Кэйю почти затолкали в гардеробную, не дав вымолвить ни единого слова. Анетта дрожащими руками плотно закрыла за собой дверь, а Келл педантично зашторил окна прежде, чем зажечь свечи, расставленные по всему периметру. Когда комната озарилась мягким светом, Кэйа ошарашенно вздохнул. Посреди гардеробной, как единственное в своем роде произведение искусства, стоял облаченный в костюм манекен. Кэйа, не веря тому, что видит, покосился на Анетту, замершую рядом с ним в тихом, но многозначительном упоении. Когда к ним присоединился и Келл, с молчаливым удовольствием смерив свое творение, Кэйа наконец-то смог воспроизвести вслух вертевшуюся на языке фразу:
— Это мираж или сон… — он протянул руку, чтобы дотронуться до шелковой ткани, но так и не смог, боясь, что это видение испарится, как туман на рассвете.
— Нет, павлинчик, — Анетта, не отрывая взгляда от манекена, медленно покачала головой. — Это искусство. И сегодня ты станешь его непосредственной частью.
— У нас мало времени, — поторопил Келл, вытягивая их из плененного забвения. — Надо сделать все быстро и бесшумно. Кэйа, ты готов?
Кэйе нужно было еще немного времени, чтобы полностью осознать происходящее. Но пока, в состоянии аффекта, он не мог сделать ничего, кроме как нервно кивнуть. Он заставил себя пару раз глубоко вдохнуть, но все никак не мог сосредоточиться. Он был не в силах насмотреться на наряд, в который ему предстояло облачиться. Анетта взволнованно, но настойчиво подтолкнула его к ширме.
Все действо происходило в взволнованном ритуальном молчании, будто Кэйю готовили к какому-то тайному обряду. Порой лишь слышались восхищенные вздохи и аханья Анетты. Это уже о многом говорило, но Кэйа всё равно боялся даже мимолетом взглянуть на себя в зеркало; он был не в состоянии поднять взгляд на Келла и Анетту, страшась увидеть на их лицах разочарование или досаду. Чувство щемящей благодарности стискивало заходящееся в бешеном ритме сердце. Внешне Кэйа сохранял неколебимое спокойствие, подставляясь под наряжающее его руки, но внутри сгорал дотла, а после воскресал, как феникс. И снова сгорал.
Словно статный исполин, дом стоял на страже покоя всего имения. Сверкающий, подобно ограненному алмазу, он манил к себе, обещая изыски развлечений и веселье, но при этом внушая любому, кто ступит на его порог, бескомпромиссное почтение к своим стенам. Всё вокруг сияло и искрилось, будто нарисованное блестящими красками или выточенное из драгоценного камня талантливым мастером. Казалось, мир вокруг свёлся к единственному месту — к поместью Рагнвиндров. Снег, как самая красивая декорация, переливался под светом фонарей и походил на настоящий горный хрусталь. Воздух стал прозрачнее и слаще, точно снова пыхало лето и в прекрасном саду во всю цвели розовые кусты.
Впервые за долгое время ворота поместья вновь были так широко открыты. И на подъездную дорожку одни за другими заезжали кареты, экипажи, повозки и брички; мелькали восторженные румяные лица, платья и костюмы, шубы и муфты, маскарадные маски и восхищенные улыбки. Врата Рая были распахнуты, и каждый грешник мог ступить в Эдем, чтобы вкусить воистину божественного наслаждения.
Кэйа явился к господскому дому тогда, когда внутри уже шумел и веселился долгожданный бал-маскарад. Музыка громыхала в такт сумасшедшему сердцебиению, огни трепетали, как трепетали обостренные чувства. Кэйа тушил хладнокровными мыслями вырывающуюся наружу ехидную усмешку, потому что боялся быть сразу же рассекреченным. Даже маска не смогла бы скрыть его фирменную ухмылку. Но как же сильно хотелось усмехнуться, а лучше — рассмеяться.
Тяжелые двери, знакомые до боли, распахнулись перед ним, как перед приезжими гостями — ворота. Только теперь эти двери манили и завлекали, а не отталкивали. Кэйа так яростно хотел сбежать… А теперь так яростно хотел остаться еще на одну ночь.
Он сделал шаг, вспоминая, как пришел сюда для первой встречи с Дилюком. Как тогда был растерян и озлоблен. Как тогда ему хотелось скулить, подобно раненому псу, но он держался. Как держался и в этот момент.
Слуги и стражи в холле склонили перед ним головы, как перед своим господином, и внутри Кэйи все подпрыгнуло от восторга. Он изящно взмыл полами своего утепленного плаща прежде, чем скинуть его с плеч.
Из томного полумрака он ступил в бальную залу, в которой звучала из юности знакомая мелодия вальса, и небрежным взмахом руки высвободил струящиеся шелком рукава. Ткань, унизанная миллионом блестящих камней, вспыхнула серебряным огнём, стоило Кэйе лишь сделать шаг. Шлейф, ниспадающий вдоль спины, мягко обволакивал каждое его движение, украшенный мастерски вышитым узором, который повторялся и на наружном корсете, туго затянутом на талии. Глубокий, как воды океана, синий цвет притягивал к себе взгляды, но серебро и полупрозрачный шелк сглаживали резкий оттенок. Костюм напоминал безбрежное море, покрывшееся тонкой плёнкой льда. Невысокий, но ощутимый каблук звонко стучал по мрамору. Кэйа был похож на человеческое воплощение снега, спокойного и холодного. Но яркий акцент — маска из укороченных разноцветных павлиньих перьев, — разбивал утонченный образ в пух и прах — и Кэйа вместо умиротворенного снега становился экзотической птицей, расправившей свои крылья. Келл и Анетта не ошиблись: стоило Кэйе лишь появиться — все взгляды устремились в его сторону. Самодовольство вязкой патокой растеклось по сердцу, обволакивая и облегчая боль, которая саднила и ныла все то время, которое Кэйа провел в плену у Дилюка.
Пестрые наряды, безусловно, овладевали вниманием. Но Кэйа не сводил взгляда лишь с одного человека, которого заметил сразу же, как только оказался в зале. На самом деле, Дилюка было трудно не заметить. Как настоящий король всего празднования, он следил за людьми свысока, стоя на возвышении, к которому с двух сторон вели белоснежные мраморные лестницы. Кэйа не удивился бы, окажись за спиной молодого господина королевский трон. Не удивился бы, окажись молодой господин злым вампиром, прямо как из детских сказок, или тем самым легендарным Артуром, доставшим из камня зачарованный меч. Дилюк выглядел потрясающе и ужасающе одновременно, соединяя в себе все то, что так любил и презирал Кэйа: красоту, жестокость, власть, доброту и щедрость; несовместимые качества, которые по законам логики просто не могли сосуществовать вместе. Но в этом был весь Дилюк. Красивый, как сам дьявол, он наблюдал за этим праздником жизни. Кэйа снова поборол усмешку — он ведь совсем недавно сравнил поместье Рагнвиндров с Раем. Это был Рай, которым управлял сам Дьявол.
Рядом с Дилюком, будто могущественная шахматная фигура, стояла молодая девушка. Ее волосы были собраны в высокую аккуратную прическу, аристократичные черты лица были заметны даже издалека — настолько они были выразительны и узнаваемы. Эола Лоуренс, в умопомрачительном пышном платье, как бутон распустившейся розы, занимала почетное место подле господина. И она, совершенно очевидно, ненавидела всё то, что было вокруг. Кэйа знал. Почему-то это заставляло его верить в то, что происходящее в поместье — не больше, чем театральная феерия. Возможно, он думал так лишь потому, что тоже хотел сыграть какую-то роль в этом спектакле.
Гости, как в прежние времена, бушующим морем заполняли зал. Стоило лишь на секунду утонуть во всеобщем ажиотаже, так сразу же появлялось ощущение, будто все было как прежде: на возвышении стоял не Дилюк, а Крепус, где-то строил планы господин Альберих, пряча истинные намерения за очаровательными улыбками, а двое детей, взявшись за руки, бегали по дому и искали приведение. Но реальность была не так сладка, как быль. Хотя сейчас Кэйе казалось, что его душа наконец-то успокоилась, лишь заслышав музыку оркестра и ощутив дурманящий хмель вина.
Кэйа с удовольствием осушил несколько бокалов непревзойденного напитка, смакуя на языке вкус, а потом улыбнулся какой-то красивой девушке в алой маске. Он пригласил ее на танец, покорив лишь одной усмешкой, и закружился вслед за парами в вальсе, будто был неотъемлемым мазком на прекрасной картине. Он танцевал безупречно, так, будто никогда не переставал. Так, будто не покидал своего дома, не лишался титула, не становился посмешищем и не терпел унижения. Так, будто он все еще был отцовым принцем, молодым Кэйей Альберихом, наследником одного из знатных родов. Пожалуй, сейчас Кэйа мог хотя бы не мучить себя тяжкими мыслями. Вино помогало забыться, прекрасные дамы радовали его своим присутствием, а личность, скрытая по правилам маскарада, не норовила быть раскрытой.
Пока Кэйа не заметил знакомое лицо, пусть и прикрытое аккуратной маской. Волосы девушки сияли белым золотом, голубые глаза — нежные аквамарины, все такие же целеустремленные и непреклонные, какими Кэйа их помнил. Это была Джинн Гуннхильдр, дочь Фредерики, облаченная в строгое элегантное платье, с мантией своего клана, гордой волной спадающей с плеч. Джинн стояла рядом со своей матерью, принимала приветствия и подавала руку знакомым, которые все-таки узнали под маскарадной маской наследницу самого старейшего и самого принципиального клана страны.
Вот и Кэйа узнал ее, но не только из-за лучистых глаз и золота волос. Ее стать была такой же фирменной, как ухмылка Альберихов. Это был некий знак отличия, который не мог повторить больше никто. Джинн улыбалась краешками губ, кивала и обменивалась будничными фразами с остальными гостями. Ей было совсем не весело, в отличие от остальных, но она не подавала виду. Фредерика держалась более расслабленно, но не менее строго. Она — светская львица, которая хладнокровно могла откусить голову любому, кто, шутки ради, засунет ее в львиную пасть. Именно поэтому вокруг Гуннхильдров всегда стояла напряженно-вежливая атмосфера, тягучая и настораживающая.
К Гуннхильдрам относились с осторожностью и уважением, которые, отнюдь, были напущенными и вынужденными. В то время как другие семьи вели ожесточенную войну друг против друга, пытаясь завладеть землями и властью, Гуннхильдры всегда придерживались нейтралитета. Казалось, они строили свою собственную, только им понятную империю. Фредерика отказалась участвовать в совете аристократии, примкнув к формальной власти — Магистру, который со временем утерял авторитет. Несмотря на то, что Магистр все еще считался главой страны, именно аристократы принимали все основные решения, оспорить которые можно было лишь очередной кровавой бойней. Никто не мог понять позицию Гуннхильдров, ведь они были влиятельны и сильны, и, если бы Фредерика захотела, то подмяла бы под себя каждого, кто встал бы на ее пути к власти. Но она не хотела. И это в свое время вызывало вопросы даже у отца Кэйи.
С Джинн Кэйа общался редко и деликатно, но при этом все равно испытывал к ней странную нежность, будто их объединяло что-то общее. Возможно, целеустремленность в их голубых глазах и была этим «чем-то». Дождавшись, когда закончится очередной танец, Кэйа грациозно поклонился обеим дамам из клана Гуннхильдр и предложил Джинн руку.
— Простите мне эту маленькую дерзость, леди, — он улыбнулся, обнажив белоснежный и острый ряд зубов. — Госпожа Гуннхильдр, позвольте украсть вашу очаровательную дочь на один танец.
Никто из них еще не успел заподозрить чего-то неладного, как Кэйа уже повел молодую госпожу Джинн в сгущающуюся середину зала. Прогремело вступление — и музыка вновь заполонила дом.
Джинн танцевала четко и уверенно, и Кэйе было непонятно, кто из них ведет в этом танце. Тонкий стан под его ладонями походил на обнаженный кинжал, который мог полоснуть по плоти, если бы Кэйа дал хотя бы малейший повод. Они танцевали без слов, но Кэйа чувствовал, каким многозначительным было это слегка озадаченное молчание Джинн. Когда танец почти закончился, она, наконец, проговорила:
— Кажется, мы встречались раньше. Но я никак не могу Вас узнать… — она нахмурилась. Хоть это и не было видно из-за маски на ее лице, Кэйа почувствовал это в звучании ее серьезного голоса. — Простите мне мою невнимательность. Как Ваше имя?
— Если я скажу, леди, то разве это будет честно? — Кэйа мягко сжал ладонь Джинн, когда им предстояло сделать очередное танцевальное движение. — Все-таки это маскарад. Он должен быть полон тайн.
— Но мне хочется знать, кто подарил мне этот замечательный танец.
— Не такой уж он и замечательный. Мы пару раз запутались в моем шлейфе. Забавно, правда?
— Это того стоило, — Джинн, как всегда, скромно улыбнулась. — Я обычно не говорю это мужчинам, но вы очень красивы. Полагаю, что вы пригласили меня по какой-то определенной причине, ведь просто так ваш выбор не пал бы на меня, дорогой таинственный господин.
— Вы ошибаетесь, — Кэйа покачал головой, искренне умиляясь Джинн, но все равно чувствуя сталь в ее словах. — Ваши глаза так потрясающе сверкают, я не смог не обратить на них внимание. У меня нет никаких корыстных побуждений, верите? Я просто пленён.
Джинн с легкостью пожала плечами, и это выглядело так, будто было частью танца.
— Надеюсь, так оно и есть, — ее глаза засияли еще ярче, чем прежде. Когда музыка прекратилась, партнеры коротко поклонились друг другу в благодарность за танец. — Я рада Вас видеть в добром здравии. Узнаю Ваш стиль, Кэйа Альберих.
Кэйа хищно усмехнулся, отпуская Джинн от себя. Она не задавала лишних вопросов — в этом была еще одна фишка Гуннхильдров. Самое главное, что Джинн поняла. Возможно, когда-то это сыграет Кэйе на руку. Он не мог просить у Джинн помощи, ведь Гуннхильдры никогда не вступали в игры с остальными кланами. Даже если бы Кэйа встал на колени, моля о поддержке, Фредерика никогда бы не изменила своим собственным правилам ради какого-то Альбериха, не несущего ей никакой выгоды. Дать о себе знать Джинн было обыкновенным спонтанным желанием.
Кэйа опустошил еще один бокал вина. Каждый раз, когда он уединялся, чтобы насладиться алкоголем, будто чем-то запретным и непозволительным, он, как притаившийся зверь, неотрывно наблюдал за Дилюком. Господин не танцевал, не пил, не разговаривал. Просто смотрел. Как будто не мог поверить в то, что происходило в данный момент. Честно признаться, Кэйа тоже не мог. Его удивляло, с каким спокойствием он держался. С каким спокойствием держались они оба, словно чувствуя друг друга и испытывая похожие эмоции.
От вина мутнел рассудок. Кэйа давно отвык от этого состояния, поэтому сейчас, как неопытный юнец, наслаждался моментом сладостного опьянения. Будто и не было тех ужасных часов, проведенных в повозке, которая везла его в неизвестность; будто бы не было того отцовского крика, который преследовал его даже во снах; будто бы Кэйа вовсе не был заточен в клетку, как диковинная птица в зверинце. Сейчас он просто существовал — здесь и сейчас, — и был даже рад этому.
Взгляд невольно зацепился за прикрытое простенькой маской нежное личико какого-то наложника из гарема: юноша светился, как ангелок, и откидывал голову, заливисто смеясь шутке своего спутника. Осмотревшись, Кэйа понял, что многие наложники Дилюка развлекали одиноких гостей, тоже при этом развлекаясь и наслаждаясь. Они явно скучали по светским мероприятиям и теперь были готовы выложиться на полную, лишь бы этот вечер запомнился надолго. Но среди всех питомцев, которых Кэйа успел увидеть, не было одного и самого важного — Ниала. Возможно, он находился в другой части зала, но Кэйа чувствовал, что там его тоже не отыскать.
— Господин, вы скучаете? — послушался звонкий голос со стороны, и Кэйа не сразу понял, что обращаются к нему. Он повернулся, чтобы разглядеть незнакомца, незаметно, прямо как ветер, приблизившегося к нему. Это был совсем еще мальчишка, с огромными глазами, обрамленными остроносой маскарадной маской.
В ответ Кэйа отсалютовал полупустым бокалом вина и криво улыбнулся.
— Наоборот, веселюсь, — разумеется, Кэйа не стал говорить, что отошел для того, чтобы побыть в одиночестве. — Это настоящая лира или просто аксессуар? — он кивнул подбородком, указывая на музыкальный инструмент, который незнакомец держал в руках. Прямо как у Ниала.
— Аксессуар? — с притворным возмущением фыркнул тот. — Конечно же, она настоящая!
— Вон оно как, — усмехнулся Кэйа, делая маленький глоток вина. — Тогда, полагаю, Вы заблудились. Оркестр в другой стороне.
Щеки мальчишки теперь вспыхнули искренним возмущением. Кэйа тихо рассмеялся.
— Зачем это барду оркестр? Я сам себе певец, мне подтанцовка не нужна.
— Занимательно, — Кэйа снова отпил вина, переводя взгляд на танцующих гостей. — Я давно не встречал бардов.
— Тогда Вы просто обязаны послушать мое пение, — огромные глаза барда стали еще больше. — Но сначала мне нужно выпить. Не передадите бокал?
Кэйа смерил мальчишку скептическим взглядом, прикидывая в уме, сколько ему может быть лет. Тот лишь поторопил Кэйю нетерпеливым взмахом руки. Когда бокалы все-таки были осушены, бард притянул к себе лиру и прокашлялся. Когда он запел, для Кэйи перестал существовать весь мир:
Пой-ка, пой-ка, моя
Золотая струна,
Расскажу я тебе о крушении.
Слушай, друг мой, меня,
Слушай ты до конца,
Слушай сказ о большом искушении.
Королевство в цвету, где-то светит луна,
И корона блестит в упоении.
А на троне сидит ненасытный король,
В чужой боли ища развлечение.
Не жалел он голов своих верных друзей,
Посылал их на смерть, в пекло страшное,
Для него были музыкой лязги мечей
И звук гибели сердца отважного.
Но однажды настал миг расправы святой,
И король пал разбитою башнею,
И с тех пор его сын заправлял бы страной,
Если б смог отстоять надлежавшее.
Но испуганный принц был капризен и зол,
Думал лишь о своей жизни сладостной,
Он не сможет, увы, взойти на престол,
Ведь монаршей крови недостаточно.
Королевство в огне, и луна так светла,
И корона блестит свысока.
У безродного принца два сожженных крыла,
А дорога домой — в облака.
Что ты, струнка моя, стонешь грустно сама?
Ведь то принц должен плакать и каяться,
Боль пройдет лишь тогда,
Когда любовью она
И прощеньем взамен перекроется.
Принц блуждает во тьме, ищет выход на свет,
Но нескоро ему посчастливится,
На вопросы свои не найдет он ответ,
Если будет всем чувствам противиться.
Может, песни мои долетят до земель,
Где блуждает тот принц сердцем каменный,
И поймет он, сойдя с убийственных мель,
Что спасенье его — в покаянии.
Бард закончил, ожидая от Кэйи бурных оваций или хотя бы улыбки. Но вместо этого он получил от своего слушателя полностью отрешенное выражение лица. Как бы красив ни был Кэйа в эту ночь, на мгновенье с него сошла вся спесь. Вместо роскошно разодетого статного аристократа, он вновь ощущал себя ничего не значащим слугой. Казалось, вместо блесток и маски, на лице была сажа, вместо неповторимых одеяний — скромная форма прислуги, а на руках — грязь. Кэйе захотелось сбежать и сбросить с себя все, что было, а потом, пожалуй, закончить начатое и утопиться в ледяном озере. Но бард не дал ему воплотить в жизнь задуманное, осторожно тронув его за плечо:
— Кажется, Вы совсем меня не слушали, — он обиженно надул губы.
— Давно ли ты знаешь эту песню? — пропустив мимо ушей слова барда, спросил Кэйа. Внутри все бешено содрогалось. Он даже не мог заставить себя думать о потаенных смыслах этих стихов.
Бард вдруг лучезарно улыбнулся.
— Это всего лишь песня… Значит, она Вас все-таки тронула?
Кэйа не успел ответить. Барда вдруг окликнули:
— Венти! Не споешь ту чудесную песню про рыцарей и дам для нас? Мы угостим тебя вином!
Бард тотчас потерял всяческий интерес к Кэйе. Он моментально согласился на предложение и ушел в компании других людей, легко и непринужденно наигрывая песенку про рыцарскую любовь. Кэйа вновь остался совершенно один. Но он, напротив, больше не желал этого отвратительного одиночества. Только лишь осознав это, он сразу же взглянул в сторону господина Рагнвиндра. Но там его не оказалось. Внутри Кэйи все скрутилось гораздо сильнее, будто какое-то жестокое существо разодрало все внутренности на мелкие кусочки. Кэйа почти остервенело схватил бокал с подноса, чтобы испариться в чувстве искусственного веселья.
Дилюк Рагнвиндр спустился к гостям. Его красавица-невеста шествовала с ним под руку, раздавая окружающим улыбки. Улыбки Эолы были… весьма многозначны. Они могли быть как и добрым жестом, так и угрозой, и разобрать, какой именно смысл она вкладывала в них в данный момент, Кэйа не сумел. Его сердце подскочило к горлу, когда молодой господин Рагнвиндр снял перчатку с правой руки, чтобы пожать руку другому господину. Со спины было трудно разобрать, какому именно, но Кэйа точно осознавал, что это был кто-то важный. Иначе бы Дилюк точно не подал руки.
И Кэйа не ошибся — этим господином был сам Лоуренс, отец Эолы и будущий тесть Дилюка. Они о чем-то быстро переговорили, а затем Дилюк остановил оркестр.
— Дорогие и долгожданные гости, — обратился он к собравшимся сливкам общества. — Добро пожаловать в поместье Рагнвиндров. Я премного благодарен вам за то, что вы почтили меня и мою невесту присутствием на этом празднике. Спасибо за поздравления и ваши радостные улыбки. Сейчас моя будущая жена, отдавая дань традициям своего рода, исполнит танец клана Лоуренс. Прошу, музыка, — теперь он обратился к музыкантам, которые подхватили мелодию, знакомую Кэйе с давних времен. Эта музыка часто звучала на приемах у Лоуренсов.
Эола вышла в центр огромной залы и, расслабившись, грациозно взмахнула руками. Какую-то секунду она была неподвижна, как статуэтка в музыкальной шкатулке, но затем послышался стук ее каблука — и Эола закружилась в танце, энергичном и одновременно элегантном, как и она сама. Кэйа чувствовал, что она действительно была вся в этой музыке, вся в своем танце, и огонь все еще горел в ее сердце — такой же яркий и бунтующий. Эола, как природная стихия, не останавливалась ни на мгновение, не позволяя отвести от себя взора. Даже в ненавистных юбках и корсете она двигалась легко и изящно, не допуская ни одной ошибки.
Кэйа сложил руки на груди, облокотившись о колонну, и перевел взгляд на Дилюка. Опять. Он, как и прежде, стоял рядом с господином Лоуренсом и выглядел напряжённее, чем обычно. То ли танец невесты полностью завладел им, то ли присутствие будущего тестя давило на нервы, но господин даже, кажется, немного побледнел. Вблизи Кэйа смог рассмотреть его внешний вид и понял, что ему придется все-таки разочаровать Келла и Анетту. Ведь на этом балу самым восхитительным был именно Дилюк. Кэйа с удовольствием отдавал ему звание самого красивого человека в этом поместье, даже если бы Дилюк был одет в свой домашний шелковый халат. От одной мысли об этом Кэйю бросило в жар.
Господин Лоуренс, перестав следить за танцем дочери, вновь возобновил разговор с Дилюком. Тот побледнел еще сильнее. Лоуренс заулыбался, как довольный кот, объевшийся сметаны. Пальцы Дилюка нервно переплелись, сжались и вдруг незаметно дрогнули. Кэйа нахмурился. Он почти было потянулся за новой порцией вина. Но внезапно его запястье кто-то перехватил. Кэйа резко дернулся от неожиданности, привыкший к тому, что ему нужно постоянно обороняться, и увидел перед собой молодого светловолосого мужчину в темно-синем костюме, легком плаще и скрывающей почти все лицо непроницаемой маске.
Выступление Эолы закончилось, и зал разразился аплодисментами. Кэйа не мог сделать ни шага, ни движения, ни вздоха. Голова шла кругом от алкоголя, воздуха в легких, как назло, не хватало. Он всей спиной приник к колонне, нервно облизнул пересохшие губы.
— Как насчет танца? — спросил светловолосый мужчина, и Кэйю едва не вывернуло наизнанку от звучания этого голоса. Начинался вальс, и Кэйа сам не понял, как оказался в толпе танцующих, держа за руку человека в маске.
Он не понимал, как вообще может танцевать, причем не спотыкаясь на каждом повороте. В горле застряли любые слова, точнее, казалось, будто Кэйа вообще не умел разговаривать. Он тихо задыхался, уперевшись взглядом в лицо светловолосого мужчины.
— Ты изменился, Кэйа, — прозвучал тихий голос, который, как казалось Кэйе, был громче не только оркестра, но и всего мироздания. — Вырос, наконец-то.
— Что ты тут делаешь, Дайнслейф?
Мужчина коротко улыбнулся. Кэйа отвернулся, больше не выдерживая зрительного контакта. Для него мгновенно стало неважным абсолютно все — его собственная судьба, его проблемы, его боль. Только человек, держащий его за руку, имел какое-либо значение. Кэйе хотелось обнять его и разрыдаться, подобно ребенку, но он понимал, что сейчас внутри него бушевало слишком много эмоций, чтобы снизойти до обычной истерики. Да, он снова был близок к краю. Но если он упадет в пропасть, то Дайнслейфу это очень сильно не понравится.
— Я пришел за тобой.
Они танцевали, как и все вокруг, но никто даже не мог предположить, какой между двумя красивыми мужчинами был диалог. Кэйа вырвал ладонь из руки Дайнслейфа, останавливая танец, и быстрым шагом рванул в сторону террасы. Если он сейчас же не вдохнет свежего воздуха, то упадет в обморок. А значит — больше никогда не увидит своего наставника. И решит, что все это было не больше, чем бредовым сном.
Дайнслейф последовал за ним. Стеклянные двери закрылись за их спинами, и Кэйа погрузился в гробовое молчание. В доме продолжал громыхать оркестр, но Кэйа больше не слышал музыки, она потерялась на фоне тишины. Кэйа сделал глубокий вздох, выпуская изо рта белое облако пара, и почувствовал, как дрожат его пальцы — от холода и от страха. Дайнслейф привычной тенью остановился рядом с ним.
— Я… даже не знаю, с чего начать, — Кэйа невесело усмехнулся, уголки его губ судорожно дрогнули. — Думаю, это даже не имеет никакого смысла.
— Расскажешь в дороге, — согласился Дайнслейф. — Может, хочешь с кем-то попрощаться, Кэйа?
— Что? — Кэйа внезапно опомнился, все-таки осознав слова своего наставника. Он может уехать прямо сейчас. С человеком, который никогда и ни за что не даст его в обиду. Который отдаст свою жизнь за него и ни за что не сделает больно. Кэйа сможет уйти. Бледный напряженный Дилюк, сжавший руки из-за чего-то, что сказал ему Лоуренс, останется позади.
— Ты растерян. Я понимаю. Прошло слишком много времени. И нам больше нельзя терять ни минуты.
— Мы поедем домой? — горечь выплеснулась дрожью в голосе. Домой. Правда?
— Мы… может быть, найдем новый дом. Я обещал твоему отцу защищать тебя до тех пор, пока тебе это будет необходимо, поэтому поехали со мной.
— Нам некуда вернуться, Дайн, — Кэйа улавливал лишь отдаленное значение, читал между строк. — Ты хочешь странствовать со мной?
— У нас нет другого выхода. В твоем поместье осели фатуи.
— Прости, что?
— Возможно, фатуи работают под началом Лоуренсов. Хотя, может быть, наоборот, — терпеливо объяснил Дайнслейф, как раньше объяснял Кэйе маневры в фехтовании.
— Нет. Нет. Это ошибка, — Кэйа снова улыбнулся, покачав головой. — Дилюк женится на Эоле Лоуренс. Сейчас праздник в их честь.
— Да, Кэйа. Сюда едут фатуи, я преследовал их, — снова последовало от Дайнслейфа. Под лунным светом он казался совершенно нереальным, и Кэйа был готов поверить в то, что он был лишь неосязаемым видением. — Они едут… достаточно большим составом.
— Я ничего не понимаю, — на самом деле, Кэйа понимал. Но не хотел признаваться себе в этом отрезвляющем понимании.
— Лоуренсы как-то замешаны. Но я не знаю точно, Кэйа...
Кэйа сделал шаг назад, к стеклянной двери, сам того не осознавая.
— Как ты это понял? И тогда причем тут фатуи?
— Кэйа, они ведут опасную игру. Поехали. Ты не должен в этом участвовать.
— Это касается меня и моего отца, Дайн, — Кэйа готов был пойти против самого себя и действительно упасть в иступляющий омут истерики. Но он, как всегда, держался до последней капли собственного терпения. — И я имею право хотя бы знать, что происходит. А потом я уже решу, участвовать мне в этом или нет.
— У тебя нет за спиной ничего, Кэйа. Больше ничего. Тебя убьют — и даже не моргнут глазом. Не упрямься, мой мальчик.
— Ответь мне! Я приказываю!
Дайнслейф замолчал на какое-то мгновение, а затем почтительно склонил голову, все еще видя в Кэйе своего господина. Которым Кэйа уже давно перестал быть. Кэйа вновь взглянул на свои руки — они дрожали, как и дрожал весь мир, медленно осыпаясь на куски. Это был последний день Помпеи.
— Когда я вернулся в поместье Альберихов, я увидел гербы Лоуренсов. И фатуи, которые сделали из поместья свой штаб.
— А Дилюк? — Кэйа произнес это, чувствуя, как всё его существо замерло, будто вовсе ему не принадлежавшее, в томительном ожидании. На кончике языка пеплом осело имя Дилюка.
— Молодой Рагнвиндр… Не знаю. Думаю, сегодня ему придется вновь защитить свою честь. Надеюсь, он знал о планах Лоуренсов. Иначе… ситуация для него будет слишком плоха.
Кэйа смазано кивнул, тяжело дыша от сбившегося сердцебиения и мыслей, атакующих голову. Ему больше не было холодно, хотя его руки и ноги начинали коченеть.
Дайнслейф снял с себя плащ и накинул на плечи своего господина.
— Пойдем к коням, мальчик мой. Я привел двоих.
— Нет.
Дайнслейф вскинул вопросительный взгляд.
— Я не поеду с тобой, Дайнслейф, — отрезал он. — Но я знаю, кто поедет. Подожди немного.
И он, не дождавшись какого-либо ответа, быстро зашагал к беседке, потому что был почти уверен, что найдет там того, кого ему было так необходимо найти. У него и правда совсем не было времени. У Дилюка тоже больше не было ни секунды.
Ниал сидел на улице, укутавшись в теплый полушубок, и читал книгу под светом уличного фонарика. Он выглядел прекрасно, как маленький снежный принц. Когда он увидел Кэйю, его глаза засветились янтарём.
