюсь, с ним все хорошо, — тихонько добавила Руби, пряча взгляд под капюшоном своего плаща. Она обняла Аделинду сзади — нежнее, чем, пожалуй, хотела. Кэйа не знал, куда ему деться из-за сочувствия, лишь уловив краем глаза это трепетное движение Руби, будто она невольно пыталась поддержать мать. Больше об Эльзере не говорили. Только вот Кэйа чувствовал всем своим нутром: пусть и не говорили, но думали. Тишину прорезал лишь крик птицы, кружащей над лесом. Кэйа почувствовал у себя за спиной, как Дилюк вскинул голову, словно хотел рассмотреть ее — возможно, крылатую хищницу, — и узнать, кто же стал ее жертвой. Тем временем лес стелился нескончаемым лабиринтом, из которого хотелось поскорее выбраться и вздохнуть полной грудью. Кэйа устал от неровных рядов деревьев, сугробов и, главное, ото тьмы, которая была здесь полноправной хозяйкой. Несмотря на солнце, бестелесной звездой сияющей в небе, мрак все равно плутал меж стволов и гортанно рычал в глубине распахнутой пасти леса. В ушах свистела опасность: крадущаяся, подглядывающая, настороженная. Чуть что — и выпрыгнет из-за ближайшего дерева и утащит в чащу на съедение голодным хищникам. Кэйа даже не задумывался, насколько страшно может быть при свете дня и без очевидной угрозы, стоящей над душой. К его родовому поместью тоже, разумеется, прилегали земли — и небольшой лесок, где водились фазаны, лисы и зайцы. На охоте с отцом лес казался неразгаданной тайной, где каждый оползень — дело рук какого-то волшебного существа, притаившегося за кустом. Кэйа скакал средь деревьев с арбалетом наперевес, громко смеялся и спугивал дичь. Конечно же, получал выговор — но не переставал веселиться. Потом, чуть повзрослев, он вел себя сдержаннее и действительно увлекся охотой. Отцу быстро надоедало это занятие, если долгое время не удавалось сорвать куш, но Кэйа был терпеливее него. Дайнслейф учил его: «Тогда, когда нервы натянуты до предела и кажется, что все бесполезно и напрасно, нельзя опускать оружие — иначе упустишь самый большой трофей». Кэйа уже тогда понимал, что этим советом можно было — нужно было! — пользоваться не только на охоте. Наверное, именно Дайнслейф и взрастил в Кэйе это бесстыжее упрямство. Думать о своем прошлом все еще было тяжело. Сердце, пусть и окрепло, все еще жалобно отзывалось на любое счастливое воспоминание, связывающее Кэйю с домом, отцом и наставником… Дайнслейф… Все ли у него в порядке? Смог ли он вывести Ниала на нейтральные территории? Нашли ли они общий язык и смогли ли поладить? Не ранены ли? Кэйа не знал, когда ему будет доступен хотя бы один ответ на все вопросы. Дайнслейф — да и Ниал, — были не из тех людей, кто сильно привязывался к прошлому, в отличие от самого Кэйи. Поэтому было так сложно отпускать… — Слышите? — голос Аделинды звенел от странного предчувствия. Она не смотрела по сторонам, лишь прислушивалась. Ее лицо утончилось, взгляд сощурился, осанка подобралась. Кэйа задышал тише, пытаясь высмотреть какого-то зверька или птичку, привлекших внимание Аделинды. Действительно, где-то в небе снова закричала уже знакомая птица. Но на этом шум не оборвался. — Что это такое? — задумчиво произнес Кэйа, услышав, как что-то шуршит за деревьями. Он оглянулся на Дилюка, немо спрашивая, что предпринять — остановиться или, наоборот, рвануть вперед. Губы Дилюка были сжаты, лицо — бледно, лишь на щеках пестрел морозный румянец, в глазах — самые худшие ожидания. Совершенно инстинктивно все ощущения свелись к уверенной тяжести меча в ножнах. Волоски на затылке встали дыбом, будто кто-то направил в шею стрелу, рвущуюся с тетивы. Кэйа аккуратно ударил коня по бокам, ускоряя шаг и пытаясь не издавать слишком много звуков. Аделинда сделала то же самое. — Это они! — раздался крик. — Рагнвиндр и Альберих! Кэйа едва не сошел с ума, удерживая сердце в груди от сковавшего его ужаса. — Но! Пошел! — воскликнул он, уже сильнее ударяя коня и прорываясь вперед. Конь тонул в снеге — и никак не мог набрать необходимую скорость, и неуклюже, с надрывом, пробирался через белеющее пространство. — Стойте! — кричали сзади — это был не один голос, а уже несколько. — Догоняйте их! — Аделинда, не отставай! — бросил было Кэйа, направляя коня в сторону, где, казалось, лес был чуть гуще, чтобы запутать преследователей. — Разделимся — и встретимся, как собьем со следа этих уродов. Аделинда воинственно кивнула, разворачивай коня чуть в сторону. Дилюк вжался в спину Кэйи своей грудью — и Кэйа ощутил его бешеное сердцебиение, тяжелое дыхание. Из-за этого хотелось мчаться еще быстрее. — Догоните господина Рагнвиндра чего бы вам ни стоило! — донесся приказ. Кэйа ударил поводьями, налегая на коня, словно таким образом мог помочь ему двигаться легче и быстрее. В один момент казалось, что оторвались. Но Кэйа не сбавлял ходу — летел все дальше и дальше, как будто за ним тянулась целая армия вооруженных фатуи. Дилюк принялся оглядываться, а затем сказал: — Остановись. Где Аделинда? Кэйа с большой неохотой слегка замедлился, а затем вовсе затормозил коня, ведь Дилюк, полностью нависнув над его спиной, забрал поводья в свои руки. Кэйа неощутимо откинулся на крепкую грудь и перевел дыхание. — Думаешь, мы ушли дальше? — спросил он тихо, прикусывая губы почти до боли, совершенно ее не ощущая. — Я понятия не имею, где мы. — Дождемся, — Дилюк говорил уверенно, без сомнений и лишних мыслей. Но ведь Кэйа все еще чувствовал, как бьется его сердце. Ранено, подстрелено, испугано… — Дождемся… — повторил Кэйа, не желая спорить, хотя разум вопил о том, что нужно бежать, бежать, бежать. Ждали почти не шевелясь и не дыша. Наконец, знакомая лошадь Аделинды зачернела на фоне снега. — Оторвались? — спросила она, заглядывая в лицо ни то своему господину, ни то Кэйе. Они оба синхронно кивнули и поехали дальше — но уже не так медленно, как до погони. Теперь их преследовали лишь навязчивые крики птицы, все еще парящей в небе. Но не успели проехать и мили, как снова услышали чужие голоса. Отъехав на расстояние и укрывшись за россыпью деревьев, они остановились, чтобы дождаться, когда преследователи уйдут. Кэйа прикусил губы настолько, что вниз по подбродку стекла капля крови — горячая, как раскаленный жидкий металл. — Где они?! Упустили! Черт бы вас всех взял, ищем уже вторые сутки! — Спокойнее! Они не ушли далеко — смотри по свежим следам. — Все давно спуталось! Вы сами стерли следы, пока пускались в разнобой! Я же говорил… Птица над лесом закричала так, будто боролась с невидимыми силами. Причем не на жизнь, а на смерть. Кэйа задрал голову и увидел, как, расправив крылья, птица бросилась вниз — словно хотела разбиться. Она падала камнем, все приближаясь и приближаясь. Преследователи тоже замолчали, удивленные происходящим. Дилюк вздрогнул от пришедшего ему в голову осознания: — Венесса… — прошептал он одними губами. Кэйа его услышал. Почти перед самой землей птица поменяла курс и закружилась вокруг деревьев, которые скрывали притаившихся Кэйю, Дилюка, Аделинду и Руби. Лошади заволновались, зафыркали — и это стало ошибкой. Медленно, с филигранной осторожностью беглецов окружили со всех сторон. Кэйа охнул, конь попятился назад, а Венесса как ни в чем не бывало опустилась своему хозяину на плечо и еще раз крикнула, словно ставя точку в конце предложения. — Именем госпожи Лоуренс, остановитесь!